Приключения бога. Книга первая. Стеклянные пустыни

– Протокол «Пилигрим». Открыть базу данных по целевым мирам, – скомандовал он беззвучно.

Пространство перед ним ожило. Не голограммы, которые могли бы видеть другие, а чистая информация, проецируемая прямо в его зрительную кору. Десятки тысяч миров замерцали, как огни далекого города, видимого с орбиты. Каждый – сжатый пакет данных: атмосфера, биосфера, уровень развития, социокультурные паттерны, энергетические сигнатуры.

Он отфильтровал список, отбросив высокотехнологичные общества, миры-ульи, токсичные пустоши и ледяные шары. Остались лишь планеты с признаками разумной жизни на дотехнологическом или раннетехнологическом уровне. Те, кто еще верил в богов, духов и магию. Те, для кого его появление стало бы не инцидентом, а откровением.

Его взгляд, точнее, фокус его внимания, скользил по списку.

*Мир 774-Гамма, «Изумрудные Чащобы». * Разумные фотосинтезирующие гуманоиды, поклоняющиеся солнцу. Ритуалы включают коллективное пение на рассвете. «Слишком пассивно, – подумал Сайрен. – Буду петь им колыбельные, что ли?»

*Мир 442-Дельта, «Океан Бездны». * Цивилизация амфибий, строящих гигантские коралловые города. Религия основана на почитании подводных вулканов. «Потенциал есть, но возиться с гидрокостюмом и противодавлением… Слишком много мороки. Небось, и вино там будет соленое».

*Мир 119-Эпсилон, «Небесные Утесы». * Гуманоиды с примитивными крыльями, живущие на вершинах скал. Поклоняются ветру и бурям. «А если ураган? Испортят весь выход. Нет, спасибо».

Он пролистывал варианты с нарастающим раздражением. Одни были слишком примитивны, другие – слишком странны, третьи – просто скучны. Ему нужен был не просто проект. Ему нужен был готовый миф, в который можно было вписаться, как ключ в замок. Ему нужны были декорации, уже построенные для его спектакля.

И тогда он наткнулся на него.

*Мир 001-Зета, «Стеклянные Пустыни». *

Данные были скупы, но интригующи. Кислородно-азотная атмосфера, гравитация 0.98 от земной, температура поверхности: +45° C днем, -10° C ночью. Признаки цивилизации: бронзовый век, оседлый образ жизни. Уникальный культурный паттерн: масштабное ритуальное создание и перемещение гигантских стеклянных сфер по строго определенным траекториям.

Сайрен углубился в данные. Спутниковые снимки, сделанные пролетным зондом столетия назад, показывали обширные пустынные равнины, испещренные идеально прямыми линиями – дорогами? Каналами? Анализ указывал на то, что это были маршруты для катания этих самых сфер. Термосканы выявляли подземные комплексы – вероятно, жилища, защищенные от дневного зноя и ночного холода. Но самое интересное – энергетические аномалии. Планета была пронизана слабым, но невероятно обширным и сложным энергополем, источник которого не поддавался идентификации. Оно было стабильным, фоновым, как магнитное поле здоровой планеты.

Именно ритуал привлек его внимание. Он вызвал визуализацию, основанную на данных зонда. Перед его мысленным взором возникла пустыня. Тысячи существ в простых одеждах, толкающих огромные, в несколько раз выше их роста, идеально отполированные стеклянные сферы. Они двигались по этим геометрическим траекториям с почти механической точностью. Солнечный свет, преломляясь в сферах, отбрасывал на песок ослепительные зайчики, которые сходились в определенных точках – на каменных менгирах, утыканных какими-то призмами.

Это было грандиозно. Это было бессмысленно. Это было прекрасно.

– Ну конечно, – мысленно усмехнулся Сайрен, ощущая давно забытый импульс настоящего интереса. – Целая цивилизация, посвятившая себя самому абсурдному и трудоемкому хобби в галактике. Катание шаров. Просто гениально.

Он представил себе их мифологию. Они, наверное, поклонялись солнцу, а эти сферы были его символами. Или, может, они считали, что катят само солнце по небосводу? Это было бы даже поэтично. Идиотично, но поэтично.

– Смотри-ка, – пробормотал он вслух, его голос прозвучал непривычно громко в безмолвной комнате. – У них классно выглядит ритуал. Прямо готовый миф для внедрения. Декорации построены, массовка нанята, сценарий написан веками. Осталось только появиться главному актеру. Мне.

