По местам стоять, главные машины проворачивать!

Позже, по выпуску он, естественно, был распределён куда подальше. Конечно на Тихий океан, потому как дальше вроде бы и некуда. Не помогло и то, что к тому времени он стал зятем армейского генерала с овощной фамилией Огурцов. На флоте кадровики, внимательно изучившие его личные дело с животрепещущим описанием его «способностей и достоинств», сослали его с генеральскими дочкой и двумя внучками, одна из которых была на руках, а вторая в утробе матери, в самый дальний угол военно-морского Приморья. А там почти совсем не было признаков хоть какой-нибудь цивилизации, не избалован был он, тот угол, и льготной выслугой, и большими надбавками. Он, определённый кочегарным начальником на паровой сторожевой корабль, с которым по возрасту был годком, очень скоро стал также нелюбим за те же прегрешения своими командирами кораблей, старпомами, замами и всеми прочими вышестоящими начальниками. В конце концов, его и оттуда сослали в консервацию на один остров, носящий наименование титульной нации нашей Родины. Ну это всё будет ещё потом.

В общем, числился он редкостным раздолбаем, не смотря на свой возраст. Обретя за какую-то очередную выходку месяц без берега от командира роты, Шура сидел, как и все остальные бедолаги. Между прочим, он был местным. В Питере жили его родители, кстати папа был отставным флотским полковником. Сидеть ему, как и всем остальным, скучно и не радостно. Мало в стенах системы развлечений. Пожалуй, единственное, определённое двумя днями в неделю, развлечение это танцы в клубе по субботам и воскресеньям. По времени достаточно давно прошёл штурм клубной кассы страждущими и жаждущими девицами. Он проходит часа за два до начала танцев. Обычно при этом в лучшем случае кому-то отдавят ноги, повредят маникюр, разлохматят причёску, порвут пакет, в котором лежат туфли, в худшем порвут одежду и расцарапают лицо. Уже как почти час народ отплясывает на клубном паркете под утверждённый училищным политотделом в духовом исполнении репертуар, в котором самое «крамольное» поспели вишни в саду у дяди Вани да эх Одесса. Танцы уже изрядно надоели, репертуар «трубадуров» из училищного оркестра, вечером сбрасывающих с себя форму и одевающих красные пиджаки, давно приелся. Контингент девиц, определённая часть его доходящая чуть ли не до половины, тоже, как и репертуар оркестра, не сильно меняется. Он постоянен, давно знаком и опробован, для некоторых орлов с «летальным исходом» и последующей госпитальной койкой в соответствующем отделении питерского морского госпиталя. Налицо упущения командования, так как не был народ теоретически научен должным образом использовать одно из средств индивидуальной защиты, ставшее в нынешние времена чуть ли не основным, не было проведено и практических тренировок по его использованию. Есть и отличницы, которые на эти танцы ходят уже лет так по 10, сделав те же 10 выпусков офицеров флота, и всё-таки продолжающих ходить в ожидании чего-то неведомого и кого-то невообразимого в понимании нормального человека. Видит бог, они достойны увековечивания на мемориальной доске, конечно из лучшего мрамора, которую нужно повесить на стене того клуба, где было бы написано: «Здесь были и плодотворно трудились на благо укрепления обороноспособности страны в целом, или только части его, военно-морского флота, такие-то и такие, с …, по …, от благодарных и удовлетворённых почитателей, а может быть и жертв». Или опять же на доске, но внутри клуба, на его втором этаже, где увековечены имена золотых медалистов. В общем, достойное место для мемориальной доски найти можно. Есть и такие, которые отметились на танцах чуть ли не во всех морских и армейских учебных заведениях Питера и пригородов. Девицы местные, из Питера, ближних пригородов, ну эти ладно. Но есть ещё из дальних пригородов, которым потом до дома добираться чуть ли не три часа, но едут всё равно. Здесь студентки и пэтэушницы, маляры и штукатуры, колхозницы из местного совхоза, в общем, кого только среди них нет. И точно основная масса из них «уколота». Стоит уточнить: в те времена наркотики были не в ходу, спиртным кололись. В общем, есть девицы пьяные совсем, не очень и так слегка. После танцев традиционно из женского гальюна выгребается большая пребольшая куча пустой тары от шкаликов из-под водки до бомб из-под вермута, некоторые аксессуары женского белья, разных там пробок, затычек, горы окурков от сигарет с фильтром до сигарет без него, типа «Астры». Дежурная служба потом убирает всё это хозяйство чуть ли не в противогазах, так как запах от всего этого, да ещё дополненного выползшей наружу не переваренной закуски, просто невыносим. В мужском же гальюне всё гораздо скромнее и чище, окурков и тех гораздо меньше. Появляются, конечно, и нормальные девушки, но они точно в меньшинстве. Так что не очень то училищное начальство озабочено досугом курсантов. Телевизор ещё в ленинской комнате есть. К нему не тянет, да и он еле дышит. Расплывчатое чёрно-белое изображение появляется только после увесистого удара кулаком по крышке или по боку ящика. Можно, конечно, с тоски и на танцы сходить, попрыгать, покривляться, в крокодила поиграть, но для этого точно надо хоть как-то разогреться. А чем разогреешься, если в карманах пусто. Курс уже третий, жалованье по максимуму, 15 рублей с 80-ю табачными копейками в придачу, но этого не хватает на нормальное существование в течение месяца даже с подброшенными родителями червонцами, одним или двумя.

