Бремя несправедливости

Тут же откуда-то из внутренних покоев дома появилась женщина одних примерно лет с Шато-Рено. Женщина была довольно миловидной, с убранными в пучок русыми волосами, в платье, по сравнению с платьем жены Карло Беста, куда как более простом. Она вела за руку маленького мальчика лет не больше четырех, но одетого в праздничную одежду, такую же роскошную, как у брата хозяина.

Увидев вошедшую женщину, Карло Беста поклонился, а его супруга улыбнулась. Когда мальчик радостно бросился к хозяину дома, а тот весело поднял его и прижал к себе, Филипп подумал, что это жена Аццо Беста и его сын. Но все оказалось не так.

– Вот, Лукреция, – обратился к женщине Беста, поставив мальчика на пол, – позволь представить тебе господина де Шато-Рено, нашего друга, приехавшего из Милана.

Филипп сделал самый изящный поклон, на какой был способен, а Лукреция очень мило улыбнулась и слегка наклонила голову в знак приветствия.

– А это моя сестра Лукреция и мой племянник Паоло, – представил вошедших Филиппу хозяин. – Но я слышу, кажется, еще одного нашего гостя…

В эту минуту в зал вошел мужчина: высокий и крепкий, возрастом чуть за тридцать, с мужественным лицом, темными недлинными волосами и голубыми глазами. Филипп, оценивая вновь прибывшего, отметил про себя, что такие всегда нравятся женщинам. Но две женщины, находившиеся сейчас в комнате, имели, видимо, необычные вкусы, потому что встретили нового гостя, как показалось Шато-Рено, немного холодновато. Особенно жена Карло Беста. Прохладным показался Филиппу и поклон ее мужа, а вот хозяин дома, напротив, приветствовал гостя с большим радушием.

Этим новым гостем оказался Антонио Беста, двоюродный брат Аццо, Карло и Лукреции. Когда церемония знакомства его и Шато-Рено окончилась, этот очередной Беста несмотря на сдержанное приветствие своей кузины довольно развязано подошел к ней и без всякого разрешения поцеловал ей руку. Видно, он привык так обращаться с дамами и знал о своем непременном у них успехе. Повадки этого человека и сам он сразу же стали раздражать Филиппа.

А меж тем появились еще одни гости: мужчина под руку с женщиной. Хозяин дома представил их как Гульельмо Квадри и его жену Анну. Похоже, это были последние гости, которых ожидал Аццо Беста, потому что сразу после их и Шато-Рено представления он довольно произнес:

– Вот теперь можно и начинать! Прошу к столу.

В длинной и светлой столовой с неизменным сводчатым потолком с фресками гостей ожидал накрытый стол. Вполне естественно, что все гости прекрасно знали друг друга и между ними сразу завязался оживленный разговор. Один Филипп, сидевший между хозяином и женой Карло Беста, предпочитал больше слушать, чем говорить.

Слушать оказалось полезно. Из разговоров Шато-Рено почерпнул много интересного и ближе узнал окружавших его людей. Так, например, выяснилось, что Лукреция была вдовой, а Гульельмо Квадри являлся братом умершего несколько лет назад мужа Лукреции. И что жена его, Анна, приходилась родной сестрой жене Карло Беста. Вскоре стало понятно, что холодные, натянутые отношения между Карло Беста и Антонио вовсе не привиделись Филиппу, а на самом деле имели место. Причины этого он пока не понял, но зато сделал вывод, что радушие Аццо Беста к своему двоюродному брату, скорее всего, происходит не из-за искреннего расположения, а из-за того, что Аццо должен был Антонио крупную сумму денег.

Постепенно Шато-Рено погрузился в мир этой семьи с ее, на первый взгляд, нехитрыми тайнами, сложными отношениями, веселыми семейными историями, старыми обидами и совершенно понятными заботами. И она показалась бы Филиппу самой обычной семьей, если бы он не вспоминал иногда, зачем явился сюда.

Видя, что Филипп больше молчит, хозяин, отсмеявшись на какую-то плоскую шутку брата, обратился к нему:

– А что же вы, господин де Шато-Рено, не расскажете нам какую-нибудь занимательную французскую историю? Вы же обещали!

– Я так долго не был на родине, – улыбнулся Филипп, – что могу рассказать только занимательные итальянские истории. Впрочем… если вам будет интересно… и если будет интересно дамам, я могу рассказать некоторые подробности убийства Кончино Кончини.

– Ого! Это крайне интересно! – прогремел Аццо Беста. – Думаю, дамам это тоже понравится!

