Крылатая. Хранитель Искры

Теперь я была не одна. Рядом со мной, окутывая меня со всех сторон, дышал, жил и сбывался огромный, невообразимый и удивительный мир.

– Вереск, – позвала я.

– М?

– Твоя знакомая сова была права.

– Угу.

– И знаешь… Спасибо тебе за то, что что вытащил меня из дома. И не промолчал, когда я старательно прятала голову в песок. Это, оказывается, так здорово – ничего из себя не изображать. Быть крылатой не так уж и страшно.

– Крылатой или нет – главное оставаться собой.

– Ну да. Уж какая есть, – вздохнула я. – Пусть с бракованными, но все же с крыльями…

– Как это – «с бракованными»?

– Они ведь у меня ненастоящие, – тихо сказала я и встретилась с недоуменным взглядом Вереска. – Они не способны летать.

– А ты пробовала?

– Разумеется, – махнула я рукой. Тяжелая волна смутных воспоминаний и невнятного чувства вины прокатилась по сердцу, царапнула его, сжала до боли. – Когда-то давным-давно. И это едва не окончилось бедой. Я очень плохо помню. Но уяснила твердо: мне лучше вообще никогда не летать.

– Просто тебе нужен хороший учитель.

Я неопределенно пожала плечами. Может, и нужен. Да где ж его взять?

Глава 2. Болото

Лес вокруг озера был прозрачный, душистый, налитый медом солнечного света. Озерная вода блестела гладью, точно зеркало, облака окунали в нее свои пушистые бока, стирая границы между небом и землей. Дальше ехать на велосипеде было затруднительно, да к тому же коробку слишком сильно трясло на кочках, и я боялась повредить раненое крыло Вереска.

До Старого болота было минут пятнадцать ходьбы. Я оставила велосипед у дерева под «надежной охраной» моей веры в порядочность людей, пересадила сову себе на предплечье, и мы продолжили путь.

Вереск, щурясь на солнце, подсказывал мне дорогу. Интересно, как он понимал, куда нам идти? Ведь совы – ночные птицы и днем должны видеть плохо. Я покосилась на него: подслушивает ли он сейчас мои мысли, ответит ли на мой вопрос? Он повернул голову, посмотрел на меня своими внимательными янтарными глазами, но промолчал.

Лишь спустя несколько мгновений я услышала:

– Я знаю этот лес, каждое его дерево, каждую кочку, и дорогу домой я найду даже с закрытыми глазами. Но вижу я прекрасно. Это очень распространенный миф. Болотные совы вовсе не ночные птицы, как это принято считать.

Вот это да! А я была уверена, что неплохо разбираюсь в лесных обитателях. Я немного помолчала и осмелилась задать еще один вопрос.

– Скажи, ты ведь не один такой? Есть еще другие, которые тоже умеют говорить… то есть видеть и понимать?

– Такой – один, – ответил Вереск и мне показалось, что он улыбнулся. Без мимики, без жестов – одними своими глазами. Чудеса! – Но другие, разумеется, есть.

– И вы все живете на Старом Болоте?

– Только наша стая. Остальные – на других болотах в разных концах света.

– А почему именно на болотах?

Вереск надолго умолк. Я ждала, затаив дыхание, и уже начала опасаться, что сдуру задала слишком бестактный вопрос – быть может, это большая тайна или просто чужакам такие важные подробности знать не положено. Но Вереск наконец, ответил:

– Болото – особое место. Приграничная зона, с которой открывается вход на территорию Междумирья, которое является нашим домом. Испокон веков мы, болотные совы, охраняем наш мир от чужаков, стережем Границу между мирами.

– Ого… Стражи Границы, значит, – зачарованно ахнула я. Снова повторила эти слова про себя, пробуя их на вкус, и волна беспричинной радости и непонятной, странной надежды разлилась по телу. Вереск смерил меня долгим сосредоточенным взглядом, будто бы хотел что-то добавить, но промолчал. Вместо этого спросил:

– Была когда-нибудь на болоте?

