Круглая формула грядущего. Сага Иного мира. Книга третья. Часть II

– Он дважды сахтаръёл! – заорал толстый, вскакивая. Толстяк оказался куда проворнее, чем казался. – Он спорит, как они! Бей его, Желушаш!

Когда заявился унылый и рослый патруль, избитых плонгов уже выкинули из дружного подвальчика, а Сьяли был счастлив: умопомрачительная официантка в чёрных чулочках и крохотном платье (та самая, неприступная вехта!), положила его голову к себе на волшебные колени и прижимала холодную банку пива к огромной шишке на лбу пилота.

Но счастье оказалось по-военному коротким: на радостях Сьяли решил шикануть перед богиней Соблазна всем своим финансовым состоянием, тем более встречные военные чины оторопело смотрели на Сьяли и его спутницу. Даже подмётки у них дымились от зависти! Но в зеркальную дверь самого что ни на есть дорогого заведения не пускали в фуражках, а принявший фуражку служитель сразу уставился на Сьяли, как на ходячего зелёного ската. Разговор с тремя здоровенными служителями был унизителен, такого унижения Сьяли не испытал за всю жизнь: оказывается, в заведение не пускали с оружием, с животными, синяками и шишками. И вообще всякий прочий избитый сброд.

Умопомрачительная спутница сжимала плечо Сьяли с состраданием.

Оружия у Сьяли не было и он маялся его отсутствием, надеясь на чудо: грянет гром и поразит охрану заведения, препятствующую чужому счастью. Предложить официантке скоротать вечер в гостинице он не решился. Посмотрел на её бюст и не решился: ни одна гостиница не стоила такого бюста, даже все гостиницы, вместе взятые. Она ведь богиня Соблазна, а не уличная девка!

Мгновением спустя он понял, о чём размечтался ненароком и едва не потерял сознание от собственной наглости.

Ситуация разрешилась быстро и внезапно: к заведению подкатила компания танкистов, которые почему-то появились в городе несколько дней назад в изобилии. В основном это были сыновья трактористов, совсем молодые и дочерна загорелые юнцы, вроде Сьяли, но с этими были офицеры. Постарше и в приличном чине каждый. Видимо, штабные бездельники – похожие друг на друга темноволосые красавцы, безупречно одетые, с комнатным загаром и манерами высокомерных предков. Молодые танкисты восторженно объясняли им что-то. Видимо, влиятельных бездельников перевели в столицу издалека и они с любопытством рассматривали её у носков своих безупречно начищенных ботинок. Один из бездельников, где-то уже виденный ранее, мгновенно оценил ситуацию и с обезоруживающей улыбкой обратился к Сьяли:

– Надеюсь, господин младший пилот согласен, что двери данного заведения должны быть распахнуты перед его прекрасной спутницей? Такая девушка не должна уйти от дверей заплаканной неудачницей! Этот вечер для богини грёз должен стать неповторимым! Так, пилот?

Сьяли мрачно и молча рассматривал этого злодея атлетического сложения. Сразить тылового самца было нечем. Шишек и синяков у того не было. Самца впустят в сияющий зал.

– Вы согласны, сударыня? – бездельник изысканно склонил идеально причёсанную голову перед умопомрачительной «прекрасной спутницей». – Разрешите, я распахну перед вами эти двери? Сердце я распахну позже. Там, за столиком. У пальмы. И покорнейше прошу разрешения смотреть на вас. Сердце вашего юного спутника не замёрзнет. Ни-ни! Его согреют первый взрослый синяк, пламя неутолённой страсти и угли отчаяния. Он хороший парень и он нас поймёт. Он не заплачет. Он уйдёт в ночь и там найдёт свою богиню. По фотографии. Видите ли, с недавних пор у воздушных асов есть своя богиня, и её фотография очень щедра к юнцам. Она выводит их в асы, всячески опекает и одаривает ослепительными девушками. Поверьте, я знаю одного такого счастливца. Хотите, расскажу? Там, под пальмой?