Страждущих и жаждущих в роте собралось, в общем-то, не мало, полтора десятка точно. Всем хочется своё сидение хоть как-то скрасить какими-нибудь развлечениями, а фантазии, увы, не хватает. Сидят, обсуждают, ищут способы развлечений. Придумать не могут. Тянутся к Шуре, как к старшему и опытному товарищу. Больше не к кому. На его широкой груди всегда можно найти успокоение и сочувствие и все знают, что кто, кто, а он уж может устроить всё, включая и развлечения.

– Всё, идём на танцы, – подняв свою здоровенную ладонь, бросил Шура, – только не сразу. Через час-полтора. Мне нужны два человека. Сначала мы …

Через минут пятнадцать забор у недавно построенного бассейна при тусклом свете фонарей перемахнули три тела. Одно было одето в офицерскую форму, два других в обычную курсантскую. На рукавах красные повязки. Офицер был высок ростом, курсанты гораздо ниже. Офицером был, конечно, Шура Поляков. На нём шинель с каплейскими погонами, позаимствованная у командира роты. Шинель, явно, маловата, хоть командир роты по объёму своему мужик не совсем слабый. Полы её не прикрывали его коленей, рукава не доходили даже до его запястий, да и застегнули её с превеликим трудом. Шинель подпоясана ремнём с висящей на пассиках пустой кобурой. Шапка командира роты на голову Шуры не налезла. На свою шапку с суконным верхом вместо капусты он посадил офицерского краба. В прочем, если присмотреться, то можно было бы узреть на нём и обыкновенные матросские суконные брюки, по тогдашней моде растянутые на фанерной «торпеде» до неимоверной ширины, хромовые ботинки совсем не офицерского кроя, из-под кашне же предательски светилась голая шея, не стянутая стоячим воротником кителя. Ну ничего, не страшно, темно же на улице, а потому и незаметно. Под шинелью же была обыкновенная форменка с голыми погонами, тельняшкой, и можно на все сто быть уверенным, что на левом плече под форменкой лежал по привычке аккуратно сложенный на четыре части по проглаженным складкам, пополам и ещё две половинки пополам, гюйс. Отряхнулись, оправились и заправились. Шура сделал суровое и озадаченное службой лицо и стал просто неузнаваем. Обычно загадочно ухмыляющееся неизвестно чему его лицо, стало серьёзным, величественным и важным, уголки рта презрительно опустились, на лицо легла печать опытного, повидавшего многое в жизни, уставшего от службы корабельного офицера. Все трое двинулись вниз по бывшей и будущей Стесселевской улице, тогда ещё улице Красной Звезды. Впереди неспешно широко шагал начальник патруля, за ним в разнобой семенили подпрыгивая патрульные. Патрульные весело галдели, обсуждая предстоящую операцию. Их «начальник» оглянулся, грозно сверкнул глазами, прикрикнул на них, чтобы замолчали и вели себя подобающим обстоятельствам образом. Патрульные смолкли, как и их начальник сделали серьёзные физиономии, про себя начали вести счёт и взяли по направляющему ногу. Всё стало чинно, благородно, почти красиво. Почти, так как начальник, точно, орёл, а не какой-нибудь там сморчок, патрульные же несколько портили общую картину своим совсем невысоким ростом и худосочными телами. И всё как положено: корабельный строй клина, впереди, в вершине угла, в качестве уравнителя флагман – офицер с красной повязкой