– Конечно! – воскликнула я. И от нахлынувших воспоминаний невольно замедлила шаг. – Бабушка однажды собралась за клюквой и втихаря от мамы взяла меня с собой. Я тогда была еще совсем крохой. Правда, мы ходили только по краю, опасаясь углубиться в топи. Но, знаешь, даже мимолетное соприкосновение с волшебством этого места стало для меня настоящим откровением. В моей памяти навсегда осталась эта картина: повсюду бескрайним ковром расстилается мох в окружении редких невысоких деревьев, и все пространство, и ты вместе с ним насквозь пропитаны покоем и умиротворением. Мне казалось, я очутилась в первозданной тишине, у истоков нашего мира. Там словно не было ничего, но в то же время присутствовало все сразу, в одном, очень плотном и густом мгновении. И еще… Странно, но мне тогда почудилось, что я словно вернулась домой…

С волнением посмотрела на моего пернатого слушателя: понимает ли он, чувствует ли он то же, что и я, разделяет ли мой трепет и восхищение?

Желтые, широко распахнутые глаза смотрели одобрительно. И я обрадовалась: понимает!

– Я думаю, так и есть, – огорошил меня Вереск, и по спине пробежали мурашки, снова горячие, как пламя. От волнения я даже остановилась. Мысли мои сбились в кучу, кровь пульсировала в висках, дыхание перехватило, и я заплетающимся языком спросила:

– То есть как это?.. Но… почему?

– Болото открывает свои двери тем, у кого в сердце есть ключ от его древней души. Тем, в ком силен дух Границы. Кто сам все время находится где-то между, болтается посередине. Сама посуди: болото – это не земля и не вода, не живое, но и не мертвое…

– Да-а-а, – подхватила я. – А я – не человек и не птица. В общем, ни рыба ни мясо!

И от души расхохоталась. Так вот в чем было дело! Вот почему я все время чувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Праздник-то был не мой! Это была хитрая шутка судьбы, что ждала своего часа, когда я наконец смогу ее оценить. И я смогла. Я смеялась над собой, над страхом, нам недоверием жизни, над своей глупостью и наивностью, над жалкими попытками «впихнуть невпихуемое» – вписаться вместе со своими крыльями в обычный, «некрылатый» мир. Смеялась на всю тишину, не стыдясь, не боясь кого-то побеспокоить – все это вдруг стало совсем не важным. Знакомый мне мир, все знания и представления о нем лопались, как мыльные пузыри, от соприкосновения с этим диким, необузданным хохотом, счищающим с меня все пустое, освобождающим место мне настоящей – той, которой не нужно никуда вписываться. Той, у которой в сердце лежит ключ от совершенно потрясающего места, где нет ничего, но есть все одномоментно.

И меня в этом месте давным-давно ждут. Там всем знакомо мое имя.

Я вдруг замолчала.

Мы пришли – теперь я видела это совершенно ясно даже без подсказок Вереска.

Лес, который у озера был наполнен солнцем, многоголосием звуков и запахов, теперь стал совсем невесомым и пустынным. Впереди, куда только мог долететь взгляд, простиралось царство мхов, мелких кустарников, редких тоненьких сосен и уже отживших свое сухих кряжистых деревьев.

Здравствуй, Старое Болото. Я в естественном (и как будто давно знакомом!) порыве закрыла глаза, приложила свободную руку к груди и склонила голову, приветствуя это место, восхищаясь его мощью, глубиной, многомерностью, отдавая дань его непостижимой сути.

Еще не успев поднять голову, ощутила чьи-то устремленные на меня пытливые взгляды. На обломках старых деревьев прямо передо мной сидели, нахохлившись, две совы и внимательно меня рассматривали.

«Стражи», – подумала я и не ошиблась.

– Посади меня вон на то бревно, – сказал Вереск. – Мне надо поговорить с дозорными.

Я аккуратно переместила его на остов старого дерева рядом с одной из сов-стражников. Диалог их с Вереском был безмолвным, скрытым от чужака, что вторгся в их владения. От чужака, который нарушил не только их границу, но и тишину – своим хохотом. Однако мне не было стыдно или неловко. То, что происходило со мной, начиная с моего тут присутствия и заканчивая моим диким смехом, по-прежнему было правильно.

Спустя несколько мгновений я увидела, как большая пятнистая сова бесшумно опустилась на корягу рядом с Вереском и с головой окутала его своими пушистыми крыльями. Хотела бы и я однажды оказаться в таких нежных целительных объятиях, в которых затягиваются любые раны, явные и не видимые глазу.

Некоторое время царила тишина. Та самая, впервые услышанная мною на болоте, первозданная тишина, что рождает новое, отворяет дверь несбывшемуся, обнажает суть и проявляет смысл, воссоединяет сердца за границами слов и явлений. Сова выпустила Вереска из объятий, и он, перелетев поближе ко мне, устроился на ветке невысокой сосны. Его крыло стало здоровым.

