Сделай мне красиво!

– Поговорить бы с ней, отче.

– Не удастся сие. Тетка ее в монастырь отправила. Девка заневестилась, а куда ее, болезную? Никто замуж не возьмет: бесприданница, сирота. Да еще и косорукая, неудельная. Была бы сметливая да работящая, взяли бы и такую, в нашем приходе вдовцов хватает, и с детьми, и без детей. А так, кому она нужна, лишний рот кормить? Если возьмут, то не для добра. Забьют, заколотят девчонку-то. Тетка не молодеет. Девушка беззащитная, ну, как позарится кто? Поди, побоялась, что в подоле принесет, да и отправила сиротку в монастырь. Здоровые, разумные девки дуреют, как любовь в голову ударит, из дому бегут, с проходимцами свою жизнь губят. А эта доверчивая, наивная, растопчут, снасильничают, как защитить еще?

– Вон оно что, – брат Освальдо поклонился патеру, поблагодарил за беседу. Прошелся по соседям, поспрашивал на рынке. Все сходилось. Так брат Освальдо и доложил магистру Кристобалю.

С артефактом еще раз прошлись, ничего подозрительного не обнаружилось.

Гложущее чувство магистр Кристобаль постарался игнорировать. Ни к чему душу растравлять, мертва давно зеленоглазая Руми. А за одни глаза зеленые хватать безответную сироту Орден не станет. Не те времена.

В монастыре ей лучше будет. Но имя запомнил. Лотта Энгель.

Глава 3.

– Марьяна Дмитриевна! Опять! – менеджер Алена ворвалась с морозца, вся в снежинках, с горой папок.

Сколько раз ей говорила шапку надевать, менингит ведь не разбирает, какая у тебя укладка и завивка. Молодая Аленка, глупая еще.

Опять, значит, мой муженек бывший деньги выгреб. А почему снял – потому что работаем мы вместе. На нем закупки, монтажи и изготовление, на мне офисная работа. Он считает, что я ленивая задница, только в чатиках сижу, а клиенты сами приходят, на все согласные, счета сами выписываются, сметы сами считаются, и макеты сами рисуются. А как же? Программы же есть, они все и делают.

А я считаю, что он слишком много денег снимает и чеками не подтверждает расходы, значит, опять у него зазноба завелась. Очередная. Любит муженек шикануть, широкие жесты делать. Мне этого не надо было, я в фирму вкладывалась. А что на аренду еле-еле наскреблось в прошлом месяце, его не волнует. Он же в офисе не сидит! У него мастерская отдельная, по дружбе половину ангара ему приятель уступил за символическую плату. А сделай замечание ему, начнет орать, что мы зажрались, что он бедный, уже второй год на старом драндулете ездит. Я десять лет отъездила и ничего, мне же зазноб на речку не возить, в лесу оргии не устраивать. Только его на буксире таскать до автосервиса радости маловато.

Нам надо проходное место, хорошее, чтоб остановка и парковка, людоход приличный, вот и ужимаемся, лишь бы аренду конскую уплатить. Раньше это заводоуправление было. Хорошее место, с видом на площадь. А сейчас кто тут только не сидит! И переводчики, и адвокаты, и ателье, и пластиковые окна, и сувениры, и два турагентства. А вместо цехов – супермаркет, торговый центр и мебельный центр.

– Аленка, что же делать-то? Все подчистую выгреб?

– Семьдесят тысяч.

Осталась я без зарплаты, значит, в этом месяце. Мы уже и деньги в сейф перестали прятать. К чему их прятать, если он сразу шасть к запасам, только мы те деньги и видели. Пачку бумаги в офис купить не на что! Стали в конвертик складывать да под двойным днищем ящика держать.

– Вот еще, Марьяна Дмитриевна. Вы сказали, ничего не скрывать от вас, – сунула Аленка мне телефон под нос.

– Вот же паскуда! – только и сказать смогла.