на левом рукаве шинели, за ним на соответствующих углах равнения, приотстав на шаг-полтора в качестве задних правого и левого мателота – два курсанта, с такими же красными повязками на рукавах. Одним словом, нормальный гарнизонный патруль. Неторопливая, важная поступь, величественно заложенные за спину руки начальника. Тут сходу «патрулю» и работа подвернулась: только миновали угол корпуса научно-исследовательского института, как чуть ли не на голову патрулю через забор в районе училищных ворот перемахнули два второкурсника. Самоходчики не растерялись и не опешили. Лихо козырнули, тут же дружно и стремительно на пятках развернулись, показав патрулю свои задницы, отчаянно рванули в направлении движения патруля, для ускорения подхватив полы своих шинелей, и скрылись за углом. Начальник патруля и его патрульные снисходительно заулыбались. Кричать и улюлюкать вслед убегающим не стали. Пусть живут. Патруль пересёк бывший и будущий Кадетский бульвар, в описываемые времена носивший имя легендарного начдива времён гражданской войны с грузинской фамилией, и продолжил своё неспешное движение дальше вниз по улице. По дороге попадались служивые. Они непременно приветствовали патруль, прикладывая руку к головному убору. Начальник и патрульные нехотя отвечали небрежным взмахом руки на их приветствие. Попался по дороге и курсант 5-го курса. Точно не их факультета, а то бы знали его, а может быть и просто случайно залетевший в город из других питерских систем. Кроме своей родной, в Питере их ещё четыре. Видно было, что тот пятикурсник как-то мнётся, но тем не менее решил он не искушать судьбу и не искать на собственный зад приключений, всё-таки небрежно козырнул. Так же небрежно поприветствовал его и патруль. Конечно, он приветствовал этого громадного начальника патруля. Но вот знал бы он, кому вот так запросто отдаёт «свою воинскую честь», какому-то в его понимании карасю, ряженому, под шинелью которого форменка с курсовкой на два угла меньше чем у него, то, точно бы, изошёл на дерьмо, истоптал бы свою шапку, а потом бы её съел и не поперхнулся. Начальник патруля знал куда идти. Это могло бы быть не ведомо так сказать настоящим начальникам патруля, а этому все пристрастия бойцов срочной службы и курсантов были известны и понятны. В радиусе двухсот метров от угла училища располагались два или три гастронома. Через несколько минут патруль остановился у угла дома, в котором находился один из ближайших гастрономов, наиболее популярный в военных кругах местного гарнизона. Расположились тактически грамотно: один из патрульных встал не вдалеке от входа в магазин, предусмотрительно сняв с рукава повязку. Начальник же и другой патрульный скрылись за углом. Всё. По местам стоять, нелёгкую службу править начинать.

Ждать долго не пришлось. В гастроном нырнул армейский курсант выпускного четвёртого курса с портфелем в руках. Судя по петлицам из училища радиоэлектроники, что по бульвару чуть дальше своего морского. Через минуту-другую дверь гастронома раскрылась. Оба-на! Перед вышедшим курсантом стоял, заложив руки за спину и покачиваясь с носков на пятки, высоченный и здоровенный начальник патруля. По обе стороны двери в гастроном, отрезая пути к бегству, стояли патрульные.

