Приключения бога. Книга первая. Стеклянные пустыни

Сайрен проигнорировал это. Жрецы всегда были самой сложной аудиторией. Они блюли свою монополию на общение с божественным. Их нужно было либо сломать, либо перекупить. У него были планы и на то, и на другое.

А пока – он добился своего. Он стоял в центре этого примитивного цирка, сияющий и чужеродный, а тысячи существ смотрели на него как на бога. Их страх был настоящим. Их поклонение было настоящим. Их вера, рожденная в этом ослепительном всплеске, была настоящей.

И это было лишь начало. Первый акт его личного, срежиссированного божественного спектакля под названием «Басня для дикарей». Следующим шагом будет демонстрация того, что он не просто эхо. Он – голос. Голос, который может приказывать. И творить чудеса. Дешевые, но очень, очень эффективные фокусы.

Глава 6: Дешевые фокусы и дорогое вино

Тишина, последовавшая за его первыми словами, была зыбкой и ненадежной, наполненной сдерживаемыми рыданиями, скрипом песка под коленями и тяжелым дыханием толпы. Сайрен чувствовал это напряжение, как охотник чувствует дрожь в воздухе перед выстрелом. Шок от его появления начинал рассеиваться, уступая место первобытному любопытству и необходимости как-то осмыслить неосмыслимое. Пришло время перейти от деклараций к демонстрациям. От слов – к чудесам. Вернее, к тому, что эти существа сочтут чудесами.

Его внутренний монолог, неумолимо саркастичный, тут же включился в работу: «Ладно, фокусник, пора показывать фокусы. Начнем с классики. Что всегда впечатляет примитивные умы? Нарушение законов физики, которые они даже не успели сформулировать».

Он медленно поднял руку, ладонью вверх, словно призывая их к тишине или принимая невидимое подношение. Движение было тем же, что и раньше – неестественно плавным, лишенным мышечного усилия. Тысячи глаз следили за каждым микродвижением его пальцев.

– Ваша вера – это дар, – произнес он, и его голос, усиленный модулятором, снова наполнил пространство, заглушая шепот. – Но дар требует ответного дара. Узрите силу, что дремлет меж звезд, силу, что движет мирами.

«Ох, как же это напыщенно, – мысленно скривился он. – Но им же нравится. Им подавай пафос с хором ангелов».

И тогда он сделал это. Он не оттолкнулся от земли. Он не взмахнул руками. Он просто… перестал подчиняться гравитации.

Его ботинки оторвались от темного камня на сантиметр, потом на пять, потом на двадцать. Он парил в полуметре от земли, абсолютно неподвижный, как будто так и было задумано. Внутри него тихо жужжал портативный гравитационный модулятор, встроенный в его поясницу – безделушка размером с кулак, способная на короткое время нейтрализовать локальное поле тяжести в радиусе его тела. Принцип был до смешного прост: создание контр-поля, компенсирующего притяжение планеты. Для него это была рутинная утилита, как для них – зажечь огонь трением.

Но для них это было чудо.

По толпе прошел протяжный, коллективный стон. Люди, только что опустившиеся на колени, припали к земле, распластываясь в полном поклоне. Те, кто еще стоял, отшатнулись, некоторые вскрикнули. Он видел, как сфера, которую никто не удерживал, медленно и торжественно покатилась по своей траектории, и никто не посмел ее остановить. Воздух наполнился запахом страха, пота и чего-то еще – религиозного экстаза. Их мозг, не знающий антигравов, не видел здесь технологии. Он видел божественную сущность, парящую над тленным миром.

«Реакция – „полный восторг с элементами паники“, – констатировал он про себя, сканируя биометрические показатели. – Отлично. А теперь – главный хит. Голограмма».

Он опустился обратно на камни, ступив так же бесшумно, как и взлетел. Эффект от левитации нужно было закрепить чем-то более… зрелищным.

– Скарабей, что катит Солнце, видит ваш труд, – продолжил он, воздевая обе руки. – И он шлет вам свой лик!

Из складок его сияющего костюма, вернее, из скрытых отсеков наноботов, его формировавших, вырвался рой. Мириады микроскопических дронов, каждый размером с пылинку. Они выплеснулись в воздух перед ним, словно живое облако, и замерли. За долю секунды они самоорганизовались, выстроив сложнейшую трехмерную матрицу.

