Крылатая. Нить жизни

И вдруг я замираю от страха.

– Те-е-е-а-а-а!!!! – слышу я голос. Нет, не голос, а рев! Рык настоящего саблезубого тигра. Когда папа злится, он очень на него похож. Папа высовывается в окно. Его лицо белеет.

– Теа?!! – снова рычит он, я зажмуриваюсь от ужаса. И ныряю в темноту – в мое единственное спасение от сердитых и перепуганных папиных глаз, слишком перепуганных и слишком сердитых. Но темнота проглатывает меня целиком. Беспросветная, безнадежная, слепая. Мертвая.

* * *

Обливаясь холодным потом, я открыла глаза и выдохнула: темнота все же отпустила, не выпила меня полностью, не прожевала – выплюнула. Все тело дрожало, зубы стучали ему в такт, и я никак не могла согреться.

За окном разливались сиреневые сумерки, разбавленные ярко-зелеными вертикальными всполохами, похожими на северное сияние. Долго ли я проспала? Пока никаких намеков на то, что мне пора собираться, я не ощущала, да и прилива сил, в общем-то, тоже, но заснуть снова я точно бы не решилась. А потому набрала полную ванну горячей воды и растворила в ней густую темно-синюю жидкость из бутылочки, которую передала мне Невена. Вода приобрела красивый ярко-бирюзовый оттенок и едва уловимый терпкий аромат, и, следуя рекомендации Севера «хорошенько расслабиться», я с наслаждением в нее погрузилась, причем вся полностью: с головой, со всеми своими мыслями, с ночными кошмарами, с разбитым усталостью телом, с разобранной на кусочки душой. Через несколько бесконечно долгих секунд вынырнула на поверхность, облокотилась на бортик ванной, еще раз прошептала, на всякий случай, намерение к полудню оказаться в своей комнате с башенкой, прикрыла глаза и – исчезла из этого мира. И заодно из всех существующих ныне миров тоже. Вот так вот запросто стала пустотой, никем и ничем. Забыла все свои имена, потеряла память и отбросила планы. Могла бы сказать, что обернулась теплой ярко-бирюзовой водой, но в моей сути не осталось ни цвета, ни запаха, ни капельки вещества, ни горстки молекул, которые, сталкиваясь между собой, создают тепло. Возможно, я всего-навсего заснула.

Какая-то часть меня, крошечная крупица или всего лишь искра, по всей видимости, сумела сохраниться – ведь кто-то же заметил сам факт моего исчезновения. Кто-то был его свидетелем. И этот загадочный «кто-то» теперь звенел своей силой воли, заявляя желание быть. Звон стал настолько густым, что почти осязаемым, и постепенно проявился нитью, и на ее зов, разливающийся кристальными нотами, со всех сторон звенящего «нигде» собирались бусины, светящиеся огоньки, обрывки воспоминаний, имен, лиц. Нить вилась, переплеталась, закручивалась в спираль, создавала причудливые узоры из петель и узелков.

«Люблю», – звенел «кто-то» тихим, но всепроникающим голосом и закручивал нить, насаживая на нее сияющие шарики, которые уже стали обретать цвет. «Люблю это сияние, вот это вот все – нестерпимо, чертовски, до слез люблю…» И эхо разносило по бесконечному «нигде» единственное слово:

«Люблю… люблю… люблю…»

«Как же красиво это звучит! – искрился голос. – Какое счастье! Люб-лю… – произнес по слогам, явно наслаждаясь сладостью издаваемых им звуков, и вдруг рассмеялся: – Люблю… быть!»

Эхо звенело колокольчиками:

«Быть… быть… быть…»

«Быть» – это и значит «любить», – смеялся голос. – «Любить» – и есть «быть». Все так просто! И боже, как же красиво…» Смехом своим голос перебирал сплетенные нити, точно натянутые струны, и они разносили вокруг торжественную, жизнеутверждающую, жизнепроявляющую мелодию.

