Немолодая для дракона

Кристина Юраш

Немолодая для дракона

Пролог

Стук в дверь раздался в ночи – резкий, как удар по стеклу.

«О, боже мой…» – мелькнуло в голове. – «Неужели с ним что-то случилось?»

Дворецкий давно спал. Я бросилась к двери, уже готовясь к худшему.

Мне сорок. И последние несколько месяцев мой мир сузился до одного вопроса: вернётся ли он сегодня? Или снова пришлёт записку с извинениями, написанными чужой рукой?

Я поправила прядь волос.

Вздохнула перед зеркалом.

И, с кривой улыбкой женщины, научившейся смеяться над собой, чтобы не плакать, пошла открывать.

– Кто там? – спросила я, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Как пишут в газетах: ночных гостей нужно бояться. Перед тем как впустить, требуй благословение луны, справку о несудимости и трёх свидетелей.

– Мадам Аннабель? – голос за дверью был тихим, сдержанным, будто каждое слово проверялось на прочность. – Я – Амбросс Таймвелл, дворецкий семьи Эштон. Мне очень нужна ваша помощь. Говорят, ваш голос может исцелять душевную боль… Прошу вас – спойте для нашего хозяина.

Я открыла дверь.

Передо мной стоял мужчина лет шестидесяти – безупречный сюртук, безупречные манеры. Но глаза… глаза выдавали всё. В них было отчаяние, героически замаскированное под благородство.

– Вы не знаете, где мой муж? – выпалила я. Привычка.

С тех пор как он начал исчезать, все мои мысли начинаются и заканчиваются этим вопросом. Даже во сне.

– К сожалению, нет, – ответил дворецкий, ни разу не моргнув. – Но если вы не поедете… мой хозяин, возможно, не переживёт эту ночь. Сегодня ему особенно плохо. Мы боимся, что он последует за маленькой госпожой.

Я замерла.

– У него умерла дочь, – пояснил Амбросс, с трудом сдерживая дрожь в голосе. – Шесть месяцев назад. Ему… больше нечем дышать. Только воспоминаниями. А они его убивают. Он почти не двигается, почти не ест, не говорит. Сидит в её комнате, погружённый в горе. Мы, слуги, бессильны. Поэтому умоляю вас – спойте для него. Мы заплатим любые деньги.

Горло сжало комом. Я представила: маленькие туфельки, игрушки, пустую кроватку… Тишину, в которой эхом звучит смех, которого больше нет.

Хотелось помочь. Очень.

– Я… не могу, – прошептала я. – Мой муж… он не разрешит. Он продаёт мой голос. Только он решает, кому я пою. Я – часть его коллекции. Как фарфор. Как старинные магические манускрипты. Только манускрипты не плачут по ночам.

Дворецкий не удивился. Он знал. Все знали.

Господин Винтер – один из богатейших людей столицы. А я – его собственность. Пленница в золотой клетке. Птичка, поющая по расписанию.

– Ваш муж, – понизил голос Амбросс, – вернётся только под утро. Я гарантирую. Мы успеем. Вернёмся до того, как его карета подъедет к вашему дому.

– Откуда вы это знаете? – нахмурилась я.

– Просто поверьте мне, – вздохнул он. – Это займёт всего одну песню. Одну ночь. Ради жизни человека, который уже забыл, как дышать.

Я колебалась. Сердце билось, как птица в клетке.

С одной стороны – страх. Скандал. Гнев мужа. Лишение «привилегий».

С другой – настоящая, смертельная боль.

За двадцать лет в этом мире я много раз делала то же самое.

Пела мальчику, потерявшему мать.

Помогла вдове отказаться от мыслей о самоубийстве.

Ко мне приходили в темноте, умоляли, клялись в молчании.

Я считала: если у меня есть дар – он должен служить людям. Не коллекционеру.

Но мой муж так не думал.