– Начальник патруля капитан-лейтенант, – приняв строевую стойку и приложив руку к шапке, строгим голосом начал представляться Шура, но запнулся, – э-э-э, – из него лезла дальше его фамилия. Шура быстро сориентировался, вспомнил штабс-капитана из известного фильма, – Овечкин, – по киношному, совсем как Джигарханян, потянул в сторону шею и дальше также строго, но уже с добавленным обычным для него ехидством задал вопрос, – Ну-с, товарищ курсант! Что Вы делали в гастрономе?

У опешившего от радости такой встречи курсанта пропал дар речи. Он как-то съёжился, потух и обессилено шевелил губами, хватая воздух.

– Предъявите документы, товарищ курсант, – не давал опомниться бедолаге уже вошедший в роль начальника гарнизонного патруля и освоившийся в ней Шура.

Курсант предъявил свой военный и увольнительный билеты. Начальник патруля приступил к их внимательному изучению.

– Хорошо, товарищ курсант, документы в порядке, – сказал Шура, величественно закладывая руки за спину и начав снова покачиваться на ногах, – предъявите содержимое Вашего портфеля.

Всё ясно. В раскрытом портфеле лежали две бутылки шампанского и плитка шоколада. Не густо. Внутри шевельнулось сочувствие и чувство мужской солидарности: похоже, к девице парень намылился, а то так бы взял что-нибудь посущественнее. Но раз уж игра началась, то пришлось все эти возникшие сомнения в себе подавить.

– Не-хо-ро-шо, товарищ курсант, – негромко, с угрожающими нотками в голосе, начал воспитательный процесс начальник патруля Шура Поляков.

Курсант бледен, отвечая на вопросы начал заикаться, заикаясь клялся и божился, что это недоразумение, что он больше так не будет. Один из патрульных тем временем изъял шампанское вино. Внимательно изучив этикетку, неудовлетворённо хмыкнул. Сухое. Не мог взять что-нибудь если не более существеннее, так хоть бы полусладкого.

– Так, что мне с Вами делать, товарищ курсант, – вопрошал Шура и продолжал морально гноить несчастного залётчика, – выпускной курс, почти офицер, как Вы можете так грубо нарушать воинскую дисциплину, какой пример Вы будете подавать своим будущим подчинённым. И что мне с Вами делать? Препроводить в комендатуру, а?

– Товарищ капитан, простите, ну, пожалуйста, простите. Больше не повториться, – молил о пощаде, чуть ли не плача, будущий офицер Армии.

Ещё бы до выпуска не так много осталось. Залетишь, вот так и распределят куда-нибудь вместо места цивилизованного куда-нибудь на Памир или Чукотку.

– Товарищ курсант, Вы что, устава не знаете, не капитан, а ка-пи-тан –лей-те-нант, – обиженно и угрожающе начал тянуть начальник патруля.

– Извините, товарищ капитан-лейтенант. Простите, честное слово больше не повторится, – стенал курсант.

– Ладно, товарищ курсант, – смягчил тон начальник патруля Шура Поляков, – будем всё это считать недоразумением. В комендатуру я Вас не заберу. Но, доложите своему командованию, что Вам начальником гарнизонного патруля капитаном-лейтенантом Овечкиным сделано замечание за неотдание чести. Это же я доложу коменданту гарнизона. А спиртное я у Вас изымаю.

– Спасибо, товарищ капитан-лейтенант, большое Вам спасибо, – начал рассыпаться в благодарности курсант.

Шура не поленился достать из кармана клочок бумаги, переписать все данные курсанта для «последующего доклада коменданту гарнизона».

– Всё, товарищ курсант, вы свободны. Да, и крючочек на шинели застегните. Не надо форму одежды нарушать, не надо. Идите, – приложив руку к шапке, отдал команду начальник патруля.

Курсант принял строевую стойку, застегнул крючок на шинели.

