Плач умирающих звёзд

– Здравствуйте. Меня зовут Калантия, а вы Инес Бейтс, верно? – начала Калли, корчась от зловония.

– Как-как? Калантия? Какое дурацкое имя у тебя!

Калли не имела ни малейшего желания долго беседовать с этим существом, потому сразу перешла к делу, сообщив в лоб:

– Ваша дочь умирает.

– Какая дочь?

– Марта, – возвысила голос Калли.

– А… А я думала, она давно умерла.

Глупо, конечно, ждать сочувствия от этой женщины, но… В конце концов, чужие люди приходят на помощь, последние силы отдают, чтобы поддержать обездоленного, а тут родная мать и… такое бессердечие! У Калли руки чесались, как же ей хотелось тряхануть Инес, чтобы у той мозги на место встали.

– И что же ты хочешь? – продолжала Инес. – Денег на похороны? Я ничего не дам. Мне на жизнь не хватает, а на смерть тем более!

– Да как вы можете… – пролепетала Калли, дрожа от негодования.

– Как я могу? А как она могла, а? Марта твоя? – Инес достала из-за уха сигарету, закурила. – Вот что я тебе скажу: то, что с ней происходит – это расплата за предательство. Муженек мой бросил меня, детишки – Марта и братец ее, Савьер, выползок гадючий, уехали с ним… Я, видите ли, пью, такая я, сякая. Ага. Папашка их потом нашел себе новую пассию и свалил в Норвегию. Детишки решили вернуться ко мне, а я не приняла. Они отказались от меня, и я от них тоже! Квиты! Раз жить решили без меня, так пусть теперь и подыхают без меня. В чем я не права, а?! Знаешь, как они отзывались обо мне? Они говорили, что я – не человек, а разумная слизь!

– …Ну, это они еще с вами любезно обошлись.

– Чего?!!

– Будьте здоровы, Инес, – с презрением сказала Калли, уходя.

– Катись ты, сука. Калантия… Ха! Ну и имя! – верещала остервенело Инес, но, немного погодя, воззвала трагически: – Эй, подожди, подожди!!! – Калли остановилась. «Неужели одумалась? Стыдно стало?» – Дай мелочь, а, сколько не жалко. Я ведь тоже умираю сейчас. Трубы горят!

* * *

– Не приехал еще?

С мучительной мольбой уставились на Калли глаза умирающей.

– Нет… – угрюмо ответила Калантия.

– Больше не улыбаешься. Плохой знак.

Калли не могла теперь улыбаться. Савьер до сих пор не объявился, надежды больше нет. Она заботилась о Марте, не щадя себя, но той ни на секунду не становилось легче. Марта всё мечтала увидеть брата, только эта мечта и держала ее в мире живых. Вместе с тем Марте было очень стыдно, ведь столько неудобств она доставила бедной Калли! И пожить ей еще немного хотелось, чтобы с братом попрощаться, и в то же время Марта понимала, что чем дольше она живет, тем больше хлопот появляется в жизни Калли.

Да, Калли правда было непросто: жалость и огромная, неожиданная ответственность за Марту, отчаяние и недоумение вперемешку со злостью на Савьера и Инес – все это разом навалилось на нее. А еще Мэйджа нуждалась в ее помощи. Как со всем этим справиться?! Калли устала быть мужественной.

– Калли, сними, пожалуйста, этот кулончик и отдай его Савьеру, если он все-таки приедет.

Калантия выполнила просьбу девушки и прошептала срывающимся голосом:

– Не беспокойся, я все сделаю.

Марта поняла, что на самом деле означает эта фраза. «Я буду с тобой до конца. Ничего не бойся. Ты можешь на меня положиться». Слезинка скользнула вниз по впалой щеке.

– Как твоя мама?

– Восстанавливается после трансплантации.

– …Есть еще справедливость, значит. Бог жесток только ко мне.

