Еврейка из Шато-Тромпетт

– Да.

– Тогда я вернусь к своему вопросу.

– Мне сказали, что приличное заведение есть на улице Аржантье.

– «Единорог», надо полагать?

– Он самый.

– Я доставлю вас до самых его ворот, потому как тоже живу на улице Аржантье.

– В самом деле?

– Да. – ответил еврей. – К тому же, хозяин этого заведения относится ко мне не без некоторого почтения. Я вас ему рекомендую и он обойдется с вами самым лучшим образом.

Рауль склонился в поклоне.

Барка все так же проворно скользила вниз по реке. Вскоре вдали забрезжил свет.

– Что это? – спросил Рауль.

– Бордо. Перед вами сигнальные огни порта.

– Вот это да!

– Еще чуть-чуть и вашему взору предстанут шпицы соборной колокольни.

Рауль поднялся на ноги, встал на носу барки и принялся жадным взором вглядываться в горизонт.

Вскоре на фоне ночного мрака во всем своем могуществе действительно проявились черные силуэты церкви Сент-Андре и башни Пей-Берлан. Подплыв ближе, они увидели башню Сен-Мишель, а на самом берегу зубчатые стены Шато-Тромпетт, возвышавшиеся над рейдом. Мачты кораблей в порту жались друг к другу даже теснее, чем ели в лесу в каком-нибудь северном краю.

Палубная барка пристала к берегу напротив врат Кайю.

Рауль со старым евреем сошли на землю.

У самых врат красовалась лачуга, судя по всему выстроенная не так давно.

Там располагалась харчевня, не закрывавшая свои двери всю ночь.

В ожидании рассвета в ней коротали время и мещанин, не успевший вовремя возвратиться в город, и матрос, отлучившийся с корабля и решивший прошвырнуться по предместьям в поисках не самых пристойных приключений.

– Бьюсь об заклад, что наши гасконцы обосновались там, – сказал еврей, показывая на лачугу пальцем.

У стены и правда виднелись четыре лошади, привязанные к вмурованным в нее кольцам и выстроившиеся в ряд понурыми головами.

Иудей с Раулем подошли ближе.

Дверь в харчевню стояла открытой.

– Давайте войдем, – сказал еврей, – здесь мне больше нечего бояться, а немного поразвлечься я совсем не прочь.

Устроившись за столом, четверка гасконцев угощалась вином и играла в кости.

– Ха! – воскликнул граф де Коарасс, завидев Рауля. – Это же мой юный друг с постоялого двора «Три кролика»!

– Верно, господа, это действительно я, – с поклоном ответил молодой человек.

– Да не один, а с дядюшкой Самуэлем. – добавил дворянин из Кастра.

– Путь мы проделали вместе, – произнес иудей.

– Очень надеясь, – с улыбкой вставил слово Рауль, – что кто-то вышибет створку врат Кайю.

– Я так и собирался сделать, – молвил шевалье де Кастерак, – потому как садануть их плечом мне ровным счетом ничего не стоит, однако племянник королевского интенданта, теперь мой новый друг, воспротивился этому намерению.

– Но почему?

– Сказал, что это не понравится его дяде, которому он жаждет представить меня утром.

– Но на мой взгляд, – гнул свое Рауль, с чьих губ не слетала улыбка, – раз уж сей господин племянник интенданта, ему достаточно лишь позвать офицера, охраняющего врата.

– Я было так и подумал, – ответил на это ажанец, – но потом мне в голову пришла другая мысль.

– И какая же? – спросил дядюшка Самуэль.

– А вот какая: стоит отворить врата, как слух о моем приезде распространится по городу с быстротой порохового запала.

– Вполне возможно! – сказал Рауль.

– А теперь представьте себе, что будет, если весь город в одночасье пробудится от сна: в окна набьются обыватели; патрулю, дабы оказать мне достойный прием, придется вооружиться; а дядюшка спешно пошлет гонца к моей невесте поставить ее в известность, вырвав из первых объятий Морфея.

– Вот оно что! – молвил Рауль. – Что-что, а это я понимаю.

– Поэтому, хорошенько поразмыслив, я решил дождаться, когда отворят врата, войти в город инкогнито, остановиться в трактире, почистить перышки и только после этого отправляться с визитом к дядюшке и невесте, – продолжал ажанец.

