Крылатая. Хранитель Искры

– Кто же их проклял и за что?

– Это был человек по фамилии Кнут, который узнал о магии Стражей и пожелал с ее помощью обрести невиданное могущество. Совы, конечно, свои тайны выдавать отказались, и Кнут вместе со своими приспешниками пошел на них войной. Стражи всего Междумирья объединились против захватчиков. В том злополучном сражении они понесли огромные потери, но свое отстояли. Никого из тех, кто прознал о совах и их магии, в живых не осталось. Сам Кнут погиб от руки Правителя стаи, во владения которой он вторгся, но перед смертью успел произнести проклятье. По никому не ведомым причинам оно стало сбываться.

– Что это за проклятье?

Мама нахмурилась, задумчиво рассматривая мое лицо.

– Странное, нелепое, но очень коварное. Из-за него совам запрещено любить.

– То есть как это – запрещено?! – Я во все глаза уставилась на маму. Немыслимо, невозможно, невероятно! Разве можно запретить любовь?

– Испытывать любовь, конечно, никто запретить не в силах, – печально усмехнувшись, ответила мама. – Но проявлять ее по отношению к близким стало очень опасно. Смертельно опасно для того, кого любят.

– Вот это да… – пробормотала я. – Но почему – именно любовь, если этому злосчастному Кнуту нужна была магия?

– Кнут пожелал, чтобы сила сов, самая могущественная и несокрушимая, обернулась их погибелью. Он говорил о магии, но этой силой, еще более могущественной и несокрушимой, оказалась любовь. Именно она питает и магию, и саму жизнь в мире Стражей. И именно она теперь таит в себе смертельную угрозу. Кнут добился своего – магия Стражей стала угасать, а их мир – разваливаться на части.

– Какой ужас! И как же они живут без любви?

– А вот так, – мама пожала плечами. – Они научились любить широко – не кого-то конкретно, а всю свою стаю, весь свой мир и магию целиком. Такие огромные у них оказались сердца!

– Ох, – вздохнула я, – какая непростая участь… И снять проклятье никак не выходит?

– Не выходит, – она вздохнула. – Как бы совы ни старались. Все, что они могут – это всеми силами оберегать свой мир от чужаков, способных принести новые разрушения. Со временем Стражи стали подозрительными и замкнутыми, выстраивали все новые и новые барьеры вокруг своих тайн, все больше отдалялись от мира людей и все меньше интересовались жизнью вне своего Болота. С тех пор каждый человек для них – враг.

– А как же Крылатые?

– Крылатые жили среди людей – и невольно тянули человеческий мир за собой в вотчину Стражей. Какое-то время они еще оставались членами стаи. Но и этому однажды пришел конец. В один судьбоносный день у крылатой женщины, что была правой рукой Правителя стаи, на свет родились двойняшки, и обе они оказались крылатыми. Это само по себе было чудом, но еще одним чудом стала их невероятной силы магия, которая сама будто бы стремилась к ним в руки, как ласковый котенок, и увеличивалась в геометрической прогрессии, когда сестры пользовались ею вдвоем.

– Магия стала оживать? – с надеждой спросила я.

– Возможно, так оно и было. Говорят, девочки были рождены в любви, вопреки всем запретам и правилам. Но в итоге они то ли не справились с полученной силой, то ли не сумели ухватить дарованный им шанс – не известно, но после их ссоры наши миры окончательно разделились, а совы потеряли доступ к Высшей магии, с помощью которой они правили ткань мироздания. Им остались только ее крупицы – и именно они теперь составляют основу магии Стражей. А мы, Крылатые, не получили и этого. Нас выкинули в обычный мир, и он оказался очень жестоким. Чтобы выжить, мы обрезали крылья и забывали свою суть.

– И что же такое должно было произойти между сестрами, чтобы все окончательно поломалось?

– Никто точно не знает. Одна из них навсегда ушла на Болото, обернувшись совой, и, видимо, желая защитить совиный мир от опасности, закрыла для своей сестры дорогу в Междумирье и, значит, в магический мир. Закрыла не только для нее, но и для тех Крылатых, кто остался среди людей. Все они были признаны предателями. Совы перестали обучать наших девочек, и если какая-то из них хотела постигать глубины совиной магии, она должна была навсегда отказаться от человеческой жизни.

– Навсегда?!