– Вы расскажете нам очередные парижские слухи? – снисходительно усмехнулся Антонио, так что Шато-Рено захотелось прямо сейчас взять и проткнуть этого человека шпагой.

Но Филипп мило улыбнулся:

– Я некоторым образом принимал непосредственное участие во всем этом.

– Вот как? – воскликнул Аццо. – Что же вы медлите? Рассказывайте!

– Я в тот день находился в охране маршала… – начал Филипп, как будто погрузившись в воспоминания. – Мы советовали ему не ходить в Лувр…

– Почему?

– Кое-какие слухи от нашей агентуры дошли до нас…

– От кого дошли слухи? – не понял Квадри.

– Извините, – смутился Шато-Рено, – это наши профессиональные термины… Некоторые люди в Лувре… слуги, солдаты охраны, словом наши друзья, которые получали от нас плату за свои сведения… В общем, появилась информация, что в королевском дворце происходит какая-то суета, какое-то движение… Но маршал был непреклонен. Он был кем угодно, только не трусом, а потому отправился в Лувр.

– Вы шли вместе с ним? – спросил Аццо.

– Не только я. Мы заставили господина маршала взять с собой внушительную охрану. Нас было полсотни человек…

– Это серьезно!

– Более чем. Если бы мы все время были рядом с маршалом, то арестовать его было бы проблематично.

– Но его же не арестовали, насколько я знаю, – произнес с неприкрытым недоверием слушавший его рассказ Антонио Беста. – Его сразу убили!

– Господин Кончини вошел во двор Лувра лишь в сопровождении двух человек, – проигнорировал Шато-Рено неприятного родственника хозяина дома. – Его встретил капитан гвардейцев барон де Витри с парой десятков солдат.

– Почему так мало? Если маршал ходил с такой охраной?

– Они рассчитывали на неожиданность, на то, что Кончини не окажет сопротивления воле короля.

– А он оказал? – снова усмехнулся Антонио Беста.

– Он не собирался сдаваться. Командир его охраны, господин Кавалини, сделал нам знак, и мы стали проходить во двор Лувра и вставать за спиной маршала. Нас становилось все больше, и Витри растерялся. Всем уже казалось, что арест провалился и что Кончини спокойно покинет Лувр. Но вдруг один из солдат Витри поднял пистолет и выстрелил в маршала. Тут же раздалось еще десяток выстрелов. Все было кончено за пару секунд. Мы ушли и уже в тот же день начали разъезжаться кто куда, спасаясь от мести короля…

– Вот так да… – произнес Аццо. – А что же было дальше?

– Дальше?.. Тело Кончини вытащила из могилы и сожгла толпа… Его жену арестовали и казнили, сына посадили в крепость… А Витри стал маршалом.

– Что ж, – задумчиво произнес Антонио Беста, – если подойти к этому философически и применить диалектику, то можно утверждать, что все предельно логично: хочешь сам стать маршалом – убей другого маршала…

– А что вы делали потом? – вдруг спросила Лукреция и тут же опустила смущенный взгляд.

– Искал службы, сударыня. Во Францию возвратиться я не мог. Да и желания особого не было. Нанялся на службу к венецианцам, воевал под Градиской, служил в гарнизонах… Даже участвовал в морской битве под Рагузой. Правда, потом сидел в плену у испанцев… В общем, приключений хватало.

– И вам было все-равно, кому служить?

И в вопросе, и во взгляде Антонио Беста было столько презрения, что Филипп за несколько секунд успел предметно обдумать, как на его положении в этой прекрасной семье скажется тот факт, что он проткнет шпагой на дуэли этого мерзавца. Хозяин, во всяком случае, лишится своего кредитора, не должен вроде бы обидеться… Ведь бывает же так: с первого взгляда человек без причины почему-то становится тебе неприятен! Потом, правда, причина всегда находится…

– Я служу сам себе, прежде всего, – холодно, даже угрожающе произнес Филипп, глядя в глаза Антонио. – А в остальном… Мой принцип – служить честно, и это главное.

Антонио Беста тоже не отводил глаза. Вместе с презрением в них теперь была и насмешка. И ни у одного из скрестивших взгляды мужчин не могло остаться сомнений – это взгляды ненавидящих друг друга людей.

– Господа, – попыталась разрядить напряжение жена Гульельмо Квадри, – предлагаю немного прогуляться по саду! Сегодня такой прекрасный день!