«Любить – вот ради чего это все… – бормотал «кто-то» пьяным от счастья, заплетающимся языком, и иногда в его голосе весенней капелью звенели хрусталики слез. – Люблю этот звучащий свет, все его оттенки и грани, люблю странную нелепую форму, в которую он обращается и которую принимает при воплощении, люблю его смешные границы и рамки, которые он себе создает для одной лишь единственной цели. Любить. Любить, чтобы продолжать быть. Любовь – вот суть, смысл, нить, – звонко смеялся «кто-то». – Любовь – ничто, и одновременно – все. Ее не положишь в карман, не измеришь, не скопишь про запас, не потрогаешь и не услышишь. Она – ничто. Но без нее все расклеится, развалится, разлетится на осколки и никогда не будет по-настоящему живым. И это все, что у меня действительно есть. Она и есть все».

Кружево с нанизанными на него бусинами звенело в тон этому хмельному бормотанию, и звенело не где-нибудь, а прямо внутри меня, от чего мне нестерпимо захотелось сделать вдох.

Вдох. Жадный, горячий, ненасытный. Неужели я забыла, как это сладко – дышать? Как это волнующе прекрасно, до мурашек на кончиках пальцев – быть живой! Какое это блаженство – чувствовать и ощущать!

Резко распахнула глаза. Ах, у всего этого чуда есть еще и облик! Боже, и это все – мне? Вытерла мокрой рукой мокрые же от слез глаза. Рассмеялась. На языке еще не совсем растаяло вкусное, сочное слово:

«Люблю».

Глава 5. Доля хаоса животворящего

Мне почудилось, что у меня снова выросли крылья, так мне было хорошо. Просто «хорошо» – вот так вот скупо, но емко. Однако, к сожалению, зеркало меня не обнадежило: во время очередного осмотра крыльев за спиной так и не обнаружилось, но зато незаживающие раны были на месте. «Да что ж это такое, в самом деле!» – выругалась я. Чудодейственные Невенины снадобья безотказно действовали даже на мою душу, судя по моему отличному самочувствию, но почему-то никак не могли совладать с самыми обыкновенными повреждениями на коже. Раньше они постоянно болели, а теперь еще вдобавок к этому начали зудеть, не позволяя забыть о них ни на мгновение – за спиной, вместо крыльев, я теперь повсюду носила с собой необъяснимо тяжелый груз и тянущую боль – напоминание об утрате.

Упрямо поджав губы, я от души втерла в раны травянистую мазь, просушила полотенцем волосы, подровняла ножницами кончики – раньше я всегда стригла себя сама и неплохо этому научилась. Довольная получившимся результатом, я надела изумрудно-зеленое платье, одно из тех, что подарил мне Север, и с трепетом рассмотрела свое отражение. Длинные объемные рукава, собранные на запястьях, красиво облегающий лиф, струящаяся юбка в пол, пояс, подчеркивающий талию и, конечно же, дерзко открытая спина, частично затянутая в тонкое кружево, скрывающее раны – платье было великолепно, а у моего Стража – отличный вкус и меткий глаз. Я взъерошила на затылке свои непривычно короткие волосы, слегка подкрасила глаза. Ну вот, теперь можно и на свидание!

Вместо сгоревшей свечи на подоконнике я зажгла новую, вслух пожелала Эрне новой счастливой жизни и светлой дороги, а затем, подобрав юбку, вышла на террасу и спустилась к Реке. Возле нее не было ни души, а сама она весело заколыхалась, будто приветствуя меня. Я протянула к ней руку и погладила ее лохматые всполохи.

«Люблю, – само по себе слетело с губ. – Люблю тебя, Огненная моя сестра». Скатившаяся было слеза мгновенно высохла от жара бушующей стихии, а я улыбнулась: «Остаешься сегодня за старшую. А я – на свидание, представляешь?» Река что-то прошелестела в ответ огненными искрами, но я не разобрала. Снова дала ей лизнуть свою руку и поспешила к дому. Пора. Ноги сами понесли меня вперед.