Марта умерла под утро следующего дня. Калли одна занималась ее похоронами. Лишь несколько недель спустя Калли встретила Бейтса у могилы Марты. Он был спокоен, впрочем, как и всегда. Ни тени раскаяния не было на его лице.

– Наверное, я должна пожалеть тебя, но, извини, злость перевешивает, – не сдержалась Калли. – Как ты мог, Савьер?! Сколько раз я тебе звонила?! Она ждала тебя… До последней секунды ждала!

Савьер слушал ее молча, прикрыв глаза на мгновение.

– Скажи мне, неужели тусовки с Инеко на награбленные деньги гораздо важнее, чем умирающая сестра?

– …Инеко сбежал со всеми деньгами. Я все это время искал его… Хотел с помощью этих денег облегчить мучения Марты.

– Ей нужен был ты, а не твои деньги… заляпанные кровью! – неистовствовала Калли. – Любовь и внимание с твоей стороны облегчили бы ее мучения!

– Калли… то, что ты сделала для меня… – сказал вдруг Савьер, не отводя взгляда от могилы. – Я теперь тебе по гроб жизни обязан.

– Я это сделала ради Марты. Вот, – Калли сняла с себя кулончик покойной. – Держи. На память.

Она небрежно сунула в руки Савьера украшение – кулон в виде красной звездочки на тонкой серебряной цепочке – и зашагала прочь. Но далеко уйти Калли не смогла, до нее донесся раздирающий душу вопль. Она обернулась. Савьер все еще стоял у могилы сестры, и, сжав в кулаке кулочник, он плакал, буквально стонал от боли. Не выдержал все-таки. Не выдержал! Калли охватила невыразимая жалость к Савьеру, не смела она уйти, оставить его наедине с таким огромным горем. И вот уже через несколько секунд Савьер оказался в ее объятиях.

Позже Калли поняла, что вовсе не жалость ею управляла тогда, а любовь, с новыми силами яростно вцепившаяся в ее сердце.

Глава 3

Стоит еще раз напомнить, что одной примечательной особенностью Никки Дилэйн была ее способность к быстрой адаптации. Вот и теперь, находясь под стражей, она ловко освоилась: уже и с надсмотрщиками держала себя панибратски, и с инспектором – Властой Пэкер, что взялась за ее дело, – вела фривольные беседы. Шок прошел, и вместе с ним страх, сковавший Никки в самом начале ее существования в роли арестанта. А чего ей бояться-то? Она не виновата, ее арестовали по ошибке. Совсем скоро эти болваны в форме во всем разберутся и отпустят ее. Потом будет что вспомнить и рассказать знакомым, ха! Никки и тюрьма – любопытное сочетание! Надо немного потерпеть, и все. Еще чуть-чуть…

Но вот неделя прошла, месяц… два. Лето уже почти кончилось. А ее всё держат тут, допрашивают целыми днями да новые зацепки находят в деле…

Очередной допрос. Никки уже не так весела и активна, но все еще верит в благоприятный исход для себя. Власта села напротив и протянула Никки стаканчик с кофе.

– Бери, не стесняйся, – простодушно сказала она. – Я купила специально для тебя.

– …Спасибо.

Никки взяла стаканчик, глубоко вдохнула – горячий аромат свеженького кофе напомнил ей о свободе, о спокойном утре, завтраке в одиночестве, предвкушении задорного дня… Но вот эта мерзкая, отекшая женщина, что сидит напротив и пытается играть роль этакой простенькой, справедливой овечки, сделала так, что привычный уклад жизни Никки остался лишь в воспоминаниях. Испоганила эта женщина ее солнечное лето, разрушила едва-едва возродившуюся идиллию в ее семье… Кофе она ей принесла! Какая забота!.. Или же нет, это очередная пытка, болезненное напоминание о той жизни, в которую Никки уже никогда не вернется. Все друзья и, возможно, даже родственники считают ее виновной. И чем дольше она находится за решеткой, тем прочнее становится убеждение всех в том, что вина целиком и полностью принадлежит ей.

