Бремя несправедливости

Заночевать решили рядом с Куром. «Пыльную шляпу» Рошфор знал, это была приличная и оживленная гостиница, где до них никому не будет дела. Могли бы в этот день двинуться и дальше, но на завтра предстоял переход по Курвальдену, нужно было отдохнуть и подготовиться к непростому путешествию. Следующую остановку планировали сделать в Тифенкастеле, а если получится, то и в Швайнинге – все зависело от состояния дороги.

Утро было холодным, хотя в самом Куре снега еще не было и это, в общем-то, вселяло оптимизм. Только легкие, невесомые снежинки проносились иногда в веселом танце и тут же исчезали, едва коснувшись земли, а бледное солнце еще дарило свои холодные декабрьские лучи, оживляя грустную зимнюю картину, зажигая ослепительным блеском заснеженные вершины окрестных гор.

– Как ваша рана? – спросил Рошфор Каррару, когда они завтракали внизу в общей зале.

– Нормально. Да нет, замечательно просто! Ни один лекарь не посадил бы меня в седло быстрее. Надо отдать ей должное, эта знахарка знает свое дело, так что я готов карабкаться прямо по скалам!

– Боюсь, дальнейшая дорога выбьет из вас всю браваду… – с сомнением произнес Рошфор. – Что-то я переживаю… Нам бы нужно взять проводника.

– Возьмем, – беззаботно ответил Каррара. – В Бивио.

– Нет. Думаю, нужно взять проводника еще в Тифенкастеле. Кто его знает, что там дальше… Ладно, кажется, все уже позавтракали. Пора в путь.

Гостиничные конюхи заканчивали седлать лошадей. Некоторые уже были привязаны у входа и люди Рошфора занимались поклажей. Катарина тоже вышла, готовая продолжить путь, как вдруг из-за деревьев у поворота дороги раздались то ли крики, то ли смех. Через несколько секунд показалась стая бегущих мальчишек, и создававших этот галдеж, а вслед за ними появилась давешняя телега с клеткой в сопровождении солдат.

На этот раз клетка не была пуста, в ней был человек. Крики мальчишек теперь стали различимы, они кричали что-то вроде: «Ведьма! Костер! Колдунья!» Еще когда телега с клеткой находилась за несколько шагов, у Рошфора все замерло внутри, а когда она подъехала ближе, то все уже смогли увидеть запертую в клетке женщину: Урсула…

Глава 4 Осы в муравейнике

У самой границы с Вальтеллиной на высоком холме, словно вырастающем из гладкой как стол заболоченной равнины, Шато-Рено увидел каменные бастионы крепости. По всей видимости, это и был тот самый форт Фуэнтес, построенный десять лет назад по приказу тогдашнего миланского губернатора и названный в его честь.

Что местность вокруг крепости иногда, по-видимому, заливалась Аддой, то было, вероятно, непростым испытанием для ее гарнизона в мирное время. А вот в военное – было явным преимуществом. И в остальном расположение крепости было удачно. Во всех смыслах. В стратегическом она запирала выход из Валькьявенны и собственно Вальтеллины. Ну, а в тактическом… Лезть по крутым склонам холма, чтобы очутиться под стенами бастионов – то еще удовольствие. Штурмовать этот холм – значило положить кучу народу, тем более, что в крепости, по словам Рошфора, имелась сильная артиллерия и гарнизон в три тысячи человек. И грамотно осаждать этот холм тоже сложно. Как копать траншеи в этом болоте? Как укрывать артиллерию?

Филипп смотрел на форт Фуэнтес не из праздного интереса. Эта крепость была важнейшим элементом игры, которую вел Джакомо Робустелли. Или, все-таки, герцог Ферия? Со слов Рошфора он так и не сумел однозначно распределить роли каждого.

С одной стороны, ситуация выглядела типичным наймом. Губернатор Милана, герцог Ферия, нанял Джакомо Робустелли, как правитель города, какой-нибудь Флоренции, Феррары или Сиены, нанимал на службу кондотьера. Его кондотта, правда, была не совсем привычной. Герцог Ферия нанимал не обыкновенного головореза, командира наемных солдат, а по сути – главаря разбойников, хоть порой и приличного вида. Нет, Робустелли был нанят для куда более сложной задачи – организации политического заговора, закулисной игры, которая должна привести к достижению целей герцога Ферии. Точно такую же роль, какую исполнял Робустелли здесь, исполнял когда-то в Венеции Николя… Мысли о брате как всегда вызвали грусть. Полтора уже года его нет, но бесстрастно вспоминать о Николя он так и не научился…

Но если уж он вспомнил о брате, то к месту. Как и у Николя когда-то, у Робустелли были свои интересы в этом деле. Интересы серьезные настолько, что верить в его слепое следование желаниям своего нанимателя было трудно. И вот насколько цели этого «кондотьера» расходились с целями герцога Ферии, знать это хотелось бы очень. Но того не знал и Рошфор, находясь рядом с Робустелли, тем более об этом мог делать лишь предположения сам Филипп.