– Таковы были условия договора, которые гарантировали совам безопасность. Можно было выбрать только один путь – служения людям или Границе. Знание, которое осталось у крылатых женщин, передавалось от матери к дочери, но, без магии оно не имело никакой силы и со временем стало забываться.

Мама замолчала и какое-то время смотрела сквозь меня, о чем-то задумавшись. Потом она грустно улыбнулась и, будто отряхиваясь от тягостных воспоминаний, качнула головой.

– С тех пор, как Крылатые перестали помогать Стражам, обоим нашим мирам приходится непросто. Стражи неусыпно следят за целостностью Границы, но не могут провожать на другой берег застрявшие между мирами души, которые нарушают и без того шаткое равновесие. Равновесие между между жизнью и смертью, – сказала мама, заметив мой вопросительный взгляд. – Когда Граница становится тонкой, мир живых и мир мертвых накладываются друг на друга. Живым от этого тяжко, да и мертвым не легче.

Тревожная морщинка пролегла между ее бровями. Похоже, для мамы это были не пустые слова.

– Откуда ты знаешь? – спросила я и присела на пол у кровати, чтобы было лучше видно мамино лицо. Положила руки ей на колени. На улице царила ночь, и пятно тусклого света от ночника обнимало нас теплым сиянием. То ли этот свет, то ли открывающая правда, то все вместе, казалось, делало нас чуточку ближе, растворяя стены, выстроенные вокруг каждой из нас тайнами и одиночеством. Мама довольно долго молчала, погружаясь за воспоминаниями куда-то в самую глубину своего сердца, и тщательно подбирала слова, чтобы поделиться ими со мной.

– Я чувствую… – наконец сказала она. – В работе я постоянно имею дело с Границей. Она все чаще бывает зыбкой, невнятной. Да и застрявших душ становится все больше.

– «Застрявшие души» – звучит как-то… ужасно.

– А на деле это еще ужаснее. Не иметь возможность продолжить свой путь дальше – невыносимая мука для души.

– Но почему они застревают?

– Есть много причин, я сама толком не знаю, ведь от древней мудрости у нас остались лишь крупицы. Я слышала про тех, кто не изжил свой срок, так говорила моя бабушка. Есть также те, кого в мире живых что-то держит, и они не могут уйти свободно. Я иногда вижу их во снах, они приходят за помощью, но я ничем не могу им помочь, – мама тяжело вздохнула.

– Но неужели никак нельзя восстановить связь между Стражами и Крылатыми, чтобы мы снова могли помогать друг другу и этим душам?

– Я об этом часто думала раньше, – мама развела руками, – но… я правда не знаю, что для этого надо сделать. И главное – не стало бы еще хуже.

– Еще хуже?

– Все дело в проклятье. Понимаешь, единственный способ его избежать – это держаться от совиного мира подальше. Быть может, таким вот неприятным образом, разорвав наши связи с совами, мир позаботился о нас. Проклятье действовало беспощадно. Но вдали от сов, без крыльев и магии, мы получили возможность жить, любить, создавать семьи.

– Но при этом отказались от своей сути, – пробормотала я.

– Такова цена. И я, поверь, не знаю, что хуже: утратить крылья или же возможность любить? К тому же девочкам обрезают крылья в раннем детстве, и они даже не помнят, что когда-то были крылатыми, не знают, каково это, и живут, как обычные люди.

Она поправила складки на моей толстовке, и свет ночника скользнул по ее усталому лицу.

– Возможно, им рассказывают легенды о крылатых, которые остаются просто сказками до тех пор, пока в их семье не родится малышка с крыльями. Но теперь это происходит так редко, что считай, практически никогда. Это нам с тобой почему-то повезло, – улыбнулась она.

– Но ведь от крыльев остаются шрамы! И девочка может начать задавать вопросы.

– О, поверь мне, совы заботятся о том, чтобы у «чужаков» и «предателей» о магии не оставалось никаких воспоминаний. И следов.

– Но у тебя же они есть!

– Я обрезала крылья слишком поздно. Я должна была уйти к совам. Но не смогла. Мои шрамы – мое наказание. Напоминание о том, от чего я отказалась. Совы стерли мне память о пребывании у них, но шрамы от крыльев нарочно не стали убирать.

– Ты хотела учиться магии?

– Я просто услышала зов…

– Зов?