Вот он, значит, почему в пятницу монтаж отменил, тварь лживая! Женился, скотина!

Нет, то, что он на сайте знакомств сидел, он сам сказал, какие у меня возражения могли быть? В разводе мы. Я тоже там сидела. Обидно было до жути, что он на волю попросился. Ничем ведь я его не ограничивала, во всем поддерживала, от и до обслуживала. Ларчик был простой и дубовый: он решил участок купить и стройку начать, вот и решил развестись, чтоб общее имущество не делить. Его дом будет. Не наш. Расставаться тогда он не планировал, просто урегулировал имущественный вопрос. В фирме ему я нужна была, а в новом доме – нет.

После развода я мужа держала, как кот мыша, некогда ему было по сторонам глазеть. Лет восемь держала. Спали вместе по-прежнему, и отдыхать ездили. Только жили врозь. А потом как-то подумала: зачем мне это надо? С какой радости? В постели с ним скучно, денег больше нет, потому что он вваливает средства в свой дом, хуже любого пылесоса.

Фирма сразу хиреть начала, потому что муженек на стройке за городом больше торчит, чем в мастерской. Сам все делает, во все вникает, от канализации до вентиляции. И деньги туда вбухивает, не в наше производство. От заказов стал отказываться, это он не будет, это он не хочет. Заказчикам такое разве понравится?

Перестала игривость проявлять, сексуальный интерес показывать, в койку тащить. Ему-то хорошо было, а мне пакостно. Почему я его уговаривать должна каждый раз? Да еще убеждать в половой мощи и мужской неотразимости? Когда его на второй раз не раскрутишь, а что до ласк, так кроме миссионерской позиции, все остальное ему неинтересно?

Зато рукастый, мастер настоящий, что хочешь сделать мог, хоть по дому, хоть по работе. Когда хотел. Такие сложное мы делали, что никто повторить не мог. Потому и клиенты шли косяком. Раньше. Сейчас ручей заказов иссякал медленно, но неуклонно. Кто вернется в фирму, где завпроизводством в лицо заказчику говорит, что браться за работу не желает?

Как отказалась я с ним кувыркаться, пошел бывший по рукам. Полгорода перепробовал, все поперек искал. Баб-то одиноких навалом. Нашел, видимо. Потому что благодарит сайт и свадебные фотки выложил. А тетка рядом с ним и старше меня, и толще, и страшнее. Объективно страшнее! Не со зла говорю, а со знанием дела, уж сколько моделей фотографировала, в женской красоте разбираюсь. И сыночек его мерзкий от первого брака, пасынок мой бывший, рядом улыбается, гаденыш подлый. Вот как оно так вышло?

Свой завелся, как только познакомились, да решил муженек, что ему это не надо, а я сдуру послушалась. Как первая жена умерла от пьянки, так сыночек к нам переехал. И без того все летние каникулы с нами болтался, на море его возили, ребенку же надо! Непонятно, отчего только мальчик устал. Учиться ему лень, пропустил он столько, что не догнать, но слова ему не скажи, муженек его сторону держал во всем и всегда, а я виноватая оставалась. Не смогла любящей матерью стать, все чего-то требовала с мальчика.

Куда сыночка пристроить, если его со школы попросили? В техникум. У нас нашлись клиенты хорошие, приняли участие в мальчике. Два варианта, автомеханик и эколог. Я посоветовала на автомеханика идти, само собой. Пацанам такое интересно, без куска хлеба не останется. Нет, он на эколога поперся! Там же одна химия да физика, лабораторные работы, точность, аккуратность требуется. И одни девочки в группе. Само собой, не потянул, откуда бы дровишкам взяться, если напрягаться он вовсе не привык? Девчонки над ним смеются, над дубиной, он злится, пропускать стал, отчислили дурака, кто виноват? Я. Не помогла, не посоветовала, не объяснила ему ту химию, а как ему объяснять, если он не понимает?