Раньше было проще. Теперь он впадает в ярость от любого моего движения. Моего голоса. Моего платья. Моего существования рядом.

Что изменилось – я не понимала.

– Ладно, – сказала я. – Но если меня убьют – вы будете петь на моих похоронах. И да… бесплатно.

Глава 1

Я вышла следом за дворецким, не будя слуг. Меньше знают – крепче спят.

– Мадам, прошу! – произнёс Амбросс, помогая мне сесть в чёрную карету, притаившуюся в тени переулка.

Она покатилась по улицам ночного города и остановилась у поместья, построенного, будто архитектор влюбился в скорбь и решил увековечить её в камне.

Окна – почти все тёмные.

Лишь несколько светились за шторами, как последние свечи на поминальном столе.

Запах чужого дома обжёг кожу. Старинные портреты смотрели сверху вниз с высокомерием мёртвых королей.

В воздухе витал аромат свечей. Я узнала их. Те самые, что продают в магазинах «Для воспоминаний». Свечи для родителей, потерявших детей.

Я всегда была против них. Этот сладковатый запах не лечит – он вскрывает раны.

Меня провели через холл, обитый чёрным бархатом. Картины – завешаны. Будто весь дом оплакивал.

– Сюда, мадам, – прошептал дворецкий, открывая дверь.

Тихие шаги.

Скрип двери.

Роскошная комната.

Повсюду – оплывшие свечи. В их мерцающем свете я увидела лицо хозяина.

Он был не просто красив. Он был трагичен. Безнадёжен. Поэтичен.

Подбородок – в лёгкой щетине, не неряшливой, а живой. Как будто он забыл о времени. Или отказался ему подчиняться.

Нос – прямой, благородный.

А глаза…

О, эти глаза.

Фиалковые. Без слёз. Без крика. В них была бездна. Тихая, глубокая, почти священная. Но в самой глубине – мерцал огонёк. Слабый. Но живой. Как свеча в заброшенной часовне.

Он не смотрел на меня. Он смотрел сквозь. В прошлое. Туда, где ещё звучал детский смех.

Его руки…

Боже, эти руки.

Одна сжимала край кресла, будто цеплялась за последнюю нить реальности.

Другая – гладила фарфоровую куклу. Нежно. Почти благоговейно.

Пальцы – длинные, сильные. На одном – фамильный перстень. Чёрный камень, будто капля ночи, застывшая на коже.

Каждое движение – как молитва.

Каждый жест – как прощание.

Он был одет в чёрный бархат, оттенявший бледность лица.

Он не пытался быть красивым.

Он был.

Когда он наконец поднял на меня взгляд – я почувствовала, как сердце дрогнуло. Словно на меня обрушилась вся его боль.

Он промолчал.

Не поздоровался.

Даже не кивнул.

Я поняла: дворецкий прав.

Дело плохо.

Над камином – портрет девочки. Те же фиалковые глаза. Умные. Смеющиеся. Живые. В руках – та же кукла.

У меня дрогнуло сердце.

Больно.

По-настоящему.

Теперь эта кукла покоилась на коленях у осиротевшего отца.

– Начните, пожалуйста, – шепнул дворецкий, стоя в дверях.

Его голос слился со скорбной тишиной, не нарушая её.

Я закрыла глаза.

Набрала воздух.

Боже, как тяжело.

Я собрала всё: всю любовь, всю надежду, весь свет, что был внутри, чтобы отдать это тому, кто сейчас больше всех в этом нуждался.

И запела.

Мой голос – не просто звук.

Это было лекарство.

Волна тепла и света, растекающаяся по комнате, касающаяся стен, потолка, пола… и наконец – его.

Он поднял голову.

Наши взгляды встретились.

Я увидела:

Боль.

Бездонную.

Глубокую.

Но ещё – проблеск чего-то живого.

Человеческого.

Я пела. Вкладывала в каждую ноту сострадание, свет, надежду. Но этого было мало. Боль не уходила – только отступала.

