Невеста Василевса

Не обращая внимания на выкрикивающего ругательства больного, лекарь подвернул рукава, надел через голову покрытую темными пятнами, тонкую кожаную накидку, что прикрывала спереди тунику до самых колен. Открыл стоящий на полу сундук и достал оттуда завернутые в тряпицу позвякивающие инструменты. Развернул их на стоящем рядом узком столе. Железные тонкие ножи, разнообразные крючки, щипчики, палочки блеснули в неровном свете. Повинуясь жесту лекаря, один из парней разжал декарху стиснутые челюсти и вставил ему между зубов обточенную палочку из мягкого дерева, ловко обмотал и затянул веревку вокруг головы. Тот беспомощно дернулся, застонал.

– Он пьян. – Лекарь повернулся к помощникам. – Сколько он выпил?

– Не ведаю, почтенный Панкратий. Но он, говорят, еще с утра едва не кувшин в себя влил.

Лекарь кивнул:

– Плохо. Опий с беленой ему нельзя теперь – помрет.

Молодой евнух пробежал мимо Нины, отодвинул плечом занавеску, неся в руках миску, полную какой-то жидкости. Пахнуло крепким вином.

Лекарь опустил в поднесенную мису руки, вытер чистой тряпицей. Вслед за ним то же сделали его помощники. Тот, что зажигал свечи, был бледен, как молоко, на лбу у него выступила испарина. Принесший мису поставил ее в угол, торопливо покинул комнату.

Свет огонька блеснул на отполированном железе, когда лекарь поднес инструмент к коже несчастного привязанного. С первым же надрезом крики больного усилились. Лекарь удовлетворенно кивнул. Нина перекрестилась, губы ее шевелились, шепча молитву. Вопли были невыносимы. Панкратий сосредоточенно и быстро разрезал слой за слоем, помощники пережимали ткани, чтобы остановить хлещущую кровь. Тот, у которого дрожали руки, внезапно покачнулся и мягким кулем осел на пол. Второй помощник вскрикнул. Панкратий выругался, но глаз не поднял даже.

Нина откинула занавеску, бросилась в комнату, сдернув на ходу мафорий и закатывая рукава. Бросила корзинку и мафорий в угол, торопливо окунула руки в мису с вином и поспешила к столу. Перехватила те щипцы, что уже держал второй помощник, давая тому возможность сделать работу упавшего. Панкратий бросил на нее короткий взгляд, рявкнул во всю мощь:

– Симеон!

Его призыв не был услышан, вероятно, из-за криков больного. Нина вздрогнула, не поднимая глаз, быстро и громко, чтобы перекрыть непрекращающиеся вопли, произнесла:

– Я сделаю, что скажешь, почтенный Панкратий. Лишь помочь хочу несчастному.

Лекарь резко выдохнул, точными движениями отсекая плоть, добираясь до кости. Больной внезапно затих. Нина глянула на его лицо. Глаза несчастного закатились. Панкратий замер, повернул голову к помощнику. Тот торопливо достал полированную пластину, поднес к губам больного. Пробормотал:

– Дышит, в беспамятстве.

Лекарь вернулся к работе. По виску его стекали капли пота.

– Симеон! – рявкнул снова Панкратий. Через минуту в комнату влетел молодой евнух, приносивший мису с вином. Повинуясь приказу лекаря, подошел к Нине, умело взялся за инструменты. Бросил встревоженный взгляд на лежащего в обмороке собрата. Аптекарша отступила назад.

Не поднимая глаз, Панкратий бросил:

– Уходи!

Нина, не обращая внимания на указание, торопливо подобрала свою корзинку, посмотрела на лежащего на полу помощника. Подняла мафорий, смочила его в чаше с вином. Склонилась над упавшим парнем, протерла ему лоб, растерла ладони. Тот открыл глаза, увидев склоненную на ним аптекаршу, попытался не то подняться, не то отползти. Нина помогла ему передвинуться в угол. Отыскала в корзинке кувшинчик с бодрящим настоем, заставила парня сделать глоток. Он прикрыл глаза, откинул голову на каменную стену. Бледность постепенно покидала его лицо. Аптекарша облегченно вздохнула.