Мальчик решил связать свою жизнь с музыкой. Ага. Без музыкальной школы, без сольфеджио, три аккорда на гитаре, сразу видно: музыкант растет великий! Звезда эстрады! Только никто не задумывался, что те звезды эстрады не только музучилище заканчивали, но и консерваторию. Мы от сохи на сцену полезем! Но гитару ему купим самую лучшую и дорогую! О какой и я не мечтала, впрочем, муж и не слышал никогда, как я играю.

Права мальчику нужны? Само собой, чтоб в армии у него шанс был получше пристроиться. Оплатили обучение в автошколе. А он походил и бросил. Скучно ему. Внутренний экзамен сдал, а гаишникам сдавать отказался. Не его это, не нравится ему, плевать, что деньги уплачены, не им же заработано!

И носить он будет белое. Ему так нравится! Белые джинсы, белые свитера, белые водолазки, белые носки. Носить, а не стирать!

Плюнула я тогда, и к маме вернулась. Пусть сами живут, как хотят. А я не нанималась двух мужиков на себе тащить, да по ночам в подушку плакать. Они себе домработницу были вынуждены нанять через пару месяцев, потому что всю хату загадили до невозможности. А деньги откуда? С фирмы, само собой.

– Давай-ка, Алена, тебе работу поищем, – предложила я. Хорошая девочка, старательная, талантливая. – Закрываемся. Сил моих больше нет.

– Марьяна Дмитриевна!

– Все хуже и хуже, сама видишь. И дай мне валидола таблеточку.

Аленка кивнула, валидольчик место под языком занял. У меня аптечка в офисе была собрана с понятием, все нужное. Мало ли, клиенту от цены поплохеет? Даже презервативы лежали, и исчезали регулярно, кстати говоря. Испарялись, наверно.

Подбили мы заказы, всех обзвонили, монтажи отменили, авансы вернули. Пусть сам муженек разбирается или новая жена его приходит, пашет, как я за троих сотрудников пахала. За менеджера, бухгалтера и дизайнера. Уволила я Аленку месяцем позже, печати поставила. Чтоб был у нее запас по времени, пока работу ищет. Выдала ей выходное пособие, отпускные.

Ушла Аленка, ключи оставила. Не вернется больше. А ведь пять лет проработали бок о бок, я ее, как родную, уже воспринимала.

Собрала документы свои, мелочевку из тумбочки, туфли офисные. Начала с кольца снимать ключи от офиса, от коридорной двери, от входной. Ощутила, что рука левая не шевелится. И в груди будто кол раскаленный. Инфаркта мне только не хватало из-за этого идиота! Да и я не умнее. Пятнадцать лет отдала, детей не родила, служила мужику, как собака верная, покой его берегла, а надо было о себе думать, о своей судьбе. Сразу ведь ясно, если мужик женщину на аборт посылает, не будет у вас никакого будущего. Ребенок уже школу бы заканчивал. Это мужик в сорок пять молодец-удалец (насколько получится), а ты уже не родить, ни замуж выйти не сможешь. Редкие исключения только подтверждают правило, сколько нас таких, одиноких-неприкаянных, по стране? Девять из десяти.

Хотела встать, да ноги не удержали, повалилась на пол. Удивилась внезапной слабости, а тут и темнота накатила.

***

Начала шарить по полу, телефон искать. Мне бы в скорую позвонить, при инфаркте первый час дороже года. Какие-то колючки, травинки, сучки попадаются. Отродясь такого в офисе быть не могло, плитка там серенькая, гладкая.

Глаза открываться не хотели, но я себя заставила. Свет дневной, не лампы светодиодные, воздух свежий. Перед носом пучок травинок зеленых, стволик куста и по нему муравьи ползают. А врали-то, врали, что сияющий свет и тоннель. Где проводники, ангелы? Вроде не грешила особо, чтоб чертей дождаться?