Мысль была настолько высокомерной, что даже он на секунду осознал это. И это осознание лишь подстегнуло его. Высокомерие было привилегией богов. А он собирался им стать.

– Выбрать, – отдал он мысленный приказ. – Мир 001-Зета, «Стеклянные Пустыни».

– Подтверждаю, – отозвался безличный голос «Хронометра» в его сознании. – Цель выбрана. Начинаю расчет оптимальной точки входа.

Вот это была настоящая магия «Хронометра». Он не просто выбирал случайное место на планете. Он анализировал её. Социологические данные, энергетические потоки, даже коллективное бессознательное, если верить некоторым теориям. Он искал точку, где его появление вызовет максимальный психологический резонанс, произведет наибольший эффект.

Данные потекли быстрее. «Хронометр» сканировал планету, выискивая эпицентр ритуальной активности. Он искал место с наибольшей концентрацией существ, место, обладающее сакральным значением, место, где небо и земля, по их верованиям, сходились ближе всего.

– Расчет завершен, – сообщил «Хронометр». – Обнаружена первичная ритуальная зона. Координаты: экваториальная равнина, место схождения двенадцати основных траекторий катания сфер. Визуальный анализ идентифицирует центральную площадь с каменным алтарем. Текущая локальная активность: пиковая. Происходит ежедневный ритуал «Великого Качения».

Идеально. Он явится им в самый важный момент их дня. Когда все собраны, когда их сознание максимально открыто для чуда, погружено в трансовое состояние ритуала.

– Синхронизировать вход с моментом кульминации их обряда, – приказал Сайрен. – Я хочу появиться в самый драматический момент. Вспышка света, гром, треск пространства – всё, что положено по канону явления божества. Сделай это красиво.

– Понимаю. Использую локальную звезду в качестве источника энергии для визуальных и акустических эффектов. Вероятность достижения состояния коллективного благоговейного трепета: оценка повышена до 98.1%.

Сайрен почувствовал, как металл браслета на его запястье становится чуть теплее. Линии на нем засветились ярче, их пульсация участилась. В воздухе запахло озоном, хотя никаких разрядов не было видно. Пространство вокруг него начало терять четкость, как бы растворяясь в мареве. Пол под его ногами стал неосязаемым.

Он взял в руки бутылку вина. Последняя мысль перед прыжком была исполнена его фирменного цинизма: «Надеюсь, у них там есть хоть какая-то посуда. Выливать такое вино в песок будет преступлением».

– Активируй протокол, – мысленно произнес он.

Мир взорвался светом. Но это был не слепящий взрыв, а скорее… разверзание. Реальность пентхауса потускнела, стала призрачной, как старая фотография. А на ее месте, наслаиваясь, проступала другая реальность. Ослепительное солнце. Раскаленный песок. И тысячи замерших фигур, обращенных к нему в немом изумлении.

«Хронометр» сработал безупречно. Он не просто телепортировал его. Он устроил настоящее явление.

И Сайрен, все еще стоявший в своем роскошном пентхаусе и одновременно уже стоявший в центре ритуального поля на неизвестной планете, позволил себе улыбнуться.

Шоу начиналось.

Глава 4

Реальность не разорвалась. Она не треснула и не распалась на атомы. Она сделала нечто более изящное и куда более пугающее – она перелилась, как капля ртути, сменив одну совершенную иллюзию на другую, куда более осязаемую.

Один миг – прохладная, стерильная стерильность пентхауса на «Олимпе», с его приглушенным сиянием и безжизненным воздухом. Следующий миг – удар. Удар по всем системам сразу.

Сначала – свет. Ослепительный, яростный, почти физический. Он обрушился на его оптические сенсоры, заставив их на микросекунду сработать на пределе, автоматически затемнив линзы. Это было не похоже на искусственное солнце станции. Это было живое, агрессивное светило, чье излучение несло в себе ультрафиолетовую угрозу и первозданную мощь.

Затем – жара. Сухая, печеная, обволакивающая. Воздух, раскаленный до состояния духовки, обжег его гортань, лишенную за ненадобностью систем увлажнения. Его терморегуляторы взвыли тихой тревогой, регистрируя скачок температуры на сорок градусов. Песок под его ботинками был горячим, как только что выключенная плита.

