Я сохраню твой секрет

Вера Гришова

Я сохраню твой секрет

Пролог

Мы сидели на поваленных стволах, ели жареные сосиски и пили лимонад, но так думали только взрослые, которые устроились недалеко от нас в палатках, тем самым создавая видимость нашей свободы. Нам по 12—14 лет, какой здравомыслящий родитель оставит детей в горах одних?

– Бабка та померла вскоре, а в дом въехала молодая пара…

Илья рассказывал страшную историю, прочтённую накануне в интернете. На наших лицах танцевали тени пламени от костра, который время от времени свистел и потрескивал, из сердцевины очага взметались горящие искры и почти сразу догорали в воздухе.

– Какая банальщина! – поморщился Влад. – Я знаю историю о девочке, которую заживо похоронили собственные родители. Хотите послушать?

Илья поник, когда Влад моментально завладел вниманием остальных. Я повернула голову к Але, моей лучшей подруге и сестре. Она улыбнулась, задев меня плечом. Протянула руку с пластиковым стаканом.

– Будешь пиво? – спросила она.

– Нет, вдруг взрослые запах почувствуют.

– Если они и выйдут из палатки, то, только чтобы за неё сходить, в туалет.

– Кто пиво купил? – интересуюсь я.

– Дарий. У него друзья есть совершеннолетние. – с восторгом и обожанием пролепетала Аля.

– Понятно.

Я посмотрела за спины ребят, увидела силуэт Дария. Он облокотился спиной на ствол дерева, согнул коленки и положил на них прямые руки, смотря куда-то перед собой. Он самый старший из нашей компании, ему пятнадцать, порой мне кажется, что ему с нами скучно. Однако здесь он потому, что вроде как встречается с Алей. Она его младше всего на два года, а я на три.

У Дария тёмные, не слишком короткие волосы, которые всегда уложены небрежно, но привлекательно. Красивые голубые глаза. Он высокий и спортивный. Харизматичный и опасный. У него есть старший брат, тоже красивый, но ему уже двадцать. Дарий часто проводит время с ним и его компанией, может, поэтому он иногда говорит вещи, которые больше подходят взрослым, чем детям?

Однажды он сказал нам с Алей:

– Вам кажется, что этот мир прекрасен? Нет, он уродлив во всём. Люди – вот кто всё испортил. Рано или поздно всё разрушится, всё станет пеплом. 

Тогда Аля полюбопытствовала:

– Ты говоришь о конце света?

Дарий ответил, задержав на мне взгляд:

– Нет, я говорю о человечности, Аля, станет совсем темно, когда люди забудут о том, кто они есть. 

Тогда его взгляд меня пленил и совершенно новое чувство закралось в сердце, но больше он так на меня не смотрел, да и к лучшему. Я бы не предала Алю ни за что на свете.

Я задумалась и совсем не заметила, что Аля куда-то ушла. Тёмный силуэт Дария также исчез с места, где он сидел. Я не собиралась их искать или следить, я не взрослая, но понимаю, зачем парочки уединяются. Не думаю, что Аля могла с ним заниматься сексом, но целоваться в её возрасте приемлемо. Да и если бы было у них что-то такое, она бы мне рассказала.

Пошла уже десятая по счёту история, я даже не обращала внимания, сколько их всего было рассказано за вечер, а Аля так и не вернулась. Ребята смеялись громче обычного, шумели и прикалывались друг над другом. Я посмотрела на родительскую большую палатку, кемпинговые фонари горели, за тканью виднелись тени – они тоже выпивали и общались.

Я поднялась на ноги и сказала:

– Ребят, я пойду Алю поищу, кто-нибудь пойдёт со мной?

– Не порти людям вечер, Лера, все знают, зачем они уединились. – Илья загоготал.

Я перешагнула бревно и направилась в сторону обрыва, даже если Али и Дария там не окажется, я просто полюбуюсь видом на лес у подножия и маленький город.

– А я бы посмотрел. – долетел мне в спину голос Влада.

– Ну ты и придурок. – ответил ему кто-то.

Руками я прокладывала себе путь, убирая в стороны заросли кустарников. Услышала возмущённый и психованный голос Али. Замерла и пригляделась. Недалеко от уступа стоял Дарий, из стороны в сторону порывистым шагом ходила Аля. Я не любительница подслушивать чужие разговоры, но раз уж я здесь… напрягла слух, продолжая крошечными шагами приближаться.