Лежалось мне неплохо, только сучок какой-то в бок давил. Руку протянула и ахнула. Ручка тощенькая, пальцы тонкие, и кольца моего любимого с аметистом нет. Мама на окончание института подарила. Молодая рука, девичья, без признаков маникюра. Пошевелилась, мне на лицо косичка упала рыжая. Я красилась, но в благородный каштановый!

Дышалось мне легко, сердце не болело, стучало ровненько, что не могло не порадовать. Если отбросить всякие сомнения в своем здравом уме, то получаюсь я попаданка. Видно, душ стало отходить столько, что не успевают они в мировом потоке перерождаться, только глаза закрыл в одном мире, в другом уже открываешь. Только, вроде бы, я не должна ничего помнить?

Повертела головой, вторая косичка упала. Вокруг ветки и листья. Может, у меня ушки мохнатые, и я лиса-оборотень? С чего бы человеку под кустом лежать? Ушки оказались человеческие, холодные. Коленки тонкие, платье невнятно-коричневое, длинное, передник серый клетчатый, ботинки грубые, на шнуровке.

Над ухом лязгнуло, мужские грубые голоса изрыгали брань. Кто-то стонал и охал. Я прислушалась. Брань была скучная, без изюминки, но информативная. Кто-то (много непечатных слов) обрезал постромки и вскачь умчался (много непечатных слов), пешему конного не догнать, значит, стражу (много непечатных слов) приведет. Кнутом этот кто-то нехороший владел на уровне бога, троих снес одним ударом, нанеся страшные раны, глаз выбил четвертому, что и вызвало в стройных разбойничьих рядах разброд и шатания. Зато им досталась повозка и вторая лошадь. Но в повозке только мешки с сеном, чуток провизии, да сундук с платьями.

С платьями? Я навострила уши. Вряд ли тот, кто орудовал кнутом, носил платья. Стало быть, это мое имущество? Я куда-то ехала, с кем-то. И на нас напали. Я спряталась, а кто-то ускакал. Вопросов возникло больше, чем ответов. Но выползать и требовать свой сундук назад как-то не хотелось. Мужики, кряхтя, что-то делали. А, оттаскивали ствол с дороги.

С ними мне точно не по пути. Повозку развернули, раненые и ругающиеся разбойники полезли в повозку, подхлестнули лошадь и потрюхали вдаль.

Полежала еще немножко. Птички развели свои трели, значит, все спокойно.

Выползла из-под куста, отряхнулась машинально. Осмотрела себя. Девушка, тоненькая, как прутик, белокожая и рыжая. Носик на ощупь коротенький, губки пухлые, а вместо щечек впадинки. Недоедала, что ли, девушка? В черном теле держали? Судя по длинному платью из грубой ткани, занесло меня в средневековье. Я затосковала. Почему не в космос, к отважным звездным командорам? Пусть бы с хвостами и синей кожей? Что я тут делать буду, если в Средние века рыжая девка – по умолчанию ведьма? Да и не ролевик я, никогда меня эта эпоха не привлекала. Мракобесие, антисанитария, безграмотность и жуткие казни. Я лучше телевизор посмотрела бы. Анимал Планет, про морских обитателей.

Огляделась. Кругом лес густой. Тропинка в траве чуть намечена, изрыта сапогами, вот след повозки, вот кровь на дороге. Если бревно лежало тут, значит ехали мы направо. Собственно, это пока все сведения. Я же не следопыт. Лес люблю теоретически, как городской житель, причесанный, с дорожками, без комаров и клещей, но с кофейными киосками, сахарной ватой, пирожками и мороженым. И чтоб связь ловила. А тут, наверное, и звери хищные водятся? И захотят мной пообедать? Палку, что ли, какую выломать?

Я присмотрелась к ровному стволику молодого деревца. Жалко ломать. Ни топора, ни ножа, в кармане передника только булавка приколота да платок. Примем, как рабочую гипотезу, что девушку везли устраиваться на службу. Явно ведь не знатная барышня: платье добротное, но невзрачное, и практичный передник сословие выдает. Но и не крестьянка точно, ладошки узкие, гладкие, явно к тяжелой работе не приучена, ни вилами, ни лопатой ей орудовать не приходилось.