И наконец – звук. Точнее, его отсутствие. Оглушительная, давящая тишина, прерываемая лишь едва слышным шепотом ветра, несущего микроскопические частицы песка, которые цокали по его оболочке, как дождь по металлу. А потом этот шепот был поглощен гораздо более громким, нарастающим гулом – гулом тысяч замерших в немом шоке глоток.

Сайрен стоял в эпицентре.

«Хронометр» сработал с той театральной помпезностью, на которую он и рассчитывал. Он материализовался не просто на пустой равнине. Он появился в самом сердце того, что могло быть только главным ритуальным полем этой цивилизации.

Перед ним, вокруг него, простиралась гигантская, идеально круглая площадь, выложенная из темного, отполированного до зеркального блеска камня. Ее диаметр должен был составлять не менее полукилометра. По ее краям возвышались каменные менгиры – грубые, испещренные древними письменами глыбы, увенчанные кристаллическими призмами, которые сейчас ловили солнечный свет и отбрасывали его внутрь площади, создавая сложную сеть из световых дорожек.

И по этим дорожкам, замершие в самых неестественных позах, стояли они. Аборигены.

Их были тысячи. Мужчины, женщины, даже дети постарше – все до единого облачены в простые, грубые одежды цвета пепла и пыли. Ткань, похожая на холст или невыделанную шкуру, обматывала их тела, защищая от палящего солнца, оставляя открытыми лишь темные, загорелые до цвета старого дерева руки и ноги. Их волосы, черные как смоль или выцветшие до соломенного оттенка, были заплетены в сложные косы, перехваченные шнурами из того же материала.

Но не люди были главным элементом этой картины. Главными были Сферы.

Гигантские, выше человеческого роста, идеально круглые, отполированные до ослепительного блеска стеклянные сферы. Они стояли повсюду, каждая на своем месте, каждая на одной из тех самых световых дорожек, что расходились от центра площади, как лучи от солнца. Солнечный свет, преломляясь в их толще, играл на песчаной почве за пределами каменного круга миллиардами радужных зайчиков, создавая сияющий, почти живой ореол вокруг всего святилища. Некоторые сферы все еще катились по инерции, их движение, прерванное его появлением, было медленным и торжественным, словно движение небесных тел.

Сайрен, его импланты работали на пределе, зафиксировал каждую деталь за долю секунды. Его тактильные сенсоры уловили вибрацию – не от шагов, а от едва уловимого дрожания тысяч тел. Его аудиофильтры вычленили из общего гула отдельные звуки: сдавленный вздох, щелканье зубами от страха, тихий плач ребенка, тут же утихомиренный матерью.

Их лица… Их лица были гимном первобытному изумлению. Широко раскрытые глаза, в которых отражалось и его сияющая фигура, и их собственный, всепоглощающий ужас. Разомкнутые в безмолвном крике рты. Морщины на лбах, прочерченные не годами, а единым мгновением непостижимого. Они не бежали. Они не падали ниц. Они просто застыли, парализованные колоссальностью происходящего, как кролики перед удавом.

Именно в этот момент совершенной, кристаллизованной тишины он и заметил их. Жрецов.

Они стояли чуть поодаль от основной толпы, у подножия самых крупных менгиров. Их одежды были темнее, не пепельные, а почти черные, и отделаны сложной вышивкой, поблескивавшей на солнце металлическими нитями. Но главным были не одеяния. Главным были их лица. Вернее, то, что было на них нанесено.

Татуировки. И не простые. Тщательные, многослойные, покрывавшие лбы, щеки и подбородки изображения скарабеев. Стилизованные, архаичные, но невероятно детализированные. Жуки с расправленными крыльями, катящие солнце. Солнце, которое тоже было стилизовано под шар. Их глаза, подведенные темным пигментом, смотрели на него не с животным страхом толпы, а с напряженным, испытующим вниманием. В их позах читалась не готовность бежать, а готовность стоять насмерть. Это были не испуганные овцы. Это были пастухи, увидевшие, как в их загон спустился волк в овечьей шкуре.

Один из них, самый старший, судя по седине в его черных как смоль волосах и густой сети морщин вокруг глаз, сделал шаг вперед. Его скарабей был самым крупным, покрывавшим все лицо, так что казалось, будто из-под черной маски смотрят два живых, пронзительных глаза. Он не произнес ни слова. Он просто смотрел, и его взгляд был тяжелым, как свинец.