* * *

Север сидел за моим столом, склонив голову над листом бумаги, и что-то сосредоточенно на нем чертил. Кроме уже знакомой мне книги в красной обложке, вокруг него лежали еще несколько настоящих толстенных фолиантов, пахнущих стариной и мудростью.

– Привет. – Он поднял в мою сторону затуманенный взгляд, несколько раз моргнул и улыбнулся, притянув меня к себе за руку. Мне так не хотелось его отвлекать, что я закусила губу и не произнесла ни слова в ответ.

– Какая ты красивая, Теа. – Он встал и нежно-нежно на меня посмотрел. Его раскрасневшиеся глаза выдавали усталость, темные тени под веками свидетельствовали о недостатке сна, если не о его отсутствии. – Только придется переодеться. На улице холодно. Вот, держи. – Он достал из-под стола объемный бумажный пакет и протянул мне. – Я подумал, что вряд ли у тебя было время, чтобы покупать новую одежду. Старая-то небось вся с прорезями для крыльев… Так и замерзнуть недолго.

– Ага. Или с прорезями, или слишком большая… Спасибо, – пролепетала я. – Ты меня совсем избалуешь.

– Это такие мелочи, Теа, – сказал он, разворачивая меня к себе спиной. И уже едва слышно закончил: – Это просто один из способов спастись, иначе меня просто разорвет на части.

За спиной послышался его озадаченный выдох.

– Ты принимала ванну?

– Да. Теперь крылья… то есть раны ужасно чешутся.

Он еще раз тяжело вздохнул, окатив меня волной горячего дыхания, а потом осторожно провел пальцами вниз по позвоночнику. Мои щеки мгновенно вспыхнули, а огонь под кожей дерзко затрепетал, осмелев.

– Я позвал Невену, пусть она посмотрит. Не нравятся мне эти раны.

Сова прилетела спустя несколько минут, искупала меня в своих нежных, умиротворяющих объятиях, усадила на стул и, устроившись на руках у Севера, внимательно стала рассматривать сначала мою спину, потом всю меня со всех сторон, а после, приподняв крылом мой подбородок, своим фирменным пронизывающим взглядом уставилась в мои глаза. Спустя несколько мгновений я заметила, как в черных безднах ее зрачков промелькнуло удивление. Она быстро взглянула на Севера, тот нахмурился.

– Все интереснее и интереснее, – пробурчала Невена. – Мог бы предупредить. «Синяя марь» – очень сильное снадобье, в некоторых обстоятельствах весьма… непредсказуемое.

– Я сам не знал… Думал, это будет позже, не сейчас… – растерянно пробормотал мой Страж. Но через мгновение его глаза ехидно и довольно сверкнули. Он был совершенно, абсолютно, неприкрыто счастлив!

– Так все в порядке? – спросил он.

– В порядке, если это можно назвать порядком… – снова недовольно буркнула сова. – Впрочем, этого следовало ожидать и, значит, так тому и быть. Сейчас я принесу другую мазь для ран.

Она тут же исчезла. А Север молча меня обнял, крепко-крепко прижимая к себе, так что я щекой ощущала его бешено бьющееся сердце.

– Все в порядке, – тихим эхом повторил он, а я не рискнула спросить, почему же они с совой так переполошились.

Невена вернулась почти сразу, вытряхнула из крыла небольшую баночку.

– Намазать, заклеить пластырем, спину закрыть, – строго сказала она своим грудным голосом, пробирающим до костей, и для пущей убедительности сверкнула желто-черными глазищами. – Повторять каждый день.

