Нераскрытое эхо

Дверь закрылась за спиной, отсекая мирный свет прихожей от ночной прохлады. Рэйчел прислонилась спиной к двери, и по её лицу расплылась счастливая, задумчивая улыбка. Весь вечер она чувствовала себя легко и свободно, как давно уже не чувствовала.

– Рэйчел, это ты?Из гостиной донёсся голос отца.

– Да, папа, – ответила она, заставляя себя оттолкнуться от двери и войти в светлую комнату.

Оба родителя смотрели на неё. Элизабет с лёгкой улыбкой, Майкл – с привычной сдержанной оценкой в глазах. Итан, к счастью, уже спал.

– Ну как? – спросила мать, откладывая книгу. – Понравился фильм?

– Очень, – ответила Рэйчел, её голос звучал спокойно и тепло. – Актёры великолепны, а диалоги такие живые и остроумные.

– По твоему лицу видно, что вечер удался. Молодой человек тебе понравился?Майкл хмыкнул.

– Он очень интересный собеседник. У нас много общего, хотя наши миры такие разные. Мы можем говорить обо всём на свете, и это так… легко. Мы стали настоящими друзьями.Она кивнула, садясь в кресло напротив.

– Я рада, солнышко. Хороший друг – это большая ценность. А он действительно кажется серьёзным и умным молодым человеком.Элизабет мягко улыбнулась.

– Да, – согласилась Рэйчел. – И с ним очень спокойно.

– Главное, чтобы это уважение было взаимным, – своим прямым, отцовским тоном добавил Майкл.

– Абсолютно, пап, – уверенно ответила она.

Она попрощалась с родителями и поднялась в свою комнату. В душе было непривычно светло и мирно. Она подошла к окну и отодвинула занавеску, бессознательно надеясь увидеть его силуэт на пути к общежитию. Улица была пуста. Но её взгляд скользнул чуть дальше, к тому самому тёмному переулку. На секунду ей показалось, что там мелькнуло движение. Какая-то тень отделилась от стены и скрылась в глубине. «Кот, наверное», – мелькнула мысль. Или пьяный прохожий. Она пожала плечами и отпустила занавеску.

Она не могла уснуть. Она включила свой бумбокс, вставила кассету с его сборником и легла в кровать, слушая его гитару. Эти мелодии теперь звучали по-новому – в них было больше тепла и надежды. Она взяла свой альбом и на чистой странице стала рисовать. Она рисовала не его портрет, а общие впечатления от вечера: очертания кинотеатра, два силуэта, идущие по заснеженной улице, и ощущение лёгкости, которое она испытывала.

Она засыпала с карандашом в руке и с тихой радостью в сердце. В её жизни появился настоящий друг, человек, с которым было хорошо и интересно. И это было прекрасно.

Но глубоко внутри, в самом дальнем уголке её сознания, куда не доходил даже свет от её безмятежности, шевельнулся тот самый, едва заметный холодок. Холодок от тени в переулке, которую она так легко отмахнула. Она не знала, что это семя. Семя будущего кошмара, которое только что было посажено в, казалось бы, плодородную почву её newfound дружбы и покоя.

IX

Среда началась для Адама с того, что он сам открыл глаза за пятнадцать минут до будильника. В комнате было ещё темно, но его переполняла странная, бодрая энергия, исходившая из самого сердца, из памяти о вчерашнем вечере.

Он тихо встал и на цыпочках вышел на общую кухню. Сегодня ему захотелось сделать всё правильно. Он поджарил сосиски, сделал яичницу-болтунью и нарезал свежий хлеб. Запах кофе и еды медленно заполнил пространство.

– Марк. Подъём.Ровно в 7:15, с двумя подносами в руках, он вернулся в комнату. Маркус храпел, уткнувшись лицом в подушку. Адам поставил поднос с едой на тумбочку и мягко тряхнул его за плечо.