Заметив, что Панкратий, взявшись за пилу, кинул на нее разъяренный взгляд, поднялась и поспешила к двери. Не дело это лекаря за работой отвлекать. А помощник оклемается, вон уже слабый румянец на щеках появился.

У самого выхода Нина обернулась на Панкратия. На лице у лекаря было странное выражение. Он как будто оскалился в улыбке, кромсая остро наточенным железом тело страдальца. Тяжелая занавеска опустилась перед лицом аптекарши.

По дороге к дворцовой аптеке Нина опустила глаза на одежду. Так и есть, испачкалась в крови. Да что ж такое, вторая стола уже за один день. Она вздохнула. Ладно, попросит кого из евнухов позвать Хлою, одну из служанок императрицы. Та сама с удовольствием отнесет притирания в гинекей. Авось василисса не осерчает.

Выбралась Нина из дворца уже под вечер. Шла, запахнувшись в плотный плащ, скрывая от прохожих перепачканную одежду. Нанятый для сопровождения воин шагал чуть позади, позвякивая оружием на поясе.

Улицы затянуло густыми сумерками, напоенными ароматами жаренного на вертеле мяса из таверн, приглушенной музыкой, запахами жимолости и акации из богатых садов. Мимо проплыли роскошные носилки, в выглянувшей из шелковых занавесок женщине Нина признала Цецилию – хозяйку болтливой Клавдии. Патрикия окинула взглядом Нину, задержавшись взглядом на испачканном кровью подоле. Нина торопливо запахнула плащ плотнее. Но Цецилия не подала и виду, что что-то заметила, лицо ее скрылось за струящимся шелком. Нина выдохнула.

Войдя в аптеку, она устало присела на скамью, разожгла масляный светильник, огляделась. На столе поверх чистой холстины лежали вымытые ракушки. На восковой табличке, лежащей на краю стола, аптекарша прочла послание своего подмастерья: «За желчью мясник наказал поутру прийти». Она кивнула, ну поутру так поутру. Поежилась от вечерней прохлады, заползающей через окна.

Едва успела растопить очаг, как в дверь постучали. Нина едва не застонала от досады. Ни поесть, ни переодеться. Открыв окошечко в двери, поднесла светильник. За дверью стоял Никон. Аптекарша застыла.

– Нина, ты дверь-то открой. Или так и будем через окошко друг на друга любоваться? – проворчал сикофант.

Впустив гостя, Нина заперла за ним дверь, почтительно кивнула, жестом пригласила присесть на сундук с подушками. Сама настороженно опустилась на скамью у стола. Сикофант оглядел хозяйку аптеки, покачал головой:

– Ну что молчишь, даже не спрашиваешь, по какому делу я к тебе пришел?

– Да уж в ночи с добрыми вестями не приходят. Случилось что, почтенный Никон?

Никон кивнул. Поднял глаза к потолку, где привязанные пучки ароматных трав отбрасывали причудливые тени, перевел взгляд на ряды кувшинчиков и глиняных горшочков на полках, снова внимательно посмотрел на аптекаршу.

– Как твой подмастерье? Помогает?

Нина вздохнула:

– Не томи, почтенный, если дело какое – поведай. А нет – не обессудь, устала я, пустые разговоры вести не могу. – Она развела руками. Плащ при этом разошелся, обнажив темные пятна на столе.

Сикофант нахмурился:

– Что это у тебя на одежде?

– Ох ты ж. – Нина опустила глаза на столу. – Да я во дворце лекарю Панкратию помочь пыталась. Одному несчастному пришлось ногу отнимать. Я под рукой оказалась, вот и перепачкалась. Да только вот в дом вошла, переодеться не успела.