– Так и в самом деле гораздо мудрее, – сказал Рауль.

– И так как вы, мой юный друг, оказались точно в том же положении, что и мы, – вклинился в разговор граф де Коарасс, – полагаю, у вас не будет повода отказать выпить с нами по стаканчику, а заодно и сыграть партейку в кости.

– Прошу прощения, – возразил Рауль, – но это совершенно невозможно.

– Это еще почему?

– Потому что нынче же ночью меня в Бордо ждут дела.

– Ну и что? Ворота ведь все равно закрыты.

– Ничего, меня пропустят.

– Вас?

– Да, вместе со мной! – вмешался в разговор Самуэль.

Четверо гасконцев уставились на еврея.

– Если не верите, – добавил он, – идемте с нами.

– И вас пропустят?

– Пропустят.

– Тогда, может, вместе с вами и нас? – спросил шевалье де Кастерак.

– Нет.

– А как же этот вот дворянин?

– Этот дворянин мой друг, – холодно ответил иудей.

– Скажите на милость! – закричал ажанец. – Господа, этот лихоимец, дающий деньги под залог, решил над нами посмеяться. Это уже ни в какие ворота не лезет!

– Идемте, сейчас сами все увидите!…

С этими словами еврей вышел из харчевни. Рауль последовал за ним.

– Это уже чересчур! – хором воскликнула четверка гасконцев и в беспорядке высыпала на улицу.

Иудей дважды тихо стукнул в дверь. В створке отворилось забранное решеткой окошко, в котором появился солдат.

– Кто здесь? – спросил он.

– Самуэль, – ответил еврей.

– Значок у вас есть?

– Есть. Вот он.

– Вы один?

– Со мной еще друг.

– Ладно. Проходите…

Гасконцы в изумлении застыли в трех шагах от них.

Ворота открылись. В этот момент дядюшка Самуэль повернулся к ним и насмешливо сказал:

– Как видите, господа, нам нет никакой нужды вышибать створку плечом!

И вместе с Раулем переступил порог врат Кайю, которые захлопнулись перед самым носом у озадаченных гасконцев.

III

Миновав заставу, иудей Самуэль и Рауль де Блоссак прошли под стенами старого дворца Омбриер, повернули направо и оказались на узкой, темной улице Аржантье. По обе ее стороны высились большие дома, главным образом всего с парой окон на фасадах, в которые вели низенькие, сводчатые двери. За ними располагались сырые, мрачные и такие узкие проходы, что в них едва могли разойтись два человека.

Постоялый двор «Единорог» возвышался на середине улицы, по ее левой стороне.

– А вот и ваша обитель! – произнес еврей перед тем, как постучать в дверь.

Спать в Бордо ложатся поздно. В первую очередь это город утех, которые предпочитают дню ночь, а солнечному свету пламя свечей.

В «Единороге» поэтому о сне еще никто не помышлял, хотя ставни снаружи на окнах уже крепко заперли.

Отворил им сам хозяин – небольшого роста человек с цепким взглядом, посеребренными сединой висками и быстрой, где-то даже торопливой речью.

– Кто здесь? – спросил он.

– Это я, Гаделон, – ответил дядюшка Самуэль.

Кабатчик отвесил поклон, прикрыл ладонью лампу, которую держал в руке, и посмотрел на Рауля.

– Я привел вам путника, – добавил еврей, – он принадлежит к числу моих лучших друзей, поэтому хорошенько о нем позаботьтесь.

– Пренепременно, – пообещал хозяин постоялого двора.

– Доброй ночи, мой знатный вельможа, – сказал на прощание Раулю еврей.

– Доброй ночи, дядюшка Самуэль, – ответил молодой человек.

Они пожали друг другу руки, после чего старик перешел на другую сторону улицы и зашагал прочь. За спиной Рауля де Блоссака затворилась дверь и они с кабатчиком окинули друг друга взглядами.

Хозяину наверняка хотелось понять, с кем он, собственно, имеет дело. Юношу же больше интересовал вопрос о том, что может связывать этого человека с дядюшкой Самуэлем.

– Вы голодны, мой благородный господин? – спросил, наконец, Гаделон.

– Нет, но утолить жажду не отказался бы, – ответил Рауль.

– В таком случае идемте в обеденный зал, я принесу вам что-нибудь выпить. Ступайте за мной.