– Ты… приготовил завтрак? Сам? – Он сел на кровати. – Ладно, признавайся. Вчера было что-то большее, чем «просто друзья». С таким лицом не просыпаются.Маркус медленно перевернулся, протёр глаза и уставился на поднос, потом на Адама с его глупой улыбкой.

– Может быть, – уклончиво ответил он.Адам откусил тост, пытаясь сохранить невозмутимость, но его выдавала улыбка.

– «Может быть», – передразнил его Маркус, начиная есть. – Я же знаю, что вы целовались. Не притворяйся. Я рад за тебя. Даже если теперь ты будешь будить меня в семь утра.

В это же утро в доме на Олд-Пайн-роуд пахло корицей, свежей выпечкой и чем-то уютным, что бывает только в домах, где живут дружные семьи. Рэйчел спустилась на кухню, ведомая этим аппетитным ароматом.

– Доброе утро, солнышко! – Элизабет, стоя у плиты, переворачивала на сковороде золотистые, идеально пропечённые круассаны. Рядом дымилась кастрюлька с овсяной кашей. – Садись, сейчас всё будет готово.

Рэйчел улыбнулась, чувствуя, как это домашнее тепло наполняет её с самого утра. Она села за стол, где уже сидел Итан, увлечённо уничтожавший свой круассан с вареньем.

– Выспалась? – спросил Майкл, не отрываясь от утренней газеты, но его вопрос прозвучал участливо.

– Очень, – кивнула Рэйчел, наливая себе стакан апельсинового сока.

– Ну, и как твой… друг? – спросила она с лёгким, едва уловимым подмигиванием.Элизабет поставила перед ней тарелку с круассаном и овсянкой, щедро сдобренной ягодами.

– Всё хорошо, мам. Мы хорошо провели время.Рэйчел почувствовала, как по щекам разливается лёгкий румянец. Она взяла вилку, чтобы скрыть смущение.

– Кино ему понравилось? – настойчиво поинтересовался Итан, ненадолго оторвавшись от еды.

– Да, кажется, да.

– Главное, чтобы он тебя ценил, – сказал он своим обычным, немного суровым тоном, но в его глазах читалось одобрение.Майкл отложил газету и внимательно посмотрел на дочь. Он видел ту самую, новую лёгкость в её движениях, то, как уголки её губ непроизвольно тянутся вверх.

– Он ценит, пап, – тихо, но уверенно ответила Рэйчел.

– Ладно, команда, собираемся. Через пять минут выезд.Завтрак прошёл в спокойной, уютной атмосфере. Когда тарелки опустели, Майкл отложил газету и поднялся.

Началась привычная утренняя суета. Элизабет быстро помыла посуду, Итан побежал собирать рюкзак, а Рэйчел понесла свои вещи в прихожую. Через несколько минут все устроились в семейном седане. Майкл завёл мотор, и машина тронулась с места, разрезая утренний морозный воздух.

– Не дерись на перемене и слушай учителей! – крикнула ему вслед Элизабет из окна машины.Первой остановкой была школа Итана.

– Ага, ага! – махнул рукой Итан и скрылся за дверями школы.

– Удачи, мам! – сказала Рэйчел.Следующей высадили Элизабет у здания городской школы, где она преподавала.

– Спасибо, родная! Хорошего дня!

– До свидания, пап, – сказала Рэйчел, открывая дверь. – Спасибо, что подбросил.Наконец, машина подъехала к Хардшильдскому колледжу искусств.

– Не за что. Удачи, – кивнул Майкл.

Рэйчел улыбнулась, кивнула в ответ и вышла из машины. Она постояла секунду, глядя, как машина отца скрывается в утреннем потоке, а затем повернулась и пошла к входу в колледж, чувствуя себя собранной и готовой к новому дню. Этот утренний ритуал – завтрак с семьёй и совместная поездка – был ещё одним кирпичиком в фундаменте её жизни, который сейчас казался таким прочным и надёжным.