И тогда это началось. Дроны, используя технологию «твердого света» – синхронизированные лазеры, создающие интерференционную картину, которую можно было не только видеть, но и ощущать, – начали формировать образ.

Сначала это было просто сияние, ослепительное и теплое. Потом из сияния проступили очертания. Гигантские, стилизованные крылья, расправленные в сияющем ореоле. Мощные, сегментированные лапы. Округлый, полированный панцирь, отражающий солнце миллиардами микроскопических бликов. И между лап – сияющий шар, тот самый, который они катили всю свою жизнь. Это был Скарабей. Не живой жук, а идеализированный, божественный символ, воплощение их веры, материализовавшееся из ничего.

Голограмма была не просто изображением. Она была тактильной. От нее исходило тепло – те же дроны генерировали ИК-излучение. Она пахла озоном и горячим камнем – нанокапсулы выпускали соответствующие ароматические соединения. Когда крылья «Скарабея» медленно взметнулись вверх, по толпе прошел ветерок – результат скоординированной работы микроимпеллеров.

Это было не чудо. Это был самый передовой голографический театр в галактике. Но для них…

Для них это было явление бога.

Экстаз достиг апогея. Теперь уже не было ни стоящих, ни просто коленопреклоненных. Тысячи людей лежали ниц, бились в истерике, простирали руки к сияющему образу, и их голоса слились в единый, оглушительный гимн, состоящий из одного слова, повторяемого снова и снова: «Скарбей! Скарбей! Скарбей!»

Сайрен наблюдал за этим, и его внутренний циник удовлетворенно потирал руки: «Вот теперь – идеальная десятка. Массовая истерия, проверка на прочность пройдена. Они мои. Все, кроме…»

Его взгляд, холодный и аналитический, скользнул к группе жрецов. Они не лежали. Не пели. Они стояли, сбившись в тесную группу, как стадо сторожевых псов, почуявших волка. Их лица, испещренные татуировками скарабеев, были напряжены. На некоторых читался страх, но не благоговейный, а скорее яростный, сопротивляющийся. Они смотрели не на голограмму с восторгом, а на него с глубочайшим подозрением. Они видели не бога, а конкурента.

И один из них, тот самый старейшина, сделал шаг вперед. Его темные глаза, казалось, видели не сияющий фасад, а тусклую лампочку где-то внутри него.

Голограмма Скарабея медленно растворилась, нанодроны вернулись в свои отсеки. Наступила новая, натянутая тишина, которую уже не могли заполнить приглушенные рыдания толпы.

Жрец поднял голову. Его голос был старческим, хриплым, но в нем не было ни капли неуверенности. Он говорил на их языке, но Сайрен, чей аудио-имплант теперь полностью овладел базовыми структурами, понимал каждое слово.

– Ты являешься в обличье, не известном по Писаниям, – произнес жрец, и его слова прозвучали не как вопрос, а как обвинение. – Ты сияешь, как солнце, но твой свет холоден. Ты являешь лик Скарабея, но он… иной. Какой Лик Скарабея ты являешь?

«Вот и первая проверка, – подумал Сайрен без раздражения, а скорее с любопытством. – Местный теолог требует соответствия канону. Что ж, у меня есть универсальный ответ на все вопросы».

Он не моргнул глазом. Его лицо, идеальная маска, не дрогнуло. Он смотрел на жреца, и его взгляд был тяжелым, полным мнимого всеведения.

– Писания – это путь, пройденный вчера, – ответил он, его голос снова обрел ту божественную, вибрирующую мощь. – Я же – путь в завтра. Я – Лик Прогресса.

Он произнес это слово – «Прогресс» – на их языке, вложив в него весь возможный пафос. Для них это звучало как некое магическое заклинание, новая ипостась их божества.

Жрец, которого он мысленно уже окрестил А'кивом, судя по обрывкам шепота среди его последователей, сжал губы. Его взгляд стал еще тяжелее. Он не принял ответ, но и не посмел оспаривать его прямо. Он отступил на шаг, его молчание было красноречивее любых слов. Он не верил. Но он и не мог бросить вызов тому, кто только что парил в воздухе и материализовал их бога.

«Ну, с оппозицией разберемся позже, – отмахнулся Сайрен. – А сейчас – финальный аккорд. Дар. Что-то простое, но экзотичное».