Посмотрела на растерянную меня, на сияющего Севера и, смягчившись, добавила:

– Никуда оно не денется, не бойся. Теперь уж точно нет. «Синяя марь» все расставляет на места. А значит – все уже на месте, – она подмигнула Стражу и испарилась.

– Что никуда не денется, Север? – Я сердито посмотрела на него. Что еще за тайны и полунамеки?

– Узел не развяжется. Наши с тобой нити теперь сплетены навсегда. – Он пристально посмотрел в мои глаза.

– Вот так вот сразу – раз и навсегда?

– Видимо, мы с тобой по-другому не умеем, – улыбнулся он. – И потому весьма опрометчиво с твоей стороны было говорить мне «да» тогда, на берегу Реки. Ведь в тот самый момент ты попалась в мои загребущие, жадные, ненасытные лапы, Теа. – Он вдруг стал очень серьезным. – Ты не жалеешь?

– Жалею, – не раздумывая ответила я и отвела взгляд, почувствовала, как Север слегка напрягся, и рассмеялась, довольная тем, что удалось его подразнить. – Жалею, что твои загребущие, ненасытные лапы, обещанные мне, постоянно болтаются где-то в чужих мирах! Прошу заметить, отдельно от меня.

Он тоже рассмеялся и принялся откручивать крышку на Невениной баночке.

– Сядь, пожалуйста. Сначала пусть эти лапы обработают раны, а после я попробую их образумить.

– Нет уж, – пробурчала я, послушно облокотилась руками о стол и подставила Стражу свою спину, – сначала свидание. Нормальное, человеческое свидание! А потом я сама как-нибудь с ними договорюсь.

Угрожающе глянула из-за плеча и чуть не обожглась о ярко-голубое пламя, бушующее в глазах Севера. Опасное, жгучее, но такое родное.

Наверное, мы оба совершили чудо: вопреки неудержимо рвущемуся на свободу огню, раны были тщательно промазаны, аккуратно заклеены, платье бережно повешено на спинку кресла, комната осталась цела да и мы тоже – не иначе как ради сохранения невесомой гармонии. Я поспешно облачилась в бледно-розовое пушистое облако с широкими рюшами на рукавах из какой-то умопомрачительно невесомой, будто шелковой шерсти. Ну разве это вообще возможно? Разве может обыкновенный теплый свитер быть таким изысканно прекрасным? Светло-бежевые шерстяные брюки, зауженные к низу, деликатно подчеркивали все мои округлости и прекрасно дополняли воздушное облако сверху.

Север улыбался, глядя на меня, как довольный кот.

– Босолапка моя, опять пришла сюда босиком?

Я озадаченно вздохнула. Не люблю обувь, всю жизнь бы ходила без нее.

– Одевайся тепло. В Питере неожиданно наступила зима. И хотя до календарной зимы еще далеко и снега пока не наблюдается, но ледяной ветер и небольшой мороз ощущаются вполне убедительно.

– Мы что же, идем в город? В Петербург? – Я вся затрепетала и поскорее натянула теплые носки.

– Ты же хотела нормальное человеческое свидание.

– Очень! Очень!

Я радостно выбежала за дверь и быстро спустилась по ступенькам, как в детстве, подпрыгивая от предвкушения. Пальто Севера обнаружилось на вешалке рядом с моим пуховиком, а его ботинки – возле моих полусапожек, как будто так и должно быть. Я только хмыкнула и, когда Север галантно помог мне надеть пуховик, спросила:

– Откуда у тебя такой хороший вкус?

– Тебе нравится? – улыбнулся он. – Да просто насмотренность. Мама всегда красиво одевалась. Даже дома выглядела королевой. – Взял меня за руку, и мы вышли за дверь. – Держись, сначала немного полетаем. Отнесем книги домой, – одной рукой он прижимал к себе большущую стопку древних фолиантов, и я понимающе кивнула.

– Прости, что отвлекла тебя от дел, – пробормотала, когда мы приземлились в его квартире.