Слуги за дверью плакали. Дворецкий смотрел на меня с мольбой.

Когда песня закончилась – тишина стала такой плотной, что можно было услышать, как бьётся сердце умирающего.

Я подошла к дворецкому, чувствуя себя выжатой.

То, что я забираю у других – остаётся во мне. Я проживаю чужую боль.

– Понадобится несколько раз, – прошептала я.

«За раз я эту боль не переживу», – добавила про себя.

– Да, да, конечно! Вы скажете, когда за вами заехать – и я приеду! Только бы господину стало легче! – закивал Амбросс. – Сколько мы вам должны?

– Я не возьму денег, – ответила я. – Это… просто доброе дело.

Он кивнул.

Поблагодарил.

Предложил отвезти меня домой.

Я хотела только одного – запереться в комнате, выплакать чужую боль, прожить её и отпустить.

– Пойдёмте! – позвал он.

Мы уже были в холле, как вдруг раздался звук подъезжающей кареты.

Амбросс напрягся. Посмотрел на меня.

– Вот зараза! – выдохнул он.

Я не поняла.

Карета остановилась.

Мы замерли.

– Мадам… вам лучше спрятаться, – прошептал дворецкий. – Я отведу вас в комнату. Подождите тихо…

– Зачем?

– Вас могут увидеть, – коротко сказал он. – Я потом выведу вас незаметно. Это временное неудобство. Только… у нас оно постоянное.

Я поняла. Если это знакомый мужа – он доложит Реджинальду.

Я согласилась.

– Сюда, мадам, – позвал он.

Мы сделали несколько шагов.

И тут я услышала голос.

Тот самый.

Голос моего мужа.

Но не один.

Второй, женский – заливисто смеялся.

Дверь открылась.

А я увидела молодую женщину, идущую под ручку с моим мужем.

Глава 2

Я остолбенела.

Передо мной стояла молодая женщина. Свежая. Яркая. В платье, которое светилось в полутьме, как фонарик на похоронах.

Она была пятном цвета в этом черно-бархатном мире скорби.

Даже отсюда было видно, что красота этой женщины поистине выдающаяся. Она напоминала бриллиант в шелках. Теперь, видя ее рядом с моим мужем, я поняла, почему она так привлекла его. Слухи о красоте леди Эштон опережали шелест ее платья.

От неё пахло дорогими духами и… чем-то кислым, как будто под сладкой оболочкой скрывалась гниль.

– Как же мне надоел этот бесконечный траур! Хоть домой не возвращайся! – воскликнула она, и её голос был слишком громким, слишком живым, чтобы принадлежать этому дому.

– Кто это? – шепнула я, чувствуя, как лёд скользит по позвоночнику.

Амбросс опустил глаза. Вздохнул. И сказал так тихо, что слова повисли в воздухе, как приговор:

– Это – леди Эштон. Хозяйка дома. Жена моего хозяина. Любовница вашего мужа.

Я замерла.

Любовница моего мужа.

Слова ударили сильнее, чем любой хлыст.

– …твоя старая дура, полагаю, дома? – раздался смех.

Я увидела – рука моего мужа на её талии. Легко. Привычно. Домашне.

– Да, я написал ей записку, что вернусь под утро, – ответил мой муж, и в его голосе не было ни капли стыда. Только самодовольство. – У нас впереди целая ночь.

– Старушке будет чем заняться, – рассмеялась леди Эштон. – Пусть вяжет варежки для сирот…

Её смех зазвенел, как разбитое стекло.

Варежки. Старая дура.

Изнутри меня рванула ярость. Чужая боль, которую я только что поглотила, вспыхнула огнём. Мои пальцы задрожали. Сердце заколотилось, будто пыталось вырваться наружу.

– Мадам, ради всего святого… Не делайте глупостей! – прошептал Амбросс, хватая меня за рукав.