– Ты бросаешь меня? – прикрикивает Аля. – Ради кого?

– Между нами ничего и не было. – спокойно, даже устало отвечает Дарий. – Давай ты подрастёшь немного, а там видно будет.

– Ради кого? – упрямо повторяет Аля.

– Аль, ты ребёнок ещё, посмотри на себя.

– Я не ребёнок!

– Ты даже ногой топнула, как дитё капризное. – заметил Дарий, распрямляя спину. – Я ухожу.

Аля так и осталась стоять на месте, смотря в спину Дария, хоть та уже слилась с темнотой. Я вышла из своего укрытия и подошла к ней.

– Мне жаль, – сочувственно произнесла я.

Аля оставила на мне злобный, разгорячённый взгляд, который, вероятно, клеймом отпечатается на душе. Она подошла ближе к обрыву, и моё сердце неприятно сжалось, а ладони мгновенно вспотели. От головокружительной высоты я всегда держалась подальше, довольствуясь видом перед собой, а не под ногами.

– Аль…

– Заткнись! – выпалила она.

Я отшатнулась, словно меня толкнули в грудь. Никогда подруга ещё со мной так не разговаривала. А происходящее дальше выбило из-под моих ног твёрдую почву.

– Ты сука, Лера! – Аля резко развернулась и направилась ко мне. – Ты лицемерная сука, которая всегда из себя строит такую невинную девочку, что аж тошнит! Смотрю на тебя и хочется блевануть, прямо с этого чёртового обрыва!

– Ты пьяна, – бормочу я, делая несколько шагов назад.

Но Аля наступает быстрее, её цепкие пальцы хватают меня за предплечья, ногти впиваются в кожу. Она плюёт мне в лицо, её губы расплываются в омерзительной улыбке, скользкой и надменной.

– Признавайся! – трясёт меня Аля. – Он из-за тебя меня бросил?

И здесь я впала в оторопь, смотрела в её безумные глаза и силилась понять, действительно ли это та самая Аля, моя подруга и сестра… или кто-то совсем чужой и далёкий.

– Отвечай! – верещит Аля.

– Мы же… сёстры… – едва молвлю я.

– Ну конечно! – огрызается она. – Посмотрела бы я на тебя, сестрёнка, если бы отец выбрал меня, а не тебя, если бы остался с моей матерью, а не с твоей, если бы выбрал мою семью, а не твою! – у Али изо рта полетели слюни, они брызгали мне на лицо и шею.

Я начинаю сопротивляться, когда она тащит меня к краю обрыва, моё сердце тарабанит в груди, словно вот-вот вырвется наружу, я попыталась закричать, но визг застрял в горле и с губ сорвался тихий писк. Страх во мне расползался с губительной скоростью, я жадно глотала воздух, стараясь отбиться от Али, но она старше и сильнее меня, я попыталась завалиться на землю, но она удержала моё тело в своих руках. Её гнев прибавлял ей сил, а алкоголь затуманил рассудок.

– Ты шлюха, Лера! Вот ты кто! У тебя даже грудь ещё не выросла, а ты у меня парня хочешь отбить?

– Я… не… пожалуйста, Аля… приди в себя…

– Закрой свой рот!

Мы уже почти на грани, ещё немного и она действительно меня сбросит в пропасть! Паника поглотила меня, я вырывалась, падала, пыталась позвать на помощь. Аля хватала меня за майку, руки и волосы. Я представила, как я полечу, что в моей голове промелькнёт перед смертью? Вся жизнь, как пишут в книгах, лица родных или я буду чувствовать бесконечный всепоглощающий страх перед вечным сном? Или последнее, что я запомню, будет обезумевшее и перекошенное лицо Али? Я закрываю глаза.

Следующее, что я чувствую, – это чьи-то руки и голос, все звуки доносятся до меня приглушённо, но постепенно обретают нужную частоту. Моё тело прижимается к чему-то такому же живому. Крепкие руки сжимают меня крепче, не позволяя свалиться, ведь я почти потеряла сознание.

– Успокойся! Что ты наделала?

Голос Дария. Значит, он меня держит, он рядом.

– Всё из-за неё? – с остервенением спрашивает Аля.

И я не узнаю её голос. Он больше не принадлежит моей подруги, скорее демону, забравшему её душу. В меня снова вцепляются её пальцы, тянут за волосы на затылке, за ткань майки.

– Хватит!