Все эти мрачные размышления довели Никки до исступления. Не вполне владея собой, она сдавила стенки стаканчика и направила его в сторону Власты. Стаканчик под таким давлением «выплюнул» крышечку, и все его горячее содержимое оказалось на груди инспектора. Власта резко вскочила, даже стул ее упал. Покраснев, вспотев и мыча от боли, она стала обмахивать себя.

– Ой, извините, Власточка, дорогая! – затараторила Никки. – Руки дрожат! Спросонья всегда так. Вы не обожглись?

– Нет… – еле-еле придя в себя, ответила Власта. – Все в порядке.

– Слава богу!

Никки сразу выдала себя ехидной улыбочкой, чем разозлила Власту. Та достала пачку сигарет, поставила ногу на опрокинутый стул, элегантно закурила.

– Да вы оборзели! Разве вам можно курить здесь? – не смогла смолчать Никки.

– В данном случае, думаю, можно.

– Фу, я сейчас задохнусь! Все нормальные люди уже давно перешли на электронные.

– Я привыкла убивать себя классическим способом.

– А, вон как! – и Никки рассмеялась. Чем был вызван ее смех – для нее самой осталось загадкой. Скорее всего она уже дошла до критической точки своего нервозного состояния. Надоел ей весь этот театр абсурда. Более того, ей даже вдруг захотелось и впрямь убить кого-то, чтобы теперь ее пытали и судили справедливо.

– Ты удивительный человек, Никки, – с тайным злорадством уставилась на нее Власта. – Редко встретишь такого веселого подследственного.

– А что мне, плакать, что ли? Хотя да… если долго смотреть на вас, то точно плакать захочется. А потом и удавиться.

– Давай перейдем к тому моменту, когда мы только-только познакомились с тобой, – неожиданно перешла к сути Власта. – Я спросила тебя: «Как прошла твоя встреча с Элаем?», ты ответила, что… «отвратно» вроде, да? Затем я хотела уточнить, что же случилось, но ты увильнула от вопроса. Теперь же, Никки, тебе придется ответить, поскольку это очень важно. Почему ты поссорилась с Элаем?

Никки пожала плечами.

– Да я и не помню уже. Он, кажется, засмотрелся на зад какой-то шлюшки. Я приревновала. Пустяк.

– И из-за этого «пустяка» ты убила человека? – Власта хитро прищурилась и нагнулась в сторону Никки, дабы насладиться в полной мере ее реакцией.

Никки, конечно, была больно уязвлена, но демонстрировать это не стала.

– Солнце, бабочка, стручок. Хрен бульдожки с ноготок.

– Что за бред?! – возмутилась Власта и тут же позу поменяла: убрала ногу со стула, выпрямилась.

– Ну вы же несете бред про то, что я убила Элая, вот и я решила подыграть вам, ляпаю что бог на душу положит. Что вам не нравится? – с язвительной усмешечкой спросила Никки.

Власта нервно потушила сигарету о стену и подошла к Никки. Та отвернулась от отвращения: мало того, что от инспектора пахло куревом, так еще к этому запаху примешивались нотки застарелого пота и дешевого дезодоранта.

– Ты все еще надеешься на чудо? – с какой-то извращенной ласковостью обратилась Власта. – «Я выкручусь! Я обязательно выкручусь! Я ведь прекрасно умею это делать». Так ты думаешь? Ох, Никки, чуда не будет. Ты все равно ответишь за это преступление. Пусть ты сейчас не стремишься к сотрудничеству со мной – ничего страшного. Я готова к бесконечным допросам. Так или иначе я добьюсь правды от тебя. – В следующую секунду Власта приблизилась к Никки практически вплотную и стала нашептывать ей: – Перестань сопротивляться, себе же хуже делаешь. Будь смелой… как тогда, когда ты убила Элая и наблюдала, как он истекает кровью. На такое требуется очень много смелости, не правда ли?

