Немолодая для дракона

Я лишь махнула рукой. Какая разница? Один доктор сказал «никогда», другой скажет «абсолютно никогда». Есть ли разница одним “никогда” больше, одним меньше.

Но Амбросс, видимо, решил, что молчание – знак согласия, и исчез, чтобы вернуться через полчаса с новым «спасителем».

Доктор Бромвель был… впечатляющим.

Он был одет в плащ, который когда-то, вероятно, был зелёным, но теперь напоминал карту древнего континента, испачканную травами, маслами и, судя по запаху, чем-то, что умерло в его карманах. Его борода была седой, густой и, казалось, жила собственной жизнью. На носу болтались очки с толстыми линзами, увеличивающими его глаза до размеров блюдца.

– А-а-а! – воскликнул он, увидев меня. – Где здесь жертва мужского эго и плохо развитых пальцев? О! Классический случай! Не волнуйтесь, мадам, доктор Бромвель на страже вашего здоровья!

Он подошёл, схватил мою руку, пощупал пульс, постучал по коленке молоточком. Пока что я пыталась понять взаимосвязь между голосом и коленкой.

– А коленка тут при чем? – спросила я, стараясь говорить шепотом.

– Я проверяю, – так же шепотом ответил мне доктор. – Не повредили ли вы ее, когда пытались зарядить эм… в душу мучителю.

Это показалось мне логичным. Но сама идея – запоздалой. Что ж… Хорошая мысля приходит опосля.

И, наконец, доктор заглянул мне в горло с помощью зеркальца, которое выглядело так, будто его нашли на дне колодца.

– Хм-хм-хм… – бормотал он, кивая. – Да-да-да… Связки, конечно, в плачевном состоянии. Но! – он ткнул пальцем в воздух. – Но! Дело не только в них! Тут ещё и магический резонанс нарушен! И энергетический канал заблокирован!

Глава 8

Я смотрела на него, широко раскрыв глаза. Он говорил так, будто диагностировал не повреждённое горло, а сломанный магический реактор.

– У меня есть решение! – торжественно объявил он, порывшись в своей сумке-чемодане, из которой доносился странный шипящий звук. – Моё фирменное зелье! «Глоток Феникса»! Восстанавливает голосовые связки, снимает магические блокировки и, как бонус, придаёт коже сияющий оттенок! Всего за три золотых! Или, в вашем случае, бесплатно! Считайте это благотворительностью! Я наслышан о вас и вашем чудесном голосе! О нем уже легенды ходят!

Он вытащил пузырёк. Жидкость внутри была густой, зелёной и пузырилась, как болотная тина. От неё исходил запах гнилых яиц, смешанный с ароматом старой обуви и чего-то невообразимо химического.

– Выпейте! – велел он, торжественно протягивая пузырёк. – Залпом! И не морщитесь! Эффективность прямо пропорциональна степени отвращения!

Я посмотрела на Амбросса. Тот пожал плечами, как бы говоря: «Хуже уже не будет».

Я взяла пузырёк. Зажмурилась. И одним махом влила в себя эту… мерзость.

Вкус был… невозможно описать. Это было как если бы кто-то смешал тухлую рыбу, уксус, перец чили и жидкое мыло, а потом заставил вас это выпить. Мой рот скривился. Глаза слезились. Желудок сжался в узел.

– Ну как? – с надеждой спросил доктор Бромвель, наклонившись ко мне. – Чувствуете магию?

Я открыла рот, чтобы сказать «да» или «нет», или просто заорать от отвращения.

Из горла вырвался звук.

Низкий.

Хриплый.

Сиплый.

Как будто из преисподней.

– Не боооолит! – просипела я голосом, который вполне мог принадлежать древнему злу, только что проснувшемуся после тысячелетнего сна и очень недовольному этим фактом.

Амбросс подпрыгнул на месте. Доктор Бромвель ликовал.

– Видите?! Эффект мгновенный! Зелье работает! Боль ушла! Это чудо!