– Мне полезно отвлечься. И очень нужен свежий взгляд.

Когда мы очутились на месте, Север бережно положил книги на стол, а я огляделась. У стены стояла широкая кровать с простым деревянным изголовьем, а между двумя высокими и узкими окнами – небольшой письменный стол с красивой столешницей из древесного спила, рядом – рабочее кресло, обитое тканью, большой книжный шкаф и маленький – для одежды. Мебель была простой, но современной и, сразу видно, не дешевой и качественной. Вокруг царил порядок: книги лежали ровной стопкой на столе, кровать была аккуратно заправлена и единственным сумбурным пятном в этой комнате были мы, взлохмаченные после быстрого перемещения.

– Вот и мое скромное холостяцкое жилище. Добро пожаловать, Теа Викторовна. Мы сюда еще обязательно вернемся. Позже, – он хитро прищурился. – Но сначала, как и обещал, «нормальное человеческое свидание». И хороший такой, нормальный человеческий обед. Посмотрим, удастся ли в этом городе разыскать хотя бы одного свежеприготовленного слона для ужасно голодной Бабы Яги и не менее голодного оборотня.

– Почему это Бабы Яги? – картинно нахмурившись, спросила я.

– А кто же ты еще, если не она? Живешь у Каленого моста на берегу Огненной реки, провожаешь души в последний путь.

– Оборотень и Баба Яга, – прыснула я. – Хороша же у нас с тобой компания!

– В самый раз для того, чтобы привнести в этот город необходимую ему долю животворящего хаоса, – вкрадчивым голосом проговорил Север и потянул меня к двери. Сходил на кухню за термосом и сунул его в рюкзак.

Хаоса в городе в это самое время, видимо, было уже достаточно, потому как из дома мы выходили самым что ни на есть человеческим способом: сначала спустились по каменной лестнице с высоченными окнами, выходящими в типичный петербургский двор-колодец, а после свернули в подворотню, огороженную со стороны улицы резной кованной решеткой. Небольшой двухэтажный дом, в котором находилась квартира Севера, стоял прямо на набережной, плотно прижавшись боками к другим таким же невысоким, скромно, но элегантно украшенным домам, благодаря элементам классической архитектуры выглядевшим величественно и статно. Разглядев знакомый узор на ограждении набережной, я улыбнулась.

– Это Мойка? – спросила я, прикусив губу от волнения: угадала или нет?

– Она, – Север взглянул на меня удивленно.

– Так решетка же! – пояснила я. – Я обожаю книги про Петербург, с самого детства мечтала тут побывать. Из окна машины тоже было здорово, но вот сейчас!… Сейчас это совсем другое дело.

Мой Страж приобнял меня за талию и, чмокнув в висок, тихо произнес:

– Да, сейчас совсем другое дело и для меня тоже, – он улыбнулся. – Знала бы ты, как мне однажды осточертел этот город, холодный и серый! Видимо, когда живешь тут столько лет, сколько себя помнишь, его красота постепенно начинает казаться обыденной. Я мечтал о природе, тишине и свободе – вместо гранитных камней, городского шума и строгих выверенных линий. Но вот теперь я смотрю на эти улицы по-новому. Кажется, за пятнадцать лет, что меня здесь не было, я успел соскучиться. Или все дело в тебе. Я покажу тебе мой Питер, в котором я родился и вырос. Мои места. Не за один день, конечно, но спешить нам некуда.

Мы шли по набережной вдоль улицы, которая почти сразу нырнула между домами, оставив реку чуть в стороне.

– Не мерзнешь? – спросил Север, поправляя мой съехавший с волос капюшон.

– Нет! Наоборот, у меня внутри настоящий пожар. Кажется, я невероятно, нечеловечески, чудовищно счастлива, Север! И даже не так сильно боюсь, – пробормотала себе под нос и, смутившись, умолкла.

