По местам стоять, главные машины проворачивать!

Мнир Янгаев

По местам стоять, главные машины проворачивать!

КОРАБЛЬ.

(вместо предисловия)

«Корабли – как и люди, они тоже нуждаются в славе,

уважении и в бессмертии. Вечная им память! Но даже

у погибших кораблей тоже есть будущее».

(В. Пикуль, «Крейсера»)

«Novigare necesse est, vivere non est necesse – плавать

по морю необходимо, жить не так уж необходимо»

Относительную тишину пробудившегося почти два часа назад корабля нарушил звонок и прозвучавшая по трансляции команда «Окончить малую приборку. Команде приготовиться к построению по сигналу «Большой сбор», форма одежды № 4». Спустя несколько минут по кораблю полетели короткий с длинным звонки большого сбора. Застучали сапоги по палубам, зазвучали ускоряющие крики. Экипаж выстроен на юте. По правому борту рулевые, сигнальщики, метристы всех мастей, акустики, радисты, артиллеристы, минёры во главе со своими начальниками – командирами боевых частей. По левому борту мотористы, электрики, трюмные с механиком во главе, службы и команды со своим боцманом. Свежий ветер с моря развевает ленточки бескозырок. У некоторых стоящих в строю ленточки зажаты зубами, чтобы не сорвало с их голов бескозырки и не унесло их за борт.

– Становись. Равняйсь. Смирно! Равнение на средину! – скомандовал дежурный по кораблю и, приложив руку к бескозырке, двинулся к вышедшему на ют помощнику командира корабля.

– Товарищ старший лейтенант экипаж морского тральщика «Параван» на подъём Военно-морского флага построен. Дежурный по кораблю старшина 1 статьи … – доложил дежурный помощнику командира.

В это время весь флот стоит на палубах своих кораблей в ожидании времени подъёма флага, за исключением тех, что находятся в море. Там кораблями флаг носится и днём и ночью, не спускается он. И так уже веками. Камчатка, Курильские острова, Магадан и Сахалин флаги уже подняли, уже работают. Теперь время Приморья.

На корабле командира дивизиона до половины к ноку рея мачты поднялся прямоугольный красно-белый «исполнительный» флаг и затрепетал на ветру. Тут же, репетуя, на всех остальных кораблях так же до половины поднялись красные усечённые конуса с белым кругом посередине – «Ответные вымпела». Тут же в двери кают командиров кораблей постучали дежурные по низам.

– Товарищ командир, до подъёма флага 5 минут, – доложили дежурные и, дождавшись командирского «есть», убыли на ют.

Именно командир. На флоте так обращаются только к командирам кораблей, ко всем остальным по воинским званиям. Только катерники почему-то выходят за рамки общепринятого. Там званий не признают, там все командиры, что старшина отделённый, что лейтенант, командир боевой части, что командир дивизиона или бригады. Командиры уже готовы, одеты по назначенной форме, ожидали они только традиционного доклада. Экипажи в ожидании своих командиров.

– Равняйсь. Смирно! Равнение на средину! – скомандовал помощник и двинулся навстречу командиру корабля.

– Товарищ командир, экипаж морского тральщика «Параван» на подъём Военно-морского флага построен. Помощник командира старший лейтенант ….

Командир опустил руку, снял перчатку, поздоровался с помощником за руку и, снова вознеся её к козырьку фуражки, прошёл по диаметрали к люку трального слипа, развернулся, набрав полную грудь воздуха, резко выдохнул приветствие экипажу: «Здравствуйте, товарищи моряки!»

– Здравия желаем, товарищ капитан 3 ранга! – дружно прокричал экипаж хором басов, теноров, фальцетов.

То же прозвучало и на других кораблях. Командир обошёл командиров боевых частей, поздоровался с ними за руку.

«Исполнительный» поднялся до места, к самому ноку рея, вслед за ним то же сделали «ответные вымпелы». До подъёма флага одна минута.

– На флаг, – протяжно скомандовал дежурный по кораблю, потом резко отрубил, – смирно!

Строй экипажа замер в безмолвии, исполняя команду, выпрямился и подтянулся.