– Поблагодарил тебя почтенный Панкратий за помощь? – усмехнулся Никон.

Нина нахмурилась, сложила руки на груди. Но собеседник примирительно поднял руку:

– Не сердись, Нина. Слыхал я, что Панкратий тебя не жалует. Я не ссориться пришел.

Нина не отводила от сикофанта настороженного взгляда. Он почесал бороду, вздохнул.

– Ты же слыхала, что девицы в городе пропадают?

– Слыхала. Говорят все из простых да неустроенных.

– В том и беда, что неустроенных. Нет жалоб от семьи, так и искать не велено.

– Не по-христиански это, – покачала головой Нина. – Но ты, верно, ищешь?

– Да какое ищу… – Он махнул рукой. – Пришел тут к эпарху на поклон.

Никон замолчал, перевел взгляд на окно, где меркли багряные отблески вечерней зари.

– И что же эпарх? – не выдержала Нина.

– У эпарха ответ простой – мало ли, говорит, где те девицы шлялись. А безмозглых баб, говорит, искать – никакой казны не хватит.

– Так пропадают же – на базаре болтают, что уже немало пропало за этот год. Надо искать! Кто еще о жителях позаботится, если не эпарх? – Она растерянно развела руками.

– Сама знаешь же, где деньги, там и приказы. А с безродных да одиноких какой прок? – Никон смущенно пожал плечами. – Я еще к чему, Нина. Ты бы поостереглась. Ты же тоже одна. С тех пор как этот твой славянин уехал, ты вроде как без защиты. Может, тебе нанять кого в провожатые? От этого твоего подмастерья толку мало – хиловат да растяпист.

– Спасибо за заботу, почтенный. Найму. Да только неужто ты ко мне пришел, чтобы совет дать? Ты уж не ходи огородами, скажи, что тебе от меня-то надобно.

Сикофант снова почесал бороду, произнес негромко:

– Мне твоя помощь нужна, Нина. – Помолчав, он продолжил. – Мне-то искать не велено, а ты и по домам, и по тавернам, и даже во дворец вон вхожа… Словом, собери слухи да мне расскажи. Может, и сама поймешь, где нам этих душегубов искать. А может, и вместе что надумаем.

– Почему душегубов? Неужто убитыми девиц этих нашли? – Нина в ужасе прижала пальцы к губам.

– Не понять мне, как они пропадают, – не отвечая на ее вопрос, произнес Никон. – Все ворота города под охраной, товары ввозимые и вывозимые проверяются. Значит, где-то в городе их прячут. В лупанариях я уже беседовал. Нет у них никого из пропавших. Вот и пришел к тебе за помощью.

– Ты, почтенный, с чего это взял, что я могу тебе похитителя найти? – растерялась аптекарша. – Ты же сам в прошлый раз говорил мне не путаться у тебя под ногами. Еще не хватало, чтобы какая-то аптекарша за сикофантов работу выполняла. Даже и не проси, почтенный. Ступай лучше опять к эпарху – пусть прикажет искать!

– Говорю тебе, ходил уже. Он лишь велел назавтра разослать по регионам[36] указ, чтобы искали пропавших да выделили еще стражей на охрану улиц. – Он поднял на Нину усталый взгляд. – А после приказал не вспоминать боле о том. Нет от родственников прошений, значит, и искать некого, говорит.

– Я-то тут чем помогу? – растерялась Нина. – Пусть лучше жена твоя слухи собирает. Чай, она тоже и в лавки, и на базар захаживает.

– Ты же знаешь Евдокию. Ум короток, язык без костей. В таком деле от нее толку мало. Да и в любом… – Он отвел взгляд.

Нина молчала, сложив руки на груди. Смотрела в сторону. Никон вздохнул:

– Нам бы лишь понять, как этих девиц крадут. Тогда хоть к эпарху будет с чем идти. А без того не прикажет безродных баб искать. Нужны они ему больно.