Он сделал театральную паузу, позволив своим словам о «Прогрессе» повиснуть в воздухе. Потом его рука скользнула к поясу, к еще одному скрытому карману нанокостюма. Когда он вынул ее, в его пальцах засияла темно-бордовая стеклянная бутылка с удлиненным горлышком. Терранское мерло. Тот самый «дар».

– И в знак моего благоволения, – провозгласил он, держа бутылку так, чтобы солнце играло в ее густом стекле, – я дарую вам нектар далеких миров. Вкусите его, и да укрепится ваша вера.

Он протянул бутылку вперед, ожидая, что кто-то из жрецов или старейшин подойдет и примет ее. Но никто не двинулся с места. Они смотрели на бутылку с тем же благоговейным страхом, что и на голограмму.

Наконец, вперед вышла молодая женщина, дрожащая как осиновый лист. Она не взяла бутылку. Она упала на колени перед ним и протянула пустые, сложенные лодочкой ладони. Сайрен, слегка озадаченный, поставил бутылку в ее руки. Она чуть не выронила драгоценный груз, так сильно она тряслась.

И тогда произошло нечто, что заставило его внутреннего циника буквально задохнуться от смешка.

Женщина, не вставая с колен, поползла к ближайшей гигантской стеклянной сфере. Другие аборигены, видя это, оживились. Кто-то подал ей резной деревянный молоточек и зубило. С огромным трудом, под одобрительный гул толпы, она отколола горлышко бутылки. Потом, с величайшей осторожностью, она начала окроплять темно-красной жидкостью поверхность стеклянной сферы. Каждая капля вина, стекая по идеально отполированной поверхности, оставляла за собой алый след. Другие последовали ее примеру, аккуратно собирая капли вина на пальцы и размазывая их по стеклу. Они не пили его. Они использовали его как священное масло, как помазание для своих божественных шаров.

Сайрен смотрел на это, и его собственная, идеально откалиброванная мимика едва не дрогнула.

«Они… они окропляют им сферы? – пронеслось у него в голове с чувством, близким к оторопи. – Пятнадцать тысяч кредитов за бутылку. Виноградник с трехвековой историей. Идеальный терруар. И они используют его как… лак для стекла? Полироль?»

Он видел, как темно-красные подтеки медленно сползают по сияющей поверхности, как аборигены с благоговением втирают их в стекло, словно впитывая благословение через него. Запах дорогого вина, тонкий и сложный, смешивался с запахом пота и раскаленного песка.

Внутренний вздох был глубоким и почти настоящим.

«Пропадает хорошее мерло. Варвары. Ладно, хоть не слили в песок. Могли бы и в песок».

Он наблюдал, как ритуал продолжался. Его «дар» был интегрирован в их практику, стал частью их поклонения… ему. И в этом был странный, извращенный успех. Они приняли его дар, но на своих условиях. Они переварили его, как амеба переваривает незнакомую бактерию, превратив в нечто, понятное их примитивному миру.

Жрец А'кив смотрел на всю эту церемонию с каменным лицом. Его взгляд, полный древней мудрости и непоколебимого скепсиса, на мгновение встретился с взглядом Сайрена. И в этом взгляде не было ни страха, ни поклонения. Было лишь одно: понимание. Понимание того, что этот «Сияющий Посланец» принес с собой не только чудеса. Он принес нечто чужеродное. И это нечто уже начало менять их мир. Менять неправильно.

Но Сайрен уже отвлекся. Первый акт его представления завершился полным успехом. Толпа была у его ног. Его власть – установлена. А несколько литров великолепного вина были потрачены на мытье окон. Ну, что ж. На войне, как на войне. А он вел свою личную войну со скукой. И пока что побеждал.

Глава 7: Язык, который я украл

Солнце Стеклянных Пустынь, неумолимое и яростное днем, уступало ночи с той же безразличной скоростью, с какой остывает расплавленный металл. Темнота наступала не постепенно, а обрушивалась, как черная, тяжелая шторка, едва светило скрывалось за плоским горизонтом. Температура падала стремительно, и раскаленный камень начинал отдавать в пространство накопленное за день тепло, создавая призрачные дрожащие марева над песком. Воздух, еще недавно обжигающий, стал леденящим, и в нем зазвенела абсолютная, безжизненная тишина, нарушаемая лишь редкими порывами ветра, который теперь не согревал, а пронизывал до костей.