– Болото всегда зовет Крылатых домой, милая. Когда мы начинаем слышать его настойчивый голос, это означает, что мы готовы пройти посвящение и служить Границе наравне со Стражами.

– Посвящение – это какой-то особый обряд?

– Вовсе нет. Достаточно побывать на Болоте. – Мамины глаза наполнились особой нежностью. – Это особенное место. Оно помнит все – что было, есть и будет. Первый крик новорожденного мира, шепот умирающих звезд, имена всех, кто ступал по его моховому покрывалу. На Болоте крылатая девочка слышит свое настоящее имя и вспоминает, кто она такая. В ней пробуждается ее особенный дар. Вместе с крыльями за спиной нам было даровано умение видеть больше, чем обычные люди. Мы можем тонко чувствовать, видеть будущее и прошлое, быть проводниками между мирами, помогать людям и духам природы. Это есть в каждой из нас и без посвящения – как семена, что ждут своего часа. Болото показывает нам, как сделать почву, в которую эти семена упали, плодородной, как возделывать сад своей души, как в этом саду разыскать бесконечный источник света и силы. Увы, из-за проклятья Крылатые стали бояться Болота, и очень многие семена так никогда и не дают всходов. Мне же повезло. Что-то во мне все-таки сумело прорасти.

Я взяла ее руки, бессильно опущенные на колени, в свои и заглянула ей в глаза.

– Как так вышло, что тебе сохранили крылья?

– Наверное, такова моя судьба, – мама усмехнулась. – По какой-то причине совы отказались лишать меня крыльев, а обращаться к обычным врачам мама побоялась. Так я и росла – крылатой затворницей. Пряталась от людей в этом самом доме, совсем как ты. Только ни учителей, ни современных средств связи, чтобы учиться дома, у меня не было. В мире людей мне не находилось места, и потому, услышав зов, я отправилась на Болото к совам. Ведь там я могла не только быть собой не страшась осуждения, но и научиться летать. Это была моя заветная мечта! Несколько лет я провела среди Стражей. Странное дело, но на Болоте я не стала своей, так толком и не выучилась летать – почему-то эта наука мне давалась с трудом – и все сильнее тосковала по своему человеческому дому. Вдали от враждебного мира людей я поняла вдруг, как сильно он мне дорог. И что я… нужна ему. Такая, какая есть, со всеми своими знаниями, полученными у Стражей, с умением видеть Границу и быть проводником. Я поняла, что у меня другая судьба.

– Поэтому ты выбрала помогать людям, да?

– Ага. Вопреки всем правилам, я распрощалась с крыльями и заодно с памятью о жизни среди Стражей и пошла учиться на акушерку. Я решила, что того контакта с Границей, который происходит во время родов, будет достаточно, чтобы немного заглушить зов. Да, я не могу помочь тем, кто уже потерялся между мирами. Но я могу сделать так, чтобы не терялись те, кто еще только приходит в наш мир. «Кто-то же должен их тут встречать», – решила я и в этом нашла свое счастье. Мне казалось, что крылья – это не такой уж обязательный атрибут, суть-то не меняется. Но оказалось, зов тише не становится.

Мама сжала мою руку и вздохнула.

– Стоит Крылатой однажды прийти на Болото, и его голос навсегда останется звучать в ее сердце… как неизмеримая и неутолимая тоска, как неприкаянная и бесприютная печаль, бездонное неизбывное горе. И глубокой ночью, когда в мире стоит звенящая тишина и пустота, в которой нет ничего, кроме правды, ты вдруг вздрагиваешь, от того, что забыла, потеряла, упустила нечто очень важное, без которого – никак. Но что забыла, что потеряла – не знаешь. И пока ты не знаешь и не помнишь, ты предаешь себя – и от этого душа горюет, мечется, стонет.

Она замолчала и посмотрела мне прямо в глаза своим решительным и открытым взглядом. Он был полон печали, сожаления и… надежды.

– Я всего лишь хотела, чтобы у тебя был выбор. Противостоять зову очень трудно, а слышать и не следовать за ним – еще труднее. Да еще это проклятье… Если бы твой папа был жив, – она вздохнула, – быть может, мы вместе отыскали бы иной способ уберечь тебя от твоей судьбы, чем просто-напросто скрыть правду. Но одна я не справилась…

Она погладила меня по волосам, бережно и нежно, как в детстве.

