Я сохраню твой секрет

Глава 3

За два дня до смерти её матери

Что есть жизнь? Далеко не бесконечная череда событий. На самом деле, что есть пятьдесят или сто лет для наших пустых оболочек? Мы создатели хаоса, который живёт вокруг нас и обгладывает изнутри. Но люди привыкли винить во всём истинного Создателя, если тот действительно существует. Я пока придерживаюсь нейтралитета в этом вопросе. Нормально ли думать о жизни и её несправедливости в двадцать лет? Я ещё слишком мал, чтобы рассуждать обо всех её проявлениях, я не могу различить, где та важная разметка между белым и чёрным. Придурки, которые в этом возрасте думают, что прошли уже половину жизни и на их подошвах налипли все чёртовы ответы, то они глубоко заблуждаются.

Мой обзор, насколько я себя помню, всегда был скуп на цвета, и я говорю не о дальтонизме. Краски моих эмоций и чувств сгущались в серые оттенки, холодные и тревожные. В пятнадцать на полотно моей жизни опрокинули банку, нет, сразу бочку, чёрной краски. Можно подумать, что это случилось в тот день на обрыве? Вовсе нет, мой мир начал тонуть во тьме лишь спустя несколько месяцев. Я сам захлёбывался мерзкой булькающей жижей, мне тогда казалось, что даже кровь в венах превратилась в жидкий уголь.

Я не смирился с мраком внутри себя, просто научился с ним жить, перестал бороться. Первое время я кричал, разрушал всё вокруг себя, бил кулаками в стену, но физическая боль – полная ерунда по сравнению с той, что испытываю я по сей день.

– Ты слышал, что Пылкова доживает последние дни? Ужасно, наверное, умирать, зная, что ты никому не нужна. За шесть лет к ней никто не приехал, ни дочь, ни муж. Хотя какой он муж, столько лет жить с ним, зная, что он много лет существовал на две семьи. Это… ну, не знаю, я вряд ли так смогла бы, моя мать сразу же выставила отца, когда обнаружила интрижку. А тут мужик в открытую гулял от одной женщины к другой, жаль его, конечно, что дочь одну потерял, зато с другой…

– Заткнуться можешь? – резко поинтересовался я.

Болтовня Ники действовала на нервы. Я прихватил её с собой из кафе, чтобы расслабиться, а не закипать изнутри. Красивая восемнадцатилетняя девчонка, но она продолжает вести себя как ребёнок, либо это её жизненное кредо, либо психический инфантилизм.

Ника фыркнула и, положив тёплую ладонь на мою грудь, приподнялась, всматриваясь в моё лицо.

– Несколько часов назад ты был милым. – огорчается она. – А теперь снова огрызаешься. Ты всегда так поступаешь со мной.

Ника водит подушечками пальцев по моей груди и животу, я напрягаюсь, но не от возбуждения. Меня раздражают повторяющиеся движения, тело зудит в местах, где она проводит в очередной раз. Я беру её за запястье, возможно, грубее, чем планировал.

– Да что я опять сделала не так, Дарий? – вскрикивает Ника, я ясно распознаю в её голосе нотки истерии. – Я стараюсь, всё делаю так, как ты хочешь! А ты… ты просто урод!

Я одним ловким движением схватил Нику за горло, поджал под себя, нависнув сверху. Она попыталась меня оттолкнуть, но я перехватил сначала одну её руку, а затем другую, на секунду лишь оторвавшись от шеи, завёл её руки над головой, удерживая за запястья одной рукой, второй я вновь сжал шею. Её ноги за моей спиной задёргались, ей очень хотелось лягнуть меня в спину коленкой. Женское нагое тело извивалось подо мной, а изо рта посыпались ругательства, тогда я приблизился, наклонился к её лицу, впился в её пухлые губы зубами, сжимал челюсть до тех пор, пока её истеричный визг не перешёл в скулёж подстреленного волка. Я отстранился, чувствуя на языке металлический привкус.

– Ты… ты… – Ника глотает ртом воздух, даже в темноте замечаю в её зелёных глазах отсвет страха и подступающие слёзы.

– Ещё раз назови меня уродом, и я откушу твои сочные губы. – я облизываюсь, на моём лице, вероятно, застывает образ полного психа.

Я освобождаю её тело от своего веса, заваливаюсь на спину и прикрываю глаза. Слышу, как Ника возится во мраке моей комнаты, подбирает и натягивает на себя вещи. Дверной хлопок означает, что она ушла. Какое-то время лежу с опущенными веками, раздумываю о её словах.