– Есть! Спасибо, товарищ капитан-лейтенант, – оглушая всех, браво ответил курсант, приложил руку к шапке, чётко исполнил поворот кругом и с места рубанул строевым шагом, шагов через несколько, опасаясь того, что начальник патруля может передумать, перешёл на бег и скрылся за углом. За углом две бутылки шампанского перекочевали в заблаговременно припасённую и взятую с собой сумку из болоньевой ткани.

– Да, брызги, мать их. Галс учебным получился, – пробурчал Шура, обращаясь к своим подручным, – Козёл. Сапог хренов, мог бы и водки взять. Придётся нам, мужики, ещё немного послужить, помогая коменданту по наведению порядка в гарнизоне.

Патруль занял места согласно прежней диспозиции. Патрульный без повязки недалеко от дверей гастронома. Второй со своим начальником за углом. Долго ждать не пришлось. Нарисовались два солдата-авиатора. Их проверили. Сволочи. Оказались дисциплинированными. Купили только сигареты и лимонад. Пришлось отпустить с миром, только эпизод с ними был доигран до конца: придрался начальник патруля до их формы одежды, вместо кальсон на них было спортивное трико. Было сделано замечание, оно же было написано на обороте увольнительных записок, поставлена и витиеватая подпись – Овечкин. Внимание подписавшего записки майора обращалось на необходимость более тщательного осмотра личного состава перед увольнением в город. Зато появившиеся за ними солдаты-артиллеристы, после недолгого разбирательства и наставления на путь истинный грозным начальником патруля, пополнили авоську тремя бутылками 77-го портвейна. Почти тут же нарисовались курсанты-строители, опять же выпускного третьего курса, завтрашние офицеры. Вот тоже недоразумение. Морским пять лет до офицерских погон идти, а тут три года и всё готово, и козыряй потом ещё ему, салаге. Строители к делу подошли серьёзно, обрадовав уловом на пару бутылок больше того же портвейна. По наглому, кроме портвейна изъяли ещё совсем не запретные батон и свёрток тонко нарезанной руками продавщицы гастронома докторской колбасы. Они и не препятствовали, и не возмущались. Все единодушно были благодарны начальнику патруля, правда, по холопски рук и ног не лобзали, за то, что он, проявляя великодушие, снисходительно прощал их правонарушения со спиртным и не тащил в комендатуру, что грозило серьёзными неприятностями, а обещал доложить только о неотдании воинской чести или нарушении формы одежды. Наверное, восторгались добротой начальника патруля – флотского офицера. Другой, армейский, без разговоров бы в комендатуру их отволок. А там, у Лёлика, капитана Логинова, начальника гарнизонной гауптвахты, не очень-то разбалуешься. Начальник, можно сказать, исторической гауптвахты. На ней, говорят, гусары в былые времена отдыхали, да ещё какие, корнет Лермонтов М.Ю. там сидел и творил свои стихи. Любит Лёлик курсантов и солдат страстно и регулярно, стройбатовцев особенно, те постоянные клиенты гауптвахты. Он на месте сейчас. Имеет Лёлик одно замечательное свойство: на горе военному люду гарнизона появляться в ненужных местах и в ненужное время со всеми вытекающими из этого последствиями. Раз в год он исчезает из города, в отпуск уходит. Всегда в одно и то же время, традиция своего рода у него. Исчезает он в отпуск в конце июня ближе к выпуску морского училища, с расчётом своего появления после выпуска двух армейских училищ в июле. Причина проста: есть добрая традиция у новоиспечённых офицеров флота и армии этого предместья Питера не только надраивать до сияющего золотистого блеска крайнюю плоть стоящего на высоте у лестницы Камероновой галерии бронзового Геракла, но ещё и Лёлика бить. Кстати о Геракле: плоть его крайняя не такая уж и геракловская, так недоразумение какое-то, совсем не соответствующее габаритам фигуры, обыкновенный кончик. Может быть, раньше и больше была, да стёрли за годы, а если процесс не прекратиться, так совсем ничего не останется.