Но я уже спускалась по лестнице.

Каждый шаг – как взрыв.

– Закрой рот, – громко сказала я, глядя прямо в бесстыжие и удивленные глаза леди Эштон. – Если ты спишь с моим мужем – это не даёт тебе права оскорблять меня.

– Кто пустил сюда эту старуху?! – взвизгнула хозяйка.

И тогда – хлоп.

Моя ладонь ударила по её щеке. Чисто. Точно. Безжалостно.

Посреди холла.

Посреди скорби.

Посреди ночи.

Занавес. Финал. Аплодисменты.

– Что это было?! – взревел мой муж, бросаясь ко мне.

Глава 3

– Это? – горько усмехнулась я, и голос мой дрожал, но не от страха. От триумфа. – Аплодисменты нашему браку.

Его глаза вспыхнули. Он схватил меня за горло. Сжал.

– Так ты за мной следила?! – прошипел Реджинальд. – Надо же… Я тебя недооценил.

Я попыталась говорить. Но не могла. Его пальцы врезались в кожу. Воздух исчез. Перед глазами – темнота.

– Я где сказал тебе быть?! – рычал он. – Дома! Что ты здесь делаешь?!

Я не могла ответить. Лишь смотрела в его лицо. Не узнавала. Мне казалось, он меня убьет. Прямо сейчас. Посреди чужого холла. В присутствии своей любовницы, которая только хихикнула.

– Господин Винтер, – раздался строгий голос Амбросса, – я настоятельно прошу вас отпустить мадам.

Голова гудела. В ушах – шум. Внутри – давление, будто меня затягивает в бездну.

– Отпустите её! Или я позову хозяина!

– Ему всё равно! – насмешливо крикнула леди Эштон. – Он даже не придет! Можешь не утруждаться!

Шаги удалялись.

Дворецкий поспешил за помощью.

Но я на помощь не рассчитывала.

В том состоянии, в котором остался хозяин, он вряд ли что-то сможет сделать!

А пальцы на моем горле сжимались сильнее.

Теперь каждый глоток воздуха казался последним.

– Почему ты нарушила запрет?! – шипел Реджинальд. – Твоё место – дома!

– Редж… – послышался голос любовницы. И впервые – испуганный. – А что если она не за тобой следила… А лечила… моего мужа?

Тишина.

И – шаги.

Быстрые. Тяжёлые. Решительные.

Хозяин ворвался в холл.

Один взмах руки – и чужая ладонь слетела с моего горла.

Удар. Глухой. Окончательный.

Я осела на пол. Горло пылало. Казалось, оно до сих пор сжато. Мне все еще было трудно дышать. Перед глазами расплывались черные пятна.

Красавец хозяин встал между мной и моим мучителем.

Темные растрепанные волосы, грудь, которая тяжело вздымалась, кулак с перстнем, который он сжал так, что побелели костяшки пальцев.

Реджинальд отступил. На губе – кровь. Он смахнул её белым манжетом, как будто это просто грязь.

– Милый, дорогой… – леди Эштон тут же метнулась к мужу, как птица к кормушке. Тон ее голоса мгновенно изменился. – Это наш гость! Я пригласила его… Чтобы порадовать тебя! Я хотела, чтобы дар его супруги помог тебе… Я так хочу, чтобы тебе стало легче. Мы все скорбим о нашей Эмме…

«Скорбишь? Больше всех?» – мысленно вскричала я. – «Ты сама только что ныла, что тебе надоел этот траур! Что-то по твоему наряду незаметно, чтобы ты скорбела!»

И тогда лорд Эштон посмотрел на неё.

Я не поверила своим глазам.

На бледном лице хозяина проступал узор из чешуи.

Его рука словно обросла чешуйчатой перчаткой.

И я заметила на ней длинные хищные когти.

Этот взгляд…

Он был таким, что я бы на месте леди Эштон мечтала лишь об одном – провалиться сквозь пол.