С этими словами кабатчик открыл дверь с правой стороны, ведущую в вестибюль.

В обеденном зале сидели несколько припозднившихся гостей, за вином и игрой не обративших на Рауля никакого внимания. Стараясь не шуметь, молодой человек уселся за стол.

– Я приготовлю вам комнату, – сказал Гаделон, ставя перед ним склянку вина и стаканчик.

Двое завсегдатаев харчевни не проявляли к игре никакого интереса.

Облокотившись о стол и не обращая никакого внимания на происходящее вокруг, они о чем-то между собой беседовали. Вернее один что-то говорил, а другой внимательно его слушал.

Оба молодые, весьма галантно одетые и со шпагами на боку, что свидетельство об их принадлежности к дворянскому сословию.

Но странное дело! Вместо того, чтобы говорить на французском, рассказчик пользовался иностранным языком, выражаясь на ломаном испанском.

Заметив столь необычную особенность, Рауль, – родившийся у подножия Пиренеев и говоривший на испанском так же свободно, как и на его родном баскском, – навострил уши.

– Да, мой дорогой друг, – вещал рассказчик, – хотя я торчу здесь уже пятнадцать ночей, мне так и не удалось ничего узнать!

– А все потому, что ты стал жертвой мистификации! – ответил второй.

– Ха! Лично я уверен в совершенно обратном.

– Как знать…

– Да говорю тебе, на сей счет у меня нет ни малейших сомнений. Красавица-еврейка отнюдь не уехала в Германию, как на каждом углу заявляет этот старичок, ее дядюшка.

– Думаешь, она осталась в Бордо?

– Совершенно в этом уверен.

– В доме у дяди?

– Ну да.

– А вот я уверен в обратном.

– Скажешь тоже!

– Ты не хуже меня знаешь, что у маркизы длинные руки.

– До такой степени, что ее всегда остерегался даже герцог Ришелье. Настолько длинные, что если бы она по собственной прихоти решила сменить королевского интенданта, ей было бы достаточно черкнуть в Версаль всего пару слов.

– Экий ты, право! А теперь следи за моей мыслью.

– Говори, я тебя слушаю.

– Маркиза подмяла под себя всех сержантов и прочих чинов полиции.

– Ну и что?

– Как-то раз, меньше недели назад, дядюшку Самуэля обвинили в контрабанде.

– Знаю. А потом провели у него обыск.

– Да, только он не принес никакого результата.

– Не спорю.

– Дом перевернули вверх дном, но нигде не нашли ни запрещенных товаров, ни красавицы-еврейки.

– И что это доказывает?

– Это доказывает, что девушка и в самом деле уехала.

– Маркиза уверена в обратном.

– Маркиза ладно, а ты?

– Я тоже.

– И на чем же основывается твоя убежденность?

– Ни на чем. Точнее на моем шестом чувстве.

– Что-то я не помню, чтобы оно когда-то сослужило тебе хорошую службу, – со смехом произнес его собеседник.

– Что правда, то правда. Единственный итог для меня – это пятнадцать бессонных ночей.

– Ты что же, так ничего и не увидел?

– Даже близко. Дверь в доме старого еврея на замке, окна все заперты, ни лучика света, ни малейшего шума.

– В котором часу ты заступаешь на дежурство?

– В полночь.

– Не поздновато ли?

– Нет, ведь возлюбленный маркизы никогда не сменяется со своего поста раньше этого часа.

– А когда ты ложишься спать?

– Вообще не ложусь. Возвращаюсь в замок.

– И встречаешь там нашего воздыхателя?

– Который выглядит так, будто только что встал с постели, хотя его бледные щеки свидетельствуют о бессонной ночи.

– В таком случае, друг мой, остается предположить только одно.

– Что именно?

– Хотя нет, вариантов все же два.

– Выкладывай.

– Во-первых, красавица-еврейка могла и не уехать из Бордо, но в доме дядюшки тоже не осталась.

– С этим ясно. А во-вторых?

– А во-вторых, в доме старого иудея может быть другой вход, через который к ней и является воздыхатель.

– Мне в голову тоже приходила такая мысль.

– Да?

– Более того, – продолжал рассказчик, – мне даже подумалось, что если наша еврейка по-прежнему обитает в доме дядюшки, как я, впрочем, и полагаю, то он отвел ей комнату, окна которой точно выходят не на улицу.