Девушка выслушала эту чушь, неожиданно засмеялась, чмокнула окаменевшего Съяли в щёку и, к ужасу пилота, сунула руку под услужливо оттопыренный локоть безупречного бездельника. Великолепная парочка исчезла в распахнутых служителями дверях, а танкисты, сдававшие фуражки, одобрительно расхохотались. Кто-то утешительно хлопал Сьяли по плечу.

«Убью! – с бешенством решил Сьяли, разыскивая взглядом хоть какое-нибудь орудие мести. – Обоих! Нет, на неё посмотрю с презрением».

Вестибюль сверкал чистотой и отсутствием орудий мести. Сьяли упал духом.

– Имеет смысл употребить маскировочный крем для вашей гигантской шишки, – негромко заметил второй офицер-бездельник, сдавая фуражку. – Крем не догадались запретить как форму одежды.

– Морду себе им натри, – посоветовал Сьяли, с неприязнью рассматривая бледную руку офицера, вручавшую фуражку должному умереть ненавистному служителю. – Для загара, тварь кабинетная.

И обомлел: на левой руке у бездельника не хватало последних фаланг сразу у трёх пальцев! А на непривычно светлом лице штабного кролика оказались шрамы. На левой щеке, от носа до уха, словно проведённые огромной когтистой лапой.

«Горел в танке! – обомлевший Сьяли всегда соображал очень быстро. – Пальцы отгорели! Такие шрамы оставляют куски брони, когда её снаряд пробивает… Точь-в-точь, как у брата!».

Офицер перехватил взгляд Сьяли и вдруг улыбнулся:

– Благодарю за совет, господин младший пилот. Но проще загореть целиком.

И обернулся к притихшим молодым танкистам:

– Где тут у вас пляж, господа?

Танкисты облегчённо загалдели, объясняя и предлагая завтра же загорать, сдвинув какие-то занятия на прохладный вечер.

И вся толпа потянулась в зеркальные двери. Только тогда Сьяли заметил, как ухмыляющийся служитель подаёт ему фуражку.

«Эти офицеры с войны, – догадался Сьяли. – Дрались с ямихасами и набирают новые экипажи. Болтают же про десант, про наступление… Странно: полгода ещё не прошло! – отчего они такие белёсые?!».

И тут его как молнией ударило: они из госпиталя!

Сьяли запоздало заметался перед входом в заведение. Он впервые в жизни – впервые в жизни! – оскорбил боевого офицера и, хотя тот не принял оскорбления, настроение стало ужаснейшим. Сьяли вернулся на авианосец, заперся в каюте, положил на подушку фотографию иностранной лётчицы и зарыдал в подушку. Он тварь последняя! Неудачник!

Утром Сьяли натёр синяк маскировочным кремом, набрался духу и двинул к командиру авианосца, решительно сжимая рапорт. Сьяли был уверен: момент созрел. Его место на войне! Шесть раз он подавал рапорт, но в этот, седьмой раз, Сьяли мог оказаться вышвырнутым вместе с рапортом за борт. Так, по крайней мере, пообещал зловредный старикан, но удовлетворился простым указанием Сьяли на люк боевой рубки, на глазах у сдерживающих улыбки офицеров штаба.

Восьмой рапорт Сьяли решил изобразить на бумаге потолще: зловредный старик рвал рапорты и возвращал обрывки.

Сьяли ни с кем не желал разговаривать и потому уединился на корме, разглядывая опротивевший прибрежный пейзаж. Он в задумчивости отрывал по маленькому кусочку от изодранного седьмого рапорта; кусочки трепетали, улетая с высоченного борта авианосца в зеленоватую гладь океана. Не было ни ветерка, и флаг соединения висел разноцветной тряпкой. Особенно удручал вид нового авианосца «Йюлаусёч». Новый флагман Ударного флота пришёл накануне: стройная серая громада, десятки новеньких машин на палубе.