10:00 аудитория 304 в главном корпусе Университета Клейтона была залита утренним светом, падающим из высоких окон. Профессор Картер, суховатый мужчина с седыми бакенбардами, монотонно вел лекцию по корпоративным финансам, рисуя мелом сложные схемы слияний и поглощений.

Адам сидел, уставившись в конспект, но его рука была неподвижна. На чистом листе он уже пятый раз выводил букву «R». Весь его мир сузился до воспоминания о вчерашнем вечере: о её смехе, о том, как её рука лежала в его, о том, как свет фонаря падал на её ресницы, когда она закрыла глаза…

Внезапный удар локтем в бок вернул его в реальность.

– Эй, Шекспир, – прошипел Маркус, не отрывая взгляда от лектора. – Ты либо спишь с открытыми глазами, либо сочиняешь сонет. В любом случае, Картер уже второй раз смотрит в нашу сторону.

Адам вздрогнул и сфокусировался на доске. Цифры и стрелки сливались в непонятную абстракцию.

– Я слушаю, – пробормотал он.

– Ага, конечно, – фыркнул Маркус. – И я, значит, тоже слушаю, а не вижу, как ты рисуешь сердечки на полях. Держись, приятель, а то он тебя сейчас вызовет.

Предчувствие Маркуса оказалось вещим.

– Мистер Уилсон! – голос профессора Картера прозвучал, как хлыст. – Будьте так добры, просуммируйте для нас ключевые финансовые риски при hostile takeover.

Адам медленно поднялся. В голове была пустота. Он видел, как Маркус лихорадочно тыкает пальцем в свой конспект, показывая на нужный абзац, но слова не складывались в смысл.

– Риски… э-э… включают… отток ключевого персонала и… падение рыночной стоимости…

– Блестяще, – сухо прервал его Картер. – Вы только что описали последствия, а не риски. Мистер Рейнольдс, может, вы поможете вашему… мечтательному другу?

Маркус, к счастью, был готов и бойко выдал четкий ответ. Адам с облегчением рухнул на стул.

– Что с тобой? – прошептал Маркус, когда Картер снова повернулся к доске. – Ты же обычно этот материал щелкаешь как орешки. Её чары всё ещё действуют?

– Заткнись, – беззлобно буркнул Адам, но не мог сдержать улыбку. Он посмотрел в окно на заснеженные крыши Хардшильда. Где-то там была она. Возможно, сейчас рисует в своей студии или смеется с подругами. И мысль об этом была слаще любой лекции о высоких финансах.

– Ладно, наслаждайся своим опьянением, – покачал головой Маркус. – Но соберись, а то тебя вышвырнут с пары. И помни, после завтра твой старик приезжает. Ему вряд ли понравится, если его золотой мальчик будет красоваться в списках на отчисление.

Упоминание об отце заставило Адама вздрогнуть. Он с силой тряхнул головой, как бы отряхиваясь от грез, и с новым решительным видом уставился на доску. Он снова стал Адамом Уилсоном, студентом-отличником. Но теперь внутри этого отличника жил другой человек – тот, кто знал вкус её губ и ценность простого совместного молчания под зимним небом. И этот человек был гораздо, гораздо счастливее.

После лекции по истории искусств, которая показалась Рэйчел невероятно скучной и затянутой, она встретилась со своей подругой Лизой в зимнем саду колледжа. Это было их излюбленное место – залитая светом стеклянная галерея с пальмами, где можно было укрыться от зимнего холода и поговорить.

– Ну, так что там вчера было? Ты вся сегодня светишься, как новогодняя гирлянда. Парень из кофейни опять приходил? Вы наконец перестали переливать из пустого в порожнее?Они устроились на деревянной скамье, и Лиза, вытащив из рюкзака яблоко, тут же начала допрос:

– Мы ходили в кино, – начала она, стараясь говорить спокойно.Рэйчел не смогла сдержать улыбку. Она смотрела на заснеженный двор через стеклянную стену, но видела совсем другую картину – тёплый свет фонаря и его глаза.