– Ты так думаешь? Отлично.

– У меня возникла великолепная идея.

– Я весь внимание.

– По сравнению с этой харчевней дом иудея ниже на один этаж.

– Допустим, и что дальше?

– Расположись я не на втором, а на четвертом, его крыша оказалась бы у моих ног. Широкой эту улочку не назовешь…

– Как раз наоборот – она такая узкая, что на ней едва смогут разъехаться два всадника.

– Вооружившись доской футов восьми в длину и перекинув ее с окна на край крыши…

– Но для этого понадобится отличная координация движений!

– Ха! Да у меня этого добра как у канатоходца!

– Стало быть, ты перейдешь на крышу?

– Ну да.

– И что потом?

– А потом соскользну в небольшой внутренний дворик дома иудея и как знать, может быть увижу там много чего интересного.

– Твой план мне по душе, однако на пути его реализации есть два препятствия.

– Давай по порядку.

– Во-первых, ты обитаешь отнюдь не на четвертом этаже.

– А во-вторых?

– Вооружиться доской, не возбуждая подозрений, не так-то просто.

– Погоди, сейчас ты убедишься, что мной предусмотрено все до мелочей. Я сказал кабатчику, что в своей комнате умираю от духоты.

– Отлично! И он предложил тебе перебраться в другую?

– Да, завтра я переселяюсь на четвертый этаж.

– А как быть с доской?

– Тут и думать нечего. Она уже есть, ее бросили на лестнице кровельщики, чинившие крышу.

– А длина? Ее будет достаточно?

– Больше шести футов.

– Прочная?

– Не меньше дюйма в толщину.

– Насколько я понимаю, на эту храбрую авантюру ты пойдешь завтра?

– Вне всяких сомнений.

– Позволь задать тебе последний вопрос.

– Говори, любезный мой друг.

– Ты не полицейский и в услужении у маркизы тоже не состоишь, так?

– Верно.

– Тогда на кой тебе все это надо?

– Я иду на поводу своих эмоций, – с улыбкой ответил молодой человек, – чувства ненависти и чувства любви.

– Ты хочешь сказать, что любишь маркизу?

– И ненавижу того, кто любит ее…

– А что она?

– Поклялась полюбить меня, если я стану орудием ее мести.

– Да? Это другое дело! Раз так, то удачи тебе, и доброй ночи.

– Доброй ночи! – сказал рассказчик.

Его собеседник встал, поправил плащ, застегнул поясной ремень шпаги и протянул руку.

– До завтра! – ответил молодой человек. – Что до меня, то я поднимусь к себе, открою ставень и снова займу место на своем наблюдательном пункте.

Попивая вино, Рауль де Блоссак не упускал из их разговора ни единого слова.

На его глазах молодые люди пожали друг другу руки, после чего один из них ушел, а другой поднялся на ноги, позвал кабатчика и сказал:

– Дайте мне подсвечник, умираю, как хочу спать.

И вышел из обеденного зала.

– Красавица-еврейка, о которой они вели речь, – сказал про себя Рауль, – наверняка племянница старого Самуэля. Ей, видимо, угрожает опасность. С виду старый еврей человек порядочный. Завтра пойду к нему, расскажу о случившемся и тем самым предупрежу.

Но кто была та мстительная и ревнивая маркиза, о которой вели разговор молодые люди?

Этого Рауль не ведал.

Но при этом отличался любопытством, как и полагается в двадцать лет, и обладал романтичной натурой, поэтому когда перед ним забрезжила тайна, решил в свою очередь в нее проникнуть.

Обеденный зал «Единорога» все больше пустел. Посетители постепенно вставали и уходили. Одни ночевали на постоялом дворе и поднимались в отведенные им комнаты, другие отворяли дверь и расходились по своим городским домам.

Оставшись один, Рауль позвал кабатчика.

– Моя комната готова? – спросил он.

– Да, сударь, готова. На эту ночь я поселил вас на верхотуре.

При этих словах Рауль вздрогнул.

– Да? – молвил он. – Впрочем, мне без разницы.

– Но завтра подберу вам что-нибудь более подходящее на втором этаже.

– А где я буду ночевать этой ночью.

– На четвертом.

– Окна выходят на улицу?

– Да, сударь.

Хозяин постоялого двора взял подсвечник и отворил дверь на лестницу.