Пылкова доживает последние дни. 

Меня не радует и не огорчает ни одна смерть или новая жизнь в этом городе, как и в любом другом, но смерть конкретно этой женщины заставляет внутренности кипеть в адовом котле. Я и так долго ждал, конечно, не смерти несчастной, а предвкушал возвращения девчонки, которая хранит мой секрет.

Наш секрет. 

Глава 4

Через день после смерти её матери

Небо заволокли тучи, дожди в Северо-Гранске задержались почти на неделю, что выглядело весьма символично, словно сама природа провожала в последний путь её мать, либо же, напротив, показывала своё настроение её дочери, которая не соизволила приехать за последние шесть лет.

Ничего, Лера, я приготовил для нас танец на краю обрыва. У нас есть только два варианта: мы вместе сорвёмся в пропасть… и второй… в который я не верю. 

Я останавливаюсь на обочине, не заезжая на парковку кафе «Старик Мантович». На всякий случай накидываю на голову глубокий капюшон, глушу мотор пятидверной «Нивы», выключаю фары. Уголки моих губ вздрагивают, когда вижу в большом окне свою маленькую девочку. Они с отцом очень разные, она вся в свою мать, хрупкая, худенькая, невысокая, когда отец её похож больше на медведя, если бы тот встал на задние лапы: габаритный, широкий, ростом под два метра.

Каюсь, я не одержим, но последние пять лет, вынырнув из пучин своего тёмного сознания, я отслеживал её страницу в соцсети. Ничего особенного, точнее, ничего такого, из-за чего внутри меня могла вспыхнуть всепожирающая ярость. Обычные фотографии из какого-то парка, парочка фоток с подружками из школы, редкие посты на стене о требовании принять закон о защите животных, петиции на ту же тему, посты о брошенных животных и просьбы сделать пожертвования хвостатым. Я иногда перекидывал денег на указанные реквизиты.

Завтра состоится прощание с её матерью, я ждал почти шесть лет, чтобы увидеть Леру. Живую и настоящую. Не в соцсетях, не в воспоминаниях, не во снах – вживую. И вот она здесь, сидит с отцом за столом, её длинные густые волосы напоминают мне цвет кофейных зёрен, глаза более глубоких оттенков, за ними почти невозможно рассмотреть зрачков, её кожа светлая, но не белая, светло-золотистая, матовая.

Повторюсь, я не одержим, скажу банальность, но противоположную, если мотыльки летят к свету, то я, напротив, стремлюсь в её тьму. Иногда ночь может стать светлее дня, луна – ярче солнца. Наши демоны – прекраснее ангелов. Этот мир далёк от идеалов, иногда всё переворачивается, добро становится злом. Я никак не могу выловить ту грань, где принято считать зло плохим, а добро – хорошим. Люди в своём истинном проявлении не могут быть всецело прекрасны и добры, также как и уродливы и злы. В нас живёт и то и другое. Наша жизнь – это короткая борьба, действительно ничтожная, нам не дано даже века, чтобы как следует во всём разобраться. Порой может показаться, что наши муки будут длиться вечно, но так ли это? Вдруг всё закончится с последним болезненным вздохом.

Я не одержим, но болен. Моя душа болит физически. Виной тому не тот вечер на обрыве, тогда я лишь захворал, но не телом. И я бы излечился от той мерзкой хвори, но она решила иначе. Болезни жрут плоть, убивают клетки, отравляют организм, а мой недуг пожирает душу, частичку за частичкой, испивает меня до дна, топит, рушит, выворачивает и выжимает досуха.

В окне кафе вижу, что к ним подходит Ника, что-то тараторит, порой она просто не может заткнуться. Даже на расстоянии чувствую, что Лере неприятно, её раздражает присутствие Ники, но она держится. Её отцу приходится хуже, почти ощущаю его отсутствие, опустошение, прозрачный, почти мёртвый взгляд.

Я жадно смотрю в окно, когда отец Леры трапезничает, а она сама водит в тарелке ложкой, так и не попробовав ни один пельмень. Нельзя так, будь я за тем столом, она съела бы всё. Её отец растирает остатки пищи салфеткой по лицу, расплачивается наличными. Я завожу «Ниву» и трогаюсь вперёд.

До завтра, моя девочка. 