Дарий почти рычит над моей головой, я сильнее вжимаюсь в его твёрдую грудь, как в последнюю надежду на спасение. Почему никто не приходит? Где все взрослые? Где ребята? Я поворачиваю голову, моя щека трётся о ткань его футболки, периферийным зрением замечаю новый выпад Али, но в последний момент Дарий выставляет руку и отталкивает её и… она срывается в бездну.

Я скулю, словно подбитая собачонка, сильно зажмуриваюсь, вновь тычу носом в грудь Дария. Страх отступает, по крайней мере, страх перед собственной смертью. Но появляется другой, зловещий, вязкий и обволакивающий, тёплый, как кровь, сочащаяся из глубокой раны. Дрожь пробирает мои кости, в ушах звенит удаляющийся крик Али, но вскоре всё стихает.

У Дария учащённое дыхание, он не скулит, дышит носом, рвано и громко. Его сердце долбится внутри так сильно, и я понимаю, что ему тоже страшно, но он храбрится, перебирает дрожащими пальцами мои спутанные и всклокоченные волосы.

– Это будет наш маленький секрет. – шепчет он.

Глава 1

На дорожной табличке написано белым по голубому:

Северо-Гранск 1.3 ↗

Отец сворачивает с трассы, руководствуясь указанием стрелки на табличке. Через приоткрытое окно ветер треплет мои волосы, беспорядочно раскидывая пряди цвета холодного шоколада по салону автомобиля. Я закрыла глаза и наслаждалась потоком не свежего, но холодного воздуха. Новость о смерти матери я приняла… неоднозначно. В первые минуты осознания грудь придавила тоска, но вскоре всё сменилось пустотой. Не везде, но в уголке моей души, где притаилось место именно для неё. А теперь она мертва, и та ячейка внутри меня, ушла вместе с ней, словно никогда и не существовала.

Мы с папой единственная её родня. Когда ему позвонила наша бывшая соседка из Северо-Гранска, он предупредил на работе, что какое-то время будет отсутствовать, у него своё производство по изготовлению детской мебели, так что отпрашиваться или выбивать отпуск за свой счёт не приходилось. А я студентка-заочница, и сейчас первые числа июля. Не то чтобы у меня были грандиозные планы на лето, но всё же я рассчитывала проводить время иначе. Северо-Гранск в программу летних каникул точно не входил.

– Пап, – обращаюсь к родителю, – мы же там не долго будем? Пару дней?

Отец награждает меня тяжёлым взглядом через зеркало заднего вида. В уголках его серых глаз пролегли глубокие морщинки. Мне или кажется, либо весть о смерти бывшей жены состарила отца лет так на пять за один день. После звонка он ушёл в свою комнату и провёл там весь день, только под вечер дошёл до кухни, открыл холодильник, взял пару банок пива и вернулся в свою берлогу.

– Прости, – говорю я, – пробудем в городе столько, сколько необходимо.

Я вновь ловлю его взгляд в зеркале, но теперь он тёплый, говорящий «спасибо».

– Думаешь, дом продать нужно? – спрашивает отец. Он старается говорить ровным тоном, но я чувствую подавленность.

За последние шесть лет я научилась читать его от и до. Каждый взгляд, пролёгшую на лбу морщинку, изгиб губ, выражение лица… всё. Мой отец – мой лучший друг. Странно, обычно так происходит с мамами и дочерями, но у меня совсем не обычный случай, по крайней мере, так говорят мои знакомые. Если бы когда-то мама поехала с нами, не знаю, быть может, всё сложилось иначе.

– Можно сдать его в аренду. – предлагаю я.

– Нет, кто будет снимать дом в Северо-Гранске? – отец качает головой, на его лице появляется забавное выражение.

– Тот, кто любит Северо-Гранск? – предполагаю я с улыбкой. Отец подхватывает мою попытку его растормошить, на время забыть о завтрашнем дне, о прощании с мамой. Он снисходительно улыбается. – Тебе совсем необязательно принимать решение здесь и сейчас.

– Нам, – поправляет он, – это наш дом, Лера. Мы будем принимать решение вместе. Что скажешь?

– Есть хочу. – говорю я. – В животе словно парк Юрского Периода открыли, такой рёв доносится.