Сьяли сначала не сообразил, что за транспортный корабль вползает в бухту: огромный, длинный, весь заставленный какими-то зачехлёнными здоровенными коробками. Это был военный транспортник, Сьяли рассмотрел на нём скорострельные зенитки. Но взгляд притянули не они, а лениво колыхающийся в движении флаг: непривычный, сине-белый. Сьяли хорошо знал опознавательные знаки иностранных государств. Это был транспорт из Сахтаръёлы. За ним вполз второй, третий… В бухту, вопреки угрюмым угрозам Вехты, входил целый караван из воюющей с ней страны. А из глубин авианосца уже лезли матросы и лётчики, даже заспанная отдыхающая смена. Скоро палубы эскадры кишели людьми: все рассматривали огромные транспорты, входившие в бухту. Их было очень много, около полусотни, и часть сразу вставала под разгрузку у причалов. Там уже двигались краны, там гудело и верещало.

Никто не расходился до вечера, все наблюдали, как краны снимали с палуб, поднимали из трюмов и ставили на подвижные платформы расчехлённые гусеничные чудища, зло уставившие в окружающий мир зрачки мощных орудий: все транспортники были загружены танками. Настоящими тяжёлыми танками, каких не было ни у Ваулинглы, ни у её низкорослого соседа. Такие были только у двух стран. И одна из них, сражаясь насмерть, прислала-таки мечту Лидера – танки, которыми можно воевать всерьёз.

– Тысяча, не меньше… – негромко сказал кто-то рядом. – Ничего себе подарочек…

– Больше. Смотри, а эти ещё крупнее… С ума сойти!

– Такую штуковину и пушкой не пробить…

– Договорились, значит… У них что, лишние?

– Нам не лишние.

– Ребята, я чую войну.

– Народ! Наш Зокли прозрел от пива! Войну чует!

– Думаешь, для наступления?

– На острова?!

– Нет. Пиво возить. Знаешь, как здорово танк развозит пиво? Никому дорогу не уступает!

– Когда начнут?

– Сразу. Пока из Вехты не прислали пушки на Песчаные острова. Говорят, вехтские пушки пробивают эти танки. Смотри, как торопятся!

– А танкисты? Откуда танкисты на них возьмутся?

– Все танки одинаковые. Ездить – не летать, вниз не свалишься. И учиться не надо.

– Ну да! На грузовике надо учиться, а на танке не надо? Сразу врежешься во что-нибудь!

– И что? Дави всё подряд гусеницами, потом разберёшься, куда врезался. Посмотришь, за пять дней передавят коротышек.

Утром передали: Свободная Ваулингла вступила в войну с Вечной Вехтой. Лидер внятно и остроумно объяснил стране невозможность для приличных людей ужинать за одним столом с рогатыми вождями Вехты. Ввиду сомнительного происхождения предлагаемый этими вождями крабов.

Намёк Лидера поняли и разделяли все. Сьяли и смотреть не мог на крабов после рассказа семи отчаянных подростков, сбежавших в Ваулинглу с «ферм Троггра». Сбежали через весь океан, в трюме нейтрального торгового корабля, шанс выжить – «нуль». Вообще-то в трюме их нашли сразу тридцать, но спасти в госпитале удалось только шестерых подростков и совсем крохотную девчушку с огромной трофейной книгой и трофейным термосом. Столица умилялась маленькой изувеченной беглянкой, провожать самолёт с опознавательными знаками Сахтаръёлы, на котором эти семеро отправлялись домой, вышли сотни тысяч людей – все свободные от работы на оружейных заводах. И, словно оправдываясь, могущественная и богатая Ваулингла завалила обочины взлётной полосы цветами.

Отец и сын

– Зря мы залезли в эту войну… – отец Сьяли, прищурившись, наблюдал за Ваусом.