Белье меня в тупик поставило, как у кустика присела. Все мои рассуждения поломали панталончики. Тонкие панталончики с кружевами. Откуда? У бедной девушки и белье должно быть простое, без затей. Кстати, в те века трусов вовсе не носили, барская роскошь. Чулки вязаные шерстяные, вроде длинных гольф, над коленками завязаны тесемкой. Любовник подарил? А не везли ли меня куда подальше, пока живот на нос не полез? А как узнать?

Помахивая палкой, шла я потихоньку по лесной дорожке, покусывая травинку и поглядывая на небо да на деревья. Стемнеет скоро, надо приглядывать дерево пошире да поразвесистей.

С топотом навстречу вылетел взмыленный конь. Я взвизгнула и села прямо на дорожку. Да как же я не услышала то? Как отвлеклась?

С коня свалился огромный мужик с бородой.

– Лотта, детка! Живая! Не сгубили тебя ироды проклятые! – мужик меня рывком поставил на ноги и ощупал. – Спасла Секлетея-заступница!

Одет был мужик даже щеголевато, по средневековым меркам. Сапоги, плотные брюки, кафтан с чеканными пуговицами, поверх теплый овчинный жилет, сукном крытый. Широкий кожаный пояс, на поясе нож и сумка.

– Давай подсажу, племяшка. Придется охлюпкой ехать, без седла, лошадь-то упряжная, да нет у нас другого выхода. Вернулся косточки твои собрать, смотрю, ты идешь и в облаках витаешь, как всегда.

Глава 4

Сочла за лучшее промолчать. Мужик посадил меня, как на скамейку, на широкую лошадиную спину, сам взгромоздился, использовав пенек, и мы поехали.

– Испугалась, поди, Лотти?

– Так испугалась, что не помню ничего, – подтвердила я. – Куда ехали, зачем.

– Знамо дело, от испуга-то, – кивнул мужик и стал мне все рассказывать о моей жизни. Будто картинки за, мелькали у меня перед глазами и многое становилось ясным и понятным. В монастырь меня вез дядька Теренс на вечное поселение. Потому что у меня кровь порченая, от бабки-ведьмы доставшаяся. Он сильно не одобрял мои умения, но я им с теткой много пользы принесла, потому и решили они меня спасти от костра и от магистра.

В монастырь мне не хотелось. Но погибнуть в лесу хотелось еще меньше.

Поэтому я не рыпалась, внимательно слушала дядьку, на ус мотала его поучения. Через сутки показался монастырь. Мощная стена с бойницами, с зубчатым краем, с воротами, утопленными между двух башен. Я только и успевала головой вертеть. Интересно же!

Ворота нам даже не открыли, малую калиточку отворили. Кое-как дядька коня завел, и самому пригнуться пришлось. А я ничего, спокойно пошла. Мощеный чистый двор был пуст, ни стражи, ни привратника. Наверное, со стены нас увидели да калитку открыли не руками, а механикой. Я читала про такое. Изнутри окошки малые решетками забраны, да двери узкие на разном уровне, смешные, у какой две ступеньки, какая с площадкой вровень, а какая вниз утоплена. Лесенки узенькие, без перил, только ногу поставить, разбегаются в разные стороны, углы из стен выступают, то тупые, то острые, балкончики по типу французских: дверь в стене, и только решеточкой загорожена, чтоб не упасть.

Дядька показал, где обычно вставал, откуда тюки с товаром забирал.

Заскрипела одна из дверей, вышла тетка в сером облачении и белом платке. Дядька в поклоне согнулся, и меня по затылку шлепнул.

– Матушка Нисимина!

– Почтенный Теренс!