И тут я услышала густой женский голос. Низкий, бархатный, он проникал мне под кожу, наполнял меня едва заметной живительной вибрацией.

– Как я могу тебя отблагодарить? – спросила сова.

Захваченная самим звуком ее голоса, звенящим внутри меня, я не сразу поняла, что этот вопрос обращен ко мне. Отблагодарить? Меня? Да сама наша встреча с Вереском стала для меня подарком, благословением, не я ли тут должна быть благодарной?

Сова, разумеется, читала меня, как книгу. Я видела это в ее глазах. Из-за расширившихся зрачков они казались черными, как бездна, но при этом лучились теплом солнечного соснового леса. Мне хотелось смотреть в них, ощущать на себе приятную тяжесть ее пронизывающего взгляда, будто в глубине ее глаз находился источник не ведомой мне, но такой желанной силы, способной напитать меня, иссушенную тоской по силе собственной, потерянную, позабывшую вкус жизни, обведенную своей шутницей судьбой вокруг пальца. Впрочем, судьба любит смелых, теперь я это знаю. И поэтому я здесь.

– В моих глазах ты просто видишь себя, – прозвенел ее голос внутри моего сердца. – Ты видишь себя настоящую, Таяна-Алата.

Ее глаза улыбнулись пылающим огнем.

Я не понимала, о чем она говорит, не узнавала это странное имя, которым она меня назвала, хотя оно и казалось мне смутно знакомым. Я будто находилась где-то далеко-далеко, и до меня доносились едва уловимые звуки, лишенные смысла, – и настойчиво касались струн моей души, и струны звенели, и пели, и дрожали. Что именно она говорила, не имело такого значения, как этот ее взгляд, который я не хотела отпускать ни на мгновение, как этот звук ее низкого голоса. Что-то странное происходило со мной, когда я слышала голос этой птицы у себя внутри: мое сердце разрывалось на кусочки, чтобы затем собраться на новый лад – и все недостающие его части, потерянные или израненные, вставали на свои законные места.

Я долго смотрела, не моргая, сквозь слезы, которые текли по щекам, слушала пение моих струн, а потом вдруг неожиданно для самой себя произнесла:

– Научи меня летать, Невена.

Вот оно, мое истинное желание на день рождения. И вот он, мой «хороший учитель». Лучший для меня.

Да, в это мгновение я уже знала ее имя, знала, что Вереск – это ее сын. Как знала и то, что мои слова – это не просьба, не требование платы за помощь, не ожидание награды. Это естественное и правильное развитие событий. Это то, для чего я здесь, для чего Вереск улетел из своего болота, для чего грозный ястреб загнал его на мое окно.

Во мне прорастала уверенность, что я нужна этому месту не меньше, чем оно мне. Это вовсе не означало, что без меня тут все непременно развалится. Нет. Мне просто предлагали шанс разыграть общую партию – и если я откажусь, то возьмут другого, более решительного и смелого игрока. Но я не собиралась отказываться.

– Давным-давно ты пообещала себе, что никогда больше не будешь летать, – сказала Невена, продолжая так же спокойно и внимательно смотреть в глубину моей души. Я кивнула. Все так. – И какая-то часть тебя до сих пор горюет об этом решении. Но стоит ли из-за ее слез нарушать данное себе слово?

По щеке медленно стекала очередная капля. Я смахнула ее ладонью, растерла между пальцами и пробормотала:

– Стоит. Быть может, эта часть важнее всех прочих.

А потом добавила уже более твердым голосом:

– Я хочу научиться летать.

– Тогда приходи завтра на рассвете к озеру, на твое любимое место.

Мое сердце затрепетало. Никакие слова не могли передать моего ликования, поэтому я склонила голову в благодарности перед этой щедрой и мудрой птицей, перед самим этим непостижимым местом, которое тоже приняло мою просьбу – иначе я бы не услышала согласия от совы. И коротко сказала:

– Спасибо. Я приду.

Махнула на прощание рукой моему новому знакомому, прошептав: «До новой встречи, Вереск», – и, не оглядываясь, отправилась восвояси. Он подлетел ко мне, желая меня проводить, как и обещал, но понял, что мне важно было побыть одной, и остался.

Велосипед мой стоял на месте – вера в порядочность людей не подвела! И я этому была очень рада. Любопытство гнало меня домой. Пожалуй, пришло время задать маме несколько очень важных вопросов.