Я попыталась улыбнуться. Хотела сказать «спасибо».

Но вместо этого…

Кха-кха-КХАРРР!

Меня скрутил такой приступ кашля, что я чуть не вылетела из кресла. Я кашляла, хрипела, давилась, хваталась за горло. Каждый вдох был мучением, каждый выдох – не для слабонервных.

– Это нормально! – кричал доктор Бромвель, хлопая меня по спине так, что у меня зубы стучали. – Это зелье выгоняет всю негативную энергию! Продолжайте! Кашляйте! Выплёвывайте боль!

Я кашляла. И плакала. От боли. От унижения. От того, что мой «восстановленный» голос звучал, как скрежет ржавых ворот ада.

Когда приступ наконец стих, я лежала в кресле, обессиленная, с красным лицом и слезами на щеках.

– Ну что, мадам? – спросил доктор Бромвель, упаковывая свои вещи. – Готовы к концерту?

Я посмотрела на него. Потом на Амбросса. И прохрипела, своим новым, «фениксовым» голосом:

– В полнолунье. В темноте. И уборщица пусть дежурит. Она очень понадобится.

Доктор Бромвель только рассмеялся и исчез, оставив мне в подарок пустой пузырёк и ощущение, что я только что проглотила живого ежа.

К своему удивлению я понимала, что горло перестает болеть. Связки, кажется, восстановились.

Но голос так и не вернулся.

Глава 9

Я встала.

Не потому что силы вернулись – нет, ноги всё ещё подкашивались, а в горле стоял ком, похожий на камень, – а потому что надо.

Потому что я – гостья.

Нет, не гостья.

«Не злоупотребляй гостеприимством, Аннабель, — прошептала я себе, глядя на роскошные обои и портреты, смотревшие на меня с холодным осуждением. – Ты не член семьи. Ты – случайность. Ошибка. Проблема, которую этот дом не заказывал».

Я сделала шаг к двери. Потом ещё один. Каждый – как подвиг. В ушах всё ещё звучал хрипы и сипы моего собственного голоса – голоса чудовища. Голоса, который теперь, кажется, навсегда стал моим.

– Мадам, прошу вас! – Амбросс, как тень, возник рядом. Его рука мягко, но настойчиво коснулась моего локтя. – Куда вы собрались? Сейчас ночь. Вы одна. Вы… не в состоянии.

Я остановилась. Закрыла глаза.

Хороший вопрос.

Куда?

Я открыла рот, чтобы ответить. Хотела сказать: «Домой». Но дом – это клетка с Реджинальдом. Хотела сказать: «К подруге». Но… какие подруги? Леди Брайар? Та, с которой я переписывалась два года, пока Реджинальд не «случайно» не потерял все мои письма и не намекнул ей, что я «не вполне здорова психически»? Леди Уинслоу? Та самая, что «мило улыбалась», а потом на балу у герцогини рассказала всем, что я «флиртую с конюхами», чтобы оправдать своё собственное падение в глазах общества?

Я вспомнила его слова, произнесённые с таким заботливым, почти отеческим видом:

«Аннабель, милая, не дружи с леди Брайар. Она пустая. Когда ей будет не о чем болтать за ужином, она расскажет все твои тайны – настоящие и выдуманные. Ты же не хочешь, чтобы о твоих ночных кошмарах знала вся столица?»

«Леди Уинслоу? О, дорогая, она тебе не подруга. Она – змея в шелках. Улыбается, а думает, как тебя подставить. Не стоит общаться. Ты слишком доверчива. Я просто хочу тебя защитить».

И я верила. Глупая, наивная птичка. Я верила, что он заботится. Что он ограждает меня от злого мира. А на самом деле… он строил клетку. Постепенно. Методично. Кирпичик за кирпичиком. Отрезал ниточки, связывавшие меня с другими людьми. С жизнью. С собой настоящей.