– Папа умер, когда тебе было пять. Для меня тогда рухнул весь наш мир, который он держал на своих крепких плечах.

Погрузившись в воспоминания, мама снова умолкла, а я задумалась о папе. Я ведь его почти не помню. Бывало, я даже злилась и обижалась на него, за то, что его не было рядом именно в те моменты, когда без него было особенно трудно. Без папы меня некому было защитить в огромном недружелюбном мире, и я заперлась от жизни на семь замков, терзаемая страхом. Если бы он был жив, то, возможно, все и правда было бы иначе.

– Когда ты родилась, – тихо сказала мама, – бабушка, моя мама, настаивала обрезать тебе крылья, и я почти согласилась. Время было тяжелое, я не знала, как мы со всем этим справимся. Ведь нам пришлось фактически запереть тебя дома, при этом как-то объяснить, откуда у тебя крылья и почему тебе не стоит выходить к людям. И, наконец, нужны были существенные средства, чтобы оплачивать учителей, ведь домашнее образование стоит огромных денег. Папа был ученым, а ученые за свою работу тогда получали смешные деньги, мы еле сводили концы с концами. Обрезать тебе крылья – это был бы самый простой вариант, как казалось всем. Но папа не позволил. Он встал на твою защиту и пообещал сделать все, чтобы ты ни в чем не нуждалась. Он говорил, что ты – наше чудо, большой подарок для нас, что тебя надо беречь и что однажды настанет твое время – когда твои крылья нам всем очень пригодятся. Он верил, что ты сумеешь найти в этом мире свое достойное место.

Мне вспомнилось, как папа рассказывал волшебную сказку про чудесную девочку с крыльями и твердил, что она про меня, что я и есть настоящее чудо, сокровище, которое приносит счастье. Со временем я перестала в это верить, потому что мне приходилось жить взаперти, прятаться от людей, от всего мира – какое уж тут счастье?

– А бабушка? – спросила я. – Вы поссорились из-за меня?

– Нет, милая, – мама покачала головой. – Мы просто не умели разговаривать. Каждая стояла на своем и не слышала другую. Желая направить меня на путь истинный, твоя бабушка отказалась нам помогать и прекратила все общение, надеясь, что это заставит меня передумать и все-таки обрезать тебе крылья. Она переехала в город, подальше от всей этой истории, оставив нам этот дом, в котором я выросла. За это я ей очень благодарна. Нам было, где жить, а все остальное твой папа взял на себя.

И мама рассказала, что папа не оставил большого наследства, но сделал для меня очень многое. Он научил меня читать, привил любовь к литературе, благодаря которой я смогла получить хоть какое-то представление о жизни, что происходила за воротами нашего дома. Папа собирал для меня библиотеку, и в моем распоряжении со временем оказались сотни книг: классика, современные романы – все лучшие, по его мнению, произведения художественной литературы, книги по естествознанию, многочисленные исследовательские работы. Он договорился со своими приятелями из научной среды, чтобы они давали мне частные уроки, когда я подрасту. Благодаря папе, его вложенным в меня усилиям, я получила возможность хоть немножко приблизиться к миру людей. И я эту возможность не упустила: дистанционно выучилась на переводчика и теперь неплохо зарабатывала себе на жизнь, даже не выходя из дома.

Я слушала и не могла сдержать слез: оказывается, папа все это время был рядом! Все время незримо присутствовал за моей спиной: в его книгах, в его заботе о моем будущем, во всех моих знаниях, в моем образовании… и в моих крыльях за спиной. Да, за моей спиной были не шрамы, а крылья! Потому что папа верил в меня. И пусть он не смог показать мне мир, провести в него за руку, чтобы мне было не так страшно, просто потому что не успел… Но он открыл для меня в него дверь и сделал все, что бы она оставалась открытой.

Мама тоже смахивала украдкой слезы. Я видела, как трудно ей даются слова, но она не замолкала.

– Вы даже ходили гулять вместе, представляешь? – Она рассмеялась, вытирая ладонями заплаканные глаза. – Он тоже смастерил себе крылья! И вы шастали по городу, как ни в чем не бывало. Вы оба жили в своем мире, и вам не было никакого дела, что подумают о вас другие.

Словно что-то припоминая, она задумалась. Прошептала: «Я сейчас», – и быстро вышла из комнаты. Вернулась с небольшой стопкой фотографий в руках.