Глава 5

Отпевание матери проходит в просторном зале, его стены выкрашены в глубокий серый цвет – цвет скорби. В центре расположен небольшой стол, покрытый тёмной бархатной тканью, на нём стоит фотография мамы, молодой и прекрасной, она улыбается своей широкой и светлой улыбкой, карие глаза излучают жизнь. На постамент заносят гроб, обитый красным шёлком. Мои колени подкашиваются, в груди какое-то щемящее ощущение вызывает тревогу, скорбь, сожаление. Гроб ставят ногами к столику со свечами и фотографией. По обе его стороны стоят стулья с прямой спинкой. У изголовья находятся белые высокие вазы с различными цветами.

Народ стекается, с каждой секундой в помещении становится слишком душно, на меня смотрят по меньшей мере тридцать пар глаз. Кто-то с сочувствием, кто-то с презрением, а кто-то с пустым выражением. Появляется священник, не старый, не молодой, лет под сорок, с густой бородой, участливыми серыми глазами. На нём длинная белая ряса, орарь – длинная лента, перекинутая через плечо – украшен красной вышивкой, на его голове белая шапочка, напоминающая цилиндр, на груди висит большой наперсный крест. В руках у него кадило – курильница для ладана, она разносит по залу благовонный дым – фимиам.

К горлу подкатывает тошнота, я сегодня ничего не ела, рвотные спазмы получается отправить обратно в желудок. Приходит время обряда, большинство занимают места на стульях, которые стоят в три ряда. Я подхожу к отцу, он стоит в изножье гроба. Папа приобнял меня, одарил нежным, но до боли проникающим взглядом, глубоким и преисполненным печалью. Я могу задать себе только один вопрос: неужели он действительно любил женщину, которая сейчас лежит в гробу? Она похожа на восковую фигуру, очень тощую, бледную. На ней белое платье, больше похожее на сорочку, связанные руки, в которых она держит икону, на голове платок.

Я выдыхаю, пока священник проводит обряд, я не вслушиваюсь в слова. Я смотрю на мать, на тело, которое никогда больше не шелохнётся, глаза, которые больше не откроются. На её хрупкость и беспомощность. Что её ждёт дальше? Вечное забвение или светлые и зелёные поля? Где она сейчас? Замкнута там, в своём подсознании, к ней медленно подбирается тьма? Или её душа порхает уже где-то высоко? Она смеётся или плачет? Любит или ненавидит?

Моя душа полна потаённых и тёмных коридоров, в которые даже я боюсь заглянуть. Я далека от образа святой, мне нет дела до страдающих, но только пока я не вижу всю несправедливость этого мира. Я бы вообще, предпочла быть слепой и глухой. Такие люди имеют статус инвалидов, так их клеймили, но что может быть прекрасней слышать вечную тишину, видеть безграничную тьму? Я склонна присваивать инвалидность людям жизнеспособным во всех пониманиях, но не имеющих сердце и душу. Они способны совершать деяния, которые вредят другим, но даже не подозревают, что внутри них разверзается воронка ада.

Когда обряд подходит к завершению, люди выстраиваются в очередь, чтобы проститься с усопшей. Мы с отцом подходим первые, он наклоняется и оставляет след губ на лбу навечно упокоенной матери. Во мне нет столько сил, я хватаюсь за боковую грань гроба, по моим щекам не струятся слёзы, напротив, глаза кажутся настолько сухими, что я с трудом смаргиваю. К моему отцу подходят простившиеся, выражают соболезнования, кто-то и мне что-то говорит, но я не слышу, смотрю в прозрачные глаза, киваю, серые стены подступают ближе, белый потолок опускается всё ниже, мои лёгкие сжимаются, не позволяя сделать вдох. Я направляюсь на улицу.

Свежий и влажный воздух понемногу выветривает из носа запах ладана. Я всё ещё дрожу, но сердце замедляет удары. Я наблюдаю, как гроб моей матери выносят на улицу и загружают в чёрную тонированную газель с боковой золотистой надписью: «Ритуальные услуги». Теперь её тело придадут огню, а позже мы заберём урну с прахом. Я не знаю, что отец будет с ней делать: захоронит или развеет её частицы по ветру в каком-то значимом для них месте, как в кино, где герой исполняет последнюю волю ушедшего близкого.

Следующим этапом все должны ехать в кафе, к зданию уже подъезжают первые старенькие автобусы, обглоданные коррозией. Я жду отца, который стоит в окружение мужчин и женщин, они о чём-то говорят, отец утвердительно кивает, некоторые дотрагиваются до его плеч, выражая поддержку. Я обняла себя руками и поплелась к «Тойоте». У меня возникло ощущение, что на мои плечи запрыгнул кто-то тяжёлый – как бы я ни старалась расправиться, ничего не выходило.