Он боялся. Вот в чём была правда. Он боялся, что однажды проснётся, а клетка будет пуста. Что птичка улетит. Что экспонат сбежит на своих собственных ножках. Что его коллекция станет неполной. Что он останется ни с чем.

И вот – сбежала. Хотя, сбежала – это сильно сказано. Уползла! С разбитым горлом и разбитым сердцем.

– И куда же вы пойдете? – повторил Амбросс, и в его голосе была не просто вежливость, а настоящая, глубокая тревога. – Ночью. Одна. Без денег. Без… без голоса.

Я спрятала лицо в ладонях. Пальцы были холодными. Щеки – мокрыми. Я не плакала. Я просто… вытекала болью изнутри. Надежда, сила, смысл.

Куда?

Глава 10

Нет родителей. Умерли, когда мне было двадцать. Я только попала в этот мир, как узнала, что я осиротела. Нет братьев, сестёр. Я – одинокая ветка на высохшем дереве. Друзей… нет. Все, кто пытался приблизиться, были отсечены хирургически точными манипуляциями моего «любимого» мужа.

Я была одна. Совершенно одна. В огромном, чужом, враждебном мире. Без гроша. Без голоса. Без будущего.

Амбросс ждал ответа. Он стоял рядом, как последний маяк в бушующем море.

Я опустила руки. Посмотрела на него. Мои глаза, наверное, были красными, опухшими, жалкими.

И я солгала. Самую глупую, самую отчаянную ложь, которая только могла прийти мне в голову.

– К родственникам, – просипела я своим новым, и звук был таким ужасным, что сама вздрогнула.

Амбросс замер. Он не поверил. Конечно, не поверил. В его глазах читалось: «Какие родственники? В каком измерении?»

Но он не стал спорить. Он просто кивнул, как будто принял мою ложь за чистую монету.

– Конечно, мадам, – сказал он мягко. – Но… не сейчас. Сейчас ночь. Дороги небезопасны. Даже для… поездки родственников. Выпейте чай. Подождите до утра. А я… я пока приготовлю для вас комнату. Хорошую. С видом на сад.

Он не дал мне возразить. Он просто развернулся и пошёл, оставив меня стоять посреди холла, с моей жалкой ложью и моим ужасным голосом.

Я смотрела ему вслед. И впервые за эту ночь… мне не было стыдно.Я чувствовала благодарность. За эту ложь, которую он позволил мне сказать. За эту комнату, которую он обещал. За этот передышку в моём личном апокалипсисе.

«Спасибо, Амбросс, — подумала я, глядя на его удаляющуюся спину. – Спасибо, что не стал спрашивать, где живут мои несуществующие родственники. Спасибо, что даёшь мне место, где можно спрятаться… хотя бы на одну ночь».

Я шла за Амброссом, как сонная тень. Каждый шаг давался с трудом – не от слабости тела, а от тяжести души. Мир стал чужим, тяжёлым, как мокрое одеяло. Горло ныло тупой, глухой болью – напоминанием о том, что я больше не могу петь. Что я – больше не я.

– Сюда, мадам, – тихо произнёс дворецкий, открывая дверь в комнату, которая могла бы стать декорацией для оперы о забытой королеве.

Огромная кровать с балдахином, шёлковые шторы, ковёр, утопающий под ногами… Всё говорило о роскоши, о деньгах, о жизни, которую я когда-то считала своей – пока не поняла, что была лишь украшением в чужой витрине.

Две горничные, как белые призраки, метались вокруг постели, расправляя простыни, взбивая подушки. Их движения были беззвучны, почти ритуальны. Они не смотрели на меня. Или, может, смотрели, но я была для них лишь ещё одной проблемой, которую нужно решить до утра.

– Мадам, – одна из горничных подошла ко мне с чем-то мягким и белым в руках, – позвольте предложить вам ночную рубашку. Леди Эштон всегда…

Я замерла.

Леди Эштон.