Сайрен наблюдал за этим метаморфозом из своего временного убежища. Он не стал строить дворец или хотя бы шалаш. Тактический анализ указал на систему неглубоких пещер в скальном массиве, возвышавшемся над ритуальной равниной. Это было идеально: укрытие от стихии, стратегический обзор и аура таинственности. Божества не живут в хижинах. Они обитают в неприступных святилищах.

Пещера, которую он выбрал, больше походила на расселину, углубленную и расширенную с помощью портативного гравитационного дисраптора. Теперь это была небольшая, но функциональная полевая лаборатория. Стены, оплавленные и отполированные до зеркального блеска, отражали холодный свет голографических интерфейсов, парящих в воздухе. На каменном выступе, служившем столом, лежали компоненты его снаряжения, похожие на артефакты из иного мира. В центре пещеры парила сфера размером с грейпфрут – портативный генератор поля, создававший невидимый купол, отсекавший внутренний, идеальный микроклимат от внешнего, враждебного. Здесь было +22 по Цельсию, влажность 45%, воздух отфильтрован от пыли и обогащен до комфортного состава. Островок «Олимпа» посреди первобытного хаоса.

Сам Сайрен сидел на камне, принявшем форму, идеально повторяющую контуры его тела. Он не двигался. Его внешнее внимание было обращено на панорамный вид, проецируемый на одну из стен – запись его сегодняшнего «явления», сделанная его же оптическими сенсорами. Он видел себя со стороны: сияющую фигуру, парящую над камнем, создающую голограмму, вещающую пафосные фразы. Это было гротескно. И чертовски эффективно.

Но его основное сознание было погружено в иную работу. Глубокую, монотонную и куда более важную, чем все театральные жесты. Он крал язык.

Его нейросеть, одна из самых совершенных в известной галактике, работала на пределе. За день его аудио-импланты, работая в пассивном режиме, записали тысячи часов разговоров. Шепот толпы, возгласы жрецов, приказания старейшин, детский лепет, молитвы, споры. Все это – сырой, неструктурированный лингвистический материал – теперь скармливалось алгоритмам деконструкции.

В его сознании, поверх зрелищной записи явления, накладывались слои лингвистических данных. Древо языка начинало прорастать из хаоса звуков. Алгоритмы выделяли корни, вычленяли грамматические паттерны, строили вероятностные модели словообразования и синтаксиса. Он уже понимал базовые конструкции. Местоимения, основные глаголы, простейшие вопросы. Но сейчас он охотился за большим. За ключевыми терминами. За словами, несущими в себе весь культурный багаж этой цивилизации.

И они начали всплывать из цифрового шума, как отполированные временем камни.

«Великое Качение» – Великое Катание. Это был не просто ритуал. Это было стержневое понятие их существования. Контекстный анализ показывал, что это не работа и не игра. Это был долг. Смысл. Путь. Вся их жизнь, от рождения до смерти, была подчинена этому бесконечному, цикличному движению.

«Стеклянная Пустошь» – Стеклянная Пустошь. Так они называли свою планету. Не «мир», не «земля», не «дом». Пустошь. Но пустошь стеклянная. Парадокс. Указание на хрупкость? На прозрачность? Или на ту самую, единственную ценность, которую они здесь видели – стекло их сфер?

И наконец, третий термин. Тот, что заставил его нейросеть выделить его особым маркером, обозначающим мифологический или сакральный контекст.

«Темный, что спит под песком».

Сайрен мысленно остановил поток данных, сконцентрировавшись на этой фразе. Она всплывала нечасто, всегда в определенных контекстах. В предостережениях стариков детям. В шепоте жрецов во время ритуала. В древних песнопениях, которые он записал сегодня вечером.

«Темный». Существительное, средний род. Не «чудовище», не «демон», не «зверь». Просто «Темный». С большой буквы, как и «Скарабей». Антагонист. Абстракция тьмы, персонифицированная в нечто конкретное.

«Спит». Ключевой глагол. Не «живет», не «прячется», не «ждет». Именно «спит». Это предполагало цикличность. Возможность пробуждения.

«Под песком». Локация. Не в горах, не в лесу, не в море. Под песком. Повсюду. Прямо под их ногами.