Пока дядька общался с монашкой, я все по сторонам глазела. Под крышами химеры каменные, водостоки в виде драконьих пастей, прутья решеток мордочками собачьими оканчиваются, есть на что поглядеть. Вдруг одна химера мне подмигнула и язык высунула из пасти. Я ей тоже язык показала, само собой. Машинально.

– Вот племянница моя, Лотта, – прогудел дядя, а я так и замерла с языком наружу, краснея. – С головой у нее не все в порядке, но девочка добрая, прилежная, примите Секлетеи ради, не дайте пропасть безвинной душе!

Дядька открыл сумку, достал и протянул кошелек. Не особо толстый. Кошелек тут же исчез в широких рукавах серой хламиды.

– Доложу настоятельнице, – кивнула монашка. – Ты, Теренс, ступай в странноприимный покой, переночуешь там. Повезло тебе. Завтра поедет до Самбуны знатная нира, что молилась у нас, чтоб дитя зачать, попрошу, чтоб тебя в обоз взяли.

– Премного благодарен, матушка! – обрадовался дядя. – В Самбуне у меня деловой партнер, я с тканями, как обычно, через десятинку и вернусь, только повозку новую куплю. В стражу сообщу, что завелись тут лихие людишки, пусть графу отпишут, да выловят их.

– То дело нужное, да пребудет благословение с тобой, почтенный Теренс. Девица Лотта, со мной иди, – приказала монашка.

Мы зашли внутрь, дверь тяжело захлопнулась за мной, отрезая от солнца, пения птиц и вольного воздуха. Монашка быстро пошла по коридору раздавая распоряжения другим монашкам в черных хламидах. Коня обиходить, послать работника с ведром воды и сеном, принести гостю еду и тюфяк с одеялом. Мы миновали несколько однообразных беленых коридоров с редкими узкими дверями, прошли еще один внутренний двор, окруженный галереей с колоннами. Откуда-то сбоку неслось протяжное хоровое пение.

– Ты петь умеешь? – спросила матушка Нисимина.

– Так – точно не смогу, – ответила уклончиво. Я-то в детстве в музыкалку ходила, в хоре пела, на гитаре играла, а вот Лотта вряд ли. Не проверяла, а дядька ничего не сказал.

– Умеешь ли ты шить, вышивать, белье метить?

– Что? Это как? – спросила осторожно, не сообразив, о чем спрашивают. Метить? Метки на белье, когда вышивают инициалы, при сдаче белья прачкам. У каждого дома стиральная машинка, зачем такое уметь? А раньше да, платки метили, белье, рубашки. Да не просто буквы, гербы вышивали целые! Делать нечего было людям!

– Читать-писать умеешь ли? – вздохнула монашка.

– Не знаю, – во-первых, не знаю, какой тут язык, а во-вторых, учили ли Лотту читать, еще вопрос. В школу она точно не ходила, таких воспоминаний не мелькало.

– Рисовать?

– Не пробовала, матушка, – я умею, и неплохо, а вот умела ли Лотта? Вряд ли ее тетка стала бы оплачивать такое непрактичное занятие, как рисование. Да и красок не было в продаже, каждый художник себе краски химичил по собственным рецептам, на яйце, на масле, добавляя растительные или минеральные красители.

Монашка постучала в дверь пошире прочих, с тонкой резьбой. Две ступеньки вверх, коридорчик направо и одинокий табурет в углу.

– Посиди тут, – монашка вошла в следующую комнату.

Я села и вытянула усталые ноги. В животе бурчало, но про еду они как-то забыли, даже умыться не предложили с дороги.

– Зайди! – раздалось минут через десять.

Комната вовсе не была аскетичной. Атласные занавеси, ковер на полу, резная мебель, деревянные панели. Кудрявые подсвечники и напольные часы с маятником. Часы меня обрадовали. Не совсем уж отсталые, значит, средневековье достаточно продвинутое, век четырнадцатый-пятнадцатый. Опять же, ткани явно не в ручную ткали, явно фабричная выделка. Первые мануфактуры в Италии тогда и возникли.