Выехав на шоссе, я застегнула молнию на толстовке до подбородка, надела капюшон – стало заметно прохладнее. Солнце уже опускалось за горизонт и на прощание нежно обнимало деревья оставшимся теплом, гладило густые кроны и пушистые травяные бока последними своими лучами. Лес незаметно погружался в сумерки, а легкие закатные облака тяжелели, наливаясь влагой и синевой. Временами порывистый ветер обдавал меня бодрящей свежестью, возвращая из тяжелых сумбурных мыслей, что затягивали снова и снова. Не давало покоя волнующее предчувствие, что вот-вот откроется моя заветная дверь, таившаяся за семью печатями. За ней я наверняка найду свои ответы: кто я вообще такая, каким образом понимаю язык сов, почему болото кажется мне родным местом – и отчего, в конце-концов, я так уверена, что оно меня давным-давно ждет?

Чем ближе я подъезжала к дому, тем больше во мне прорастала решимость узнать правду. И одновременно становилось все страшнее эту правду услышать, рождалось множество предположений, домыслов – одно другого печальнее. А вдруг мои родители – не мои вовсе? Откуда я могла взяться такая, крылатая, у обычных людей? Или, быть может, имя, услышанное на болоте – и вовсе выдумка, все произошедшее – плод моего воображения, разгулявшегося от бесконечного одиночества, а мои ожидания и надежды на новую, полную чудес, жизни пусты и обманчивы?

Иногда мне казалось, что где-то в лесной чаще мелькает светлое пятно, но тут же прячется – неужто Вереск все-таки отправился меня провожать? И тогда я крепче сжимала руль и еще решительнее давила на педали.

Из окон нашего дома лился теплый свет, словно маяк для усталых путников и продрогших искателей приключений, вроде меня. Странно: в моей комнате тоже было светло. Бросив велосипед у входа, я поспешила наверх.

– Мама? – Я влетела в комнату, запыхавшись.

Она сидела на моей кровати, рассматривая в руках какую-то подвеску на тонком шнурке. Медленно, будто опасаясь встретиться со мной взглядом, подняла свои светлые глаза, и я увидела, что она плачет.

– Теа, милая. Тебя так долго не было, я не знала что и думать, – она кивнула в сторону телефона, который я в спешке оставила на столе. Вот же черт.

Подошла к ней и крепко обняла. Даже если это не моя родная мать, в моем сердце было нескончаемо много любви к этой дорогой мне женщине.

– Я ведь предупреждала, что буду поздно, с чего ты вдруг разволновалась?

– Ты никогда раньше не уходила так надолго и… – она взяла меня за плечи. – Ты же знаешь, я чувствую тебя, даже если ты далеко. Но в этот раз… будто связь пропадала… а твой телефон остался дома.

Чтобы не растерять настрой, я сразу перешла к делу:

– Мам, мне нужно очень о многом с тобой поговорить. Я была на Болоте. И хочу знать правду. – Я смотрела на нее пристально, ловя каждое движение ее глаз, мимики, жестов. Хотела разглядеть, что происходило в ее душе, когда я произносила эти слова. Мне нужно было не пропустить главное.

Мама опустила глаза, вновь стала теребить в руках подвеску. Довольно долго она молчала, собираясь с мыслями, а затем тихо-тихо проговорила, протягивая мне кулон:

– Держи, это твое. Я должна была давно отдать его тебе. Да все как-то… – она замялась, – было не до того. Сегодня, испугавшись за тебя, пожалела, что не отдала раньше. Этот кулон я нашла в твоей кроватке через несколько дней после твоего рождения. Я так и не выяснила, откуда он взялся, но хранила его, зная, что этот подарок – для тебя. Твой оберег. А еще ключ.

Она грустно улыбнулась. Я взяла из ее рук маленькую серебряную подвеску в виде уточки с зажатым в ее ключе камушком. На ее обратной стороне была сделана гравировка: «Т.А.» Я вопросительно посмотрела на маму.

– Твое имя, Теа, – это анаграмма от двух слов – Таяна-Алата, «Т. А.». Вижу твой вопрос. Я не знаю наверняка, что оно означает. «Таяна», вероятно, это «тайна», а «Алата»… – «крылатая». Это очень древнее имя. Думаю, однажды оно тебе откроется.

От удивления я была не в силах проговорить ни слова, но, на мое счастье, мама продолжала рассказывать:

– Имя – это один из ключей к памяти, наверное, самый важный. Истинное имя помогает вспомнить, кто ты есть на самом деле.