Он на миг остановился и с интересом взглянул на меня. Я махнула рукой, а потом крепко схватилась за его локоть, потянула вперед и тихо проговорила:

– Ты знаешь, я ужасно боялась, что стоит нам отойти подальше от моего «лохматого» дома, как то, что между нами происходило… пшик… – я резко развела пальцы в стороны, изображая крошечный взрыв, – исчезнет, растворится. Будто оно связано с тем местом, пропитанным любовью, там оно родилось, а здесь, где магии нет, может вдруг закончиться.

– Ну вот и проверим. Как еще узнать наверняка? – невозмутимо ответил Север, свободной рукой сжав мои пальцы.

В небольшом милом дворике, куда мы свернули спустя несколько минут, стояли пустые уличные столы и кресла как напоминание о былом тепле. Пройдя через двор, мы зашли внутрь небольшого, но по-домашнему уютного ресторанчика и устроились за столиком возле окна, за которым, выстроившись стройным рядом вдоль улицы, стояли старинные строгие дома. Я во все глаза разглядывала интерьер, периодически бросая взгляд то в окно, то на Севера, и не могла произнести ни слова. Я никогда не была в ресторане или в кафе, раньше для меня это было что-то из ряда неосуществимых вероятностей – пока я была крылатой, мне оставалось только украдкой заглядывать в окна таких заведений и изо всех сил мечтать.

Слона, к сожалению или к счастью, в этом ресторане не нашлось, но и без него обед удался на славу. Перед уходом мой Страж заказал две большие порции безалкогольного глинтвейна, слил их в термос, туда же всыпал щепотку черного перца и с довольным видом добытчика сунул термос в рюкзак.

– Ну что, готова к приключениям? – спросил Север, когда мы выходили из ресторана.

– Спрашиваешь! – рассмеялась я, хватаясь за его руку. – Главное, чтобы они были готовы ко мне!

Через пару минут мы оказались на площади. Исаакиевский собор величаво возвышался над нами, и я ахнула, не ожидая, что в жизни он окажется таким огромным. Север, как настоящий экскурсовод, рассказывал любопытные истории об окружавших нас строениях вперемешку с байками, которые, по его утверждению, помогают духу города оставаться живым.

– А это Синий мост, самый широкий в Европе! – гордая своими познаниями, заявила я, указывая на просторную площадь, часть которой, расположенная перед дворцом в классическом стиле, и являлась тем самым мостом.

– Да, а в этом дворце я прожил, наверное, половину своего раннего детства, – загадочно приподняв одну бровь, заявил вдруг Север.

– В Мариинском? Как это?

– А вот так. Королевская кровь, как выяснилось, берет свое, – рассмеялся он. – Да шучу я, шучу. Просто мама работала здесь секретарем и очень часто брала меня с собой, когда я был маленьким. Там есть одно совершенно удивительное место, на котором я зависал часами. Это пандус. Никто толком и не знает, для чего он был сделан. Одни исследователи говорят, что у хозяйки дворца, дочери Николая I, были больные ноги и пандус сделали для ее удобства. Другие – что это миф, а пандус нужен был для прислуги. Третьи убеждают, что эта лестница без ступеней – отличный способ, чтобы совершать долгие прогулки по дворцу. Не знаю уж, кто из них прав, но для меня это был целый мир, точнее – все миры сразу. Ось, которая скрепляет собой веер всех вероятностей. Портал в неведомые реальности. Мост через бездну, волшебная лестница без ступенек прямо в небеса, а по совместительству железная дорога, автомагистраль, бурная река и горный склон.

– А ты? Кем в таком случае был ты? – улыбнулась я.

– А я был маяком. Для себя самого, живущего в многочисленных вероятностях. Вдруг одному из моих двойников необходима будет помощь и свет, но никого не окажется рядом? Или кто-то из них заблудится во время путешествия по бесчисленным мирам.

– Или заблудится кто-то другой, да?