Сайрен почувствовал… удовлетворение. Да, именно так. Удовлетворение клиента, получившего именно то, что заказывал. «Хронометр» не подвел. Эффект был максимальным. Он явился им как бог, и они восприняли его именно так. Страх, благоговение, шок – все это были настоящие, несимулированные эмоции. Он пил их, как тот самый алкоголь, вкус которого забыл бармен. Это был чистый, неразбавленный нектар поклонения.

Его внутренний монолог, отточенный годами цинизма, зазвучал фоновой музыкой к этому грандиозному спектаклю: «Ну что ж, реакция на твердую пятерку. По шкале от „просто посмотрели“ до „упали в обморок“ – уверенное „остолбенели“. Жрецы, правда, выглядят так, будто готовятся к отражению вторжения, а не к встрече мессии. Ну ничего, щедрость даров и демонстрация чудес смягчат даже самые окаменевшие сердца».

Он медленно, плавно поднял голову, окидывая взглядом всю площадь. Его движение, рассчитанное его имплантом «Социального Инжиниринга» для создания образа спокойной, неоспоримой власти, было настолько неестественно плавным, что вызвало новую волну сдавленных вздохов. Он был существом из иного мира, и он демонстрировал это каждым своим жестом.

Он позволил силе момента нарастать, выдерживая паузу. Тишина становилась все более звенящей, более тяжелой. Он видел, как у одного из молодых парней, толкавшего сферу неподалеку, подкосились колени, и он рухнул на горячий камень, но даже не издал звука, продолжая смотреть на Сайрена расширенными от ужаса зрачками.

«Идеально, – подумал Сайрен. – Абсолютно сырой, нефильтрованный terror. Лучше, чем я ожидал».

Его аудио-имплант уже вовсю работал, анализируя обрывки перепуганных шепотов, выкрикиваемых в толпе слов. Язык был простым, гортанным, но его структура быстро поддавалась деконструкции. Алгоритмы вычленяли базовые семантические конструкции, ключевые термины, местоимения, глаголы. Еще минута, и он сможет говорить с ними на их языке. А пока…

Пока нужно было закрепить успех. Нужно было произнести первое слово. То самое, что навсегда отпечатается в их памяти как Благовестие.

Он медленно поднял руку, не для приветствия, а как бы благословляя пространство перед собой. Его пальцы сомкнулись в странном, нечеловечески элегантном жесте, который его имплант подсмотрел в ритуальных практиках десятка вымерших культур.

И тогда он заговорил. Его голос, усиленный скрытым в гортани вокальным модулем, прозвучал не как крик, а как раскат грома, рожденный в самой сердцевине тишины. Он был низким, вибрирующим, наполненным такой мощью, что песок на площади задрожал, а стеклянные сферы отозвались едва слышным, высокочастотным звоном.

Фраза, которую он произнес, была сгенерирована тем же алгоритмом, что анализировал их язык. Она была составлена из только что услышанных им слов, собранных в конструкцию, предназначенную для удара прямо в подсознание, для пробуждения древних, спящих архетипов.

– Я – эхо Скарабея, что катит Солнце, – произнес он, и его голос прокатился по площади, отражаясь от менгиров. – Я пришел узреть ваш труд.

Внутренний циник тут же прокомментировал: «Эхо Скарабея? Боже, это же уровень дешевой оперы. Но, черт возьми, сработало же».

И это действительно сработало. Слово «Скарабей», произнесенное его голосом, подействовало на толпу как электрический разряд. Люди вздрогнули, словно от удара. Десятки человек, не выдержав, рухнули на колени, ударяясь лбами о горячий камень. Другие завыли, высоко и жалобно, протягивая к нему руки. Дети разрыдались. Общий гул сменился хаотичным гулом молитв, стенаний и воплей.

Но жрецы не шелохнулись. Их лица оставались каменными масками. Старейшина со скарабеем на лице склонил голову, но не в поклоне, а скорее в знак того, что он услышал. Его взгляд, встретившийся с взглядом Сайрена, был полон не благоговения, а бездонной, древней тревоги.

Сайрен проигнорировал это. Он видел основную массу. Он видел их страх, их преклонение. Это было начало. Начало его личного культа. Начало конца его скуки.

Он стоял в центре ритуального поля, сияющий и чужеродный, а вокруг него простирался мир, который он для себя выбрал. Мир Стеклянных Пустынь. И его новые подданные, ошеломленные и трепетные, уже смотрели на него как на бога.