Ссоры не получилось, к счастью. Шато-Рено быстро остыл и уже ругал себя за несдержанность. Что-то в последнее время он стал раздражительным, в его деле так не годиться… А день на самом деле был прекрасен. Солнце грело так, что казалось, будто сейчас сентябрь. И снега уже который день как не было, так что сад украшала зеленая травка.

Антонио Беста попрощался со всеми, опять бесцеремонно поцеловал руку Лукреции, бросил напоследок насмешливый взгляд на Шато-Рено и, сославшись на какие-то дела, уехал. Большого сожаления его отъезд не вызвал, кажется, ни у кого из присутствующих.

– Уехал… ростовщик, хуже еврея… – проворчал Карло Беста, стоя под руку с женой и провожая взглядом своего двоюродного брата. – Сквалыга…

Оставшиеся гости вновь начали разговоры, а Шато-Рено случайно оказался на тропинке рядом с Лукрецией, все еще смотрящей куда-то в сторону удалившегося Антонио.

– Почему ростовщик? – воспользовавшись случаем, спросил он у нее, но, видя недоумевающий взгляд женщины, уточнил: – Господин Беста назвал его ростовщиком.

– Да нет, он не ростовщик, – улыбнулась Лукреция и двинулась по тропинке вглубь сада. – Тут дела с дележом наследства… Брат… Аццо, должен приличную сумму денег Антонио за землю и два дома… Да Антонио и не напоминал о долге, он и так богат, много богаче брата. Просто ему понадобились деньги на строительство, вот он и спросил сегодня про долг.

– И что же он собрался строить? – не удержался от ехидной насмешки Филипп. – Дворец?

– Нет. Он хочет построить церковь протестантам в Тельо.

– Зачем это ему? – удивился Шато-Рено.

– О, это тоже длинная история.

– Расскажите, прошу вас. Мы же не торопимся… Или это секрет?

– Никакого секрета. Просто местные протестанты ходят в его церковь…

– Его церковь?

– Не его, конечно… Она стоит на его земле… Церковь Сант-Орсоло. Протестантам разрешили служить там, а это не нравится католикам и особенно сестрам-бенедиктинкам, они всегда считали эту церковь своей. А Антонио, он рьяный католик, как и его отец. Ни одной мессы не пропускает…

– Понятно… Чтобы эти еретики не оскверняли святость храма, он хочет… Зачем церковь? Построил бы им какой сарай, и дело с концом!

– Власти не допустят. Протестанты пожалуются…

– Тогда ясно… Извините, что я столько спрашиваю, госпожа Квадри, но…

– Прошу вас, называйте меня просто Лукрецией…

Смущение женщины выглядело настоящим. Филиппу даже показалось, что ее щеки порозовели. И действительно: вот так вот сразу – и Лукреция?

– Спасибо, Лукреция… – изобразил смущение и Шато-Рено. – Тогда и вы называйте меня Филиппом.

– Хорошо… Но только не при всех. Женщина не имеет такого права…

– А мужчина женщину называть по имени может? – непроизвольно улыбнулся Филипп. – Как-то это нечестно, не находите?

– Почему нечестно? – неподдельно удивилась Лукреция. – Мужчины и женщины разные, так задумал Господь.

– И Господь, по-вашему, разрешил мужчине называть женщину по имени, а женщине мужчину – только господином? Отчего это понадобилось Господу?

– Оттого что у мужчин и женщин разное предназначение в жизни. У них разные обязанности и разные права. Это не хорошо и не плохо, и не нужно искать в этом справедливость. У каждого свой долг… Мир устроен так, что женщина всегда кому-то принадлежит. Сначала отцу, потом мужу…

– Разве это хорошо?

– Что в том плохого?

– Но женщина – человек. Человек не может быть чьей-то собственностью, рабом.

– Рабство здесь не причем. Принадлежать – это не только подчиняться чьим-то желаниям. Принадлежать – значит еще и быть оберегаемой, защищаемой, любимой…

Филипп не нашел, что возразить на эти наивные рассуждения и совершенно уже без веселья и иронии спросил:

– И кому вы принадлежите сейчас?

– Брату. Это естественно… Во всяком случае, если не выйду снова замуж или пока не вырастет мой сын. Но… вы хотели о чем-то спросить?