В гастроном заглядывали жаждущие и страждущие и из своих, курсантов того же училища. Их не трогали, соблюдая суровые законы флотского товарищества. Даже не трогали народ младших курсов с соседнего факультета. Пусть живут и радуются жизни. Не тронули и

заглянувших в гастроном двух лейтенантов-авиаторов в компании со старшим лейтенантом. Да те и повода не дали, лихо откозыряв начальнику патруля. Тот снисходительно и небрежно махнул рукой. Лезть же в портфели офицеров уж точно было бы проявлением сверхнаглости. Минут через сорок служба гарнизонного патруля завершилась. Два отличника – стройбатовца, одетые в свои зелёные бушлаты и сапоги, измазанные раствором, мелочиться не стали. Из гастронома вышли с вещевым мешком полным портвейна. К тому же оказались в самоволке. Играя до конца, пришлось позволить им, к их же радости, сбежать. Правда, поизображали для достоверности погони топот бегущих ног. Изъятое даже не влезло в достаточно объёмную сумку, пришлось рассовывать по карманам и рукавам шинелей.

В училище вернулись тем же способом, через забор. Начали с шампанского, продолжили вином. Его слишком уж много оказалось, всё никак оторваться не могли. Хватило всем сидящим. Возглавил безобразие, разумеется, Шура Поляков, он же, конечно, был и тамадой. Про танцы как-то и забыли совсем. Как тут о них помнить. Богатый, изысканный стол с волшебными напитками. Сведущие помнят изумительные, незабываемые и неповторимые вкусы военно-морской юности: сладковатый портвейн, закусываемый бутербродом из мягкого батона и тонко порезанной в гастрономе свежайшей докторской колбасой по 2 рубля 20 копеек. Это что-то такое неописуемое. Отвлекусь: вот сказал, всё вспомнилось, потекли слюнки, непроизвольно причмокнул, захотелось облизать свои пальчики, так как точно ничего вкуснее в жизни не пробовал. Молодость не знает норм и пределов, нужно всё и сразу, до последней капли, в общем, накушались по самое некуда, да ещё до такой степени, что молодые, неиспорченные организмы, способные ещё бороться с алкоголем, отметали вместе с харчами лишнее в ротном гальюне. Позже их организмы, уже на действующем флоте такую способность и волю к борьбе утратят. Дежурный по роте из командиров отделения со старшего курса был в панике и ужасе. Он метался, гремя палашом, кричал и угрожал, но учинённое безобразие прекратить не смог. Привлёк и обеспечивающего старшину, замкомвзвода, тоже с старшего курса. Не получилось и у двоих. Оба они были посланы народом, вошедшим в хмельной кураж, далеко и надолго. Потом, позже, уже на действующем флоте эти старшины узнают и поймут одну из заповедей флотских начальников: если начальник не может предотвратить какое-либо мероприятие, то он непременно должен его возглавить и провести организованно на высоком методическом уровне. Рекомендации народа старшины исполнили. Чтобы не видеть происходящего они закрылись в канцелярии роты, моля бога только о том, чтобы не забрёл к ним на этаж дежурный по факультету. Старшины долго мучались в поисках решения, думали, как же им поступить. Утром же появившимся командиру и старшине роты они, воспитанные системой, строго соблюли неписаные правила флотской жизни и этикета, стучать не стали. Новые сроки отсидки без берега назначены не были.