От таких слов Нина зябко повела плечами. И правда, кому безродные одинокие женщины нужны. Пропала, и ладно. Новые для работ вон в очередь небось выстроились.

– А ты-то отчего печешься о девицах, коли они никому не надобны? – настороженно спросила аптекарша.

– Я, Нина, не люблю, когда в моем городе людей крадут. Когда страшно женщинам по улицам ходить. И ежели он до тебя доберется? – Никон замолчал, поднял на нее глаза. Споткнулся взором на выскользнувшем из-под платка непослушном черном локоне. Перевел взгляд ниже. Нине стало не по себе, она потупилась, торопливо затянула потуже и без того скромный ворот столы.

В маленькой аптеке стало тихо, лишь слабо потрескивали угольки в очаге. Наконец аптекарша подняла на него глаза и, вздохнув, кивнула:

– Поговорю на базаре и в лавках. Если смогу чем помочь, пришлю весточку.

Закрыв за сикофантом дверь, Нина задумалась. Зачем Никон приходил? Будто без аптекарши ему не справиться. Однако женщины и правда пропадают. Недобро это. Может, и впрямь порасспрашивать в таверне да в лавочках. Гликерия за такое не похвалит, опять скажет, что подруга ищет себе бед да хлопот. Но если хоть что-то удастся разузнать, может, найдет Никон тех, кто девиц крадет.

Нина вздохнула. Завтра пойдет к мяснику поутру, а потом, может, в таверну заглянет, с Марфой поговорит. Та тоже сплетни собирать горазда, не хуже Клавдии. Но это завтра. А сейчас сил уже нет ни на что.

Глава 6

Спала Нина плохо. Проснулась еще до рассвета, лежала в темноте, распахнув глаза. Похищенные девицы не шли из головы. Не легче было и оттого, что в разговорах с ней каждый норовил отметить, что она тоже одинокая и неприкаянная да что ее тоже похитить могут.

От этой мысли было тревожно. Салих, учитель тайной школы воинов-фатимидов в горах, ей когда-то нож подарил, который она теперь носит в скрытых ножнах в плаще. И обучил, как одинокой женщине от врага отбиться. Немало времени Нина провела тогда в горах под его защитой. Сказала Фоке, что отправилась в паломничество, что Салих ее проводит, а сама ушла к учителю в горы. Он не отпустил ее, пока не наловчилась отбиваться от нападающего и с ножом, и без оружия. Да только не верила Нина, что это умение ей когда-нибудь пригодится. Опасностей в городе, конечно, немало. Да только защититься от грабителя или хулигана все одно тяжело. И силу иметь надо, и смелость. Воины вон постоянно учатся да сражаются. А она уж и не помнит ничего, верно.

Нина села на лавке, опустила ступни на холодный каменный пол. Опять зябко сегодня, очаг за ночь прогорел. Она разожгла светильник, торопливо оделась.

Спутавшуюся за ночь черную косу расплела, расчесала деревянным гребнем, помянула нечистого, сломав один из зубцов. После бани-то не смазала кудри маслом, и вот, пожалуйста. Надо что ли железный гребешок кузнецу заказать. Она нанесла на волосы масло из виноградной косточки, настоянное на розмарине. От него волосы становились мягкими, послушными, из-под платка не выбивались. Да и пряный запах розмарина Нина любила.

Наскоро перекусив, она проверила травы, что с вечера подвесил Фока. Осмотрела внимательно сосуды с маслами, выставленные вдоль окна. Тут настаивались масла на разных травах: лаванде, вербене, гамамелисе. Каждая травка маслу свои полезные свойства передавала. Здесь важно, чтобы не перестояли – процедить надо вовремя. Тогда можно и в притирания добавлять.

Вспомнила про ракушки. Достала толстую пластину с частыми насечками. Такими столяры пользуются, чтобы неровности у дерева сглаживать. Вынесла все на двор, разложила на столе. Вот Фоке дело теперь на весь день – наружную часть у ракушек спиливать, жемчужное ложе отделять.