Поднимаясь по ступеням, Рауль, как зачарованный, поглядывал то направо, то налево, все пытаясь отыскать глазами ту самую доску, о которой говорил дворянин. И вскоре увидел – ее кто-то прислонил к стене на четвертом этаже, в аккурат напротив двери, которую открыл Гаделон.

За ней обнаружилась комнатенка, всю меблировку которой составляли кровать, стол да пара стульев.

Кабатчик еще раз извинился за чрезмерную непритязательность этого жилища, сославшись на то, что от постояльцев в его заведении буквально отбоя нет.

– Полно вам! – ответил Рауль. – Я и здесь прекрасно устроюсь.

И отпустил кабатчика восвояси.

Но вместо того, чтобы сразу лечь в постель, открыл ставни и выглянул наружу.

Исходя из услышанного, жилище еврея располагалось прямо напротив.

А раз так, то Рауль именно на него и смотрел. Крыша дома доходила почти до подоконника.

В этот момент его взору предстала картина, которую дворянин со второго этажа видеть не мог. Мерцавшее посреди крыши пятно света недвусмысленно говорило о том, что в доме напротив имеется внутренний дворик, озаренный свечой в открытом окне.

Опустив глаза, Рауль увидел того самого дворянина, который, превратившись в шпиона, в это мгновение притаился за ставнем и смотрел на улицу.

– Отлично! – сказал себе он. – Если он только не поднимет голову, в успехе моего предприятия можно не сомневаться.

Тем более, что в этой дождливой ночи царила кромешная тьма.

Рауль открыл дверь, вышел на цыпочках из комнаты, взял доску, вернулся обратно и задул свечу. Затем аккуратно положил ее на подоконник и стал легонько толкать вперед, пока другой ее конец не лег на край крыши.

После чего, демонстрируя невиданную храбрость, встал на подоконник, ступил, будто на мостик, на доску и дошел по ней до противоположного края, рискуя свернуть себе шею, если она сломается под его весом. Причем проделал он это настолько бесшумно, что дворянин внизу ничего не услышал и не поднял вверх головы.

Самая трудная часть осталась позади. Прижимаясь к крыше животом, Рауль подполз к ее краю, увидел перед собой небольшой внутренний дворик, заглянул в него и прямо напротив, только чуточку ниже, увидел отворенное окно, у которого сидела женщина.

Такая прекрасная, что на него будто ослепление нашло.

Чтобы не сверзиться вниз, он с силой ухватился за край крыши.

IV

Что ни говори, а в красивых девушках в родном краю Рауля де Блоссака недостатка не было никогда. Наполовину беарнец и наполовину баск, он водил знакомство с множеством прекрасных созданий с вишневыми губками и волосами цвета воронова крыла, имевших обыкновение повязывать головы алыми косынками.

Более того, он даже закрутил несколько любовных интрижек и считал себя знатоком в женском вопросе наравне с другими.

Но при виде этой дамы буквально окаменел от восхищения.

На вид ей было лет двадцать.

В отличие от девушек Юга, почти сплошь брюнеток, она была черноглаза, белокожа и белокура – ее распущенные волосы отливали желтоватым блеском сплава золота и меди, образуя поистине божественную шевелюру, густые кудри которой спадали на обнаженные плечи ослепительной белизны.

Черты лица поражали восточной чистотой. Пухлые губки, прямой нос с чуточку расширенными ноздрями, широкий, правильной формы лоб.

Ее вполне можно было принять за божество, слетевшее с фронтона какого-нибудь греческого храма, выстроенного во времена Перикла.

Наряд дамы представлял собой сочетание золота, бархата и шелков, прекрасные руки унизывали драгоценные колечки.

– Боже милостивый! – прошептал Рауль де Блоссак. – Не женщина, а настоящая богиня!

Эта несравненная красота настолько манила его и кружила голову, что он боялся выпустить из рук край крыши, с силой вцепившись в него.

Девушка полулежала на широком, придвинутом к окну диване и с явным наслаждением ловила ртом редкие глотки свежего воздуха, проникавшие снаружи в этот узкий дворик, позволявший ей видеть лишь жалкий уголок неба.

По ее лицу разлилась невыразимая меланхолия, в которой одновременно проглядывали счастье и печаль.

Она походила на пленницу, в конечном итоге полюбившую цепь, которой ее сковали.