Папа смеётся, на его гладковыбритом лице разглаживаются морщинки, вот он становится тем человеком, которого я знаю, жизнерадостным и излучающим жизнь, светлую и настоящую. Когда-то он выбрал меня, отказавшись от всего: родного дома, любимой жены, привычного окружения, небольшого, но бизнеса, в общем, от своей жизни во благо моей. Разве теперь я могу его в чём-то упрекнуть или сказать, что он делает что-то неправильно? Я должна стараться, вернее, я обязана запереть все свои воспоминания и проглотить страхи, даже если они вознамерятся прокладывать себе путь по горлу, словно скалолазы, вбивающие в щели скальные крючья, а уж в моей душе таких пробоин достаточно, есть за что зацепиться.

– До города динозавры тебя не съедят? – серьёзно уточняет папа. – Помнишь, мы часто ходили в «Старик Мантович»? Там когда-то были изумительные манты. – барахтаясь в приятных воспоминаниях, говорит папа. – А какие там были вкусные пельмешки…

Папа говорил о пельмешках, мантах, супах, о гастрономии Северо-Гранска. Я молча слушала, иногда улыбалась и кивала, как бы говоря: я всё помню, мы помним. Так ли оно есть на самом деле? Я не помню вкус теста и мяса, но до сих пор слышу воспроизводимый мозгом, удаляющийся крик Али, которая рухнула с обрыва, точно камень на дно океана. Помню её безумные, горящие ненавистью глаза, кислый и мерзкий запах изо рта, который так и смердел продуктами распада. Как бы я ни старалась забыть о прошлом, оно напоминает о себе.

Вопрос: почему?

Я храню его секрет. Наш секрет. Маленькая тайна, которая стоила большой человеческой жизни. Опять же, раскрыв тогда я наше таинство, что изменилось бы? Аля не ожила бы как по волшебству, время не повернулось бы вспять, я бы не попросила мать отговорить меня от ночёвки в горах.

Есть и обратная сторона медали. Если допустить, что он так и не пришёл в тот день на уступ, тогда, вероятно, моё тело, разбитое о горные выступы, собирали по частям в лесу, птицы клевали мою плоть, содранную о камни, кусками повисшую на иголках сосен и елей. Как мне такая альтернатива?

По горлу поднимается рвотный спазм, мне становится дурно. Воспоминания съедают меня, словно голодные волки. Я заставляю себя сглотнуть подступающую отрыжку. Открываю окно полностью, откидываю голову на спинку кресла, держусь, чтобы не вывалить язык, как кокер-спаниель, которого укачивает в машине.

Наш маленький секрет. 

Я должна сохранить его.

Глава 2

На дорожной табличке написано чёрным по белому:

Северо-Гранск

Мы заехали в город.

У меня на голове зашевелились волосы, точно змеи. Моя кожа, словно комбинезон меленького размера, стягивает кости. Моя оболочка исторгает меня же саму, будто я инопланетное создание, вторгнувшееся в чужую обитель. Знаю, всё происходит в моей голове, мой мозг светится красным, как бы говоря: «СТОП, немедленно развернитесь»!

Я не могу. Всего несколько дней. Терпи.

Мы проезжаем ряды однотипных кирпичных пятиэтажек, из-за неба, затянутого серыми облаками, всё кажется бесцветным, асфальтированные дороги почернели после дождя. Мелкие капли от проезжающих мимо машин налипают на ветровое стекло. Отец включил «дворники».

Тук-тук.

Тук-тук.

Тук-тук.

– Включи радио, – прошу я.

– Почти приехали.

Отец заезжает на полупустую парковку перед одноэтажным зданием кафе, останавливается на разметке. Вытягивает голову и тело вперёд, сжимая пальцами руль, рассматривает фасад заведения через лобовое окно. В некоторых местах голубая краска отслоилась, обнажив старую штукатурку, над входом висит выцветшая вывеска с названием: «Старик Мантович». Либо её наклон вызван непогодой, либо временем.

Мы с отцом выходим из машины и направляемся к двухстворчатым дверям. Когда те открываются, звенит колокольчик – совсем как в детстве. По заведению разливается мягкий свет, после уличной прохлады здесь довольно уютно. Колонки под потолками разносят по залу негромкую мелодию. Всё те же квадратные столы и потёртые диваны, хотя обивку скорее сменили, если я верно помню, раньше она была бордовой, а сейчас ткань на диванчиках тёпло-оранжевая.

Мы заняли столик, который нам предложил официант. Всё меню уместилось на одном ламинированном листе. На одной стороне значились: закуски, салаты, супы, манты и пельмени, горячие блюда с гарниром, на обратной стороне – барная карта. Отец заказал манты со свининой и говядиной, сметанный соус, суп с фрикадельками и чесночный хлеб.