Зажженный камин меня обрадовал, я сразу протянула озябшие руки к огню и улыбнулась лежащей на дровах саламандре. Ящерка зевнула, свернулась клубочком и отвернулась от меня.

– Подойти сюда, дитя, – позвал ласковый голос.

Я подошла. Неловко поклонилась. Ну, не умею я кланяться! Не учили. Может, надо было реверанс исполнить?

– Какой коровник, о чем вы, Нисимина? – Укоризненно сказала матушка- настоятельница. – Какая из нее скотница? Ее ветром шатает.

Аббатиса восседала за столом в шуршащей лиловой рясе, у нее было очень молодое лицо, совсем без морщин, очень белое, с бледными золотистыми веснушками.

«А настоятельница у нас тоже рыжая», – весело подумала я.

На столе лежал кошелек моего дяди. Наверное, вклад за меня, сообразила я. Кого попало в монастыри не брали. Это ведь не богадельня, а коммерческое предприятие, большое хозяйство, оно доходным должно быть. Монахиня должна принести монастырю деньги, земли, имущество. Меньше принесет, больше будет трудиться. В коровнике, свинарнике, птичнике, на огороде. Работы всем хватит.

– Тогда птичник! – развела руками монашка. – В прачечной она не справится, сил не хватит, на кухне работниц хватает, она ведь совершенно ничего делать не умеет! Посмотрите на ее руки.

Матушки обменялись выразительными взглядами, которые я перевела так: что не смогу осилить – помогут, научат, а не захочу – заставят.

Настоятельница вздохнула и открыла книгу, лежащую на столе.

– Прочти, дитя, – тонкий белый палец с розовым ноготком указал на строчку.

– Научись исполнять божью волю всегда, может быть, мы и будем гонимы, но с сумой на плечах, со слезами в глазах, мы родными не будем любимы, – прочитала без запинки. Удивилась сама себе, но видимо, Лотте был знаком и язык, и шрифт, читала она без труда.

Матушки снова переглянулись.

– А это? – с искрой интереса в глазах матушка-аббатиса открыла другую книгу.

– Если ты заболел, занемог тяжело и не можешь с постели подняться…

Матушка Нисимина открыла рот от удивления. Аббатиса мелодично засмеялась серебряным колокольчиком.

– Лотта читает по-дешански и переводит с листа! Такое сокровище и в коровник? Какие языки ты еще знаешь, дитя?

– Не знаю, матушка, – прошептала я. Мне вовсе не показалось, что это был другой язык. Просто буквы дрогнули на миг и стали понятными.

– Возьми перо. Можешь написать свое имя? – матушка обмакнула перо- вставочку в чернильницу и подала мне, подвинув листок бумаги.

Ура, тут есть бумага! В Испании и Италии она появилась в двенадцатом веке, в Германии на пару веков позже. Живем! Пусть в Хогвартсе пишут на пергаменте гусиными перьями, а мы на бумаге, мы прогрессивные! Кстати, книга был не рукописная, а явно печатная. Я изобразила «Лотта» красивыми готическими буквами, чуточку неровно, но вполне прилично. Давно каллиграфией не занималась, а в юности очень любила и тренировалась, знала много шрифтов, поэтому могла писать любым почерком и любую подпись подделать. Вместо мамы в дневнике расписывалась. Не потому, что плохо училась, а потому, что мама мне доверяла и говорила, что учусь я для себя.

Настоятельница улыбнулась и посмотрела на матушку Нисимину.

– Найдется ей дело получше коровника. Будет книги переписывать, многие редкие издания стали совсем ветхими. Рука у нее твердая, сможет и перерисовывать древние манускрипты, чей язык утрачен. Возможно, сумеет быть моим секретарем-делопроизводителем. Сестра Агата пишет с большими ошибками, – вздохнула аббатиса.