– Вот, смотри, Теа, – сказала она, протянув их мне. – Я тебе не показывала. Надеялась, что однажды все-таки осмелюсь снова взять их в руки и отдать тебе. Но время шло, а горе мое все не утихало. Я так боялась, милая, что никогда не сумею дать тебе то, что мог дать только он.

Мама с нежностью погладила фотографию, на которой папа был изображен крупным планом и улыбался своей искрящейся улыбкой – он был ровно такой, каким я его запомнила.

Сквозь мутные слезы я смотрела на снимки и не верила своим глазам: там, на этих цветных карточках, мы с папой были вместе! Вот я держу его за руку, мы хохочем, дурачимся. Вот – валяемся на траве, оба крылатые – и не отличишь, у кого из нас за спиной бутафория. Давным-давно запертая дверь приоткрылась – и на меня мощным потоком нахлынули воспоминания. Я вспомнила, что значит быть чудом, которое приносит счастье, быть любимой без всяких условий. Что значит быть живой и бесстрашной. То, что принадлежало мне по праву, столько лет было спрятано под негласным запретом, чтобы я случайно не вспомнила, не стала задавать вопросы и бередить раны. Мамины раны. Только вот забыть – не значит исцелить. Лишившись памяти, я лишилась и отца, который был мне так нужен.

Горячая волна медленно поднималась из глубин моего существа. Вот уже второй раз за этот вечер я чувствовала себя преданной. Я медленно выдохнула. Нельзя, нельзя давать ей волю. Мама не виновата, просто она не могла по-другому. Обжигающие слезы потекли по щекам, выстраиваясь стеной между мной и мамой. Волна угасла.

– Девочка моя, – мама будто читала мои мысли, – мне нет никакого оправдания. Ни за то, что лишила тебя воспоминаний о папе, ни за то, что скрывала правду о тебе. Нет оправдания моему страху. Мне просто казалось, что, если ты не будешь его помнить, то не будешь о нем горевать, как горевала я. Если не будешь знать о себе, то тебе не придется мучительно переживать, следовать ли за зовом своего сердца, отказавшись от обычной жизни и любви. Тебе не придется опасаться проклятья или потерять любовь слишком рано, как я…

– Ты думаешь, папа умер из-за проклятья? – хлюпая носом, спросила я.

– Да черт его знает… Я всю жизнь думала, что из-за него. Я ведь училась магии… Но возможно, проклятье тут ни при чем. И мне просто было проще смириться с его смертью, подобрав для нее хоть какое-то оправдание.

Ее ладонь, холодная и влажная, коснулась моей руки.

– Я виновата перед тобой, Теа, – сказала она. – И все это время я несу свою вину, не отказываясь от нее. Я решила, что выдержу ее, справлюсь, но не допущу, чтобы тебе было так же трудно, как мне. Мне очень и очень жаль. Больше всего на свете я бы хотела, чтобы ты была счастлива.

Мама заглядывала в глубину моих глаз, ждала моего отклика, уязвимая, открытая к любому выпаду в ее адрес – с распахнутым мне навстречу сердцем, готовым обнять все мои раны, обиды, горести и растворить их в бесконечной нежности. В нем теперь стало очень много места, ведь все потаенное вышло из него на свет. Я чувствовала и это, и всю ее любовь. Но внутри меня сейчас не было ничего в ответ – только бездонная пустота на месте разрушенного привычного мира да бушующая на его развалинах буря. Эта буря пробуждала стремление вырваться, наконец, из осточертевшей липкой паутины страха, чужого и моего собственного. Я больше не готова была жить наполовину. Я хотела встретиться со своей судьбой.

Мама подошла к двери. На сегодня все слова уже были сказаны, остальное – подождет. На моем лице, видимо, красноречиво отражались все мои мысли, потому что мама печально улыбнулась и произнесла:

– Теа, ты права… Я так устала бояться, скрывать, придумывать объяснения. Устала оберегать тебя от твоей судьбы, сражаться с ней за тебя, и тем самым отгораживать тебя от жизни… Твоя судьба принадлежит только тебе и тебе по силам унести ее, просто потому, что она – твоя.

Подойдя к маме, я взяла ее за руки и сказала:

– Ты же видишь, что во мне твоя сила. Я обязательно справлюсь. Мне очень не хватало папы, его веры в меня. Но еще больше мне не хватало тебя, твоего взгляда.