Глава 11

Это имя ударило, как пощёчина. Та самая, что смеялась над моей старостью. Та, что спала с моим мужем. Та, чьи руки, возможно, касались этого самого шёлка.

– Нет, – прорычала я, отшатываясь, как от ядовитой змеи. Мой новый, ужасный голос эхом отозвался в комнате, заставив горничных вздрогнуть. – Не надо.

Они переглянулись. Амбросс, стоявший у двери, понимающе кивнул. Он знал. Он всё знал.

– Оставьте всё как есть, – приказал он горничным. – Мадам… предпочтёт уединение.

Они исчезли, оставив меня одну посреди чужой роскоши.

Я подошла к кровати. Провела рукой по прохладному шёлку простыни. Это было невероятно мягко.

Как я раньше этого не замечала? Я ведь всегда спала на взбитой перине, на мягких подушках, на шелковых простынях. И даже не обращала на это внимания. Но сейчас, когда я осознала, что сказка закончилась, эти простыни, эта постель показались последним взмахом руки перед прощанием.

Прощанием с сытой, роскошной жизнью, к которой я успела привыкнуть за столько лет.

«Может, я в последний раз сплю на мягкой постели!» – пронеслось в голове. Завтра – улица. Ночлежка, если повезёт. Подворотня, если нет. Или просто мостовая, под звёздами, которые с сегодняшнего дня перестали быть добрыми.

Эта мысль – о холоде, о грязи, о полной беспомощности – накрыла меня волной. Я села на край кровати, и слёзы, которые я сдерживала весь вечер, хлынули рекой. Я плакала тихо, беззвучно, чтобы не нарушать тишину этого дома скорби. Плакала о потерянном голосе. О предательстве. О будущем, которое превратилось в густой, непроглядный туман.Я выплакивала чужое горе, застрявшее внутри меня.

«Завтра я уйду, — думала я, уткнувшись лицом в подушку, вдыхая запах лаванды и чужой жизни. – Скажу им какой-нибудь адрес… вымышленный переулок, несуществующий дом… и уйду. А что дальше? Кто возьмёт немую певицу? Кто даст работу женщине без связей, без денег, без… без всего?»

Это конец! Конец моей жизни!

Теперь я понимала, чего я так боялась. Боялась до душевных судорог.

Когда-то много лет назад, когда я в другом мире работала кассиром в провинциальном городке, я перебивалась с копейки на копейку, радовалась, когда после рабочей смены утаскивала домой просрочку, экономила на всем, не могла даже зуб отремонтировать, не говоря уже о покупке нового пальто… Я думала, что счастье в деньгах. Ни в чем ином. Счастье, когда ты ни в чем себе не отказываешь. И ради этого счастья многое можно стерпеть. Если не все.

Но олигархи не стояли в очереди на кассе, не уточняли цену на огурцы, не протягивали карточку магазина, чтобы я сняла с них баллы. Поэтому мои шансы встретить олигарха неумолимо стремились к нулю.

Я мечтала.

Мечтала о том, что однажды я смогу войти в магазин и смотреть на ценники.

Что я наконец-то смогу себе позволить все.

И не буду трястись за каждую копейку в кошельке

Переживать, не задержат ли зарплату?

Мне было почти тридцать.

И казалось, что я никогда не выберусь из болота нищеты.

Две работы, три. Попытки сделать бизнес.

Все с треском проваливалось.

Оставались лишь: “Карточка есть? У нас акция! Не хотите ли товар по акции?”.

Поэтому когда я вдруг случайно попала в этот мир, я была поражена. Роскошь, красивый муж, редкий дар, куча денег – что еще нужно для счастья?

Я даже представить себе не могла.

Теперь я рыдала в подушку, чувствуя, как последний кусочек моей прежней жизни растворяется в солёных слезах. Я была разбита. Пуста. Готова исчезнуть.

И тогда я почувствовала… взгляд.