– В кино? Уже прогресс! – Лиза с интересом откусила кусок яблока. – И? Он скучный зануда, каким и казался? Весь вечер рассказывал о биржевых индексах?

– Нет! – Рэйчел даже немного возмутилась. – Вовсе нет. Он… он совсем другой. Мы смотрели «Влюблённого Шекспира», и он смеялся в тех же моментах, что и я. А после… мы просто гуляли и разговаривали. Обо всём. О книгах, о музыке, о том, чего мы хотим от жизни.

Она замолчала, вспоминая тот момент под фонарём. Её пальцы сами потянулись к губам.

– Погоди-ка. Ты что-то скрываешь. Твои глаза делаются вот такими огромными, когда ты врешь. Что-то случилось? Что-то большее, чем просто «гуляли и разговаривали»?Лиза заметила этот жест. Её глаза расширились.

– Он… он взял меня за руку. А потом… мы поцеловались.Рэйчел сдалась. Она наклонилась к подруге и прошептала:

– Вот это да! Рэйчел Хэмилтон! Наконец-то! И как? Как это было?Лиза ахнула, чуть не выронив яблоко.

– Это было… – Рэйчел искала нужное слово, но все слова казались слишком бледными. – Идеально. Как будто… всё встало на свои места. Мы не просто целовались. Мы… понимали друг друга без слов.

– О-хо-хо! – Лиза откинулась на спинку скамьи с довольным видом. – Значит, мистер Финансист оказался настоящим романтиком. Я рада за тебя! Наконец-то кто-то достойный, а не эти вечно ноющие художники с дырой в кармане и вечным кризисом самоопределения.

– Он не просто романтик, – задумчиво сказала Рэйчел. – Он… настоящий. И с ним спокойно.

Их разговор прервал звонок, возвещающий о начале следующей пары. Они собрали свои рюкзаки и, продолжая весело болтать, направились в студию на занятие по живописи. Рэйчел шла по коридору с необычайной лёгкостью. Поделиться своим счастьем с подругой было последним штрихом, который сделал этот день по-настоящему совершенным. Впереди её ждала вторая пара, вечер дома и тихая уверенность, что в её жизни наконец-то всё идет так, как должно.

В 13:30, плотно пообедав в столовой, Адам и Маркус вышли на улицу. План был ясен и суров: отправиться в городскую библиотеку и, наконец, погрузиться в курсовую по риск-менеджменту с головой. Но едва они сделали несколько шагов по промёрзшему тротуару, как Адам замедлил ход. Его взгляд непроизвольно потянулся в сторону Третьей улицы.

– Эй, куда это мы? – Маркус тут же насторожился, хватая его за рукав. – Библиотека в другую сторону. Ты же сам сказал, что сегодня шутить нельзя, завтра отец, а работа не готова.

– Я знаю, – вздохнул Адам, но его ноги, казалось, сами несли его к «Лавке». – Марк, я просто… одним глазком. На пять секунд. Я просто хочу убедиться, что она там, что всё в порядке.

– Уилсон, опомнись! – Маркус встал перед ним, как скала. – Ты сейчас похож на того самого мотылька, который летит на огонь. У тебя завтра дедлайн по курсовой, а послезавтра – встреча с отцом! Ты что, хочешь провалить и то, и другое?

– Пожалуйста, – в голосе Адама прозвучала такая искренняя, почти отчаянная мольба, что Маркус сдался. Он закатил глаза с таким драматизмом, будто играл в шекспировской трагедии.

– Ладно! Пять минут! Только посмотреть издалека и сразу же марш в библиотеку! И ни шагу с места! Понял?