Никки снова расхохоталась. Власта в гневе отпрянула от нее.

– Ох, смотрю на тебя, и мне становится так неприятно, как будто глаза в грязи выпачкались, – вдруг заговорила Дилэйн. – Я вот все никак понять не могу, ты – наивнейший, тупейший борец за справедливость, дилетант вонючий? А может, ленишься просто, взялась за первую встречную и никого больше искать не хочешь? Или же ты и правда чокнутая дура, что взбесилась хрен знает из-за чего и решила все свое зло на мне выместить? Отвечай, падлючья морда! Ты вроде умной хочешь казаться, да вот только умный человек уже давно догадался бы, что вы поймали не того! Свинюшка ты недоразвитая! Хана нашему городу, да и вообще всему миру, если такие, как ты, противостоят преступности! Позорище! Фу! Всю вашу гнилую систему я в рот имела!

Власта уже была готова снова ринуться в сторону Никки и расправиться с этой наглой девкой как подобает, но не тут-то было: вмешался чей-то внезапный звонок.

– Пэкер, – ответила Власта, почти задыхаясь от злости. Спустя мгновение она резко переменилась в лице, вдруг пришибленной, жалкой какой-то стала. – Скоро буду…

Никки и тут не преминула поёрничать:

– Начальство небось вызывает? – с издевкой протянула она. – Эх, сейчас мою Власточку будут дрюкать за то, что она до сих пор не расколола меня. Какая жалость! Держись, писенька, не отчаивайся!

– Уведи ее! – крикнула Власта конвоиру.

– Кстати, Пэкер, – не унималась всё Никки, уже направляясь к выходу, – жопка твоя с каждым днем все шире и шире. Ты ей особо не виляй, а то штанишки треснут! Ха-ха-ха!!!

– Уведи ее, живо!!!

* * *

– Кармэл, ты требуешь от меня невозможного! – разразился Фордж. Он вызвался лично сопровождать Кармэл на свидание к дочери. – Я и так уже пренебрег всеми правилами и добился того, чтобы Никки поместили в отдельную комфортную камеру! Это непозволительная роскошь здесь.

– В жопу твою камеру! Я хочу, чтобы Никки освободили под залог!

– Это уже не в моей власти.

Они одновременно притормозили. Фордж пристально взглянул на давнюю подругу, положил руку на ее плечо и сказал как можно деликатнее:

– Все очень серьезно, ты понимаешь это? Понимаешь, в чем обвиняют твою дочь?

– Да, Фордж… Я все понимаю, – упавшим голосом проговорила Кармэл.

– Это, безусловно, достойно, что ты до конца сражаешься за Никки. Любая мать поступила бы так же на твоем месте. Но все-таки… попробуй оценить ситуацию здраво. Никки – далеко не ангел. Да на ней клейма негде ставить, что уж говорить! Трудно сосчитать, сколько раз я ее отмазывал. Я всегда знал, что когда-нибудь она нарвется на что-нибудь серьезное. Как в воду глядел!

Кармэл побелела вся, опустила глаза, а Фордж продолжал мягко, вкрадчиво говорить ей страшные слова:

– Подумай еще раз хорошенько: действительно ли Никки говорит тебе правду? Сейчас ты зайдешь к ней… попробуй забыть на время о том, что она – твой ребенок. Помни лишь то, что ты видишь перед собой человека, который лишил жизни другого человека.

Выслушав напутствие от Форджа, крепясь духом, Кармэл вошла в помещение, где ее ждала Никки.

* * *

– Как кормят здесь? – спросила сперва Кармэл.

– Ой, мам, давай без этой банальщины, прошу. Ты явилась сюда для «галочки»? Если тебе не о чем говорить со мной, то оставь меня. Иди, занимайся своими делами.