Мне хочется покурить, знаю, что отцовская пачка сигарет лежит в бардачке. Достаю отраву для лёгких, подцепляю губами белый фильтр прямо из пачки, уже прокручиваю большим пальцем кресало на зажигалке, но так и замираю с поднесённой к лицу зажигалкой и сигаретой во рту.

За чугунным низким ограждением парковки, на четырёхполосной дороге, перекрыв одну полосу попутного движения, стоит сверкающий обсидианового цвета внедорожник «Нива». Мне не требуется ястребиное зрение, чтобы узнать водителя. Окно с пассажирской стороны опущено до предела, его пальцы крепко сжимают руль, из-под капюшона выбилось несколько тёмных прядей, спадающих на лоб. Мне казалось, что радужки его голубых глаз искрятся, словно в них бьются электрические разряды. Хоть и на его лицо ложится тень от глубокого капюшона, я вижу заострённые черты лица, выразительные скулы, резкий изгиб подбородка, хмурые брови, низко нависающие над глазами, окаймлёнными длинными, загнутыми ресницами. Я не знаю, как такое возможно, но я ощущаю каждый напряжённый мускул на его лице.

Дарий медленно качает головой. Я убираю зажигалку в задний карман джинсов, вынимаю не прикуренную сигарету – он внимательно следит за моими движениями. Я пытаюсь понять его немой посыл, снова подношу фильтр к губам, тянусь в карман за зажигалкой. Его веки плавно опускаются, он поджимает губы, а после вновь качает головой, заторможено, но с чувством. Смотрит мне в глаза, а мои кости дрожат под кожей. Я сжимаю сигарету в кулаке, чувствую, как рассыпается табак сквозь пальцы, ветер разносит его по территории парковки. Опускаю руку и раскрываю ладонь – под ноги падает опустошённая бумага и мягкий белый фильтр. Мне кажется, или Дарий действительно ухмыляется, неужели мой поступок он расценивает как покорение?

Стекло с пассажирской стороны ползёт вверх. «Нива» плавно трогается, перестраивается на соседнюю полосу и поворачивает на перекрёстке. Только теперь у меня получается выдохнуть, но на ноги точно кирпичи надеты, я не могу сойти с места. Его появление, наши взгляды, встреча после стольких лет – это как увидеть призрака в зеркале, в комнате, где не горит свет, но стоит тебе развернуться, он растворяется. Замогильный холод почти ласково касается моего позвоночника, он шелковыми лентами обвивается вокруг моего тела и проникает внутрь. Я дрожу, но не от холода.

Глава 6

Поминки проходили в большом зале городского кафе. Столы, расставленные буквой «П», накрыты мягко-золотистой скатертью, на каждом посередине стоит прозрачная ваза с белыми и бледно-голубыми гортензиями. Нам подают салаты, затем супы, после горячее. Куски пирогов нарезаны на квадратные кусочки и сложенные пирамидкой друг на друга, кутья, блины с мёдом, рулетики из ветчины, баклажанов – всё это съестное, бессмысленное. Для меня. Третий день мой желудок исторгает всю провизию. Бунт в теле или в голове?

Я встречаюсь глазами с парнем, он сидит в правом боковом ряду, светло-голубые глаза, квадратная форма лица, но мягкие черты, телосложение спортивное, широкие плечи, ткань чёрной рубашки плотно прилегает к рельефным предплечьям. Уголки его губ приподнимаются. Илья. Я перевожу взгляд на соседнее место. Парень с короткострижеными волосами, ёжиком, обычного телосложения – не худой и не спортсмен – круглым лицом, ореховыми глазами, тонкими губами. Влад.

Изредка уводя взгляд от нетронутой еды на тарелке, я встречала знакомые лица, не все узнавались с первой секунды, но случались как приливы, так и отливы, оголяя берега памяти. Я искала глазами одного человека, точнее, двух, но тот, о ком я не перестаю думать с момента встречи на парковке, здесь вряд ли появится – я просто так чувствую. Ни на отпевании, ни в кафе нет мамы Али.

Я хорошо помню высокую белокурую женщину с красной помадой на губах. От неё всегда пахло стойкой и тяжёлой женской парфюмерией, и табаком. Она часто сидела на крыльце дома и курила. На ней были шелковый чёрный халат и тапочки на босые ноги. Закинув ногу на ногу, она вдыхала в лёгкие дым, улыбалась и провожала взглядом отцовскую машину, в которой меня с Алей подвозили до школы. У неё часто были красные глаза, но Аля каждый раз говорила, что её мать плохо спит по ночам.