Тишина абсолютная, на кораблях, везде. Минута молчания, после которой флотская служба продолжит свой бег, начатый утренней побудкой, звонками сигналов, командами трансляции, построениями по малым и большим сборами, руганью и криками, учениями и тренировками, приборками, бесконечными и порой совсем бессмысленными работами. И так до вечера. Команда по задраиванию водонепроницаемых переборок подведёт ближе к концу рабочего дня. Потом поверка, где опять будут драть начальники и, если нет в распорядке ночного сигналопроизводства и тренировок по отработке первичных мероприятий по живучести, нет работ срочных и надуманных помощником или командиром, долгожданное включение ночного освещения и сон, чтобы потом в шесть подняться.с побудкой и повторить всё заново. У флагштока матрос с натянутым фалом в руках, к которому пристопорен флаг, своей верхней шкаториной натянутой вдоль фала.

Из динамиков трансляции по верхней палубе началось обычное «маячное» пиканье часов. «Исполнительный» исполнил долой, слетев вниз от резкого рывка фала сигнальщиком. Тут же то же самое движение повторили и ответные вымпелы остальных кораблей.

– Товарищ командир, время вышло, – доложил дежурный командиру.

– Поднять флаг, – негромко скомандовал командир.

– Флаг, – громко и протяжно скомандовал дежурный по кораблю, потом ещё громче, выдыхая воздух, отрывисто, – Поднять!

Руки офицеров и мичманов с содранными с них перчатками и рукавицами взметнулись к головным уборам. Только так приветствуется на флоте флаг, открытой, чистой рукой, как при рукопожатии, даже в самую лютую стужу. И в этом любовь к нему и беспредельное уважение. Головы повёрнуты на флаг. Флаг вслед за фалом, быстро перебираемого руками матроса, поднялся до нока флагштока, развернулся, наполнился ветром и заполоскал, затрепетал на ветру своим белым полотнищем, синей полосой внизу, красными звездой, серпом и молотом.

– Вольно! – команда дежурного.

И тут же всё вокруг заполнилось звуками команд, топотом ног выходящих из строя начальников, негромкими голосами переговаривающихся между собой матросов. День начался здесь в Приморье. Через семь часов массово, в гораздо большем количестве, одновременно, под звуки горнов, звонков встанут в строй на палубах своих кораблей моряки Севера, Балтики, Чёрного моря, Каспия. Так же поднимут сигнальные флаги, отсчитывая установленное время, замрут по команде смирно, и поднимутся флаги под разносящиеся над рейдами звуки горнов, бой начинающих свой дневной отсчёт склянок.

И я там когда-то был. Стоял в строю на палубе своего корабля, замирал по команде смирно, провожал взглядом поднимающийся на флагшток флаг, приветствовал его открытой рукой. Был. Жил, ел и пил, пел песни и плясал, спал и проводил ночи без сна, радовался жизни и огорчался, порол чушь и глупости, набивал себе шишки, обретал опыт, как положительный так и пагубный, как профессиональный так и жизненный, переживал холод, жару, изнурительную качку вл время штормов, гробил материальную часть и её же восстанавливал, стоял вахту, обретал друзей и недругов, становился моряком, офицером, мужчиной, человеком.

Был. Больше, наверное, не буду. Может быть, увижу ещё когда-нибудь, если повезёт, конечно. Но со стороны. А может быть и на палубе корабля. Но, точно, уже ни одним человеком из экипажа корабля, а так, в роли пассажира, то есть, как это сказано в корабельном уставе, лица, временно пребывающего на корабле или совершающего на нём переход и не имеющего определённых служебных поручений в отношении данного корабля.

Напоминанием того, что я то же там был, ломал флотскую службу, на одной из стен моей квартиры висит штурвал, снятый с аварийного насоса рулевой машины в румпельном отделении моего корабля, после того как его исключили из состава флота, отреставрированный умелыми руками знакомых рабочих одного из флотских судоремонтных заводов во Владивостоке. Штурвал перевит ленточками с бескозырок. Одну из них, с надписью Высшее. Воен.-морск. Инж. Училище, носил сам, когда начал свою службу на флоте, и был курсантом в середине 70-х годов. Вторую, с надписью Тихоокеанский флот, носил один из моих мотористов в конце 70-х, начале 80-х годов, подарившей мне её на память после своей второй боевой службы в далёких южных морях перед своим увольнением в запас. На ленточке имя Флота, с которым был связан 23 года один месяц и семь дней, где прошёл путь от зелёного лейтенанта до капитана 1 ранга. Теперь там сейчас мой старший сын, кроме своих погон и кортика в день своего производства в офицеры флота, получивший от меня в наследство ленточку Тихоокеанский флот, мой лейтенантский погон с правого плеча, с надписью – наследнику в наследство, и погоны капитана 1 ранга – достичь и превзойти. А что я могу дать в наследство, когда у меня нет счетов в банках, нет загородных вилл, нет газет, заводов и пароходов. И всё моё богатство это служба на флоте, всё остальное не интересно. Мой старший сын, младший в прочем тоже, всю свою жизнь до совершеннолетия прожил рядом с морем и кораблями, и так оказалось, что он для себя решил, что другого пути у него в жизни нет, во всяком случае пока. Третья ленточка с надписью Военно-морской Инж. Институт. Её носил на своей бескозырке мой старший сын, не давно одел младший, и если дойдёт до конца, то в наследство обретёт мой лейтенантский погон с левого плеча.