Так, думая о деле, Шато-Рено проехал испанскую заставу, потом миновал отряд солдат, говоривших между собой по-немецки, и вдруг осознал, что едет уже по той самой Вальтеллине, о которой столько слышал, думал и представлял ее в своих мыслях, которая занимала так много места в размышлениях отца Жозефа и епископа Люсонского.

На первый взгляд, ничего и не изменилось. Те же вроде бы люди, говорящие по-ломбардски, такие же возделанные поля, такие же дома с красными крышами в деревеньках и небольших городках. На далеких склонах гор по обеим сторонам широкой долины выглядывали из-за деревьев одинокие крестьянские домики, совершенно не отличимые от точно таких же домиков в горах вокруг озера Комо. Из различий были разве что уходящие по террасам круто вверх виноградники в северной части долины, за Аддой.

Чем этот пейзаж отличался от других, кроме своей особой, надо признать, красоты? Да ничем, в общем-то… И все же чувствовалось что-то новое во всем этом. Сначала Филиппу показалось – это просто из-за того, что стало заметно холоднее. И суше, что ли. Но приглядевшись получше, он догадался, что стало другим, что изменилось по сравнению с шумными и суетливыми селениями Ломбардии.

А вот то и изменилось. Исчезла крикливая, суматошная атмосфера, которая пропитывала всю Италию, какую только видел Шато-Рено. Где обычные жители, казалось, больше всего были обеспокоены лишь тем, что не успеют рассказать друг другу все то первостепенно важное и невероятно значимое, что случилось в их жизни и жизни окружающих за последние полчаса. И страх не справиться с этой задачей заставлял людей говорить быстрее, перебивать друг друга и яростно жестикулировать с горящими глазами. Так что, не понимая их речь, можно было предположить только одно: отчаянный разговор их – о жизни и смерти, и счет идет уже на секунды.

Жители долины просто говорили меньше. Нет, они не были молчунами, но общались без той дикой страсти и темперамента, что была присуща итальянцам. Наверное, сказывалась близость гор с их суровой жизнью, или это было влияние самих горцев, что владели этими местами уже больше ста лет. А может быть, свой вклад внесли местные протестанты, только речь вальтеллинцев была обстоятельной, степенной и всегда доброжелательной. По крайней мере, так показалось Филиппу.

И вообще он представлял Вальтеллину другой. Более суровой, дикой, враждебной, менее открытой. А все оказалось не так. Люди – приветливы и гостеприимны, природа – совсем не горная, вполне дружелюбная, привычная, а пейзажи радуют глаз и не отпускают. Никакого снега по колено и метелей, даже солнце еще показывало остатки своей силы. Снег можно было увидеть лишь на вершинах гор, а внизу еще продолжала безраздельно царить поздняя осень со своими поблекшими красками.

Шато-Рено никуда не торопился и заночевал в Морбеньо. Почти пустая по этому времени небольшая гостиница содержалась образцово, хотя хозяйке ее – вдове лет тридцати – явно непросто было это делать. Внимательная и заботливая, она потеряла мужа полгода назад, как рассказал Филиппу разговорчивый бергамец, бывший здесь частым постояльцем, и носила траур. Хорошо хоть двое ее детей помогали ей по хозяйству… Хозяйка понравилась Филиппу, он оставил ей щедрую плату, много большую, чем было нужно.

В Бербенно к Йеначу он сразу не поехал. Как и советовал ему Рошфор, Шато-Рено поселился в Сондрио. По местным меркам тот был вполне себе приличного размера городком и местом пребывания властей Вальтеллины. Здесь было уже совсем прохладно, кое-где лежал недотаявший снег, но хоть ветра не было.