Пёс носился по зелёной траве вокруг дома, подпрыгивал, дважды переплыл бассейн и всё равно не мог успокоиться. Ещё бы! Лучший друг, отсутствовавший почти год, возник ниоткуда и сидел под огромным деревом в саду, за столиком с фруктами. И вёл беседу с другим лучшим другом!

Сьяли получил три дня на поездку домой, как и полагалось по закону для уходящего в боевой поход.

– Мы выжидали, и выжидали разумно. Ямихаса сама нарвалась на неприятности. Я доказывал Лидеру: достаточно выбить её авиацию и ядро флота. Достаточно потопить авианосец «Хидияса», который доставил нам уйму неприятностей на островах и который они прячут где-то. А больше у них ничего нет, сухопутные войска Ямихасы разгромят сахтаръёлы. Через два года мы тихо и без драки вернёмся на свои острова. И нас покорно впустят в Ямихасу.

– И ты туда же! – возмутился Сьяли. – Не стыдно, господин советник Лидера?

– Почему мне должно быть стыдно? – удивился отец. – Я всегда против драки.

– Это не драка! – горячо возразил Сьяли. – Это война! Освободим всех обиженных и угнетённых! Свободу каждому!

Подлетел Ваус и прыгал восторженно. Сьяли вдохновился:

– Вот место Ваулинглы в мире! Во главе освободителей!

Отец вздохнул:

– В освободительные войны, мой мальчик, вступают на стороне обиженных не так. Вступают решительно и сразу, не взирая на последствия. А не ждут, пока обиженный и обидчик выпустят кровь друг другу. И уж если решил присвоить бумажник обидчика и любовь обиженных, то не ёрзай и правильно выбирай момент. Посмотри на любого воришку, тот понимает нужный момент. А мы поспешили.

– Ну, знаешь… – Сьяли взял с простого деревянного столика стакан, отхлебнул сока, подумал и выплюнул сок в бассейн. – Тебе только воров учить.

Отец засмеялся.

– Я учу будущих Лидеров. Почти одно и то же.

– И Йюзивейта учил?! – не сдавался Сьяли.

– Нет… – сконфузился отец. – Друзей не поучают.

– Может, мы вообще не на той стороне воюем? – перешёл в атаку Сьяли.

– Во-первых, мы ещё не воюем, – улыбнулся отец. – Поиски рыбачьей шхуны ямихасов я не считаю войной, как и перестрелки на атоллах. У нормальных людей эти подвиги называются пограничными стычками. Во-вторых, мы на той стороне.

– Хоть здесь ты согласен с Лидером! Ура!

Спор с отцом был не спором, а дружеской беседой. Как всегда.

– Да, а почему согласен? Отвяжись, Ваус!

Пёс встал на задние лапы и трепал клыками руку Сьяли. Трепал ласково, но настырно.

– Вехта претендует на весь мир и должна быть разгромлена, – серьёзно произнёс отец. – Навсегда. Любой ценой, и потому чужой ценой. Только в этом случае цена не имеет значения.

– Ну ты и тип, папа… – изумился Сьяли. – Чужими деньгами за свой мир расплачиваться! А если Сахта обидится?

– Не обидится. Сахтаръёле не нужен остальной мир. Она сама – мир.

– Как ты здорово её произносишь… – позавидовал Сьяли. – У меня не получается. То есть иногда хорошо получается, иногда плохо…

– Научись, – строго посоветовал отец. – Жаргон оставь обитателям картонного квартала. Ты уходишь на войну и, возможно, встретишь там сахтаръёлов. Будь осторожен. У них нет закона, и для тебя это большая опасность.

– Запугал. Смотри, даже Ваус испугался! У-у-у, плут…

Сьяли запустил вдаль шляпу отца.

– Лови! Именно для меня опасность? Почему?

– Потому что я платил Ливу за украденные тобой игрушки, – улыбнулся отец. —Подозреваю, что старина Лив завышал число. Не мог ты утащить сразу двенадцать слоников. Не верю. Вдвоём не унести. Не красней, я всё знаю. Знаю, что ты раздавал их детишкам.