Над штурвалом два шлюпочных флага, сошедшихся в нижних частях своих передних шкаторин. Один родной совсем. Белый, с синей полосой внизу, красной звездой, серпом и молотом, ушедший в историю. Под ним плавал, видел мир, получал удовлетворение от труда своего, мучался порой от безъисходности и усталости без сходов, гордился своей принадлежностью к флоту, любил флот, под которым стоял почти двадцать лет, стал капитаном 2 ранга. И другой, с синим косым крестом. Под ним дослуживал, увидел начало гибели флота, вдруг, как и многие другие стал стесняться своей формы, одевая сверху какую-нибудь куртку, чтобы быть незаметным среди многих, вдруг стала неудобной и непривычной шинель, хотя раньше неудобства были без шинели, в голове стали появляться мысли о бездарно прожитой жизни. И обретённые звёзды капитана 1 ранга уже российского флота как то не очень грели и радовали. Но ни вернуть уж тех лет. Вижу флаги, просыпаясь утром, отходя ко сну вечером. Молча приветствую их и прощаюсь на всякий случай.

Среди бумаг старое пожелтевшее удостоверение личности, не менявшееся на флоте, потом не сданное в военкомат при увольнении и оставленное на память. Оно дорого потому, что не пришлось мне его менять. Там вся моя жизнь флотская, начиная от руки одноклассника по училищу, ротного писаря, лейтенантская фотография ещё. Автографы моего незабвенного корешка молодости, уже ушедшего, к сожалению, из жизни, моего командира корабля, командиров дивизиона и бригады, последнего флотского начальника. Всё моё прохождение службы. Не прыгал по должностям, служил подолгу в них. Ещё есть место в разделе изменений в служебном положении на две должности. За обложкой мой личный номер М-591528, в военкомат был сдан дубликат. Сойдёт им и это.

В платяном шкафу рассадником моли висит старая тужурка с потускневшим значком «За дальний поход», свидетельствующим о том, что такие походы были в моей жизни, их было немало совсем. Там же фуражка с позеленевшими от времени крабом и шнуром. В стопке белья стопке белья кортик с клинком из златоустовского булата, нумерованный, его номер 55154. И там же флаг, конечно, флаг, конечно, советского флота, которым накроют меня мои сыновья, когда придёт мой час. Накроют по штату, потому как я там и под ним был.Накроют потому что я там был. Второго номера флага прикрыть тело хватит с лихвой. Именно этим флагом. Накрывать крестом не позволяет вера. Ни та, с которой живу, и не другая, под которой родился и увидел свет…