Остальное было делом техники. И у него этой техники было в избытке.

Глава 5: Басня для дикарей

Вселенная, которая за миллиардную долю секунды до этого была стерильным пентхаусом на «Олимпе», переплавилась в ослепительный ад из света, песка и примитивного ужаса. «Хронометр» не просто переместил его – он устроил настоящее явление, как и обещал. Сайрен не появился. Он вспыхнул, как микроновое светило, рожденное в самом сердце ритуального поля.

Его имплант «Социального Инжиниринга», активный и жаждущий данных, сработал еще до того, как его ботинки коснулись раскаленного камня. Он не просто упал или споткнулся. Его тело, повинуясь заранее просчитанному алгоритму, приняло позу. Не просто устойчивую. Героическую. Вес был распределен так, чтобы демонстрировать и силу, и готовность к действию. Плечи расправлены, подбородок чуть приподнят, одна рука полусогнута, как бы готовая принять дар или отразить удар, другая – расслабленно опущена, демонстрируя отсутствие страха. Каждый мускул, каждая искусственная связка были напряжены ровно настолько, чтобы создать образ могущества, лишенного даже намека на агрессию. Агрессия пугает. А безмятежная, неоспоримая сила – повергает в трепет.

Он застыл, словно изваяние, отлитое из чистого света. Его костюм, сгенерированный тем же нано-комплексом, что и браслет «Хронометра», мягко сиял, отражая палящее солнце Стеклянных Пустынь, но при этом излучал собственный, холодный жемчужный свет, делая его фигуру отчетливой и неестественной даже на фоне ослепительного дня. Он был иконой, внезапно материализовавшейся в центре их мира.

Эффект превзошел все его ожидания, и его ожидания, надо сказать, были весьма высоки.

Аборигены – сотни, тысячи их – замерли в тех самых позах, в которых их застал квантовый переход. Мужчина с напряженными, вздувшимися от усилия жилами на шее, толкавший гигантскую сферу диаметром метра три, выпустил ее из рук. Сфера, медленная и неумолимая, как маятник судьбы, продолжила катиться по накатанной траектории, пока не уперлась в спину упавшей на колени женщины, но та даже не пошелохнулась, завороженная видением. Дети, чьи маленькие ручонки лишь символически подталкивали сферы поменьше, разинули рты, из которых не доносилось ни звука. Старики, чьи обязанности, видимо, заключались в наблюдении и поддержании ритма, застыли, опершись на резные посохи из темного дерева, их глаза, выцветшие от возраста и солнца, были широко раскрыты.

Тишина.

Она была оглушительной. Давящей. Физической. Ее нарушал лишь едва слышный, навязчивый скрежет песка, перекатываемого ветром по полированному камню, да собственное, едва уловимое гудение его систем. Ни криков, ни молитв, ни стенаний. Только шок. Глубокий, парализующий, животный шок, способный перерасти либо в безумное поклонение, либо в слепую панику.

Его сенсоры, работая в режиме гиперсканирования, заливали его внутренний интерфейс водопадом биометрических данных. Он видел их не как людей, а как совокупность физиологических показателей. Всплески кортизола и адреналина, зашкаливающие далеко за красные линии любых разумных норм. Учащенный сердечный ритм, вплоть до предынфарктного состояния у некоторых пожилых особей. Скачки кровяного давления. Расширенные зрачки, фиксирующие максимальное светопоглощение. Потовыделение, характерное для острого стресса. И под всем этим – странный, низкочастотный фон окситоцина и серотонина, гормонов, связанных с доверием и подчинением. Их примитивная нейрохимия бушевала, пытаясь найти ярлык для происходящего. Страх смешивался с благоговением, ужас – с надеждой.

«Отлично, – пронеслось в его сознании, быстрый, саркастический вывод. – Реакция – ступор. Массовый психогенный паралич. По шкале от одного до „упали на колени“ пока что твердая тройка. Эмоциональный отклик есть, но не хватает катарсиса. Недоработали. Надо добавить спецэффектов».

Пока его циничное альтер-эго комментировало ситуацию, другая, более практическая часть его существа была занята работой. Аудио-имплант, устройство, способное услышать падение пылинки в метре от себя и одновременно отфильтровать рев урагана, был загружен по полную. Он захватывал каждый звук, доносящийся из толпы. Сдавленный вздох. Щелканье зубов. Прерывистый, задыхающийся шепот. Плач ребенка, который кто-то тут же попытался унять, прижав к груди.