За хлопотами Нина не заметила, что утреннее солнце уже позолотило купола. Улицы постепенно наполнялась розоватым светом, городскими звуками и запахами стряпни. Ароматы жареных лепешек дразнили редких прохожих. Где-то за забором высокий женский голос причитал, распекая благоверного, пришедшего под утро из таверны. Залился тонким плачем ребенок. Это, верно, у соседки, в третьем доме по левой стороне. Она приходила недавно с мальцом за заживляющим маслом и отваром из фенхеля.

Увязав кудри платком, Нина накинула плащ и мафорий. Подхватила кожаную суму с кармашками, перегородками и крепким плетеным ремнем. В этой суме у нее всегда лежали самые необходимые снадобья на случай какого несчастья. Был тут и порошок, что раны чистит, и опия маленький флакон, и мазь от ушибов, и крепкий отвар кровохлебки, и сердечный настой, и прочие снадобья. В плоских кармашках лежали тонкие ножички, щипчики, огниво. Нина с благодарностью вспомнила Лисияра-знахаря. Это он своим скифским мастерам такую знатную суму заказал взамен той, что срезали у Нины когда-то грабители.

Воспоминания о нем согрели душу. А ведь поначалу она от ласковой его заботы отказывалась. Но не тот человек Лисияр, кто бросит раненую душу. Все у него с шуткой, с лаской. Ни о чем не просил, не спрашивал. Просто рядом, бывало, сядет, травами вместе с ней занимается, настои готовит. Порой песни напевал на своем языке. Ночевать уходил к скифским купцам, выделившим ему угол, поутру возвращался. Однажды Нина, возвращаясь в аптеку из дворца, попала под проливной дождь. Дом был уже близко, шерстяной плащ от холодного ливня защитил, но тонкие кожаные сокки[37] и низ столы все же намокли. Едва она закрыла за собой дверь, как Лисияр вошел со двора, стягивая с себя промокшую насквозь рубаху. Увидел Нину, виновато развел руками:

– Я травы прибрать хотел, что во дворе сушились. Да, видишь, поскользнулся, стол перевернул. Прям что твой Фока, – усмехнулся он. – Придется нам за новым сбором в горы отправляться. Прости.

Нина молча шагнула ближе, сбросила плащ, потянула платок с головы. Не говоря ни слова положила ладонь ему на крепкую грудь. Лисияр замер на мгновение. Провел пальцами по ее рассыпавшимся кудрям, обхватил руками, осторожно прижал к себе. С того дня он стал оставаться у нее ночами. Они прожили вместе, почитай, год. В церковь с ним она идти отказалась, он и не настаивал. Понимал, что после пережитого сердце Нины застыло куском льда. Ждал терпеливо.

А недавно и Лисияру пришлось уехать в родные края. Нина распрощалась с ним без сожаления. Спрятала она свою душу, словно в каменный колодец, зная, что больше не сможет ни довериться, ни полюбить.

Проверив, что в суме всего хватает, Нина перекинула ее через плечо. Взяла небольшую корзину и шагнула на улицу.

Звуки утреннего города окружили ее – водоносы заунывно предлагали хозяйкам свежей воды, мягко булькающей в высоких заплечных кувшинах. Разносчики зычно расхваливали только испеченные, еще горячие лепешки, вяленый инжир, да настоянные на ягодах напитки. Пробежал мальчишка, держа на вытянутой руке связку только что пойманных окушков. Пахнуло рыбой, перебив зазывный аромат лепешек. Нина направилась по Мезе в сторону площади Вола, где располагались мясные лавки. Встречая знакомых, кивала, желала доброго дня, но побеседовать не останавливалась. Поутру все куда-то спешили, не до разговоров пока.