Под штурвалом большая фотография моего корабля в море, подаренная другом с тех давних ещё лейтенантских времён, в одно время бывшего его командиром. На обороте надпись, сделанная его рукой – место встречи изменить нельзя. На его палубе когда-то стоял, корабль тот, став домом, грел меня и многих других, давал приют, скрывал от непогоды, качал на волнах, заставлял порой не спать, прекращал всякий отдых, долгожданные и необходимые встречи и дела, требуя к себе внимания гораздо большего чем к самому себе, к своим близким, обеспечения своего хода, видевшего сам и показавшего мне экзотические страны и далёкие южные моря, познавший тропическую жару, наконец просто кормил меня и других, давал возможность заработать на кусок хлеба для себя и близких. Он оставлялся совсем не надолго. Корабль тот забирал меня от родных, когда не видев полтора года своих родителей, вдруг появился перед их глазами ранним утром, преодолев тысяч девять километров расстояния, он ещё раньше дал телеграмму. Буквально через час после того как я переступил порог отчего дома, почтальон принёс телеграмму, которой мой корабль, конечно через начальников, сообщал, что я ему нужен и требовал моего срочного возвращения. Через несколько часов пришлось прощаться с родными. Через сутки с небольшим я был уже на его борту. А ещё через несколько дней холодным и мрачным февральским утром он унёс меня в составе своего экипажа далеко-далеко. Вернул обратно только через одиннадцать месяцев. Позже не дал увидеть рождение старшего сына, встретить его, подержать на руках, возможности купать его маленького, стирать его пелёнки. Опять же дал телеграмму о своей потребности во мне, срочную и безапелляционную телеграмму, не дающую возможности как-то своё прибытие отложить, отсрочить. И в день отлёта к нему жена собралась рожать. Жену отвёз в роддом, а сам из роддома в аэропорт. Подлетая к Хабаровску, я стал отцом. На корабле уже ждала телеграмма о рождении сына в 54 сантиметра роста и 3 килограмма 700 граммов живого веса. Через несколько дней корабль унёс нас опять далеко на долгие девять месяцев. Увидел сына, когда ему уже было десять месяцев. Он уже лихо ползал, стоял, уцепившись за что-нибудь, говорил мама и дай, и всё не хотел признавать в бородатом мужике своего родного отца. Вон по левому борту, 3-й и 4-й иллюминаторы, за ними моя каюта. Нет уже на флоте этого корабля. Ещё в 93-м году он был исключён из боевого состава флота после 20-тилетней своей верной службы. Списанный корпус не пошёл, как говорится на флоте, на иголки, то есть на разделку на металл. Он целый год ждал своей участи. Потом остывший, молчаливый без голосов своей команды, без поднятого флага он был на буксире выведен в последний раз в море. И там был расстрелян другими кораблями. Было обычное учение с боевыми стрельбами. Так и закончил корабль свой жизненный путь и упокоился навечно под многометровой толщей воды на дне Японского моря, как и подобает истинному моряку. Появится ли на флоте наследник, носящий его имя? Надеюсь…

I. Н А Ч А Л О

ФЛОТСКИЙ ШИК

Форму на флоте носят с особым шиком. Он возникает тогда, когда в ней наблюдается некоторый уход от соответствующего приказа по правилам ношения формы одежды. Всего лишь некоторые штрихи к тем уже уставным предметам формы: шинелям, тужуркам, кителям, форменкам, брюкам, головным уборам, башмакам, – и совершенно другой вид. А для этого надо немного совсем: что-то укоротить или удлинить, заузить или расширить, расправить или смять, нашить или спороть, приподнять или опустить, подложить или вытащить, ну и всякое разное подобное тому. Без изменений остаётся только нижнее бельё. Из него надо выделить только трусы да караси. В прочем и тут народ стремится одеть трусы с весёлой раскраской, носки, в описываемые времена, непременно красные или жёлтые. Тельняшка порой тоже претерпевает некоторые изменения. Надо непременно, чтобы из разреза форменки выглядывали только три полоски, а если ещё и грудь кучерявая тогда вообще атас, супер, как теперь говорят. Особенно это интересно для людей только начинающих жизнь на флоте, приближающихся к нему, ещё способных чем-то восторгаться. Вот для курсантов 1 курса, например. Когда они видят что-то такое, не общепринятое в форме старшекурсника, офицера то кроме восторга это ничего не вызывает. Для остальных, уже послуживших и что-то повидавших в жизни всё становится обыденным, привычным, незаметным. Сейчас то же, наверное, есть понятие о флотском шике, но он не ведом уже мне. Речь пойдёт о прошлом, относительно недавнем, если тридцать лет это немного. Главное, конечно, это фуражки. Каждый уважающий себя флотский офицер, в отличие от армейского, всегда носит шитую чёрную фуражку. Поэтому в каждом городе, относящемся к военному флоту, в относительном подполье имела место быть целая индустрия по пошиву этих фуражек. Если порыться в старых записях, то может обнаружиться и запись адреса, к примеру – Бестужевская в Питере, дом, квартира, или ателье по чётной стороне Невского проспекта. И не удивлюсь, если даже теперь стукнуть в дверь этой квартиры, то там всё поймут и предложат великолепную мицу. Были в этих кругах свои великие «кутюрье». Флот ничего не знал о Версаче, но вот о каком-нибудь Фельдмане или Якобсоне, так уж исторически сложилось, что ремесло это имело ярко выраженную национальную окраску и передавалось из поколения в поколение, знали чуть ли не все поголовно. И не помню историй, чтобы они как-то закрывались и карались органами ОБХСС. Наверное, не гласно в этих структурах считали, что флот должен быть обеспечен нормальными головными уборами, поэтому и не трогали их. Так что уставная фуражка, один в один похожая на армейскую, отличающуюся только цветом, не в чести. В армии её носили поголовно, на флоте же нет. Единственное что от той фуражки был применимо, так это только околыш с козырьком, для водружения над ним большого или малого аэродрома, с круто изогнутой высокой или не очень тульей. Верх обязательно ровный, а ещё лучше переламывающийся небольшим углом в районе задней части околыша и спадающий вниз, главное чтобы не было армейского седла. Со временем это оценили и армейские, то же начав носить именно шитые фуражки. Белая фуражка должна была быть обязательно перетоптанной и перешитой из той же уставной, что бы как-то отличаться от её уставного вида. Тогда ещё не было принято шить белые фуражки, так как чёрные. Чаще это залихвастский гриб. Вместо обычной меховой шапки с кожаным верхом, такая же, но каракулевая. На фуражке шитый краб, хотя его уже заменили дешёвой алюминиевой штамповкой. Особенно здорово, когда он ещё старого образца, из нормальной нити, которая со временем тускнеет, зеленеет, подчёркивая набранную за время долгих плаваний соль, медная бухта с якорем, также потемневшая от времени. Но шитые крабы уже не у всех. На погонах обязательно неуставные звёзды. У младших офицеров гранённые, латунные, у старших шитые. Теперь вот у всех гранённые, освоено и в полном масштабе шитьё. У механиков на погонах потемневшие от времени молотки старого образца из мельхиора, в отличие меньших по размерам белых алюминиевых. На тужурках и кителях медные пуговицы. Брюки по моде немного расклешены. На ногах неуставные туфли. Ослепительно белая рубашка. Чёрный шёлковый галстук, с завязывающим узлом. Да и много всего другого. Одно слово флотский шик. А у него, между прочим, оказывается, есть и изнанка, порой совсем неприглядная.