Глава 12

Не физический. А тот, что пробирает до костей. Тот, что заставляет сердце замереть.

Я медленно, сквозь слёзы, подняла заплаканные глаза.

И замерла.

Посреди комнаты, в лунном свете, падавшем из окна, стояла девочка лет шести.

Она была одета в белое платьице, похожее на пижаму. Волосы, светлые, как лунный свет, рассыпались по плечам. На лице – не было страха. Не было печали. Было… спокойное, почти мудрое любопытство.

Это была она.

Эмма.

Девочка с портрета над камином. Девочка с фиалковыми глазами, как у её отца. Девочка, чья кукла покоилась на коленях у лорда Эштона.

Лунный свет обволакивал ее, а я видела сквозь нее очертания предметов.

Я не испугалась. Не вскрикнула. Мой ужасный голос и так был сломан – что мне бояться?

Я просто смотрела на неё. Сквозь слёзы. Сквозь боль. Сквозь отчаяние.

Она смотрела на меня.

И в её глазах, в этих фиалковых безднах, я не увидела осуждения. Не увидела жалости.

Я увидела… понимание.

– Скажи моему папе, что я люблю его, – послышался голос. – Чтобы он так не плакал… Пожалуйста…

Слова повисли в воздухе, тяжёлые и хрупкие одновременно. Я почувствовала, как в горле снова встал ком – на этот раз не от боли, а от чего-то другого. От жалости. От боли за этого чужого, сломленного человека, который сидит в детской комнате и гладит куклу.

– Я… – попыталась я ответить, но из горла вырвался только хриплый, ужасный звук, похожий на скрип старой телеги. – Я не могу… говорить… нормально…

Эмма наклонила голову, как маленькая сова. Она не испугалась моего голоса. Она просто… приняла его.

– Неважно, – снова прошелестел её голос в моей голове. – Скажи ему… как есть. Он поймёт. Я уверена, что он услышит меня… сердцем…

Я посмотрела на огромную кровать. Потом – на пустое место посреди комнаты, где только что стояла девочка-призрак.

Завтра я должна уйти. Завтра – конец. Но сегодня… сегодня у меня есть задание. От призрака. И невидимая пижама.

Я встала. Подошла к зеркалу. Посмотрела на своё отражение – заплаканное, уставшее.

– Ладно, Эмма, – прохрипела я своему отражению. – Попробуем. Ради тебя.

Я сняла платье. Осторожно, как будто совершала ритуал, сложила его на стул. Потом, чувствуя себя абсолютной идиоткой, но с какой-то странной лёгкостью в душе, забралась под прохладные шёлковые простыни.

«Сплю голой, как богиня, — подумала я, закрывая глаза. – В роскошной постели. С заданием от призрака. И с голосом, от которого сбежал бы даже дракон. Ну что ж… Завтра будет ещё один день. А сегодня… просто сегодня. Не надо загадывать, что будет завтра».

И, странное дело, мне впервые за эту ночь не хотелось плакать. Хотелось… спать. И готовиться к разговору с чешуйчатым лордом, который, по словам его дочери, слышит сердце.

«Отлично, — подумала я, засыпая. – Надеюсь, моё сердце умеет говорить громче, чем мой новый, ужасный голос».

Глава 13

Утро встретило меня не пением птиц, а мягким стуком в дверь и ароматом свежесваренного кофе. Я открыла глаза – и на мгновение забыла. Забыла о хрипе в горле, о предательстве, о бегстве. Я просто лежала в роскошной постели, укрытая шёлком, и наслаждалась моментом.

Пока не вспомнила.

Всё вернулось: голос-чудовище, угроза улицы, ложь про «родственников» и… призрак маленькой девочки, смотревший на меня сквозь слёзы.

– Мадам, – раздался голос Амбросса за дверью, – можно войти?

– Да, – хрипло ответила я, и звук собственного голоса снова заставил меня поморщиться.