Спросить… Он и сам уже забыл, о чем хотел спросить. Почему-то ее ветхозаветные воззрения, показные покорность и смирение обескуражили Шато-Рено. Показные ли? Хотела ли она казаться такой невинной и кроткой овечкой или на самом деле считала так, как говорила? И ведь, похоже, она не притворялась… Чему удивляться, если родилась и выросла в таком патриархальном месте… А ведь он, на самом деле, хотел что-то спросить… Хотел…

– Хотел. Мне показалось, что у вашего брата, господина Карло, с господином Антонио очень натянутые отношения.

– Вы правы, – Лукреция вновь смущенно улыбнулась, – они не любят друг друга.

– Можно ли узнать почему? Или это еще более длинная история?

– Так и есть, очень длинная и очень старая. Хотя и обычная. Это просто зависть. Зависть весьма посредственного человека к человеку, учившемуся в Болонье, Падуе и Риме. И зависть человека просто небедного к человеку по-настоящему богатому.

– Это Антонио Беста учился? – удивился Шато-Рено.

– Да, он человек образованный…

– Не бросается… Впрочем, возможно, и образованный, но плохо воспитанный. И высокомерный. А еще мне показалось, что он вел себя с вами несколько развязано.

– Развязано? – снова улыбнулась Лукреция своей мягкой, застенчивой улыбкой. – Антонио? Нет… вам показалось. И потом, вы просто его не знаете… За его развязностью совсем другое. В общем, здесь тоже своя история.

– Я так понимаю, история очень личная?

– Наверное. Как и все истории. Но про эту вам любой расскажет. Он ведь претендовал когда-то на мою руку. Но ни его отец, ни мой не были согласны на этот брак.

– Из-за… близкого родства?

– Нет. Отец Антонио, как теперь и он сам, был так уважаем в кругах католического духовенства… разрешение легко бы получили… Нет, просто у наших родителей были другие интересы. Материальные.

– Не сошлись в цене?

– Пусть будет так… И мой муж тоже ненавидел Антонио, они два раза дрались на дуэли… оба раза Антонио ранил моего мужа.

– Так он убил его?

– Нет, мой муж умер от болезни. Но до его смерти моя семья не общалась с Антонио.

– Их можно понять…

– Да… Но вообще-то ссоры всегда искал мой муж. И на дуэль вызывал он.

– А после? Когда ваш муж скончался?

– Нет… Антонио уже не претендовал на меня…

– Почему? Извините… я слишком любопытен…

– Все в порядке. Мне нечего скрывать. А Антонио… Еще до смерти моего мужа отец заставил его жениться… и он успел овдоветь. Он, кажется, любил свою жену…

– А сейчас? Мне показалось, он все еще неравнодушен к вам.

Лукреция грустно улыбнулась и опустила глаза:

– Как это выглядит, когда вдова выходит замуж за человека, который два раза протыкал шпагой ее мужа?

Они замолчали и остановились в дальнем углу сада. Молчание вроде бы было неловким, но никто из них не нарушал его. И тут Филипп увидел взгляд. Короткий, мимолетный, будто виноватый. Этого взгляда было достаточно Шато-Рено, чтобы понять: он понравился молодой вдове. Если не сказать больше. Вот ведь, сердце женщины, загадка… Впрочем, такая же загадка, как и сердце мужчины. И нет тут никакой загадки, а объяснить это совсем нетрудно. Одинокая жизнь в захолустье, вокруг одни и те же люди (и далеко не все симпатичные, прямо скажем), а тут молодой французский дворянин рассказывает о своих приключениях. Да к тому же не дурен собой… Положа руку на сердце, можно было смело влюбляться в такого.

И тут же в голову Шато-Рено пришла мысль. Неожиданная, хоть и несколько сомнительная, она поначалу показалась очень даже удачной и заманчивой, если рассуждать с профессиональной точки зрения. Спорная мысль эта заключалась в следующем: а почему бы, собственно, этому отважному и симпатичному французскому дворянину не оказать ответные знаки внимания молодой и совсем не дурной собой вдове?

Правда, радость от показавшейся поначалу интересной идеи исчезла так же быстро, как и пришла. Теперь эта мысль уже виделась скользкой и извивающейся, как змея. И такой же холодной. Так что даже прикасаться к ней не хотелось.

Но, совершив метание от воодушевления до неприязни, сознание Шато-Рено начало свою привычную рациональную работу. Не нужно впадать в крайности… Не Бог весть какая остроумная находка, с одной стороны, а с другой… Что, собственно, плохого случиться с сестрой этих Беста, если он за ней немножко поухаживает? Да ничего. Ей даже приятно будет такое внимание. А о плюсах от более тесного знакомства с этой семейкой и говорить не стоит, так что…

Главное было – договориться с самим собой, а уж с исполнением задуманного никаких проблем не было. Как еще больше расположить к себе Лукрецию Шато-Рено даже не придумывал, все рождалось спонтанно, будто он всю жизнь только и занимался тем, что втирался в доверие к молодым женщинам. Правду говорят: дурное дело – не хитрое…

– Так Антонио Беста тоже вдовец… – с едва заметным, точно дозируемым сочувствием произнес Филипп.