Несмотря на то, что Никки уже по привычке вела себя с матерью вызывающе, она была чертовски рада тому, что та пришла к ней. Увидеть в таком страшном, враждебном месте мамино лицо… это большое счастье. Вот только не знала Никки, что мама снова отстранилась от нее душой и воспользовалась советом Форджа. Она смотрела на нее как на преступницу, уже заочно приговоренную к казни, в то время как Никки с обожанием глядела в ответ, радовалась тайно и надеялась, что мама заступится за нее, станет бороться вместе с ней.

– Никки, у тебя трудный характер. Я уже привыкла к этому, но вот для посторонних людей все это… дико, – начала издалека Кармэл.

– Погоди, ты сейчас хочешь заступиться за адвоката, что ли?

– Да, – сердито ответила мать.

– Ха, и что же тебе наплел этот агрессивный колпачок от ручки?

– Во-первых, не называй его так! Да, он низкого роста, но это же не повод оскорблять его! Во-вторых, Демартини – настоящий профессионал. К нему толпы выстраиваются, он не за каждое дело берется. Я еле уговорила его помочь нам! И что в итоге? Ты почти довела его до нервного срыва! Постоянно хамишь ему, смеешься над ним. Разве так можно? Кому такое понравится? Мы должны быть благодарны ему!

– Человек выполняет свою работу, за которую мы платим кучу денег. Вау! Вот это подвиг! Может, ему еще и отсосать в благодарность?

– Прекрати! Ты невыносима!

– Хорошо… Я объясню тебе, почему у меня такое отношение к Демартини, – уже без напускной шутливости сказала Никки. – Понимаешь, мамулька, он не на моей стороне.

– То есть как? Разве он плохо справляется со своей работой? – нахмурилась Кармэл.

– Дело не в этом. Да, он старательно выискивает какие-то там доказательства моей невиновности и даже иногда очень классно затыкает Власту, когда та начинает давить на меня. Однако при всем при том… он относится ко мне как к виновной. Я это чувствую.

Услышав претензию дочери, Кармэл дернулась слегка, словно испугавшись, и ужасно застыдилась.

– Мне светит пожизненное, ты в курсе? Твой хваленый адвокатишка успокаивает меня, обещая выбить двадцать лет. Двадцать лет, мама! Двадцатка за то, чего я не совершала! Спасибочки!

Никки поначалу и не заметила, что в поведении и даже в лице матери произошла резкая перемена. Кармэл меж тем смутилась более прежнего.

– А ты-то, мама… ты веришь мне? – спросила Никки, направив на мать полный отчаяния и мольбы взгляд.

– …Я растеряна, – призналась Кармэл. – Наша семья подверглась чудовищной травле. Ты себе и вообразить не можешь, через что мы проходим ежедневно. Все вокруг кричат о том, что ты убийца. Я не знаю, что делать, кому верить! Мне страшно за тебя, Никки. Ты сломала себе жизнь. Что тебя ждет дальше?.. Что с нами будет…

– Из всего того, что ты сказала, я поняла, что ты веришь всем, кроме меня, – тихо и сдержанно промолвила Никки.

– Никки…

– Когда-нибудь ты узнаешь правду и пожалеешь о том, что сказала мне сейчас. Но, увы, я это не застану. Я непременно что-нибудь сделаю с собой после решающего суда. И это не угроза, прошу мне верить, просто делюсь планами, так сказать. Я добью себя. Я кончилась вся, мама! Все, что от меня осталось – это смех, который всех раздражает, и эти слезы… они настоящие! – Никки заплакала. Совершенно не готова была она к новому предательству, к этой зверино-равнодушной жестокости со стороны родной матери. Да и можно ли быть к этому готовым? – Я не притворяюсь! С тобой я ни разу не притворялась, мама. Я всегда – всегда – говорила тебе правду, местами неприятную, но зато от чистого сердца. А ты… до сих пор не поняла этого.