Его внутренний аналитик, холодный и беспристрастный, тут же предложил классификацию.

*«Типичный мифологический архетип „подземного мира/хтонического чудовища“. Наблюдается в 98.7% примитивных космогоний. Выполняет функции карающего божества, источника табу, объяснения природных катаклизмов. Вероятность реального существования подобной сущности: исчезающе мала. Является проекцией страха перед неизвестным, смертью, силами природы». *

Сайрен мысленно отмахнулся от вывода. Конечно, это был миф. Что еще могло быть у этих дикарей? Древний, страшный сказочный монстр, чтобы держать в узде непослушных детей и укреплять власть жрецов. Ничего нового под этим солнцем, даже здесь, на окраине галактики.

Его внимание переключилось на другую запись – детальный анализ самого ритуала. Его сенсоры зафиксировали траектории движения сфер, точки фокусировки отраженного света, энергетические всплески в моменты, когда солнечные зайчики сходились на кристаллических призмах менгиров.

И это зрелище вызывало у него уже не циничное любопытство, а почти профессиональное раздражение. Как инженера.

Он запустил симуляцию. На голограмме перед ним возникла модель ритуального поля. Тысячи светящихся точек – сфер – двигались по сложным, но абсолютно предсказуемым траекториям. В определенных точках лучи света, отраженные от них, сходились, и датчики фиксировали кратковременный всплеск низкочастотной кинетической энергии. Микроскопический. Практически ничтожный.

Сайрен покачал головой, и его голос, лишенный теперь божественных модуляций, прозвучал в тишине пещеры сухо и скептически:

– КПД ноль целых, ноль десятых. Абсолютно. Они тратят тысячи человеко-часов, поколение за поколением, чтобы гонять по песку стеклянные мячики и фокусировать солнечный свет в точках, где ничего нет. Ни преобразования энергии, ни накопления, ни передачи. Просто… свечение. Ритуальное свечение.

Он встал и подошел к голограмме, тыча пальцем в симуляцию.

– Смотри. Энергия солнца. Колоссальная, бесплатная. Они ее собирают с помощью сфер. Прекрасно! Но вместо того чтобы направить ее, скажем, на плавление песка для новых сфер, или на обогрев этих их подземных нор, или на ирригацию, если они вдруг решат что-то выращивать… они просто рассеивают ее в камнях. Бессмысленно. Бесцельно.

Он представил их жизнь. День за днем, под палящим солнцем и леденящими звездами, они катят эти свои сферы. Рождаются, чтобы катить. Умирают, оставив после себя лишь несколько отполированных шаров. Вся их цивилизация, их культура, их религия – все было завязано на этом одном, гигантском, планетарном идиотизме.

Жалость? Нет. Сайрен не испытывал жалости. Он испытывал раздражение мастера, видящего, как дилетанты портят совершенный материал. Это был тот же импульс, что заставлял его чинить сломанные механизмы на «Олимпе» просто потому, что их несовершенство резало ему глаз.

– Этим несчастным нужен не бог, – пробормотал он, глядя на симуляцию их бессмысленного труда, – а толковый инженер-энергетик. Системный архитектор. Менеджер проектов. Кто угодно, кто сможет объяснить им основы термодинамики и рационального планирования.

И тут его осенило. Это было не раздражение. Это была возможность. Та самая, ради которой он сюда и пришел.

Он не просто хотел их поклонения. Оно было приятно, как бокал хорошего вина, но не более того. Ему нужен был Проект. Смысл. А что может быть более осмысленным, чем поднять целую цивилизацию с колен? Не силой, не разрушением, а знанием. Подарить им истинный прогресс. Избавить их от этого каторжного, бессмысленного ритуала и показать им, как можно жить лучше. Эффективнее. Комфортнее.

Он будет не просто богом-идолом. Он будет богом-реформатором. Богом-инженером. Он заменит их «Великое Качение» на Великую Энергетическую Сеть. Их стеклянные сферы – на фотонные концентраторы. Их страх перед «Темным под песком» – на уверенность в силе разума и технологии.

Это будет его евангелие. Евангелие от Прогресса.

Он деактивировал голограмму. Пещера погрузилась в полумрак, освещаемая лишь мягким свечением его собственного тела и мерцанием интерфейсов на запястье.