Жак, пока Филипп осматривался в городе и грелся в гостинице, нашел неплохое жилье ближе к окраине, почти у самых западных ворот. Две комнаты с отдельным входом и собственным балконом, чистые и теплые, вполне их устраивали. И хозяин, Антонио Пьетробелли, – широколицый добродушный толстяк лет сорока пяти – тоже был вполне симпатичен.

Лишь обжившись и освоившись в городе, Шато-Рено отправился в Бербенно на встречу с Йеначем. Но еще до этого Жак разыскал Ла Бертье. Тот, как ему и было велено, обосновался под именем Бертуччо в Поладжии – деревне рядом с Бербенно, бывшей, можно сказать, его частью. В этой деревне находилась и церковь, в которой служил Йенач.

Отчет Ла Бертье был, как и положено, не слишком многословен, но обстоятелен:

– Йенач, когда я передал ему привет от господина Чезаре, был доволен, кажется. Хотя по лицу его и не скажешь. Он сообщил, что к нему скоро прибудет верный человек из Кура. Судя по всему, как-то связанный с властями города и занимающийся… специфическими такими вопросами… Словом, военный или чиновник.

– Откуда у него эти сведения?

– Их сообщил преподобный Блазиус Александр. Вернулся на днях оттуда. Из интересных событий… позавчера ранили жену Йенача.

– Ранили? Как?

– По темному времени она вышла из дома. Сразу вдруг раздался выстрел. Пуля едва задела ее руку, так что ничего страшного.

– Весело тут у вас… И кто стрелял, не выяснили?

– Как тут выяснишь…

– А кто еще живет в доме у Йенача?

– Арно – слуга. Тридцать шесть лет, протестант из Энгадина. Анна Верони – служанка. Местная католичка, около пятидесяти лет. Ну и, собственно, жена Йенача, Мария. Двадцати лет, местная…

– Они официально женаты или…

– Все, как полагается. Жена Йенача перешла в протестантизм, их обвенчал Блазиус Александр… Подробностей пока не знаю, но ее родственники были очень недовольны этим.

– Надо думать… Ну а как тут вообще обстановка? Я имею ввиду, что говорят, чем живут в округе?

– Нисколько не хочу вас обидеть, господин де Шато-Рено, но представьте, что король издал эдикт, и теперь в Париже гугенотам можно строить свои церкви. Сейчас, конечно, не времена Лиги, за ножи, может, и не возьмутся, но большой радости у парижан это точно не вызовет.

– Католики недовольны? Как сильно?

– Глухое возмущение, ворчание, не больше того. Им, может, и не сами протестанты мешают, а то, что в Трех лигах издают указ за указом в их пользу. Католики обижаются, считают, что ущемляют их права и традиции, вот и брюзжат потихоньку. Ну и монахи разные стараются… Ходят тут, народ смущают.

– Что вы сказали Йеначу обо мне?

– Ничего… – удивился Ла Бертье. – Сказал, что к нему скоро приедет друг господина Чезаре, так что он ждет вас…

***

Как найти дом Йенача в Бербенно Рошфор примерно объяснил. Впрочем, расторопный и вездесущий Жак уже прекрасно знал дорогу и привел хозяина прямо к нужной двери.

На стук долго никто не открывал, но все же через минуту, не раньше, послышался лязг запора, и Филипп увидел крепкого молодого мужчину с длинными черными волосами и усами на военный манер. В руке у него была обнаженная шпага, а за его спиной стоял слуга с мушкетом.

Йенач не задал незваному гостю никакого вопроса, не спросил, кто он и чего ему нужно, только смотрел внимательно на Шато-Рено. Потому Филипп представился сам:

– Я друг господина Чезаре…

– Проходите, – произнес Йенач. – Ваш парень пусть тоже заходит, нечего на улице стоять…

Суровое лицо преподобного ничуть не разгладилось и не просветлело. Впрочем, Рошфор предупреждал…

– Мне показалось, или вы готовитесь отражать нападение? – спросил Филипп, уже сидя за столом с бокалом вина.

– Нужно ко всему быть готовым, – хмуро ответил хозяин.

– Я знаю про вашу жену, господин Йенач. Так и не нашли, кто в нее стрелял?

– Не нашли. Да и не искали. А стреляли… может, и не в нее вовсе.

– Думаете, хотели убить вас? Вполне возможно…

– Было поздно. Темная фигура вышла из дома, они и пальнули, не думая.

– Логично. Очень даже… Как ваша супруга?

– Все хорошо. Просто царапина… Как мне вас называть, господин…

– Филипп де Шато-Рено. Я здесь под своим именем, совершенно ни от кого не скрываюсь.