Мама подсела ко мне еще ближе. Тусклый свет ночника освещал ее руки, которые крепко держали мои. В моей душе вновь возникло то же ощущение, что на болоте, когда внутри меня задрожали, запели невидимые струны, разбуженные звуком совиного голоса. Мамин взгляд был опущен, она погрузилась в свои мысли и смотрела куда-то в пустоту. Вынырнув из воспоминаний, она проговорила:

– Твое имя приснилось мне незадолго до твоего рождения. Обычно истинное, тайное, имя узнают при посвящении, но к тебе оно пришло слишком рано. Не зная, как правильно поступить, мы с твоим папой придумали зашифровать его в другом, официальном, имени. И мы назвали тебя Теа.

– Почему это имя тайное?

– Его не должны знать посторонние. Имя – это ключ, как я уже сказала. Очень сильный ключ. Оно пробуждает изначальную силу, но сперва к этой силе необходимо подготовиться, а для этого требуется время.

Потом она подняла на меня заплаканные глаза и медленно, но твердо, сказала:

– Я все хотела оттянуть этот момент, но, видимо, твоя судьба сама до тебя достучалась. Она оказалась сильнее меня… сильнее моего желания тебя уберечь. Теа, моя драгоценная девочка, я надеюсь, ты сможешь меня понять…

Мамины глаза снова были влажные. Я же растерянно пыталась сглотнуть комок, подступивший к горлу.

– Я совсем запуталась… – пробормотала я. – Что, скажи, мне надо понять?

– Теа, я должна была назвать тебе твое настоящее имя давным-давно… Чтобы ты получила свою силу и вспомнила, кто ты есть. Чтобы ты обрела возможность выбрать свою судьбу. Но… Имя пришло так рано. Сначала я ждала, пока ты подрастешь. Потом ждала подходящего момента. И так и не решилась все тебе рассказать. Я не смогла отпустить тебя, боялась тебя потерять. – Из маминых глаз потекли слезы, и она замолчала, не в силах говорить дальше.

Мой странный, но вполне уже понятный и устоявшийся мир, в одно мгновение рассыпался на осколки. Оказывается, все это время самый дорогой – единственный в моей жизни! – человек скрывал от меня правду, которая, вполне возможно, изменила бы мою жизнь и наполнила бы ее смыслом – взамен бесконечного одиночества и постоянного ощущения, что я чужая, странная, лишняя… Все могло бы быть совсем иначе! Я могла бы… быть счастливой.

Во мне зарождался ураган, буря, шторм, поднимая из глубины души то, что таилось на дне все годы моего затворничества. Обида, горечь, чувство несправедливости, злость на судьбу, на маму, которая смотрела мне в глаза и видела мою боль, но продолжала молчать, закипали во мне неистовой силой. Но все, что я смогла сделать, это сдавленным голосом, смотря куда-то сквозь, эхом повторить мамины слова:

– Ты скрывала правду обо мне, потому что… Просто не смогла меня отпустить?..

Эта мысль никак не укладывалась у меня в голове. Неужели мамин страх оказался важнее, чем мое право знать о себе самое важное? Важнее, чем мое право на собственную жизнь?…

Боль предательства разрывала мое сердце в клочья, мне хотелось рычать от бессильной злости, но все звуки застревали в горле. Казалось, это просто какой-то дурацкий фильм, и можно запросто отмотать пленку назад, чтобы мой мир вновь стал целым, чтобы я снова могла знать, что я в нем не безнадежно одна, что у меня есть хотя бы один человек, которому я по-прежнему могу доверять. Я закрыла лицо руками, старательно сдерживая слезы. Мама попыталась меня обнять, но я отстранилась: мне было слишком больно от ее прикосновений. Тогда она наклонилась к самому моему уху и зашептала:

– Девочка моя, я не могла поступить по-другому. Я очень хотела дать тебе все, чтобы ты была счастлива. Но у меня самой оказалось не так много…. Не так много силы и веры, чтобы со всем справиться.

Мама надолго замолчала. Убрав ладони от лица, я увидела, как она медленно расстегивает свое платье, спускает его до груди и поворачивается ко мне спиной. Я не верила своим глазам!

На ее красивой изящной спине, на нежной коже виднелись два длинных шрама – от лопаток до талии. Мама повернула ко мне голову.

– Прежде чем я предала тебя, милая… Я… предала саму себя.