– Да. Уже почти два года как.

– Редко когда людей в браке объединяет еще и любовь – это дает столько счастья, но плата за это счастье бывает слишком высока.

– Плата?

– Расставание. Смерть…

– Вы правы… Но у нас с мужем не было любви… Он был непростым человеком. Хотя мне жаловаться не на что.

– Да вы ведь и вообще не жалуетесь, – улыбнулся Филипп. – Брак для мужчины и женщины – это совсем разные вещи, правильно?

– А разве нет? – тоже улыбнулась Лукреция. – Вам с вашей жизнью в походах и войнах, просто некогда было, наверное, узнать, что такое брак.

– Нет… я знаю, что такое брак… – Филипп изобразил легкую грусть, будто воспоминания навеяли ее на него.

– Вы женаты? – удивилась Лукреция.

– Нет, я вдовец, – опустил свой взгляд в сторону Филипп. – Почти дважды…

– Почти? Почему почти?

– Еще когда я жил во Франции, я встретил девушку… – словно с неохотой ответил Шато-Рено. – Я был совсем молод… Обычная история, мы полюбили друг друга, из-за нее я перешел в католичество…

– Вы поженились?

Взгляд Лукреции и ее голос говорили о том, что хитрость Шато-Рено вполне себе работает. Ее явно заинтересовали и взволновали слова Филиппа. Что ж, дальше будет еще волнительней.

– Нет, мы не успели пожениться. Ее убили…

– Убили? Почему?

– Обычные грабители… Ее убили на моих глазах, я не смог защитить ее.

– Господи! Это ужасно!

Лукреция была взволнована. Трогательно. По-настоящему. Она с сочувствием смотрела на Филиппа, а тот уже гнал готовящихся точить свои когти на его душе кошек.

– Как ее звали? – тихо спросила Лукреция.

– Адель…

Голос Шато-Рено дрогнул без всякого притворства. Нужно было назвать ее по-другому… Нельзя пачкать ее имя во лжи… Впрочем, пачкает он себя. Ну, работа такая…

– Вы говорили про два раза…

– Через год я встретил другую девушку. Она была венецианкой… Ее звали Алесса, она писала стихи… но хотела стать монахиней… Мы венчались…. Она умерла при родах. И ребенок умер…

Говоря это, Филипп сам не заметил, как погрузился в воспоминания и тоску. Совершенно неподдельные. Должно быть, именно поэтому невозможно было не поверить в его искренность. У Лукреции даже увлажнились глаза, или это только показалось Шато-Рено, но голос ее изменился, это точно. Она тихо спросила:

– И каждый раз вы платили за счастье?

Филипп снова отвел взгляд. В глазах Лукреции было столько сочувствия, нежности и доверия к человеку, которого она знала лишь несколько часов, что Шато-Рено спросил себя, что он делает? Она запомнила его слова про плату за счастье, но ведь это были не его слова! Их когда-то сказала ему Адель… А он произносит их, чтобы обмануть! Не коварного врага, опасного противника, способного по отношению к нему на то же самое. Нет. Обмануть женщину, которая сочувствует ему, которой он нравится, и к которой сам он равнодушен! Раньше он так не мог… Так что же он делает? Он лжет. Всего лишь лжет. И будет делать это дальше. Он изменился.

Глава 5 Колдунья из Шайд

Урсула сидела в клетке, обхватив себя руками. Ей было холодно, она была в домашнем платье, а из теплой одежды на ней был только шерстяной платок, которым она и укрывалась. В ее взгляде не было страха, он не был ни потухшим, ни безжизненным, скорее удивленным, будто она не понимала, что происходит.

И Катарину, и мужчин она, безусловно, узнала, смотрела на них долгим взглядом, но не пыталась ни заговорить, ни показать иным способом, что знает их. На какое-то время все просто застыли, глядя на проезжающую мимо телегу, но Катарина вдруг решительно вышла на дорогу и, обращаясь к всаднику, возглавлявшему солдат, приказала:

– Стойте!