– Вы привезли какие-то новости от господина Чезаре?

– Новостей особых нет. И я приехал не как курьер. Я приехал в качестве вашего помощника, если потребуется. Проконсультировать, помочь принять решение, раздобыть информацию… Я это умею. И раз уж мы сразу заговорили об этом, хочу прояснить свой статус. Не для вас, вам я уже все объяснил… Для других. Меня послал господин Робустелли, чтобы я познакомился с вами и сообщал ему информацию о том, что вы делаете и что замышляете. Для него я вернувшийся в католичество гугенот, которому нужно играть роль протестанта…

– Для чего?

– Чтобы завоевать ваше доверие, разумеется. Это сложно с первого раза, понимаю…

– Ну а кто вы на самом деле?

– Если вам это интересно, то я протестант, кальвинист. Я никогда не был католиком и служу вместе с господином Чезаре.

– Как все запутано…

– На самом деле все еще сложнее. У меня есть письма от господина Робустелли к его друзьям в Вальтеллине. Моей задачей будет войти в доверие и к ним, по возможности.

– Задачей, которую поставил вам… кто?

– Господин Чезаре. Он и только он. Это не просто мой старый сослуживец, но и друг. Так что, если доверяете ему, то доверяйте и мне.

– Теперь понимаю. И как мы… будем…

– Сотрудничать? Начнем, пожалуй, с планов…

– Ваших?

– Наших…

***

У Шато-Рено имелись письма Робустелли к двоим его друзьям в Вальтеллине: Джованни Гвиччарди и Аццо Беста. Как не пытался Филипп критически анализировать сей факт с разных сторон, но никакого другого вывода, кроме того, что Робустелли в общих чертах доверял ему, сделать не сумел. По замыслу Робустелли о деятельности Йенача и его возможных соратников Шато-Рено должен был информировать непосредственно Гвиччарди или Беста. Эти имена и важность их обоих в планировавшемся заговоре уже сами по себе были бы ценнейшей информацией для гипотетических врагов Робустелли – отдавать столь важные сведения в руки человека, в котором сомневаешься, нет никакого резона. С другой стороны, и не доверять Филиппу у Робустелли никаких причин не было, а письма эти были, вероятно, еще и поводом, чтобы друзья капитана познакомились с Шато-Рено и имели возможность понаблюдать, так сказать, за его поведением здесь. Что ж, Филипп будет вести себя хорошо…

Джованни Гвиччарди был первым, к кому отправился Шато-Рено. Он жил ближе – в Понте, которое находилось примерно на полпути из Сондрио в Тельо, где уже была вотчина Аццо Беста. Рошфор видел Гвиччарди лишь мельком и не мог рассказать по его поводу ничего определенного, только слухи и обрывочные сведения, полученные от других людей. Общий предварительный вывод был таков – Гвиччарди человек очень непростой и самый близкий, наверное, друг Робустелли.

Первое, что отметил Филипп, это серьезность мер безопасности, которые были приняты в доме Гвиччарди. Вооруженный человек – то ли привратник, то ли охранник – убедившись, что Филипп один, передал его другому слуге, тоже вооруженному, а сам продолжил охранять вход. Вполне себе достойно…

Сам хозяин дома оказался стройным высоким человеком лет примерно тех же, что и Робустелли. И был он красив, нечего сказать. Холеная бородка и закрученные модные усы не делали его лицо менее мужественным, во всем его облике виделась сила, и что еще хуже – ум. Его первоначальная холодная любезность не была высокомерной и продолжилась самой искренней улыбкой, когда он дочитал письмо до конца.

– Итак, господин де Шато-Рено, мой друг пишет о вас много всякого хорошего, в частности, что у вас изрядный опыт. Но не сообщает ничего о цели вашего приезда.

– Обычная предосторожность, господин Гвиччарди. Бумага – есть бумага, лишнего ей доверять не нужно.

– Разумеется, – доброжелательно кивнул головой хозяин.

– Господин капитан просил все рассказать вам на словах. Если кратко, то моя цель здесь – завоевать расположение одного местного протестантского пастора…

– Не Георга Йенача, часом?

– Да, его. Для этого я буду изображать протестанта. Ну и, естественно, все, что мне станет известно, я буду передавать вам.

– Интересно… Интересно, господин де Шато-Рено. Моему другу иногда приходят в голову великолепные мысли.