Глава 3. Правда

Зажав рот ладонью, я стояла точно громом пораженная. Мама была такой же, как и я, крылатой! Только я осталась с крыльями, а она – нет.

Поднесла дрожащую руку к ее коже, провела пальцами по неглубоким бороздкам красноватого цвета – тоненьким, но ощутимым рубцам. Почему я раньше никогда их не замечала? Да и смотрела ли я внимательно?

Она повернулась ко мне, возвращая на плечи платье, и стала медленно застегивать пуговицы.

– Поэтому у нас с тобой особая связь, Теа. Поэтому я могу чувствовать тебя на расстоянии. – Она смотрела мне прямо в глаза, не отводя взгляд. Я видела, как слезы, медленные и тихие, текут по ее щекам. Она впервые смотрела на меня своим особенным взглядом, открытым, искренним, обнимающим. Раньше он доставался другим, а мне перепадала лишь жалость, сожаление и… пронзительная тоска. Я была уверена, что причина этой тоски – во мне, в моих крыльях, в моей несуразности, в том, что я для мамы – тяжелая обуза, которую много лет приходилось тянуть на себе. Но теперь поняла: тоска и сожаление, и жалость были ее собственными – о невосполнимой утрате, на память о которой остались одни только шрамы.

Оказывается, я все это время была не одна: когда горевала из-за своей чужеродности, когда пряталась от людей и чувствовала себя нелепой ошибкой природы. Но никто об этом мне не сказал ни слова! Какая-то часть меня, жизненно мне необходимая, затерялась вместе с правдой, растворилась в недосказанности, в этом бесконечном молчаливом вранье, что я видела в маминых глазах всю свою жизнь. Меня обманули? Предали? Или есть еще что-то, чего я не понимаю?

– Я хочу знать всю правду, мама, – сказала я твердо. – Про нас, про тебя, про твои крылья – что с ними произошло?

Принесет ли эта правда облегчение или ранит меня еще больше – не важно, я все равно должна ее знать. Она была мне необходима, как глоток свежего воздуха.

– Хорошо, я расскажу.

Мама вздохнула тяжело и решительно кивнула.

– Согласно легенде, которую мне поведала моя бабушка, – начала она, опустившись на кровать рядом со мной, – давным-давно, в незапамятные времена, первая крылатая женщина сошла с небес. Люди почитали ее как богиню: они верили, что она, будучи наполовину человеком и наполовину птицей, соединяла небо и землю, человеческое и природное, мир живых и мир мертвых и хранила в своем сердце ключи от Границы между мирами. Считалось также, что она умеет исцелять словом и предсказывать будущее. Но на самом деле, она просто умела высоко летать, – мама слегка улыбнулась. – Ведь когда ты поднимаешься высоко, ты можешь видеть настоящее мгновение как часть большого узора и понимать причины и следствия. Сверху хорошо видны искаженные участки на полотне мироздания, а главное – способы, как их можно поправить.

От первой крылатой женщины родились и другие. Крылатыми рождались только девочки и далеко не в каждом поколении. Их жизнь с раннего детства была в опасности – из-за жестоких нравов или религиозных убеждений да и просто из-за обычного человеческого страха перед непонятным и странным. Но мир предложил им руку помощи: так повелось, что болотные совы взяли их под свою опеку и стали обучать магии, потому что испокон веков были Хранителями древнего знания и Стражами границ между мирами. У крылатых женщин, или просто Крылатых, как они сами себя называли, были ключи от Междумирья, но не было необходимых умений, чтобы этими ключами распоряжаться на благо себе и мирозданию. Да и, прежде всего, не было многовекового опыта жизни на земле, как у сов. Совам же нужны были помощники среди людей. В то время как Стражи оберегали целостность Границы, обученные совами Крылатые были хорошими проводниками для заплутавших или застрявших на Границе человеческих душ, которые нарушают равновесие между мирами.

С течением времени выяснилось, что совы и крылатые женщины по своей сути и по духу, были очень близки. Их союз вырос на взаимной любви, заботе и уважении и превратился в тесную, почти родственную связь. Благодаря ей Крылатые со временем научились делать свои крылья невидимыми, а некоторые даже – оборачиваться совами и летать, не боясь быть замеченными. А совы могли превращаться в людей и находиться в человеческом мире, если того желали. Но однажды все изменилось. Совы были прокляты. И между миром людей, которому принадлежали Крылатые, и миром сов пролегла настоящая пропасть.