– Папа… – оторопел разоблачённый Сьяли. – Этот кровосос малышей обсчитывал…

– Этим пусть занимается закон, Сьяли, – дружелюбно посоветовал отец. – Не твоё это дело. И не моё. И бездомными детьми пусть занимается закон, я верю закону и сплю спокойно. И не пускаю немытых оборванцев в свой бассейн, отмыть и накормить в моём доме. А ты не ждал решения закона. Ты действовал, Сьяли! Действовал по понятию справедливости и мести, как древний благородный разбойник.

– А что плохого?!

– Всё плохо. Древний благородный разбойник живёт в лесном шалаше с прекрасной преданной спутницей, сбежавшей из богатой семьи. Но никогда в этом шалаше не встречает свою беспомощную старость вместе с морщинистой беззубой старухой. Ты слышал хоть раз сказку о старом и дряхлом благородном разбойнике и его дряблой жене? Нет! А почему? А потому, сын мой, что переболевший борьбой за всеобщее счастье разбойник рано или поздно начинает служить мудрому закону. И не просто «рано или поздно», а «всегда и вовремя»! Начинает служить во имя счастья личного, по привычке выдавая его доверчивым недотёпам за всеобщее. Для убедительности устраивается общий праздник с фейерверками. И встречает старость умный разбойник в роскошном доме, окружённый заботой, красивыми служанками и почтительными сыновьями, они тоже служат закону. Свои понятия молодости благородный разбойник незаметно забрасывают в шалаш вместе с мечом. Для внуков. Поиграть в дедушку. Так вот, сахтаръёлы опасны тем, что живут по понятиям, от рождения и до смерти. С мечами предков.

– Тебя послушать, они беззубыми неудачниками в шалашах доживают…

– Нет. До недавнего времени они доживали свои дни в родовых замках. Таких, какие тебе и не снились. Правда, теперь они перебиваются в шалашах, но это временно. После войны шалаши снова разрастутся в родовые замки.

– Что у них такое с домами произошло?

– Их господа потомственные офицеры отказались от имений в прошлой войне. В пользу нижних чинов, вдов и детей погибших.

– Ух ты…

– Да. По их понятиям оказалось стыдно пользоваться собственностью при всеобщем разорении. Но после этой войны приобретут замки.

– На какие средства?

– Их сход подтвердил древнее правило выплачивать каждому герою десятую часть от нанесенного врагу ущерба.

– Какой ещё «сход»?

– Они могут собраться на так называемый «сход», устроить общий «спор» и решить любую проблему. Например, могут решением схода вышвырнуть со службы. Но не за конкретную провинность, а за отсутствие понятия. Не погиб с отрядом и тем уронил воинскую честь? Осудят. Единственный выстоял из всего отряда и тем сохранил воинскую честь? Одобрят. Убил раненого врага? Осудят. Добил раненного недобитка? Одобрят. Замышляешь недоброе? Осудят. Преодолеваешь в себе недоброе? Одобрят.

– Да ты ботинки в паре сравниваешь, самой пары не видя! Как узнать, где левый, где – правый?!

– Вот потому и спорят. У них двенадцать «сходов» только официальных. И «спор» не прекратится, пока не вникнут в суть дела и пока виновный не признает правоту схода. Я спрашивал у них: а если он никогда её не признает? Смеются: до сих пор признавали. Все признавали! Рыдали и признавали, глаз не могли поднять, пока не совершали подвиг, уравновесив подлый проступок героическим, и потому искупив провинность. Я тоже загорелся и поспорил: но вдруг виновный не опустит глаза и ни в чём не признается? Да ещё бросит дохлую кошку в другого? Если будет смеяться в глаза?! Что будете делать? Удивляются: а как же совесть? Должна ведь заговорить совесть, в конце-то концов! Скажу честно, сын: для меня это была новость. Оказывается, у каждого есть совесть! И надо лишь разговорить её на сходе! Это нормально? Ты как считаешь?