На пороге лавки мясника Нина остановилась. Дверь была приоткрыта – видать, она не первая покупательница. Поправив мафорий, аптекарша перехватила корзинку и шагнула через порог. Железистый запах свежей крови смешивался с душком требухи. Лавка эта, в пример прочим, была чистая. Запаха протухшего мяса здесь не водилось. Хозяин Ираклий и подмастерьев, и дочь, которая помогала ему, держал в строгости. Каменные полы и прилавки здесь отчищали песком и намывали старательно. На заднем дворе, где разделывали телячьи да бараньи туши, Нина не бывала – лишь изредка в приоткрывшуюся дверь можно было увидеть подмастерья, волокущего тушу или медный таз с кровью.

За прилавком стояла дочь хозяина – Инесса. Девица крупная, высокая, с широким разворотом плеч. И сильна, как мужчина. Нина видала, как она тушу крупного барана одной рукой несла. Ираклий и сам был великаном – выше любого почти на голову. Его даже в императорскую гвардию забрать хотели. Но он еще в юности сломал ногу, сделался хромым. И остался мясником.

Инесса в отца пошла. Правда, красотой не вышла. Крупный нос нависал над губами, придавая лицу унылое выражение. Глаза были мелковаты да близко посажены. Не водилось женихов у девушки. Не находилось охотников взять в супружницы некрасивую дочь мясника да еще и с которой не каждый мужчина решит силой помериться. Вот и засиделась она в девках. Уже за 20 лет, поди, перевалило. Скоро совсем стара будет для замужества.

Увидев Нину, Инесса обрадовалась, вышла из-за прилавка навстречу аптекарше:

– Почтенная Нина, ты за желчью? – Лишь голос у девицы был красивый – низкий, бархатный.

– Доброго тебе дня, Инесса. Да, за ней. Как батюшка, здоров ли?

– Здоров. Молодые хиреют, а батюшка лишь крепче становится.

– Вот и славно. Я смотрю, у тебя тоже вон румянец во всю щеку, глаза блестят. Значит, тоже здорова.

Инесса покраснела, опустила глаза. Нина удивилась, с чего бы вдруг. В разговоре ее засмущать еще не случалось. Девушка провела руками по кожаному фартуку:

– Ты еще что будешь брать?

– Нет пока. Пошлю Фоку, если что понадобится. Я смотрю, ты опять одна. Отец-то где?

– На ипподром ушел. С Демьяном-коновалом, сказал, надо ему встретиться. – Девица снова зарделась, нырнула под прилавок, застучала там чем-то.

– Что же хорошего этот проклятущий коновал ему скажет?! Грубиян и невежа! – вырвалось у аптекарши.

– За что ты так почтенного Демьяна честишь, Нина? Тот же лекарь, человек знающий. И с батюшкой они дружны, – удивленно промолвила Инесса, разогнувшись. – Я и сама с ним разговаривала – достойный человек.

Нина, не желая рассказывать, какая отвратительная история с ней приключилась из-за грубого коновала, только фыркнула. Пригляделась к девушке:

– А тебя зачем отец на ипподром водил? Порядочным девицам там не место.

Та замялась. Не сразу ответила:

– Я у лавок мироваров хотела пройтись. Уж больно хорошо там пахнет. А одной-то непристойно. Вот и напросилась с отцом. А на ипподром он меня не водил – Демьян сам к нам вышел. – Произнеся имя коновала, Инесса снова покраснела. Да так сильно, что даже шея пошла пятнами. Нина с жалостью на нее посмотрела. За что такое несчастье девице? Мало, что некрасива да еще и, похоже, влюбилась в грубияна. Неужто отец ее за коновала сватать надумал?

Инесса протянула Нине кувшинчик с залитой воском пробкой:

– Вот тебе желчь. Я вот только перед твоим приходом налила да запечатала, воск, поди, и застыть толком не успел.