– С дороги, госпожа, – равнодушно ответил всадник, но Катарина не уходила, и вся процессия была вынуждена остановиться.

– Зачем вы ее везете? – привыкшим повелевать тоном спросила Катарина.

Командир солдат с сомнением и недовольством оглядел девушку, но, определенно услышав в ее голосе властность, ответил:

– Это Урсула Тутс из Шайд. Обвиняется в колдовстве.

– Кем обвиняется?

– Я не собираюсь отчитываться перед вами, госпожа.

Командир начинал явно злиться, и добром это кончиться не могло. Рошфор и Каррара уже хотели увести Катарину с дороги, но она метнула на них такой взгляд, что оба поняли: им двоим на это сил не хватит. Но предводитель стражников тоже увидел этот взгляд. А еще оценил обстановку: с полдюжины вооруженных людей сопровождают эту молодую фурию. Явно уж не крестьянку, можно быть и повежливей:

– Госпожа, – преодолевая свое раздражение, все-таки ответил командир, – по заявлению двух жителей Шайд, Урсула Тутс давно уже общалась с нечистой силой, использовала колдовство для сглаза и знахарства, а неделю назад вызвала демонов, которые жили у нее и с которыми она вступала… в связь… Магистрат приказал взять ее под стражу.

На такое даже Катарина не смогла ничего ответить. Тем более молчали изумленные Рошфор и Каррара. Урсула все это время внимательно смотрела то на Катарину, то на командира стражников, видимо пытаясь догадаться, о чем они говорят. Катарина первой очнулась от оцепенения и резко сказала:

– В чем бы ее не обвиняли, но почему вы везете ее раздетой? Она погибнет от холода! Она всю ночь была на морозе?

– Ничего, скоро согреется на костре! – сострил какой-то зевака, и раздался смех нескольких взрослых и десятка детей.

– Клаус! – задорно крикнул еще один. – Неси хворост, согреем немного ведьмочку! Вишь, как трясет бедняжку!

Командир грозно повернул коня на шутников, и те поспешили увеличить с ним дистанцию, а сам он вновь повернулся к девушке и тоном даже несколько извиняющимся произнес:

– Ее взяли местные… староста… Передали мне на полпути… А в Домате она ночевала в конюшне, там тепло…

Катарина уже снимала с себя шерстяную накидку. Ту самую, которую ей дала Урсула. Видя это, командир стражников грозно сказал:

– Это запрещено, госпожа! Нельзя ничего передавать обвиняемой!

Но Катарина даже не посмотрела на него. Просто просунула накидку сквозь железные прутья и помогла Урсуле укрыться ею. Что-то негромко сказала ей и молча обернулась на всадника. Командир больше не протестовал, даже взгляд отвел. Рошфор этому уже не удивился…

***

– Что будем делать? – прервал затянувшееся молчание Каррара, когда повозка с Урсулой, громыхая железом и поскрипывая осями, скрылась за городскими воротами.

– Что тут сделаешь? – ответил Рошфор. – Дикари, варвары… Надеюсь все же, что с ней все будет хорошо…

– А мы что будем делать? – повторил свой вопрос Каррара.

– Что делать… Собираться и ехать! – недовольно сказал Рошфор. – Пока она не рассказала про «демонов»…

– Я хочу помочь ей.

– Чем ей теперь поможешь? – раздраженно произнес Рошфор. – Этим мракобесам только дай найти ведьму – не отцепятся…

Все это время, пока мужчины разговаривали, Катарина стояла молча и смотрела на них. Рошфор краем глаза видел ее застывшее лицо, ожидая недоброго. Потом, бросив взгляд на девушку, он схватил Каррару за рукав и оттащил того за угол гостиницы.

– Возьмите себя в руки, Каррара! – вполголоса, с досадой и злобой воскликнул Рошфор. – Не страдайте ерундой! Что мы можем сделать?! Взять штурмом тюрьму?

– Послушайте… Палетти… – Каррара говорил медленно и смущенно. – Это ведь из-за нас ее арестовали…

– С чего вы решили?!

– Да и не в этом дело… Не хочу объяснять… – будто виновато произнес Каррара. – Словом, я обязан ей помочь.

– Послушайте!.. – казалось, Рошфор уже с трудом находил слова. – Долг… благодарность и прошибание головой каменной стены – это ведь не одно и то же! Если мы останемся – нас поймают! Перевалы… если мы просто задержимся… Девчонку отправят в тюрьму, а нас… Да черт бы с нами, но ее-то мы все-равно не спасем! Напрасно все это будет!