Развод суточного наряда и вахты военно-морского училища. В строю стоит и лопоухий первокурсник, совсем недавно принявший присягу. Он заступает рассыльным дежурного по училищу. Перед строем дежурный по училищу, капитан 1 ранга. Он высок, подтянут, строен, мужественен. Олицетворение красоты, величия и мощи флота. Вид его роскошен и вызывает у того первокурсника только немой восторг, невероятную гордость оттого, что и он принадлежит по большому счёту к этой касте, в перспективе, уже меньше чем через пять лет, сможет стать блестящим офицером флота, если конечно не выгонят раньше. Через пять лет станет только лейтенантом, а ещё через полтора-два десятка лет может быть и таким же шикарным капитаном 1 ранга.

Пока у него только мечты о курсантском шике. Скорей бы перейти на второй курс и носить уже на голове нормальную канадку, а не детский полубокс с выстриженным затылком как сейчас. Можно будет купить брюки на три-четыре размера больше и перешить их в училищной швальне, чтобы пояс был исключительно на бёдрах, брюки нормальным образом обтягивали задницу, были расклешены, если будет вдруг мало после перешивания, то дотянуть их на фанерной торпеде, обязательно со скосом. Можно будет уже нормально ушить суконку, а то в рукавах той, что на нём, можно спрятать не только обычную бутылку, но и «бомбу» с шампанским или вермутом, пришить на неё и погончики с белым нейлоновым кантом. Можно будет обрезать ранты на хромовых ботинках, набить каблук повыше, превращая обычные хромачи в модные корочки. Удлинить ленточки бескозырки, чтобы играли и вились они на ветру. Беску шитую себе завести. Наконец выпороть гюйс из белой форменки и носить его. Белая подкладка гюйса это классно. Пришить три маленькие пуговицы на шлиц шинели, как это на офицерских шинелях. Вышить на сопливчике, галстуке то есть, руками конечно любимой девушки, какого-нибудь цыплёнка или ещё что-нибудь. А пока флотского шика всего-то прямая бляха на ремне, да и то командир отделения всё норовит прихватить и своими руками согнуть её армейской дугой.

У капитана 1 ранга грудь колесом. Небольшие бакенбарды с лихим скосом, выбрит до синевы, под носом изящнейшая ниточка усов. На волосах, выглядывающих из-под околыша фуражки, благородная проседь. Безупречно отглажен. Брюки немного расклешены. Неуставные туфли сверкают солнечным блеском. На голове шикарная фуражка с золотистым шитым крабом. На руках ослепительно белые перчатки. Лучики солнца играют на надраенных медных пуговицах тёмно-синего кителя, золотистой командирской лодочке на груди, когда она, уставная, должна быть серебристой. По краю ворота кителя тонкая белая полоска подворотничка. Из-под рукавов выглядывают ослепительно белые манжеты рубашки с золотистыми запонками. Судя по цвету, запонки и лодочка на груди должны быть обязательно золотыми. Другими, в великолепии вида капитан 1 ранга, они быть просто не могут. Первокурсник восторженно ел, нет, с зверским аппетитом пожирал глазами этого капраза, олицетворяющего великолепие высшего флотского шика.