А затем твердо и бескомпромиссно добавила:

– Смотри на меня без страха и верь, что со мной все будет в порядке. И так оно и будет.

Это было сказано не как просьба, а как утверждение. Я обняла ее – холоднее, чем мне того бы хотелось, но на большее я пока была не способна. И шепнула ей на самое ухо:

– Завтра я буду учиться летать.

Я не видела маминых глаз, но я ощутила, как она встрепенулась.

– В тебе не только моя сила, – прошептала она в ответ, крепче меня обнимая, – но и папина. И всех тех крылатых женщин, что были до нас. С днем рождения, моя девочка.

Глава 4. Подарок

Мы с мамой разбрелись по своим комнатам, точно по норам, каждая – зализывать свои раны и переваривать произошедшее с нами. Я нуждалась, как в воздухе, в одиночестве, но не в том, в котором раньше пряталась от мира, а в целительном – что расставляет все на свои места. Сейчас с меня будто содрали кожу, и мне нужно было время, чтобы нарастить новую. Нужно было дождаться, пока разрушенный мир вновь обретет свои очертания, а я – свои, и мы опять сможем друг с другом ладить, но уже по-новому.

Привычно завернувшись в крылья, как в кокон, я забралась под одеяло. Но желанного покоя это не принесло.

Как мало, оказывается, надо, чтобы жизнь перевернулась с ног на голову: всего каких-то несколько часов, пара глаз напротив и увесистая горсть правды! Вереницы мыслей проносились в голове, отпугивая сновидения. События дня перемежались с далекими воспоминаниями, сказанные слова – с непрожитыми чувствами, горечь потери – с новой действительностью. Все это связывалось воедино и выплетало витиеватую материю сна. Я почувствовала, что наконец стою на его пороге, и прошептала, как заклинание:

«Приснись мне, пожалуйста».

Временами это срабатывало. Сегодня мне была необходима эта встреча, как никогда.

Но сон, вопреки моим ожиданиям, оказался тяжелым и вязким. Сначала я бессмысленно плутала по его лабиринтам, путалась в обрывках недовоплощенной реальности, пыталась вспомнить, кто я такая и что забыла в этом полупроявленном мире. Потом, спустя долгие тягучие мгновения я забрела в странное, но очень знакомое мне место. Передо мной простиралась бесконечная галерея со множеством закрытых дверей, разного цвета и размера. И больше вокруг не было ничего.

Снова и снова мне снился этот сон. Я знала, что в моем кармане лежит ключ, я ощущала пальцами его прохладную гладкую поверхность, но ни одна дверь ему не поддавалась. Я искала что-то очень важное, но что именно – не могла вспомнить. Очень скоро, в соответствии с обычным сценарием этого сна, я выбилась из сил. Меня одолело отчаяние, безысходность тянула ко мне свои цепкие пальцы из-под каждой так и не отворенной двери, но я не сдавалась и пробовала открывать их опять и опять, подгоняемая все возрастающей решительностью: я должна была найти ЭТО во что бы то ни стало.

Когда я уже прикоснулась к ручке очередной двери, кто-то сзади нежно обнял меня за плечи. Крепкие мужские руки, и тихий шепот у самого уха заставили меня остановиться, замереть на полпути.

– Попалась, моя похитительница!

Я вспомнила эти руки, такие родные, такие долгожданные, и выдохнула с облегчением. Но через мгновение они исчезли, оставив после себя почти невесомый след: мое сердце даже за столь мимолетную встречу успело наполниться спокойствием и ясностью. Внутри меня эхом шелестел тихий шепот: «Это чужие двери».

Как же я сразу не поняла!

С благодарностью прикоснувшись к тому месту, где еще сохранилось тепло обнимавшей меня руки, я вдруг обнаружила, что на шее висит кулон. Я поднесла его поближе к глазам, чтобы рассмотреть повнимательнее. Погладила серебряную уточку с камушком в клюве и, перевернув ее, увидела две изящные резные буквы. «Таяна-Алата», – услышала я свой собственный голос как будто со стороны, сжала кулон в руке и закрыла глаза: теперь я совершенно точно знала, где находится нужная мне дверь. Когда, через пару мгновений, я раскрыла глаза, желанная дверь уже была передо мной.

Все оказалось так просто.