Они свернули за угол и заняли позицию в паре десятков метров от входа в «Лавку». Через большое окно было прекрасно видно зал. И там, за стойкой, двигалась она. Рэйчел, с подносом в руках, что-то рассказывала улыбающимся клиентам. Даже с такого расстояния было видно, как она сияет.

Адам замер, и всё его существо наполнилось странным, тёплым спокойствием. Он просто смотрел, как она живёт своей обычной жизнью, и этого было достаточно, чтобы его собственный мир встал на место.

– Ну что, доволен? – прошипел Маркус, поглядывая на часы. – Прошло уже целых две минуты. Мы можем идти?

– Ещё минуточку, – попросил Адам, не в силах оторвать взгляд.

– Всё, представление окончено. Теперь – учёба.Ровно через пять минут Маркус решительно взял его под локоть и развернул в сторону библиотеки.

Адам позволил себя увести, последний раз обернувшись на светящуюся витрину кофейни. Этого короткого свидания взглядом хватило, чтобы зарядиться энергией на весь оставшийся день.

В библиотеке они засели в одном из дальних кабинетов, заваленном книгами и распечатками. Маркус, как надёжный часовой, следил, чтобы Адам не отвлекался. И это сработало. Мысль о том, что он выполнил свой долг и заслужил вечер покоя, а также образ Рэйчел за работой, помогли Адаму наконец-то сосредоточиться. Слова и цифры обрели смысл, параграфы складывались в логичные структуры.

Они просидели в полной тишине до самого вечера, пока библиотекарь не объявила о закрытии. Выйдя на улицу затемно, Адам почувствовал не только усталость, но и глубокое удовлетворение. Курсовая была практически готова. Завтра он встретит отца с чистой совестью. А послезавтра… послезавтра он снова увидит её. И на этот раз им не придётся ограничиваться взглядами издалека.

Выйдя на улицу затемно, Адам почувствовал не только усталость, но и глубокое удовлетворение. Курсовая была практически готова. Завтра он встретит отца с чистой совестью. А послезавтра… послезавтра он снова увидит её. И на этот раз им не придётся ограничиваться взглядами издалека.

– Ну, вот теперь всё хорошо, – с облегчением выдохнул Маркус, закидывая рюкзак за спину. – Можем спокойно поужинать и пойти в нашу любимую забегаловку. – Он хлопнул Адама по плечу и с напустной важностью провозгласил: – Друг мой, господин Ромео, сегодня я тебя угощаю! После такого трудового подвига полагается награда. Поужинаем по-студенчески: сытно и без изысков.

Адам рассмеялся. Усталость как рукой сняло, сменившись предвкушением простого и приятного вечера в компании лучшего друга. Мысль о горячей, жирной пище после часов, проведенных над книгами, казалась раем.

– Только без этого «Ромео», – взмолился он, но глаза его смеялись. – Ладно, уговорил. Иду на твоё угощение. Только, чур, у Андрея! Его чебуреки – это единственное, что может вернуть к жизни после восьми часов в библиотеке.

– Будем есть чебуреки у Андрея, – торжественно пообещал Маркус, уже направляясь в сторону знакомой закусочной. – И картошку фри. И даже два куска того самого, пропитанного маслом торта «Наполеон». Ты сегодня заслужил.

Они зашагали по вечерним улицам, два студента, успешно одолевшие один из многочисленных учебных фронтов. Адам чувствовал, как приятная усталость в мышцах смешивается с лёгкостью на душе. Впереди был простой ужин, болтовня ни о чём, а где-то на горизонте, всего через день, маячила ещё одна, куда более волнительная и желанная встреча. Но сейчас Адам позволял себе просто жить этим моментом – быть молодым, свободным и безнадёжно голодным в компании друга, который всегда прикроет ему тыл.

………

Четверг в Университете Клейтона встретил Адама не зимним солнцем, а тяжелыми свинцовыми тучами, нависшими над главным корпусом, словно отражение грядущего испытания. Воздух в аудитории 417, где проходила защита курсовых по риск-менеджменту, был густым и спертым, пах старыми книгами, дешевым кофе и человеческим напряжением.