Дверь открылась. Амбросс вкатил небольшой столик на колёсиках, уставленный фарфором, серебром и едой, от одного вида которой у меня потекли слюнки. Свежие булочки, джем, яйца, фрукты… и тот самый кофе, чей аромат обещал хотя бы иллюзию нормальности.

– Как вы себя чувствуете, мадам? – спросил он, расставляя тарелки с той же безупречной грацией, с какой накануне укрывал меня пледом.

Я натянула на себя покрывало и обмоталась им.

– Лучше, – соврала я. Горло действительно не болело, но внутри было пусто и холодно. – Спасибо за… всё.

Он кивнул, довольный.

– Я рад. И… есть кое-что ещё. – В его голосе прозвучала нотка гордости. – Лорд Эштон… сегодня утром… он отказался от завтрака. Сам. Не просто молчал – отказался. Сказал «нет». Это… это первый раз за полгода, что он вообще что-то сказал, кроме «уходите».

Я улыбнулась. Искренне. От души. Это было хорошим знаком. Значит, моя песня… моя боль, которую я в неё вложила… не прошла даром. Она дала ему толчок. Маленький, но – толчок.

– Это замечательно, Амбросс, – прошептала я. – Правда.

Но внутри… внутри было грустно. Я не смогла сделать достаточно. Не смогла вернуть ему дочь. Не смогла стереть его боль. Я дала ему лишь возможность начать дышать. А теперь… теперь у меня нет даже этого. У меня нет голоса, чтобы закончить начатое.

«Нет надежды», – подумала я, отламывая кусочек булочки. «Ни для него. Ни для меня».

– Одну минутку! Я нашел для вас платье! Это не платье леди Эштон! Я это вам гарантирую! Сейчас вам его принесут! – заметил дворецкий. – Я нашел его в сундуке на чердаке. Мне кажется, там, если порыться, можно найти вечную молодость или смерть от стопки падающего хлама!

Служанки принесли мне старомодное платье и оставили в кресле. Дворецкий учтиво вышел и ждал за дверью.

Я быстро оделась – простое, но элегантное платье, которое Амбросс, видимо, тоже подобрал специально для меня. Оно не кричало «гостья», но и не шептало «побирушка». Оно говорило: «Женщина, которая держится».

– Мне нужно поговорить с вашим хозяином, – сказала я, подходя к двери. – Когда будет… удобно?

Амбросс вздохнул. Глубоко, по-отечески.

– Мадам… я не могу вам ответить. Он… непредсказуем. Он может сидеть часами молча. А может… вдруг встать и уйти. Но… – он сделал паузу, – если вы хотите попробовать… он в своей комнате. Как всегда.

Глава 14

Я кивнула. Взяла себя в руки. И пошла.

Комната лорда Эштона встретила меня той же давящей скорбью. Те же оплывшие свечи. Тот же запах воска и увядших роз. Тот же портрет Эммы над камином, с её живыми, смеющимися глазами, которые теперь казались насмешкой над этой мертвой комнатой.

Воздух был настолько тяжёлым, что казалось, им невозможно дышать. Каждый шаг давался с трудом.

Лорд Эштон сидел в том же кресле. Всё так же красивый, всё так же трагичный. Его пальцы нежно, почти ритуально, гладили фарфоровую куклу. Он не поднял головы. Не пошевелился. Будто я и не вошла.

Я подошла ближе. Остановилась в паре шагов. Сердце колотилось, как бешеное. Что сказать? Как начать?

«Простите, что вломилась»?

«Извините, что я еще здесь»?

Нет.

Я села на край кресла рядом с ним. Не слишком близко. Не слишком далеко. И тихо, еле слышно, своим ужасным, хриплым голосом сказала:

– Я хотела бы вас поблагодарить за вчерашнее, – прошептала я, понимая, что в тишине комнаты шепот очень даже уместен. – Вы заступились за меня, хотя и не должны были…

Вот. Повисла неловкая пауза. Теперь надо переходить к делу. Лорд молчал. Он вообще не считал нужным мне отвечать.