– Н-н-не знаю…

– Вот потому они и опасны для тебя. Ты мальчик из шалаша, хотя вырос у бассейна. Я видел в тебе детские понятия, они смешные и честные, но такие рано или поздно проходят. Как лёгкая простуда. Постарайся не заразиться взрослыми, которым уже тысячи лет. Они гораздо опаснее, ибо неизлечимы.

– А что плохого в понятии чести, например?

– Понятие не втиснешь в закон, Сьяли. Оно как дым. Его чувствуют. Не представить законами честь, стыд, грех, совесть, жить по правде… Ты вслушайся: «жить по правде»! Да-да, есть и такое понятие, не улыбайся! Не всякий правильно переведёт с сахтаръёльского, учти. Что это: «жить по правде»? Жить, соблюдая закон – это понятно. Живи, не нарушая закон. А как «жить по правде»? Что, где-то лежит её эталон и мы можем взвесить правду? Все древние религии вели речи о жизни после смерти, я очень давно видел смешную старинную картину в храме Танлагемы: грехи и добрые поступки представлены двумя мешками, а какие-то полуголые девицы кладут их на разные чаши древних весов. Добро, зло, грехи – всё отдали на откуп какому-то примитивному техническому устройству, простому рычагу! Я задумался: почему не два кувшина? Вдруг добро и зло – жидкие? Не две верёвки какие-нибудь? Вдруг грех и правда – длинные? И оказалось: есть и два кувшина, и две верёвки, и две лодки – это у виданоров! – и много-много прочей первобытной чепухи у всех прочих. Цивилизация ничего не придумала для измерения чести, стыда, греха, совести и жизни «по правде», сын. Ничего! И отказалась от измерений. А хитрые мудрецы Хебадеи сочинили людям сказку про справедливого бога мёртвых, непонятого и обиженного живыми. Сочинили сказку про вечную награду или вечное наказание после смерти, которая есть прозрение. Сочинили религию, принятую всеми, кроме самих хебадеев. Лишь сахтаръёлы цепляются за своих живых богинь и орут на сходах, домогаясь от обывателей ответа, который не нашли все умершие мудрецы всех стран. Так вот, сын: ты нарушал закон, раздавая игрушки Лива. Но ты поступал по правде. Это тебе скажет любой сахтаръёл, никогда не изучавший законы. И тебя не оправдают на их сходе, потому что тебя даже не осудят. А вот наш закон тебя осудит. Но если ты докажешь, что Лив жульничает, наш закон осудит Лива. Наш закон говорит: «докажи!» А их понятие хватается за меч.

– Какой такой меч?

– У них разрешены дуэли. А смертной казни нет.

– Да ты что… Знаешь, здорово бы наставить саблю на Лива да пощекотать остриём кадык! Вот скорчил бы морду небритую! Послушай, отец, интересная страна…