Через портал.

В пропасть.

В ничто.

Главное – исчезнуть.

Глава 4

– Вон, – произнёс он. Голос – хриплый, как будто он разучился разговаривать. И теперь каждое слово дается ему с трудом. – Вон из моего дома. Вы оба.

Он смотрел на жену. Та замерла. Побледнела. Ее брови удивленно приподнялись.

– Или ты думала… я не знаю? – слегка наклонив голову произнес хозяин.

Это движение, словно хищник рассматривает свою жертву, напугало даже меня. Не говоря уже о леди Эштон, которая сделала шаг назад.

– Это ты виноват, Ассанрд! – выкрикнула она, сжимая кулаки. – Только ты! Ты позволил ей всё! Ты виноват в её смерти! Я никогда тебя не прощу! Никогда!

Каждое слово впивалось в него, как нож. Лорд Эштон не двигался. Только стиснул зубы.

– А что мне делать? – кричала она. В ее голосе слышались боль, горечь и ненависть. – Сидеть и смотреть на её портрет? Хоронить себя заживо, как ты? Я устала от бесконечной скорби! Устала от мужа, который перестал быть мужем полгода назад! И превратился в ничто! Которого дворецкий кормит с ложечки и уговаривает, как сопливого мальчишку! Может хватит, а? Это же просто ребёнок! У многих умирают дети, но жизнь продолжается! Я молодая! Я хочу жить!

Я сидела на полу. Пыталась говорить.

Но голос не шёл.

Только хрип.

Боль.

Пустота.

– Я… не могу… петь… – прошептала я, сжимая горло.

Осознание этого заставило меня замереть.

Нет, я еще не до конца осознала.

Но я чувствовала.

Моего голоса больше нет!

– А что такое, птичка? – издевался муж, глядя на мои потуги.. – Больше не поётся? Ай-я-яй… Как же нехорошо получилось.

Я ненавидела его.

Сейчас.

Здесь.

Сильнее, чем когда-либо.

– Раз птичка больше не поёт, – усмехнулся он, – пусть летит, куда хочет.

Он взял любовницу под руку.

Дверь за ними захлопнулась.

Тишина.

Как после взрыва.

Вот. Теперь до меня дошло. Я попыталась спеть, но вместо голоса только хрипы. Боль тут же сжала мне горло, а по щекам потекли слезы. Зубы застучали. Мой голос… Мой бедный голос…

Амбросс бросился ко мне.

– Не плачьте… Прошу вас…

Я его не слышала. Мне казалось, что мир разбился на осколки. И я не знала, что с ними делать.

– Мне некуда идти… – прошептала я, с мольбой глядя на хозяина.

Ассандр Эштон медленно возвращался в свою комнату. Он даже не повернулся в мою сторону. Я лишь смотрела ему вслед.

Паника охватила меня. Казалось, я задыхалась. Куда я пойду? Что теперь мне делать? У меня ничего нет… Даже голоса.

Я спрятала лицо в руках, слыша, как где-то в гулкой тишине хлопнула дверь.

– Не надо плакать, госпожа… – послышался голос Амбросса.

Дворецкий выглядел растерянным.

Он пытался помочь мне встать, но меня не держали ноги.

Слабость была такой, что я не могла даже устоять на ногах.

– Вы можете остаться здесь, – услышала я голос дворецкого. – Я сейчас сделаю вам чай и пошлю за доктором. Вы, главное, не волнуйтесь. Я вас умоляю. И не плачьте… Я надеюсь, что доктор вам поможет…

Глава 5

Тёплый чай. Ах, этот чай.

Я не помню, как меня довели до комнаты, как усадили в кресло перед камином.

Но я помню момент, когда передо мной появился чай.

Он пах мятой, медом и… надеждой.

Амбросс, как истинный профессионал своего дела – то есть, как человек, умеющий делать вид, что всё под контролем, даже когда мир рушится, – поставил передо мной фарфоровую чашку с таким видом, будто в ней не напиток, а эликсир бессмертия.