– Успокойся, – Адам положил свою аккуратную, переплетенную папку на колени. – Ты все знаешь. Ты три дня не вылезал из библиотеки.Адам и Маркус заняли места в конце ряда. Маркус, верный своей природе, лихорадочно листал свои черновики, испещренные пометками, сделанными его неразборчивым почерком. – Слушай, если я забуду формулу хеджирования валютных рисков, ты кашляни, а? – прошипел он, нервно постукивая ногой по ножке стула. – Или сделай вот такое лицо, как у того карпа на рынке, помнишь?

Но его собственное спокойствие было обманчивым. Внутри все было сжато в тугой, трепещущий комок. Не от страха перед защитой – его работа была безупречна, и он это знал. Его грызло другое. Предстоящая встреча с отцом, нависающая как дамоклов меч, и навязчивый, холодный образ тени в переулке, который он так и не смог до конца отогнать. И конечно, мысль о Рэйчел. О том, что всего через день он снова увидит ее.

Один за другим студенты выходили к кафедре. Профессор Клейн, восседающий за столом президиума вместе с ассистентом, слушал, изредка задавая точные, колющие вопросы. Его знаменитая монокля, которую он использовал для драматического эффекта, сегодня покоилась в жилетном кармане, но ее отсутствие лишь подчеркивало пронзительность его взгляда.

Маркус вздрогнул, как от удара токсом, и, шмыгнув носом, побрел к кафедре, напоминал осужденного, бредущего на эшафот.– Рейнольдс! – раздался голос ассистента.

Адам откинулся на спинку стула, стараясь не слушать. Его взгляд блуждал по аудитории: по строгим портретам экономистов прошлого на стенах, по запотевшим от дыхания студентов окнам, за которыми кружилась зимняя крупа. Он видел не это. Он видел ее улыбку. Слышал не бормотание Маркуса, а ее смех. Он снова почувствовал под пальцами шелковистость ее волос и холодок ее щеки в морозном воздухе.

«Сосредоточься, Уилсон, – сурово приказал он себе. – Сейчас твой черед».

– Всё, я мертв. Но, кажется, меня похоронят с почестями, – выдохнул он.Выступление Маркуса прошло, как ураган. Он сыпал терминами, жестикулировал, на ходу исправлял собственные ошибки и в итоге, к удивлению Адама и, похоже, самого себя, блестяще ответил на каверзный вопрос Клейна о диверсификации портфеля в условиях рецессии. Он вернулся на место, вытирая платком лоб, с выражением человека, только что пережившего наводнение.

– Уилсон! Адам Уилсон!

Адам встал. Его движения были плавными, уверенными. Он подошел к кафедре, поставил папку, встретился взглядом с профессором Клейном. В глазах старика читалось привычное одобрение, смешанное с любопытством.

И Адам начал. Его голос был ровным, ясным, без единой ноты волнения. Он говорил о математических моделях оценки рыночных рисков, о вероятностных распределениях, о стресс-тестировании. Слова лились сами собой, выстроенные в идеальную, неопровержимую логическую цепь. Это был язык, на котором он думал годами. Чистый, стерильный, безопасный.

Но пока его рот произносил безупречные формулировки, его мозг, этот предатель, работал на два фронта. Каждая цифра на графике ассоциировалась с минутой, проведенной с ней. Каждое упоминание о «непредвиденных обстоятельствах» вызывало в памяти тот самый темный переулок. Он говорил о хеджировании финансовых потерь, а сам думал о том, можно ли хеджировать риск разбитого сердца.

– Таким образом, – его голос зазвучал чуть тише, но не потерял твердости, – классическая модель, основанная исключительно на количественных данных, не учитывает ключевой компонент – человеческий фактор. Иррациональность. Эмоции. Именно они зачастую становятся катализатором самых разрушительных финансовых кризисов, превращая расчетливый риск в фатальную авантюру.И вот он дошел до сути своей работы – раздела о психологических аспектах принятия рисков.