Кармэл, пристыженная, угнетенная, хотела было сказать в ответ что-то важное, очень нужное дочери, что-то, что могло бы изменить всю эту скверную ситуацию, но не успела… Время, отведенное на свидание, истекло. Бездушные люди в форме вновь разлучили мать и дочь.

* * *

Никки надолго потеряла сон. Она много думала каждую ночь и, как ни странно, думы ее были вовсе не о матери и не о себе даже, а… об Элае. Главным образом Никки занимала себя воспоминаниями об их бурных совместных приключениях. С умилением она перебирала в памяти моменты, когда Элай был рядом, поддерживал ее, смешил. Тогда она еще не знала о том, что он с ней сделал в Тайсе… Никки вдруг поймала себя на мысли, что ей вовсе бы и не хотелось знать о том поступке Элая. Пусть она была бы в неведении… Пусть! Ей так нравилось быть вместе с ним! Не было бы никакой ссоры, не было бы этой непоправимой трагедии. «Как же я могу считать себя невиновной, если все-таки есть моя вина в его смерти? Я оставила его одного, разъяренного. Он потом сцепился с первым встречным (может, это был кто-то из обслуживающего персонала?). Элай, как и я, любого мог довести до бешенства, вот и… Тот, кто это сделал, и не сообразил-то ничего толком, испугался и спрятался. Я бы тоже спряталась. Убийца, кто бы это ни был, не виноват. Это мой грех. Я, можно сказать, спровоцировала его смерть».

Да, Никки все-таки винила себя, очень тосковала по Элаю и при этом с истинным изумлением спрашивала себя: «Ну как такое возможно? Он столько зла мне причинил, а я тоскую по нему, вспоминаю только хорошее о нем, себя во всем виню… Значит, люблю?»

* * *

Ярчайшим событием лета в Голхэме стал концерт «Майконгов» – всеми любимой группы. Место действия – Голхэм-парк, там собралось почти все население района бедняков, от мала до велика. Не обошла вниманием это мероприятие и Диана.

– Эй, звезда, мне ничего не будет, если я отвлеку тебя на пару минут? – крикнула она Скендеру, заглянув за кулисы.

Хардайкер до ее появления увлеченно беседовал с парнями из группы, но, увидев прекрасную гостью из Бэллфойера, тут же бросился к ней.

– Диана, спасибо, что пришла!

Только они потянулись друг к другу, чтобы обняться, как вдруг к ним подлетела Огаста, девушка солиста.

– Привет! – поздоровалась она с Дианой.

– Привет… эм-м… – замешкалась Брандт, вспоминая имя девушки.

– Огаста.

– Да, Огаста… Я помню, – улыбнулась свысока Диана.

– Скендер уже поделился с тобой радостной новостью?

– Нет. Что за новость?

– …Не знаю, насколько она радостная, – с некоторым сомнением ответил Скендер и затем огорошил Диану следующим объявлением: – Это прощальный концерт.

Диана растерянно глядела на парня, дожидаясь объяснений.

– «Майконги» подписали контракт с крутым музыкальным продюсером, – сказала Огаста. – Мы переезжаем в Лондон!

– Ребята… это невероятный успех! – воскликнула Диана. – Поздравляю! Что ж, Скендер, теперь я буду отжигать на твоих столичных выступлениях?

Огаста светилась от счастья, а вот ее парень испытывал противоположные эмоции:

– Я боюсь почему-то… Все изначально задумывалось как школьная развлекуха. А тут контракт… переезд. Все по-настоящему. Местная публика от нас в восторге, но что будет за пределами Глэнстоуна?

– Слава кого угодно напугает. Да, Диана?

– Мне-то откуда знать? Я же не музыкант.

– Ты круче, – не отступала Огаста. – Ты – звезда «Греджерс». Слава, почет, внимание – все это о тебе.

– Ну… да. – Вроде бы Диане стоило улыбнуться на такой невинный комплимент, но что-то остановило ее. Она почувствовала себя слегка ущемленной.