– Пейте, мадам, – прошептал он, укутывая меня пледом, который, судя по вышитым звездочкам, явно принадлежал маленькой Эмме. – Это успокоит нервы. И… горло. Я уверен, что после чая с медом вам станет легче!

Я сделала глоток.

Тёплый, сладкий, уютный.

Идеальный чай для того, чтобы убедить себя, что кошмар закончился.

Пальцы перестали дрожать. Плечи, сгорбленные от страха и унижения, начали понемногу расправляться. Я даже смогла мысленно улыбнуться.

«Всё будет хорошо, Аннабель, — сказала я себе, глядя в чашку, как гадалка в хрустальный шар. – Доктор придёт, пощупает пульс, покачает головой, скажет “ну-ну, бывает”, и вытащит из своего волшебного саквояжа пузырёк с “Восстановителем Голосовых Связок №5”. Черт возьми! Звучит, как “Шанель №5”. И через недельку – и ты снова поёшь на балах у королевы! Люди платили за твой голос золотом! Ты – живая инвестиция! Ты не пропадёшь! Ты – Аннабель Винтер! Ты сможешь заработать себе на жизнь! Да там очереди будут выстраиваться!»

Я даже фыркнула. От смеха. Или от слёз. Не разберёшь.

«Где мои глаза были?! — мысленно припечатала я себя, как будто это помогало. – Муж… Он же был таким… обходительным, заботливым! Казалось, даже любящим! С меня пылинки сдували… Как с редкой вазы… Черт! А я думала – это любовь! О, глупая, глупая птичка! Надо было улететь, когда клетка была открыта! Хотя… когда она была открыта?»

Горечь подступила снова, но я отпила ещё чая. Нет, не пропаду. С таким даром! Я ведь не просто пела – я исцеляла! Я – ходячая аптека для душ! Меня будут умолять вернуться! Как только голос восстановится Реджинальд сам приползёт на коленях, с коробкой шоколадных конфет, которые я с радостью засуну ему в задницу!

Так, надо думать о хорошем!

Я уже начала мысленно выбирать новое поместье – с роскошным парком, белочками и без портретов Реджинальда в каждой комнате – когда дверь тихонько скрипнула.

Вошёл доктор.

Он был… очень докторским. Седые бакенбарды, круглые очки на кончике носа, саквояж, от которого пахло лекарствами и отчаянием. Он двигался тихо, как кот, подкрадывающийся к спящей канарейке. Словно боялся, что я сбегу от него.

– Мадам, – кивнул он, раскладывая на столе какие-то блестящие инструменты, похожие на пыточные устройства средневековья. – Я – доктор Пиппинс. Сейчас мы вас осмотрим.

Он велел мне открыть рот. Посветил в горло магическим огоньком. Нахмурился. Пощупал шею. Покивал. Покряхтел. Записал что-то в блокнот размашистым и неразборчивым почерком.

Я сидела, улыбаясь во весь рот (ну, насколько позволяло горло), полная оптимизма. «Сейчас скажет: “Ну, небольшая травма, пару дней покоя – и вы снова будете петь дуэтом с небесными сферами!”»

Пока что я смотрела в потолок. Белоснежный. Роскошно расписанный. С какими-то феями, которые смотрели на меня так, будто знали, что я вчера съела три булочки и соврала, что это была одна.

Доктор Пиппинс отложил блокнот. Снял очки. Протёр их платком. Это был плохой знак. Очень плохой. Люди так делают перед тем, как сообщить, что очень нехорошее. И сейчас просто подыскивали слова.

– Мадам Аннабель, – начал он, глядя куда-то в район моего левого уха, чтобы не встречаться со взглядом. – Я должен быть с вами предельно честен. Состояние ваших голосовых связок… весьма печальное.