Нина поблагодарила, положила на прилавок монеты. Но прежде, чем выходить, произнесла негромко:

– Ты послушай моего совета, милая. Не засматривайся на коновала. Он зол, неотесан, обидеть может. Ты телом-то сильная, а душа у тебя нежная…

Но Инесса, все еще с алеющими щеками, ее перебила:

– Ты же не знаешь его совсем, Нина. Как судить так можно о почтенных людях? Уж не знаю, какое он тебе неуважение оказал. Может, посмотрел не так, как иные? – Инесса сердито сложила руки на груди. – Так он все еще по жене горюет, вот на женщин и не смотрит вовсе – память ее бережет. Ко мне он добр, с батюшкой вежлив. С чего же ты на него так обозлилась?

Нина нахмурилась:

– Ну добр так добр. Сама кашу варишь, сама и хлебай. – Она поправила мафорий. – В пятый день Фоку пошлю к вам за жиром свежим да, может, за мясом. Кланяйся от меня батюшке.

Не глядя более на разгоряченную спором Инессу, она вышла на залитую мягким осенним солнцем улицу.

Подходя к аптеке, Нина все еще думала о проклятущем коновале, вспоминала его разъяренную физиономию и свой позор. С крыльца кинулся к ней Фока:

– Почтенная Нина, идем скорее – за тобой Никон-сикофант послал. Опять, говорят, убили кого-то!

– Кого убили? – оторопела Нина.

– Женщину, говорят, в гавани нашли. Да пойдем уже скорее. – Он потянул ее за рукав. – Я аптеку запер, тебя остался на крыльце поджидать.

Нина перекрестилась, торопливо направилась в сторону городских ворот, что открывали выход в гавань. Фока размашисто шагал рядом.

– Рассказывай, – произнесла Нина.

– Да нечего рассказывать. Стратиот[38] прибежал, потребовал тебя позвать. Сказал, что Никон велел не мешкая в гавань идти. Я спросил, что случилось, а он только пробурчал, что утопленницу к берегу прибило.

Нина задумалась. Для утопленницы аптекарша не нужна. Что же Никон за ней послал? Выйдя за городские ворота, Нина завертела головой, пытаясь найти Никона. Глазастый Фока первый заметил в отдалении за большим камнем группу людей. Над их головами возвышались пики стражников.

Ноги утопали во влажном песке, ветер трепал одежду, приносил с моря соленые брызги от разбивающейся о скалы воды. Уже не первый день штормило, волны бросались на берег раздутыми сердитыми валами. Зато запах рыбы и водорослей не был таким удушающим, как в жару.

Приближающихся Нину и Фоку заметили стражники, двинулись было навстречу, чтобы отогнать. Но она, чуть задыхаясь от быстрого шага по тяжелому песку, сказала:

– Почтенный Никон за мной послал. Аптекарша я.

Воины отступили, позволили пройти.

На песке лежало тело утопшей. Наброшенная на него дерюга оставляла открытой лишь голову. Длинные темные волосы облепили лицо и шею почившей. Распахнутые глаза смотрели в ясное равнодушное небо.

Никон оборвал свой разговор с трясущимся не то от ужаса, не то от холода насквозь вымокшим рыбаком. Поманил Нину.

Он взялся за холстину, закрывающую труп. Краем глаза Нина заметила, что стражники неуютно переступили с ноги на ногу, некоторые отвернулись. В затылке у нее заныло от нехорошего предчувствия.

Поднятая ткань обнажила белое, почти не распухшее еще тело. Прилипшие водоросли создавали причудливый узор на нем. Но тем страшнее было то, что открылось взору. Нина почувствовала, как к горлу подступила горечь, с силой прижала руки ко рту. Живот несчастной девицы был разрезан крестообразно, сизовато-багряная полость походила на рот какого-то чудовища.

Глава 7

У Нины из рук все валилось. Мысли крутились в голове мрачные, страшные. Едва она принялась за притирания, как перед глазами вставало облепленное волосами лицо. И страшный разрез на теле. Как тут что-то делать можно? Не приведи господь, собьешься, меры перепутаешь. Нельзя в таком состоянии снадобья готовить.