– Господин капитан, считает, что этот пастор опасный человек, и его желательно держать под контролем.

– Опасный – не то слово. Это же он организовал то судилище в Тузисе… Я уже предметно рассматривал как бы половчее его устранить.

Филипп не ответил сразу. Он изобразил легкое удивление и смущение, как будто напряженно думал над чем-то и не до чего не додумался. А потом спросил:

– Зачем?

– В смысле зачем? Чтобы он не мешал нам и не выкинул чего-нибудь…

– Вы разве уже готовы начинать? – с еще большим удивлением спросил Шато-Рено. – Господин капитан говорит, что ничего пока не готово: ни люди, ни договоренности…

– Полагаете, рано? Они встанут на дыбы?

– Конечно. Устранять лидеров нужно, когда вы готовы действовать. Когда готовы действовать ваши союзники, а до того с них лучше пылинки сдувать.

– В вас действительно виден опыт, господин де Шато-Рено. Где вы служили, если не секрет?

– Не секрет. Во Франции у маршала д’Анкра, потом в Венеции воевал.

– И я вижу… господин капитан посвятил вас в подробности своих планов? – осторожно спросил Гвиччарди. – Судя по письму, он вам доверяет…

– Господин капитан посвятил меня в то, что посчитал нужным, – как можно таинственнее произнес Филипп. – Все его планы знает только он сам.

– Разумеется, разумеется… Ну, а кроме Йенача, что мой друг поручил вам еще?

– Да, в общем-то, ничего важного больше… – снова едва заметно смутился Шато-Рено. – Так, наблюдать за обстановкой в округе… за настроениями… В общих чертах…

«Пусть решит, что я прислан сюда Робустелли еще и в качестве его глаз и ушей, – подумал Филипп. – Это совсем не означает недоверия к вам, господин Гвиччарди, но определенные мысли, надеюсь, в вашу голову закрадутся».

– Что ж, – постарался не показать своего разочарования Гвиччарди, – в обстановке вы сориентируетесь быстро. Ничего тут сложного… Представьте муравейник, рядом с которым осы построили свое гнездо. Муравьи трудятся, а осы воруют у них тлей. Когда возмущенные муравьи пытаются защищать свои права, то осы просто уносят их так далеко, что те не могут вернуться в свой муравейник. А еще те же осы подкидывают муравьям свои яйца, и муравьи оберегают и охраняют эти личинки, из которых потом вылупляются их враги! Вот вам и вся обстановка…

– Я никогда такого не слышал… – растеряно произнес Филипп. – Про ос и муравьев.

– В молодости я учился в Болонье… Был у нас там профессор Альдрованди. Он любил изучать всякое такое… Но смысл вы, конечно, поняли?

– Понял. Муравьям не нравится соседство с осиным гнездом.

– Вроде того… Кстати, господин де Шато-Рено, – Филипп почувствовал легкое смущение в словах Гвиччарди, – это письмо ко мне – единственное у вас? Или господин Робустелли снабдил вас письмом еще к кому-нибудь?

«Клюнул!» – довольно подумал Шато-Рено, а вслух как ни в чем не бывало сказал:

– Вы правы, господин Гвиччарди. Капитан дал мне письмо к Аццо Беста. Полагаю, с тем же примерно содержанием.

– Это хорошо… Аццо наш друг и верный союзник. Он мой родственник и в курсе всех наших планов…

– Но господин капитан просил сначала встретиться с вами.

– Быть может, вы желаете, чтобы я познакомил вас с Беста?

– Я благодарю вас, господин Гвиччарди… но мне неловко занимать ваше время…

Филипп сделал вид, что пытается придумать благовидный предлог, дабы исключить участие Гвиччарди в их встрече с Беста. Пусть задумается: может, у него с Беста есть тема для разговора, о которой нельзя знать никому, даже самому близкому другу господина Робустелли? Но он и на самом деле не горел желанием проводить первый разговор с Беста в присутствии Гвиччарди.

В целом Шато-Рено полагал, что ему удалось создать образ неглупого, но достаточно прямолинейного служаки, и что Гвиччарди не будет его сильно опасаться. А также он дал понять, что помимо присмотра за врагами в его задачи входит наблюдать и за друзьями. Никакой прямой лжи, просто несколько двусмысленная формулировка и интонация, и вот он уже здорово расширил свои полномочия и повысил свою значимость в глазах Гвиччарди. А заодно, хотелось надеяться, и зародил некоторую ревность по отношению к своему «другу, верному союзнику и родственнику».