В аудитории повисла тишина. Он посмотрел на Клейна. Профессор не сводил с него глаз, его пальцы сложены домиком перед лицом.

– Продолжайте, мистер Уилсон, – мягко произнес Клейн. – Это крайне любопытно.

И в этот момент Адам понял, что говорит не просто для оценки. Он говорит о себе. О том, как он, идеальный механик, поддался иррациональному импульсу и свернул на Третью улицу. О том, как самая большая рискованная позиция в его жизни не имела никакого отношения к финансам.

– Блестяще, Уилсон. Нестандартный подход, подкрепленный безупречной аналитикой. Вы не просто описали риск, вы попытались вдохнуть в него душу. Редкое качество для будущего финансиста. Оценка «отлично». Жду вашу статью для журнала.Он закончил. Тишина стояла оглушительная. Затем Клейн медленно кивнул.

– Слышал? «Вдохнуть душу»! – прошептал тот. – Клейн от тебя в восторге. Твой отец будет пищать от удовольствия.Адам кивнул, чувствуя, как камень наконец скатывается с его плеч. Он вернулся на место под одобрительный тычок локтем Маркуса.

Отец. Да. Теперь следующее испытание. Защита была пройдена. Но главный экзамен – экзамен на право быть не просто успешным сыном, а самим собой – ждал его завтра.

Он вышел из аудитории одним из последних. Формальность была соблюдена. Курсовая сдана. Но в его голове прочно засела мысль, рожденная его же собственным докладом: самая большая угроза любым тщательно выстроенным планам – это непредсказуемый, иррациональный, прекрасный и пугающий человеческий фактор. И он только что позволил этому фактору войти в свою жизнь. Осталось узнать, к чему это приведет.

Сдав курсовую, они направились в столовую, как корабли, благополучно вернувшиеся в родную гавань после шторма. Воздух здесь был густым и влажным, наполненным паром от кухни, звоном посуды и гулким гулом сотен голосов. Запах горохового супа, подгоревшего масла и сладковатого компота создавал странный, но привычный и даже уютный коктейль.

– Победа требует калорий! – провозгласил Маркус, с воинственным видом принимаясь за свою порцию. – И гороховый суп – её верный спутник. Смотри, какой стратегический запас!

Адам молча ковырял вилкой в пюре. Куриная котлета казалась ему куском ваты, а компот – сладкой водичкой. Он механически отламывал куски хлеба – черного, потом белого, – скатывая их в плотные шарики, которые выстраивались в аккуратный ряд на краю тарелки.

– Что с тобой? – наконец оторвался от своей тарелки Маркус. – Защиту сдал на отлично, Клейн тобой пылинки сдувает, а ты сидишь, как на похоронах. Опять о ней думаешь?

– Нет, – Адам вздохнул и отодвинул тарелку. – Об отце. Завтра утром он уже будет здесь.

– А, понял. Генеральная репетиция перед смотром войск, – кивнул Маркус, заедая суп куском хлеба. – Так ты же всё для него и сделал! Идеальная курсовая, идеальная учёба, идеальные перспективы. Чего ему ещё надо?

– Именно что «идеально», – горько усмехнулся Адам. – Он почувствует подвох. Он всегда чувствует, когда что-то идёт не по плану. А последние недели… – он умолк, смотря на салатик из помидоров и капусты, где красные кусочки ярко выделялись на бледном фоне, как тревожные сигналы. – Я стал непредсказуемым. А для него это самый страшный грех.

– Слушай, если он такой всевидящий, то он должен понять главное: ты стал живым. А не роботом, который только и умеет, что конспекты писать. Это же плюс!Маркус фыркнул, отпивая компот из гранёного стакана.