Я кивнула. «Ну, печальное – это временно. Дайте мне зелье!»

– Они сильно повреждены. Физически. – Он сделал паузу, чтобы я это усвоила. – Но, к сожалению, дело не только в этом.

Глава 6

Я нахмурилась. «А в чём же? В магии? В проклятии? Я готова!»

– Дело в том, что голос, мадам, – это не просто вибрация связок. – Доктор Пиппинс говорил так, будто объяснял ребёнку, почему нельзя есть совать пальцы в розетку. – Можно восстановить связки, но голос может не вернуться…

«Да-да, спасибо, доктор, я в курсе! Где зелье?!» – мысленно закричала я.

– Даже если, – продолжал он, игнорируя мой внутренний крик, – даже если мы полностью восстановим физиологию… нет никакой гарантии, что… что ваш дар вернётся. Что вы вообще сможете петь. Как прежде. Или… вообще. Петь.

Тишина.

Тишина, которая была громче любого удара.

Тишина, в которой мой внутренний монолог замер, как застывший в льду мамонт.

Тишина, в которой чашка с чаем в моей руке вдруг стала тяжелее, чем мешок картошки.

«Не сможет петь… вообще…»

Это был не удар.

Нет.

Это был апокалипсис.

Мой личный, маленький, очень тихий апокалипсис, произошедший в гостиной поместья Эштонов, под аккомпанемент тиканья старинных часов и запаха мятного чая.

Все мои мечты о поместье, о сладкой мести, о богатстве, независимости, свободе … рассыпались, как карточный домик под порывом урагана.

Я посмотрела на доктора. Потом на Амбросса, который стоял в углу, белый как его перчатки, и выглядел так, будто ему самому сейчас понадобится доктор.

Потом – на чашку.

И тихонько, очень тихонько, поставила её на стол.

Потому что в этот момент я поняла: чай не помогает.

Ничто не поможет.

– Так, хорошо, – хрипло сказала я, поражаясь, до чего мерзким стал мой голос. Сиплый, с хрипами, глухой. Да я могу теперь изображать чудовище без усилий. В темноте это будет особенно эффектно. – Неужели нет никакого средства?

Доктор просто покачал головой и опустил глаза.

Итак, что мы имеем?

Я – Аннабель. Мне сорок лет. Бывшая жена Реджинальда Винтера. Бывшая обладательница волшебного голоса.

А теперь… просто не самая молодая женщина с хрипами и без будущего.

«Отлично, — подумала я, чувствуя, как внутри всё холодеет. – Что дальше? Устроиться привратником и спрашивать “Кто там?”, а потом брать швабру и убирать за посетителями?»

Глава 7

Доктор Пиппинс ушёл, оставив за собой запах трав, настоек, отчаяния и окончательного вердикта: «Вы больше не певица».

Я сидела в кресле, укутанная в плед, и смотрела в пустоту. Мир сузился до размеров этой комнаты, а затем – до размеров моего горла.

Пустого.

Мёртвого.

Бесполезного.

«Всё кончено, — думала я, глядя на остывшую чашку. – Я не смогу заработать ни гроша. Ни одной ноты. Ни одного концерта. Я – Аннабель Винтер, бывшая. Бывшая жена. Бывшая певица. Бывший человек. Теперь я просто… обуза. Дворецкий, наверное, уже жалеет, что впустил меня. Хозяин, этот чешуйчатый призрак, вообще не заметил, что я существую. Что ж, пусть идёт хоронить себя дальше. А я… я, видимо, останусь здесь, пока меня не выставят за дверь. Или пока я не умру от стыда и голода».

– Не отчаивайтесь, мадам, – прошептал Амбросс, как призрак, материализовавшийся рядом с камином. – Я… я пошлю за другим доктором. У нас в городе есть один… э-э… специалист. Говорят, он лечит невозможное. Его зовут доктор Бромвель. Он… немного необычный. Но у него есть репутация.