– Ага. Для этого я приходил на пандус и представлял, как сияю, ярко и пронзительно, так, чтобы видно было везде и сразу.

Я понимающе кивнула.

– А когда ты уходил из дворца? Кто же тогда был маяком? – решила я подыграть такой милой детской сказке из воспоминаний.

– Поначалу это была целая проблема, – он шутливо нахмурился, – но потом я кое-что понял. На самом деле, не так важно, где ты и что делаешь. Главное – кто ты есть. Если уж я вспомнил, что я маяк, то таковым отныне и являюсь, куда бы ни пошел. Конечно, для перестраховки я оставлял маячки – разные мелочи, которые были мне дороги, они, как мне казалось, вполне могут меня заменить на короткое время. Вот уборщицы удивлялись, наверное, откуда во дворце берется столько странного мусора!

– А сейчас?.. Ты маяк?

– Наверняка. Бывших маяков, как и бывших крылатых, не бывает, – заговорщически прошептал он мне на ухо и хитро подмигнул. А я внезапно разглядела на Исаакиевском соборе фигуру человека и потянула Севера за руку.

– Мы ведь можем тоже туда подняться?

– Конечно. Только на колоннаде, наверное, очень холодно. Но что нам, пламенным, какой-то там холод, правда?

С замиранием сердца я считала каменные ступени винтовой лестницы, затем восторженно ступала по лестнице железной, перекинутой над собором, как над пропастью, и, наконец, смело подставила лицо пронизывающему ледяному ветру, резвящемуся между гранитных колонн, глядя на открывшуюся картину.

И правда – картина! Произведение искусства. С высоты колоннады город выглядел огромным холстом, на котором неизвестный художник крупными мазками нанес серые пятна крыш, отражавших хмурое питерское небо, вокруг них – ровные линии асфальта в тон. Это серое многоголосие он разбавил яркими солнечными бликами из светло-желтых и терракотовых фасадов, легким взмахом кисти поселил на холст небольшую россыпь птиц, несмотря на мороз, кружащихся в прозрачной вышине.

Ощущение полета, такого желанного, но невозможного, кольнуло сердце. Север словно почувствовал мое настроение и еще крепче обнял меня со спины, прошептав, уткнувшись губами в мое ухо:

– Вряд ли, став однажды крылатой, можно перестать ею быть. С крыльями или без, но ты всегда останешься собой, вольной, как птица, неукротимой, как ветер, могучей, как поток жизни, что вращает колесо наших судеб.

– Звучит, как тост.

Север приподнял в руке полную кружку глинтвейна.

– За тебя, – сказал он, улыбаясь.

– За то, чтобы не переставать быть, – ответила я, отпивая ароматное варево. Пряный горячий глинтвейн на вишневом соке с щепоткой черного перца согревающей приятной волной растекался по телу и стал тем самым последним штрихом, которого не хватало для полноты картины. Будто бы ее неизвестный автор поставил на холсте свою финальную подпись.

Сами того не ведая, ледяные питерские ветры еще сильнее разжигали наш с Севером внутренний жар, заставляя крепче обниматься, согревать друг друга горячим дыханием и нежными прикосновениями. Не оборвались они и после того, как мы, взявшись за руки, спустились на землю.

Мы бродили по прямым стройным улицам с плотно прижатыми друг к другу рядами домов, шли по бульвару с обнаженными сонными деревьями. Пройдя насквозь узкий переулок, оказались на набережной Невы, где нас радушно встретило неожиданное солнце.

– Как ты жил, когда умерли твои родители? – спросила я Севера. – Тебе ведь было всего шестнадцать.

– Ну как жил… Да как все. Заканчивал школу, в свободное время готовился к экзаменам, потом поступил в институт. Отучился там четыре года, пока не стал оборотнем. – Он хмуро усмехнулся. – Высшее образование так и не получил. Но, если придется, я думаю, смогу наверстать упущенное.