Язык был гортанным, простым, но со сложной, певучей интонацией. Алгоритмы деконструкции, созданные для анализа кодов и мертвых языков, уже рвали эти живые звуки на фонемы, морфемы, синтагмы. Он слышал повторяющиеся корни: «Скарб», «Сол», «Кач», «Тьм», «Пес». Его лингвистический сопроцессор строил вероятностные модели, предлагая базовые грамматические конструкции. Прошло три секунды с момента его появления, а он уже понимал, что «Скарб» – это «Скарабей», «Сол» – «Солнце», «Кач» – «Качение». Еще пять секунд – и он смог бы поддержать простейший диалог. Еще десять – и его вокальный модулятор смог бы имитировать их акцент с идеальной точностью.

Но первое впечатление – самое важное. Первая фраза должна была быть не информативной, а эмоциональной. Она должна была врезаться в память, как раскаленный клинок, и остаться там навсегда.

Он позволил тишине нарастать, сгущаться, как сливки. Он видел, как по толпе пробегает дрожь. Видел, как самые слабые духом начинают медленно, почти незаметно опускаться на колени. Жрецы, стоящие у менгиров, оставались неподвижны, но их напряженные позы говорили о том, что их молчание – это не почтение, а ожидание. Они изучали его. И он должен был действовать, пока страх не начал превращаться в сомнение.

«Пора, – констатировал он внутренне. – Дать им их первую басню».

Он медленно повернул голову, его движение было настолько плавным и неестественным, что вызвало новый всплеск биометрической активности в толпе. Его взгляд, скрытый за затемненными линзами оптических сенсоров, скользнул по замершим фигурам, по гигантским сферам, по испуганным лицам.

И тогда он заговорил. Его голос, пропущенный через вокальный модулятор, обрел качества, которые его имплант «Социального Инжиниринга» счел оптимальными для божества: низкий, вибрирующий баритон, с легкой эхо-поддержкой, создававшей иллюзию, что слова исходят не только из его гортани, но и отовсюду сразу – из камня, из воздуха, из самого солнца.

Он произнес фразу, которую его лингвистический алгоритм собрал из услышанных обрывков, придав ей мистическую, архаичную форму, предназначенную для удара прямо в подсознание, для пробуждения древних, спящих архетипов.

– Я – эхо Скарабея, что катит Солнце, – прозвучали его слова, и они покатились по площади, отражаясь от менгиров и наполняя пространство вибрацией. – Я пришел узреть ваш труд.

Внутренний монолог тут же язвительно добавил: «„Эхо Скарабея“. Боже правый, какой пафос. Уровень дешевой оперы для провинциальных колоний. Но, черт возьми, смотри, как их колбасит!»

И это было правдой. Слово «Скарабей», произнесенное этим голосом, в этой обстановке, подействовало как разряд энергии. Паралич толпы сменился движением. Десятки, потом сотни людей рухнули ниц, ударяясь лбами о горячий камень. Раздался все нарастающий гул – не криков, а стенаний, молитв, сдавленных рыданий. Руки протягивались к нему, не в просьбе, а в жесте слепого поклонения. Дети, наконец, разрыдались в полную силу. Общая биометрическая картина взорвалась какофонией экстремального стресса и религиозного экстаза.

Он видел, как у одного из молодых парней, того самого, что выпустил свою сферу, из носа потекла струйка крови – не от удара, а от резкого скачка давления. Тот даже не заметил, продолжая смотреть на Сайрена со смесью ужаса и обожания.

«Вот это другое дело, – с удовлетворением отметил Сайрен. – Теперь твердая девятка с плюсом. Почти полный комплект: и паника, и поклонение, и даже несколько случаев легкого кровотечения. Превосходно».

Его взгляд скользнул к группе жрецов. Их реакция была иной. Они не падали. Не молились. Старейшина со скарабеем на лице склонил голову, но это был не поклон, а скорее вынужденное, настороженное признание факта его присутствия. Его глаза, темные и пронзительные, как у старого ястреба, были прикованы к Сайрену. В них читался не трепет, а тяжелая, неотступная тревога. Словно он смотрел не на божество, а на симптом. На предвестника бури.