Со своего наблюдательного поста Рауль хорошо видел часть комнаты, в которой обосновалась эта восхитительная девушка.

Сей чертог представлял собой очаровательное пристанище, набитое тысячей драгоценных безделушек.

Полотна великих мастеров, бронза, китайские побрякушки, ковер из Смирны на полу, венецианская люстра на потолке и мебель, богато задрапированная шелками…

Этим сокровищам, которые заполнили крохотную комнатенку, практически лишенную воздуха и света, позавидовали бы даже обитатели загробного царства.

– Нет, она решительно здесь пленница, – подумал Рауль когда к нему вернулись способность соображать и некоторое хладнокровие.

Время от времени красавица обращала взор на стенные часы напротив окна, дабы узнать который сейчас час.

– Видимо, кого-то ждет… – пришла Раулю в голову следующая мысль.

По мере того, как стрелки отсчитывали минуты, в меланхолии юной особы будто пробивались более мрачные нотки, все больше уступая место беспокойству.

Она вдруг вздрогнула и словно прислушалась к какому-то звуку, который кроме нее больше никто не слышал.

Одновременно с этим ее прекрасное личико озарилось лучиком радости.

Не сводя с нее глаз, Рауль весь обратился в слух.

И вдруг прямо на его глазах произошло нечто совершенно необычное.

Посреди комнаты приподнялась паркетная доска, обнажив зияющий проем, в котором сначала показалась чья-то голова, затем плечи, грудь и, наконец, все тело.

Это столь странным способом в комнату проник человек.

Из груди девушки вырвался радостный крик. В этот же момент странный визитер заключил ее в объятия и запечатлел на устах долгий поцелуй.

Но только этим изумление Рауля не ограничилось.

Молодой человек, прижимавший к груди это небесное создание, которое в ответ тоже осыпало его ласками, не относился ни к знатному сословию, ни даже к разночинцам, по крайней мере на первый взгляд.

Молодой человек, прижимавший к груди это небесное создание…

Он был обыкновенный простолюдин, более того, в нем даже можно было без труда узнать портового рабочего, избравшего для себя стезю грузчика.

Его голову венчала шерстяная шапочка. Он был облачен в коричневую шерстяную блузу и старые штаны, обнажавшие лодыжки.

Рауль скривился от отвращения. Ну как это нежное, почти божественное существо могло принимать любовь такой деревенщины?

На краткий миг красавица-еврейка показалась Раулю уродиной.

Повернувшись к нему спиной, молодой человек преклонил перед девушкой колени и положил голову на обнаженное плечо.

До слуха Рауля долетали мелодичные, но непонятные слова.

Она говорила сладкозвучным, будто певчая птичка, голосом. У молодого человека он звенел энергией и свежестью, как гимн любви, распустившейся в мужественном краю трубадуров.

На каком языке они беседовали? Этого Рауль не знал, тем более, что не очень-то был в них сведущ. Французский, баскский да испанский – вот и весь его багаж.

Тем не менее, ему показалось, что он узнал английский.

– А здесь и понимать нечего! – размышлял он, в тревоге глядя на них. – Дама любит человека из простонародья, но что самое удивительное, его же, исходя из того, что мне сегодня довелось узнать, любит некая маркиза.

Не успел он закончить эту мысленную тираду, как гость повернулся и его лицо озарилось светом стоявшей посреди комнаты лампы. Рауля охватило такое изумление, что он снова чуть было не сорвался с крыши, хотя и держался за нее мертвой хваткой.

– Филипп! – молвил он. – Это же мой кузен Филипп!

И тут нашего молодого дворянчика охватила жуткая потребность устроить себе самый строжайший выговор.

– Рауль, друг мой, – сказал он себе, – вы самый последний идиот. Могли бы и сами догадаться, что через дыру в паркете в комнату может забраться только тот, кому приходится прятаться, в противном случае он, как все, вошел бы в дверь. Малый этот, по-видимому, устраивает маскарад не только по праву, но и в силу необходимости. В подобных условиях дворянин напяливает наряд, в котором его труднее всего узнать. Вам, друг мой Рауль, надо быть человеком совсем уж никчемным, не накопившим никакого жизненного опыта, дабы с первого взгляда не увидеть, что под этой шерстяной шапочкой скрывается голова не просто знатного господина, но вашего двоюродного братца графа Филиппа де Блоссака, возглавляющего наш род!