ТОТ БЫЛ С УСАМИ

Шура Мазалов, проявив недюжинную смекалку, имея в преддверии летней сессии кучу хвостов по зачётам, не сданным курсовым и разным там расчётно-графическим работам, грозящих не допуском к экзаменам и перспективой остаться в академии, когда народ будет оттягиваться в отпуске, оказался за стенами училища. По существующим правилам его хвосты предполагали безвылазное сидение за учебниками и конспектами в классе в выходные дни. Кроме того, он имел и объявленный замкомвзвода со старшего курса двухнедельный срок без берега. Ну вот извернулся как-то. В главных корпусах этого училища в прошлом, по отношению к описываемым временам, был Александровский кадетский корпус, среди воспитанников которого и известные флотоводцы – адмиралы, писатели, художники, а ещё на территории училища квартировал лейб-гвардии гусарский полк, в котором служил известный на всю Россию корнет, да и другие известные люди. Шура, возможно тоже будущий известный или адмирал, или писатель, или поэт, или художник, по замашкам уже точно гусар, за стенами вполне официально, то есть с увольнительным билетом в кармане, а не каком-нибудь там самоходе. В прочем слинял бы и без увольнительного билета, уж до такой степени прижало, что сидение было подобно смерти. Правда, пришлось всё равно как самоходчику через забор прыгать, так как все организованно были выведены за пределы училища раньше, чем он сподобился добыть свой увольнительный, а через КПП, который сторожили училищные мичмана, третьекурснику пока ещё не прорваться. Погода совсем не располагала к сидению в стенах училища. Самое начало лета, но как-то нестандартно для Питера тепло, даже жарко. При чём до такой степени, что введена форма два. Тем и интересно питерское морское начальство, что в отличие от флотов, где форму одежды вводят угрюмо по-армейски раз и навсегда на определённый период времени, свободно меняют форму одежды в зависимости от температуры. Сегодня форма два, а завтра, если похолодает вдруг, пожалуйста, проезжая форму три сразу четвёртую введут. Только с головой всё в унисон со всеми: с 1 октября – чёрный верх, с 1 мая – белый.

Шура в городе. Стоит среди вековых лип на бульваре ещё имени легендарного красного начдива с грузинской фамилией. Бескозырка с фирменным грибом на затылке. С удовольствием, зажмурив глаза, облизывая, как кот, подкову своих роскошных, чёрных усов, опускавшихся по тогдашней моде своими длинными кончиками по подбородку, вдыхает, раздувая свои ноздри, полной грудью воздух города и свободы. Проблемы забыты, если и вспомнит он о них, то уж только в понедельник. Всё хорошо и радостно. Небо безоблачно, солнце светит ярко, заливая своим светом дома, улицы, деревья. Женщины открылись, сбросив со своих прелестей совсем недавнюю весеннюю, глухую и непроницаемую защиту. Светятся они формами гитарной деки сквозь свои лёгкие, почти прозрачные, до весеннего умопомрачения короткие платья, радуя всегда ищущий, оценивающий, всегда смотрящий с вожделением мужской глаз. Всё красиво, близко и безумно соблазнительно. И ослепительно белая форменка в такт летней красоте. Смертный грех в такую погоду сидеть в классе и зубрить что-либо. Шура повёл плечами от вдруг прошедшей по всему телу дрожи, снял бескозырку, потряс ею, натянул на её самые брови, хищно ухмыльнулся и решительно двинулся по бульвару в сторону парка. План действий, наслаждения свободой уже созрел. Через каких-то десять минут он уже открывал дверь закусочной в красном здании когда-то императорской пекарни, что на выходе из парка. Полный стакан номерного портвейна и нехитрый бутерброд с докторской колбасой уже в руках. С наслаждением выпил и закусил. Поверьте, лучший вкус на земле для определённой категории людей, находящихся в закрытых флотских образовательных учреждениях прошлого века, это вкус сладковатого, совсем недорогого портвейна, который закусывается бутербродом из свежайшего батона с тончайшим кусочком свежей докторской колбасы по 2 рубля 20 копеек за килограмм, порезанной руками продавщицы гастронома. Не описать этого. Слаще и вкуснее в жизни не пробовал я, да и не один я, таких было множество. Не верьте тем, кто говорит, что тот портвейн обычная бормотуха. Они не знают и ничего не понимают в жизни. Кстати, как-то со старым училищным приятелем уже в новом веке решили вспомнить вкусы молодости: взяли появившийся снова в магазинах недорогой портвейн, со старой нумерацией, купили колбасы, опять же со старым наименованием – докторская, правда нам её не порезали. Праздника не получилось Выпили, закусили. Помолчали, плюнули, портвейн вылили в унитаз. Не то. Утрачены навыки, нет уже тех мастеров виноделия.