О том, что встреча прошла успешно, говорило и прощание. Оно было куда как более теплым, чем начало беседы. Гвиччарди в который раз подтвердил, что это не его люди стреляли в жену Йенача и что он признает несвоевременность устранения пастора. Заверил, что Шато-Рено всегда будет желанным гостем и может рассчитывать на любую помощь.

О самом Гвиччарди Шато-Рено сделал первые, но вполне определенные выводы: человек он явно неглупый, любит немного поактерствовать и собой владеет хорошо. Противник безусловно серьезный, но никакого дьявольского ума и нечеловеческой хитрости, по крайней мере пока, Филипп в нем не разглядел. С таким вполне можно играть.

***

К Аццо Беста Шато-Рено поехал прямо от Гвиччарди. Тот, конечно, наверняка обсудит со своим «другом и союзником» посланца Робустелли, а Филиппу очень хотелось поговорить с Аццо Беста именно до того, как Гвиччарди передаст ему их с Шато-Рено разговор, чтобы у Беста не было уже сложившегося о Филиппе представления.

Рошфор с этим Аццо Беста встречался. И кое-что знал о нем от Каррары. Мнение Рошфора об этом человеке было не вполне определенным, поскольку личное их общение оказалось совсем коротким. Но все же его друг однозначно отметил некоторую харизму Беста и желание казаться прямым и искренним, с чем тот очень даже неплохо справлялся. При этом суровость его была, как говориться, написана на лице. Никакой жестокости Аццо Беста, про которую говорил Каррара, Рошфор у того не обнаружил, зато отметил, что резкие (возможно, нарочито резкие) суждения его не были лишены некоторой философской глубины и смысла. Что ж, сегодня Филиппу предстояло узнать этого человека получше…

Аццо Беста принял Филиппа в просторном зале с деревянным полом, расписанным фресками сводчатым потолком и зажженным камином. Быстро прочитал письмо, по-настоящему приветливо улыбнулся и неожиданно протянул руку Шато-Рено. Филипп даже растерялся немного от такого проявления радушия. Перед ним был гостеприимный и открытый хозяин, простой и грубоватый солдат, настоящий дворянин, от всего сердца обрадованный письму Робустелли и человеку, которого тот рекомендует. Такие искренние люди обычно нравятся всем. Никакой хитрости, никакой двусмысленности, Беста просто нечеловечески очаровывал и располагал к себе… Филиппа этот человек испугал по-настоящему.

Но что бы ни было у хозяина на душе, Аццо Беста играл свою роль блестяще. Ему хотелось верить. Верить его желанию оказать любую помощь, его воодушевлению от того, что дело наконец-то начинает двигаться и просто его радости от приятного знакомства.

– Вы как нельзя вовремя, господин де Шато-Рено, – счастливо заявил Беста. – У меня сегодня нечто вроде приема. Соберутся родственники, близкие люди.

– Уместно ли постороннему человеку вторгаться в семейный круг… – смущенно высказал сомнения Филипп.

– Ну, что вы! Мы же не о делах будем говорить. О делах можно говорить только с Карло, моим братом – он полностью в курсе наших планов. А я познакомлю вас с родней, вы расскажите нам французские новости, а то мы тут совсем одичали…

Познакомиться с Карло Беста Шато-Рено был не против. И вообще нужно было заводить знакомства в кругу влиятельных в Вальтеллине людей – это никогда не будет лишним. По поводу его миссии Филипп успел перекинуться с хозяином лишь парой слов. Как и Гвиччарди, Аццо Беста считал Георга Йенача помехой и не прочь был бы избавиться от него, но разумно опасался реакции властей. И как и Гвиччарди он всячески отрицал причастность к покушению на Йенача.

О большем поговорить не успели, потому что стали собираться гости. Первым приехал Карло Беста, родной брат Аццо. Вопреки мнению Каррары, пересказанному Филиппу Рошфором, в его облике Шато-Рено ничего пугающего и ужасного не обнаружил. Острые скулы, чуть тяжеловатая челюсть, а в остальном обычное лицо – ничего примечательного. Карло был младше брата лет на пять, и хоть не обладал столь же запоминающейся внешностью, зато одет был по последней моде. И супруга его – совсем еще молодая женщина лет двадцати – была в богатом красном с золотым платье. Манерой общаться Карло очень походил на брата, разве только шутки его были попроще.