Прошёл развод, все занялись делами, предписанными дежурной службе. В рубке дежурного по училищу и рассыльный, выполняет поручения, даёт команды по трансляции. День закончился. Наступило и время отбоя. Собрался почивать и дежурный по училищу. И каково было изумление восторженного совсем недавно первокурсника, когда под снятым капитаном 1 ранга кителем, он увидел застиранную тельняшку, к тому же заштопанную на левом плече. А ослепительно белые манжеты сорочки, выглядывавшие из-под края рукавов кителя, оказались частью обычных нарукавников на резинках, точно такие же какие видел на руках своей матушки, рядового бухгалтера, своих одноклассниц по школе в первой половине 60-х. Только у них они были чёрные, а здесь вот белые, с запонками из жёлтого металла на манжетах. Появилось и сомнение в том, что они золотые. И капитан 1 ранга показался рассыльному уже совсем не тем орлом, который недавно совсем стоял на плацу развода. Тут же он заметил и блестящую лысину капитана 1 ранга, маскируемую зачёсом, да ещё с применением обыкновенных женских шпилек, и его очки. И пропала его выпуклая грудь. Опустилась она и превратилась в обыкновенный живот, вернее брюхо. Позже он узнает, что брюхо это и есть военно-морская грудь. И вообще он стал похожим на обычного земного пожилого мужика. Вспомнилось детство в средней полосе России. И случай, когда на его глазах где- то в начале 60-х годов произошла драка молодых парней. Один из них был высок, красив, в ослепительно белой рубашке, из-под раскрытого ворота которой светилась полосками тельняшка. В драке на нём порвали рубаху. На разодранном вороте висел пришитый небольшой треугольный лоскуток тельняшки.

Вот какая она оказывается изнанка флотского шика…

ПАТРУЛЬ

Ближний пригород Питера. Пушкин. В прошлом Царское село. Суббота. Зима. Нормальные, белые люди с традиционными напутствиями водки не жрать, вина не пить, покинули стены училища, иногда именуемого старожилами пароходной школой, и ушли в увольнение. Ненормальные, чёрные – сидят. Причины у всех разные. У одних хвостов по учёбе, несданных зачётов выше крыши, когда сессия вот уже на носу. У других назначенные начальниками всех степеней, начиная с командира отделения, старшины всего лищь курсом старше, сроки отсидки без берега, при старом ещё уставе от минимума – неделя до максимума – месяц. У третьих просто нет денег, а без них в городе зимой делать нечего, если только сопли морозить. У некоторых же причин сидения сразу несколько из перечисленных, в общем, всё в одном стакане. Безденежные это все неместные, папы с мамами которых живут далеко от Питера. Среди сидящих и Шура Поляков. Человек – скала: высокий, под 190, с необъятно широкой грудью, здоровый как буйвол, жизнерадостный до остервенения. И возраст будьте на те. Года на четыре старше своих однокурсников. До училища успел и поработать на Малой Земле, там же и в стройбате послужить и даже дослужиться аж до младшего сержанта. Лыки, заработанные в армии, в училище в первые месяцы первого курса быстро так быстро с его погон слетели, и больше до самого выпуска не возвращалась. В прочем, он и не расстраивался, исповедуя железный принцип: чем чище погон, тем чище совесть. По возрасту он должен был бы уже по второму году на действующем флоте корабельную службу править, управляя братией машинистов котельных и турбинных какого-нибудь парохода, готовиться дырявить погон под старлейскую звезду, да и существовать не на скудное курсантское жалованье, а на полнокровное офицерское, большее раз в двадцать, а он до сих пор штаны протирает в училищных аудиториях и ещё до сих пор не сменил бескозырку на мицу, фуражку то есть. Шура с высоты своего роста и возраста, опыта жизненного смотрел на военное существование и суету весело, скептически и пренебрежительно, частенько в прямом смысле слова издевался над начальниками и службой военной вообще. За это был и не любим ротными и факультетскими начальниками.