Когда подходит моя очередь делать заказ, слышу своё имя, мой указательный палец так и замирает на «пельмешках по-домашнему».

– Лера? Алексей Богданович?

Перед нашим столиком останавливается девушка с высоким и тугим хвостиком светлых волос, на ней белая футболка, синие джинсы, чёрный поясной фартук, из карманов передника выглядывает красный колпачок ручки и блокнот.

– Здравствуй, Ника.

Отец сразу узнаёт Нику, а мне требуется полминуты, чтобы заставить мозг прокопать путь в недра шестилетней давности и выкопать оттуда мелкую девчонку. Светловолосая Ника Лаврова, с большими зелёными глазами, светлой кожей, очаровательной мордашкой. Мы одногодки, учились в параллельных классах. Той ночью, в палатках в горах она была с нами. Но в тот вечер её так сильно тревожили и пугали страшилки мальчишек, что она сидела на самом краю поваленного дерева и нервно сгрызала ногти.

– Здравствуйте! – просияла она, обменялась с парнем официантом блокнотами, достала ручку с красным колпачком и уставилась на меня. – Я обслуживала соседний столик, заметила вас, пригляделась получше, сначала подумала, да нет, быть не может, но потом пригляделась ещё лучше…

Я смотрю на отца говорящим выражением: нам лучше уйти. Он еле заметно кивает, поджимает губы и устремляет взгляд на руки со скреплёнными в замок пальцами, которые покоятся на столе. Я уже открываю рот, чтобы сказать, что мы передумали делать заказ, но вдруг на её лице появляется тень растерянности, а спустя секунду сменяется вселенской скорбью.

– Боже, простите, – лепечет Ника, прикладывая к сердцу ладонь с блокнотом, – примите мои глубочайшие соболезнования.

Я медленно киваю, отец повторяет за мной. Неловкая пауза затягивается, когда мы все втроём замолкаем. Ника переводит взгляд с меня на отца, который выражает такое глубокое сожаление, словно моя мать умерла не от рака, а её пытали много лет, мучили и издевались, после чего сожгли заживо. Я вовсе не скупа на чувства, у меня не чёрное сердце, я скорблю, но по-своему. Для людей, когда трагедия не затрагивает их жизни, слова сочувствия не выражают ничего, кроме самого слова, слетевшего из уст. Им просто жаль, но не от души или сердца. Они скажут, что моя мать была хорошим человеком, весёлой, доброй и прочее, но у самих в душе ничего не шелохнётся. Я так думаю, потому что и мне приходилось кому-то соболезновать.

Не то чтобы мне не хотелось встречаться с прошлым, однако я смела понадеяться, что всё начнётся с отпевания и закончится прощанием, знакомые лица, сухие приветствия, пару сдержанных слов о том, как сложилась моя жизнь после уезда из Северо-Гранска. Есть ли у меня проблемы с психикой или глодают ли мои кости детские травмы? Интересный вопрос. Да, нет смысла врать. Особенно по вечерам тревожные чувства вгрызаются в меня, словно бушующий океан, лягающий подножья скал.

Наш мозг – очень интересная вещица, паутина извилин, только пауки плетущие сети есть мы сами. У каждого человека внутри сидит чувство вины за тот или иной поступок, за сказанное или недосказанное, за любое действие или бездействие. Это чувство отвратительно паршиво, когда уже ничего нельзя изменить, оно тянет нас ко дну, но каждый раз отпускает, не позволяя захлебнуться. Иначе было бы слишком просто.

– Извините, – повторяет Ника всё с тем же выражением глубочайшей скорби на лице, – мне правда жаль, как и всему городу. Мы скорбим вместе с вами.

– Спасибо, Ника. – хрипло отвечает отец, выдавливает слабую улыбку, самую фальшивую, какую я видела. – Завтра на прощании каждый сможет произнести последние слова, а пока мы устали после дороги, хотим перекусить. У нас ещё много дел.

– Да, конечно, простите, – в очередной раз повторяет Ника, будоража мои нервы.

Когда она всё-таки приняла заказ и удалилась, я посмотрела на отца. Его голубые глаза потускнели, лицо осунулось, он избегал смотреть на меня. Есть совершенно перехотелось. Я лениво болтала ложкой в тарелке с пельменями, когда бульон окончательно остыл, отец протёр уголки рта салфеткой, скомкал её и небрежно кинул в тарелку. Когда мы выходили из кафе, я чувствовала на себе взгляд Ники, но не ощущала прежнего сожаления, которое она пыталась вселить в наши с отцом души. Ей плевать на смерть матери и любого человека в этом городе, если он не будет для неё действительно что-то значить.