Немногим позже я вышла на улицу, завернула за угол. Всё подходило к завершению. Отец поминал мать, пил водку и запивал морсом, а это означало, что за руль придётся сесть мне. Прав у меня пока нет, я собираюсь поступать в сентябре, но опыт вождения есть. Мы с отцом часто выезжаем загород на автодром, я ездила и по трассе, и по сельской местности, иногда по городу, поздно вечером или рано утром. И правила дорожного движения знаю отлично.

– Привет, пропащая душа.

Я оборачиваюсь и вижу двух парней, старых друзей. Илья и Влад вышли следом за мной, улыбки на их лицах веяли теплом.

– Ты подросла. – замечает Илья.

Я отвечаю им такой же душевной улыбкой, парни по очереди кутают меня в объятьях, Илья в настоящих медвежьих, а Влад – в осторожных, словно я могу сломаться. Затем следуют слова соболезнования, они говорят: «Держись, не отчаивайся», «Мы с тобой», и самое изъезженное – «Всё будет хорошо».

Из кафе выходит пожилая пара и направляется к старенькому «Роверу». Седовласый мужчина открывает супруге дверь. Её костлявая рука, обтянутая почти прозрачной кожей, сжимается на плече мужа. Он улыбается в жидкую бороду, придерживает некогда красивую женщину за руку, пока она устраивается на пассажирское кресло. «Ровер» один из первых покидает парковку перед кафе.

– Сколько планируете пробыть в городе? – интересуется Илья.

Я задумчиво смотрю на парней. На Илье тёмно-зелёная ветровка, накинутая поверх чёрной рубашки, свободные брюки и туфли на шнуровке. На Владе чёрная рубашка, синеватого оттенка тёмные брюки, классические кроссовки под цвет рубашки, а дополняет образ чёрное твидовое пальто. Порывы северного ветра заставляют нас вжимать головы в плечи. В Северо-Гранске холодное лето не новость, солнечных дней здесь гораздо меньше, чем хмурых и дождливых.

– Не думаю, что пробудем здесь долго, – робко говорю я, – уедем сразу, как отец решит все дела. В любом случае в ближайшие полгода дом продать не получится. Вступим в наследство, а потом…

Я замолкаю, когда вижу, как парни, озадаченно переглядываются. Узкие ладони Влада исчезают в карманах пальто, его взгляд опускается под ноги. Илья выдыхает, тёплое дыхание превращается в облако пара, которое тут же рассеивает колючий ветер.

– Жаль, – говорит Илья, – послезавтра обещают потепление, солнце и все дела. Хотели выбраться на природу, пожарить мясо. Твой приезд в город обещает этой вылазке напомнить прежние детские времена. Мы каждые выходные поднимались в горы.

– Да, но с твоим отъездом мы стали выбираться всё реже. – Влад смотрит на меня и мягко улыбается.

Я прекрасно осознаю, что причина вовсе не в моём отъезде – всему послужил началом несчастный случай. Родители опасались за детей, тем более в тот вечер выяснилось, что подрастающее поколение употребляло алкоголь.

– Если мы не уедем, возможно, у меня получится присоединиться. – говорю я, надеясь совершенно на обратное.

Илья достаёт из кармана куртки телефон, подушечкой большого пальца набирает комбинацию – видимо, пароль – ещё пару выверенных движений и он протягивает смартфон мне. Старый друг просит оставить номер, я не уверена в правильности своего решения, но всё же мои озябшие пальцы застучали по сенсорному экрану.

На парковке становилось людно. Пока Влад с Ильёй разговаривают, а я делаю вид, что вникаю в тему, высматриваю из-за угла отца. Он выходит один из последних, рядом шествуют несколько мужчин и женщин. Они о чём-то говорят, пока отец плотнее запахивает куртку. Затем он осматривает пространство, глазами пытается отыскать меня. Я поднимаю руку, обозначая своё местоположение.

– Мне пора. – говорю я ребятам.

– Я позвоню. – обещает Илья.

В салоне автомобиля сохранялось удушающее молчание, изредка прерываемое тяжёлыми выдохами отца. Он богатырь по всем своим параметрам, но пить никогда не умел, возможно, всё дело в генетической предрасположенности. Отец вполне мог выпить две банки пива и, пошатываясь, отправиться спать, а утром его терзало похмелье. Что уж говорить о сорокоградусной водке. Завтра ему будет нелегко.