Решение было принято. Завтра он не станет просто являться им и принимать поклонение. Завтра он начнет свою евангелизацию. Он соберет их и объявит о начале новой эры. Эры, в которой не нужно будет катить сферы. Эры, где солнце будет служить им напрямую.

Он посмотрел на вход в пещеру, за которым лежала темная, холодная пустыня, населенная существами, чей язык он только что украл, чью веру он только что изучил, чью жизнь он собирался перевернуть с ног на голову.

На его губах играла легкая, почти незаметная улыка. Впервые за долгие годы он чувствовал не скуку, а предвкушение. Не пустоту, а цель.

Завтра начиналась его настоящая работа.

Глава 8: Первый Указ Сияющего Посланца

Рассвет на Стеклянных Пустынях был не постепенным разгоранием, а резким, почти насильственным вторжением. Однажды ночная тьма, густая и леденящая, в один миг рассекалась по горизонту ослепительным лезвием солнечного света, которое затем заливало пески огненной лавой, без полутонов и переходов. Сайрен наблюдал за этим из своей пещеры, и его инженерный ум отметил неэффективность и такого природного явления – колоссальный перепад температур, стресс для любых материалов и биологических систем. Еще один пункт в длинном списке того, что следовало исправить.

Сегодня он не собирался ждать. Он не стал дожидаться, пока толпа сама соберется на ритуальном поле, погруженная в свой гипнотический, бессмысленный труд. Сегодня он был не пассивным объектом поклонения, а активной силой. Законодателем. Реформатором.

Он вышел из пещеры до восхода солнца. Холодный ночной воздух звенел, как надтреснутый хрусталь, но его тело, невосприимчивое к таким пустякам, не дрогнуло. Он спустился по невидимому для глаза гравитационному склону к краю главной площади, все еще пустынной и мрачной в предрассветных сумерках. Его сенсоры отметили несколько стражей-жрецов, неподвижных, как изваяния, у подножия менгиров. Они наблюдали за ним, их глаза, привыкшие к темноте, видели его сияющую в полумраке фигуру. Он проигнорировал их.

Встав в центре круга, на том самом месте, где явился накануне, он активировал один из модулей «Евангелиста». Не для создания голограмм, а для усиления звука. Он не стал кричать или звать. Он просто произнес одно слово, вложив в него всю мощь своего вокального модулятора, всю силу, которую его имплант «Социального Инжиниринга» счел оптимальной для властного приказа.

– Слушайте!

Слово прокатилось по спящему поселению, ударилось о скалы, вернулось эхом. Оно было не громовым, как вчера, а резким, пронзительным, как удар хлыста. Оно врезалось в сонное сознание, требуя немедленной реакции.

Эффект был мгновенным. Как муравейник, потревоженный палкой, подземные жилища начали извергать людей. Они высыпали на поверхность, заспанные, испуганные, закутанные в свои грубые одежды. Они не понимали, что происходит. Ритуал никогда не начинался до полного восхода солнца. Они смотрели на его одинокую фигуру в центре площади, и на их лицах читался не восторг, а смятение и страх.

Солнце, как по его команде, выбралось из-за горизонта, и первый луч ударил прямо в него, озарив его фигуру ослепительным сиянием. Идеальный timing, просчитанный «Хронометром» до микросекунды. Театральность – это все.

Когда площадь заполнилась – тысячи людей, стоящих в немой, тревожной ожидании, – он начал свою речь. Его голос, усиленный и модулированный, звучал на этот раз не как голос божества, а как голос полководца или правителя. Твердый, властный, не терпящий возражений.

– Народ Стеклянных Пустынь! – начал он, и его слова падали, как камни, в гробовую тишину. – Вчера я явился вам, дабы узреть ваш труд. Я видел ваше усердие. Видел вашу веру.

Он сделал паузу, его взгляд скользнул по толпе, отмечая биометрические показатели – страх, смешанный с любопытством.

– Но я также видел усталость на ваших лицах! Видел, как сгибаются ваши спины под тяжестью сфер, которые вы катите изо дня в день, из года в год, из поколения в поколение!

Он указал рукой на гигантские, пока еще неподвижные сферы, стоящие на своих стартовых позициях. Указал на стариков, опиравшихся на посохи, на женщин с изможденными лицами, на детей, уже приготовившихся к своему ежедневному труду.