– Интересная, пока в ней есть благородные разбойники с понятиями чести. Извини, сын, но их число не регулируется ни понятиями, ни законами. Кстати, порознь дуэли и благородные люди неэффективны при отсутствии чести у обывателя. А как её измерить, сын? Как? Весами? Кувшинами? Одни будут охать и ахать: «раньше честь была…». Другие им возразят: «она и не пропадала!». И пока будут спорить на своих сходах о наличии чести, без неё на бесчестных дуэлях истребят всех благородных. Запретят дуэли? Остатки благородных передушат в кустах. А наш закон – плох он или хорош! – всегда есть и действует сразу, без говорильни. Он записан словами, но живёт своей жизнью и подчиняет людей, игнорируя их личные понятия о добре, о зле, о правде, о рычагах и кувшинах. Закон подлежит знать и выполнять, а не оспаривать. Наиболее умные сахтаръёлы давно пытаются свои понятия – бесспорно хорошие! – изложить в виде неких Правил, но это бесполезная попытка создания идеальных законов. Идеального не существует, их записанные Правила в чём-то всегда не соответствуют идеальному понятию «жить по правде» и потому не выполняются никогда. Если разрешён конфликт закона и понятия, то торжествует первичное понятие, а не вторичный закон. Торжествует не определяемое словами. Ведь понятия эфемерны, они живут в головах людей и потому изменчивы вместе с людьми. Они впитываются с детства из окружающей жизни совершенно неведомым путём, воспитание лишь попытка этот путь нащупать. Однажды, через много лет, в Сахтаръёле сильно изменится жизнь, изменив незаметно понятия. Понятия ведь приходят из жизни, а их путей мы не знаем! Наш закон не изменится: вот он, в этой книге. Он записан буквами, он неизменен. Он сам изменит жизнь так, как решили авторы закона! Если нужно изменить закон, мы рассмотрим проекты и варианты. И лишь потом разрешим ему изменять нашу жизнь. А сахтаръёльские понятия? Они изменяются незаметно, от поколения к поколению. Но как изменяются? Никто не знает. Нет бессмертных людей, что могли бы сказать: «Помню, тысячу лет назад такое было нечестным!». Вдруг россказни об идеальном прошлом – всего лишь россказни? Вдруг убивать было обыденно, унижать – общепринято? Вдруг лгать станет прилично, воровать – престижно, предавать – достойно? Почему нет? Смотря как изменится жизнь, смотря что она внушит людям. Бросятся сочинять спасительные законы? К поспешно сколоченному закону привыкнуть они не успеют, к законам приучают долго и кроваво. Останутся без понятий и без законов. А у кого нет понятий и нет закона? Ответишь или подсказать?

– Отвечу, господин преподаватель закона. У людоедов.

– Вот это и есть будущее Сахтаръёлы. Её сожрут.

– Победят и захватят?

– Нет, сын, вовсе нет… Извне Госпожу Великую Сахтаръёлу не победить. Сожрут изнутри.

– Извини, отец, но жрут всегда извне. Иначе сожрать невозможно. Биология!

– Надо было посещать эту самую биологию, а не сражаться за справедливость с Ливом. В мире насекомых крошечный хищник незаметно впрыскивает огромной добыче мельчайшую порцию пищеварительной жидкости. И та начинает своё дело, переваривая добычу изнутри. Добыча и не замечает, как угасает и превращается в мешок, наполненный съестным. И тогда хищник запускает в этот мешок хоботок и высасывает полупереваренное съестное. Сожрать это государство могут именно так. Крошечной порцией нужного яда.

– Уж коль будущее предсказываешь, может, и наше тебе известно?

– Предположительно. Однажды наступит время, когда у нас всё мыслимое и немыслимое втиснут в рамки закона. И знаток закона станет самым богатым человеком. Все будут судиться, нанимать знатоков, платить огромные суммы в надежде сорвать с закона ещё большие. Ведь чем изощрённее закон, тем дороже будут стоить его услуги.

– У тебя не закон получился, отец, а какой-то бордель… Извини.

– Отличное сравнение, мальчик! Тонко, тонко… Не возражаешь, присвою и блесну при случае?

– Присваивай и блистай. Послушай, отец… Вопрос: а если твои слова про насекомых к жизни не относятся? Если понятия о справедливости и правде древнее жизни?

– Это как?

– Как океан! Он ведь старше своих обитателей. А? Вот как бы узнать, где хранятся эти понятия и как их прочесть… Тогда можно стать идеальным хозяином жизни! А не ныряльщиком при самодельной лодке под названием «Закон».

– Зря ты пошёл в лётную школу, сын. Надеюсь, после войны придёшь ко мне на работу. Ты сможешь.

– Посмотрим. Я ещё войну не закончил.

– Не простудись на ней идеальными понятиями. В океане ветры холодные, а бои жаркие. Самое место для простуды! В боях нет законов и потому разные понятия боевого братства сильно поднимают голову. Я затеял с тобой этот разговор для повышения иммунитета.