Колёса отцовского серебристого кроссовера «Тойота» сцепляются с щебёнкой на подъездной дороге перед гаражом дома. На первом и втором этажах окна, расположенные в ряд с прямыми линиями рам, выложенный красным кирпичом, дом возвышался надо мной, словно насмехаясь над моим возвращением. Резкий порыв ветра заставляет меня съёжиться, мои волосы взметнулись в воздух, беспорядочные пряди бились о лицо. Я достала из багажника спортивную сумку и перекинула ремень через плечо. На фоне хмурого, почти иссиня-чёрного полога, укрывшего небо, дом напоминает заброшенное здание из фильма ужасов или триллера.

– Скоро ливень начнётся.

Подтверждая слова отца на небе расползаются ветвистые молнии, грохочет гром, первые крупные капли дождя падают мне на плечи. Мы поднимаемся на маленькую веранду с навесом и ограждением. В тёплые дни я любила перевешиваться через перила и наблюдать за проезжающими мимо машинами и редкими прохожими, пока ждала маму или папу, которые отвезут в школу. Наш дом располагается в частном секторе, в районе Первого съезда, далее следует Второй и Третий съезд, вплоть до Восьмого. Дома стоят шеренгами, бок о бок друг к другу по вертикали. А линии из них выстраиваются колоннами по горизонтали. То есть, в каждой линии дома стоят по обе стороны от дороги, смотря главным входом на соседей. Напротив нашего дома живёт та самая соседка и близкая знакомая мамы, Лилия.

Пока отец шарит рукой в такой же спортивной сумке, как у меня, в поиске ключей, я замечаю, что на той стороне, за окном отодвигается шторка и являет лик человека. Какое-то время соседка наблюдает за нами, а потом на город обрушивается стена из дождя.

В детстве мне всегда нравился наш дом, светлый, достаточно просторный, уютный. В коридоре небольшой шкаф для обуви и крючки для верхней одежды, круглое настенное зеркало с ключницей и полочкой, на которой обычно стояли мамины духи, помада, в тёплое время года там лежали и солнцезащитные очки, хотя она их часто забывала. По обе стороны на стенах висят бра, коридор упирается прямо в боковую прямую лестницу, которая поднимается на второй этаж. Гостиная слева, в неё ведёт округлая арка, установленная в дверном проёме. Справа расположена дверь в большую кухню с обеденной зоной и выходом на боковой двор, – заднего двора у нас не было, поскольку сразу за глухим забором, подступающим почти вплотную к задней части дома, начинается лес. На втором этаже три комнаты: спальня родителей, детская – на то время – моя спальня, гостевая комната. Удобства находятся как на первом этаже, так и на втором. Гараж представлял собой отдельную постройку, занявшую значительную часть участка.

Самое паршивое – это запах воспоминаний, отпечаток того времени, которое затерялось в прошлом. Воспоминания – это своего рода останки, холодные, мёртвые, некоторые из них могут вонять, даже те, что в то время казались наполненными ароматами. В стенах дома сохранялся запах женщины, которая меня родила, но веет не её духами, а именно улыбкой и глубокими карими глазами, манерами, голосом… и здесь тоже есть момент раскрытия других ноток, таких как подступающая болезнь, боль и страдание, осознание чего-то важного, смирение и смерть.

– Я должен заняться некоторыми вопросами. – говорит отец, сверля взглядом носки своих ботинок, – нужно ещё заехать в кафе, мне нужно…

Отец выглядит измождённым, словно из него выпотрошили все силы и душу. Белки его глаз заметно покраснели, челюсть напрягается, и мне кажется, что вот-вот услышу скрип зубов.

– Давай ты всё сделаешь, а я пока приготовлю ужин, застелю кровати. – говорю я, положив руку на его широкое плечо и слегка сжав, выражая поддержку.

Отец накрыл мою руку своей большой ладонью, кивнул, шмыгнув носом. Вскоре я проследила через окно гостиной, как он бежит под дождём и садится в «Тойоту». Загораются фары, желтоватый свет выхватывает струи воды и нижнюю часть ворот гаража. Отец сдаёт назад, выезжая на линию. Я задёргиваю штору и, борясь с внутренним демоном, иду на кухню.