– Славу можно потерять, допустив одну маленькую ошибку, – вновь подал голос Скендер. – Это-то и напрягает. Сегодня ты звезда, а завтра – паршивый изгой.

– Все получится, Скендер, чего ты? Дурачок, ты же у меня такой везучий и талантливый! – стала успокаивать Огаста.

– Хардайкер, тащи свою задницу на сцену! – забасил барабанщик группы.

Диана была несказанно рада тому, что этот разговор подошел к концу. Она быстро нашла удобное местечко чуть поодаль от сцены, на небольшой возвышенности, откуда превосходно было видно и слышно все действо музыкантов. «Майконги» вначале порадовали поклонников старыми композициями. Вскоре Скендер объявил, заметно волнуясь, о новой песне и пригласил на сцену Огасту. Зазвучала чувственная, лирическая мелодия; солист запел бархатно-приятным голосом:

Капли слез на стекле, никто не поймет.Молчаливая луна как будто меня ждет.Разошлись пути, мир наш стал пустым.«Друзья навсегда» – все рассеялось как дым.Тихие шаги по дороге мечты,Я никогда не буду там, где меня ждешь ты.Дышу в последний раз, пока ты крепко спишь.И я слышу лишь…

Огаста взяла микрофон, и публика тотчас обомлела от восторга, услышав ее нежное, ангельское пение:

Плач умирающих звезд в тиши ночной.Мы потеряны в мире, где нам нет места с тобой.Смешались слова, не найти их след.Время лечит раны, но не возвращает свет.

Диана неожиданно для себя расплакалась. Эта песня… Как точно она передала все ее чувства и мысли, все, с чем она жила последние тяжелые, унылые месяцы. Диана была уверена в том, что если бы эту песню услышали ее подруги, то и на них она бы произвела такое же впечатление. В ее строках вся их печальная история: крах дружбы, потеря славы, смерть, пустота. «Время лечит раны, но не возвращает свет», – это абсолютная, обжигающая правда, Диана познала ее на собственном опыте. Словно завороженная, она не сводила глаз со сцены, подпевала…

Но тут кто-то толкнул ее случайно, протискиваясь вперед, затем раздался девчачий визг, парни какие-то стали громко хохотать. Диана, наконец, очнулась. Сперва она очень удивилась, забывшись немного от пережитого, когда увидела море людей вокруг себя, потом вспомнила, что она находится на концерте и такое скопление народа – вполне объяснимое явление. Диана несмело огляделась и на миг замерла, увидев в толпе незнакомца, что тоже смотрел на нее. Взлохмаченные каштановые волосы, уши оттопыренные, смуглая кожа. Некрасив, но чем-то очень и очень очаровывает. А взгляд… какой странный взгляд у него! Что-то озорное и дьявольское смешалось в его глазах. «Что ты уставилась на него, ненормальная? Что с тобой?!» – обратилась сама к себе Диана. Она вздрогнула от какого-то головокружительного ощущения, и ощущение это было связано с ясным осознанием того, что эта самая минута, которую Диана потратила на пленительного незнакомца, теперь имеет очень важное влияние на всю ее жизнь. Грядут перемены, от них не укрыться…

– Проваливай отсюда! Это наше место! – услышала Диана позади себя разъяренный мужской голос.

Обернувшись, Диана увидела двухметрового качка, что был, мягко говоря, подшофе, и его развеселую подружку, блондиночку.

– Простите, это вы мне? – вежливо осведомилась Диана.

– А тут еще кто-то есть?

– Я пришла на концерт моего друга и буду стоять там, где захочу, ясно?

– Тебе кудряхи твои в уши залезли, а? Не слышишь нихрена? Я говорю, это наше место. Вали!

Диана ни на шаг не сдвинулась. Смутно надеялась она, что кто-то заметит эту возмутительную сцену и поможет ей… Но никто не откликнулся на ее беду.

– Да ты знаешь, кто я такой?!! – прокричал качок.