– Прошлой ночью… я видела вашу дочь. Эмму.

Я не ожидала, что он вообще отреагирует. Думала, он продолжит гладить куклу, погружённый в своё горе.

Но он резко обернулся.

Его фиалковые глаза впились в меня. Не с любопытством. Не с надеждой.

С ужасом. С гневом. С подозрением.

Этот взгляд был острее любого ножа. Он буквально пригвоздил меня к месту. Я почувствовала, как по спине пробежал холодный пот.

– Она… она просила передать, – я сглотнула, чувствуя, как хрип в горле усиливается от страха. – Скажи моему папе, что я люблю его… Чтобы он так не плакал… Пожалуйста…

Я произнесла слова Эммы. Точно. Честно. От всего сердца.

И тогда он посмотрел на меня… как на чудовище.

Не как на женщину, которая пыталась помочь. Не как на гостью. А как на нечто оскверняющее, лживое, кощунственное.

– Я не верю, – произнёс он. Голос был твёрдым. Холодным. Окончательным. Как приговор. – Если бы моя дочь хотела мне что-то сказать… она бы сказала. Лично. Мне. Она бы явилась мне, а не… – он бросил на меня презрительный взгляд, – …не вам.

Я открыла рот, чтобы возразить. Хотела сказать, что не вру. Что она была настоящей. Что я видела её глаза, слышала её голос…

Но он поднял руку. Не резко. Просто… жест, означающий «хватит».

– Уходите, – сказал он, отворачиваясь и снова опуская взгляд на куклу. – И больше не лгите о моей дочери. Это… непростительно. Если вы еще раз так сделаете, я просто выставлю вас за дверь.

Я встала. Ноги дрожали. Горло сжималось от слёз и хрипа. Я хотела крикнуть. Хотела доказать. Хотела, чтобы он поверил.

Но я просто развернулась и вышла.

За дверью я прислонилась к стене, пытаясь отдышаться. В ушах звенело. В глазах стояли слёзы.

Он не поверил.

Он отверг последнее послание своей дочери.

И отверг меня.

«Что теперь?» – подумала я, глядя в пустой коридор. «Куда идти? Что делать?»

Ответа не было.

Зачем я вообще это сделала? Почему я не уехала, когда была возможность? Зачем я вообще снова полезла не в свое дело? Меня уже судьба наказала за мою доброту. Неужели мало? Но я все равно лезу туда, где нужна помощь. Наверное, потому что мне трудно пройти мимо чужого горя.

Глава 15

Я вышла из комнаты лорда Эштона, чувствуя себя не героиней, а… отвергнутой нищенкой с хриплым голосом старой вороны.

Его последние слова звучали в ушах, как ледяной дождь: «Я не верю. Если бы моя дочь хотела мне что-то сказать – она бы явилась ко мне. Не к… вам». И этот взгляд… не гневный, не жадный – пустой. Как будто я – муха, залетевшая в его скорбный музей. Раздражающая, но недостойная внимания.

«Ну что ж, Аннабель, – подумала я, шагая по коридору, стараясь не хрипеть слишком громко. – Ты пришла помочь. Вместо этого получила пощёчину недоверия и угрозу выставить за дверь. Отличная работа. Браво. Аплодисменты. Теперь – пора уезжать».

Я направилась прямиком к своей комнате – собирать нечего, я приехала с пустыми руками. Я открыла шкаф, достала своё единственное платье, в котором приехала сюда, сложила его аккуратно. Потом подошла к зеркалу. Посмотрела на своё отражение – заплаканные глаза, лицо, на котором написано «я провалилась», и этот ужасный, сиплый голос, который теперь звучал как скрип несмазанной тележки.

– Всё. Хватит, – прошептала я себе. – Ты – Аннабель. И ты уезжаешь. Сейчас. Прямо сейчас. Неважно куда. Просто уезжаешь.