Я заехала на подъездную дорогу перед гаражом, под колёсами затрещал гравий. Какое-то время отец смотрел на дом сквозь ветровое стекло, по которому струились ручейки от капель дождя. Между нами не выстраивались никакие стены, просто сейчас ему нужно побыть одному, как и мне. Иногда мы прячемся в кокон, не позволяя в него проникнуть даже самым близким, словно конструктор разбираем одну часть себя, чтобы выстроить её заново.

– Паршивый денёк, – бормочет отец, – действительно гадкий. Все эти люди, что пришли на прощание… им всё равно. Столько осуждения в глазах, а на языках мёд. Ты в порядке?

– Да, просто… могу я взять машину и проехаться по городу? – интересуюсь я. – Хочу проветрить голову.

Отец бормочет что-то похожее на согласие и открывает дверь. Я некоторое время наблюдаю, как он поднимается по лестнице на веранду, придерживаясь за перила. Пару раз его грузное тело ведёт в сторону, но он держится на ногах. Я сдаю назад только после того, как он исчезает в темноте прихожей, а в окнах загорается свет.

Я проехала по нескольким главным дорогам города. Дождь не усиливался и не прекращался, сумерки стремительно опускались на Северо-Гранск, суета которого меня утомляла. Невзирая на промозглую погоду, люди наполняли улицы, автомобили в некоторых местах уплотняли движение. В какой-то момент мне захотелось остановиться и разрыдаться. Не знаю, от чего именно, просто что-то неведомое сжирало меня изнутри.

Всё началось, когда я свернула на двухполосную дорогу, ведущую через лес к заброшенной горнолыжной базе «Чайка». Именно по той, что мы раньше ездили на ночёвку в горы.

В зеркале заднего вида вспыхнули два отдалённых огня, словно глаза монстра. Мой пульс мгновенно участился. Я принялась себя успокаивать тем, что не мне одной приспичило воспользоваться дорогой, ведущей к обрыву Северному. К тому самому обрыву.

Стоило остановиться, съехать на обочину, пропустить автомобиль, но в крови уже плескался адреналин, моё сердце билось в груди, пальцы сомкнулись на руле. Я прибавила газу, переводя взгляд с освещаемой фарами дороги на зеркало заднего вида. Огни приближались, становясь ярче, через заднее стекло в салон забирался оранжевый свет, разгоняющий тени.

Газ.

Газ.

ГАЗ.

Моя правая ступня вдавила педаль в пол, по инерции спина вжалась в кресло. Взмокшие ладони заскользили по кожаному чехлу на руле. Желудок сжимается, когда мой взгляд задевает приборную панель – стрелка на спидометре перевалила за сто. По обе стороны однотипные деревья становились размытыми тёмными силуэтами. Гормон в мозговом веществе зашкаливал, изо рта вырвалось рваное дыхание, а преследователь неумолимо приближался – я словно чувствовала его дыхание на затылке, замогильное и зловещее, безысходность сворачивалась где-то внизу живота.

Осознание, словно тени, подступающие среди ночи, проникло в мою голову. За рулём этого самого монстра сидит никто иной как Дарий. Понимание того, что меня преследует не псих – с этим можно поспорить – а всё же знакомый человек, меня ничуть не успокоило. Напротив, странное волнение ударило с новой силой, подобно бушующему тёмному океану, который вгрызается в подножье острых скал. Адреналин шумел в венах, грудь сдавила тревога, моё тело покрылось вязким туманом страха.

Я стараюсь сосредоточиться на дороге, меня вовсе не привлекает перспектива улететь в кювет, но, возможно, такое желание имеется у него. Чёрт, в моей голове творится хаос! «Нива» подъезжает почти вплотную к «Тойоте». Я лихорадочно пытаюсь вспомнить дорогу, точно знаю, что впереди должен быть плавный поворот налево и съезд направо на грунтовку, которая поднимается в горы.

Снова меня наполняет чувство замкнутости и тесноты. Живые стены, подступающие к узкой дороге, давили с двух сторон, грозясь в любой момент поглотить меня, сомкнуться, словно пасть хищника на горле всё ещё дышащей жертвы. Напряжение ощущалось во всём теле, пальцы, сжимающие руль, похоже, онемели. Наверное, нужно остановиться, включить «аварийку», сбросить скорость и прижаться к обочине, выйти и разобраться с Дарием, но мой мозг посылал телу другие инструкции.