Приключения бога. Книга четвертая. Бремя бессмертия

Сайрен выпрямился.

– Искусственный?

– Однозначно. Уровень сложности и интеграции указывает на целенаправленное вмешательство. Очень, очень давно. Тысячи лет назад. Какая-то высокоразвитая раса, возможно, те же Древние, что оставили после себя артефакты вроде Кристалла Предназначения, провела тотальную генетическую реконструкцию всей популяции. Они не просто добавили ген – они переписали базовые инстинкты.

Она увеличила изображение, выделив несколько участков.

– Вот здесь – блокировка центров страха смерти в миндалевидном теле. Физиологическая. Они просто не могут испытывать ужас перед небытием. Это для них так же естественно, как дышать. А вот это – самое интересное. Сверхчувствительные рецепторы к определенному биохимическому соединению. Тому самому, что находится в их ритуальном кубке.

Она вызвала формулу сложной органической молекулы.

– Я назвала его «Кейоцин». Он действует как ключ к сложнейшему замку. Попадая в организм, он связывается с этими рецепторами и запускает каскадную реакцию. Она не просто усыпляет. Она мягко, постепенно отключает высшие функции мозга, отвечающие за самоидентификацию, за привязанность к «Я». Одновременно с этим происходит мощный выброс нейромедиаторов удовольствия и покоя. Колоссальный. Оргазм, умноженный на тысячу. Человек не просто засыпает. Он растворяется. Он ощущает себя частью целого, вселенной, утрачивая границы своей личности. И это ощущение настолько блаженно, что любое эго готово ему подчиниться. Это не смерть, Сайрен. Это… трансценденция. Запрограммированная, биологическая трансценденция.

Стелла обернулась к нему, и в ее глазах горел странный огонь – смесь научного восхищения и глубокой тревоги.

– Понимаешь, в чем гениальность этой системы? Их общество не просто верит в свой Уход. Оно биологически к нему предрасположено. Их гармония, их покой… они не сфабрикованы химически в момент церемонии. Они заложены в самой их природе! Кейоцин – лишь финальный аккорд. Триггер. А инструмент – их собственное тело. Их собственная душа, если хочешь.

Сайрен слушал, и его первоначальное торжество («Я же говорил, что тут что-то не так!») медленно сменялось холодным, расчетливым интересом. Это была не просто философия. Это был код. А код можно взломать. Переписать.

– Значит, их принятие – это обман, – заключил он. – Программа, вшитая в ДНК.

– Нет! – Стелла резко встала, ее кресло отъехало с тихим шипением. – Это не обман! Это их природа! Такая же подлинная, как твое стремление к вечности! Ты что, не понимаешь? Они не жертвы. Они – продукт невероятно сложной и, черт побери, элегантной инженерии! Их общество стабильно, потому что они биологически не способны на жадность, на страх смерти, на желание узурпировать вечность для себя! Их жертва – это не жертва вовсе! Для них это высшее наслаждение, смысл существования!

– Их лишили выбора, – холодно парировал Сайрен. – Их лишили права бороться, стремиться, хотеть большего. Их сделали идеальными винтиками в их собственном механизме. Я не верю, что какая бы то ни было форма жизни добровольно согласилась бы на такое. Их предков просто… модифицировали. Сделали удобными.

– А ты сейчас собираешься сделать то же самое! – вскричала Стелла. – Только в другую сторону!

Она подошла к другому терминалу, где уже висела модель иного, гораздо более агрессивного и сложного вируса.

– Ты хочешь «исправить» их природу. И я, дура, уже сделала тебе инструмент. – Она с ненавистью ткнула пальцем в голограмму. – Нано-вирус-ретровирус. Основа – лентивирус, модифицированный для тотального заражения через гидросферу. Он несет в себе генетическую конструкцию, которая… – она сделала паузу, и ее голос стал ядовитым, – вышибает этот самый «ген Забвения». Навсегда. Блокирует рецепторы к Кейоцину. И одновременно запускает гиперпродукцию теломеразы, ускоряет клеточную регенерацию до невероятных уровней, подавляет апоптоз… Короче, один глоток зараженной воды – и вечная молодость. Звучит как дешевый трюк шарлатана с базара, а не дар богов, не находишь?

Сайрен подошел ближе, изучая модель. Это было прекрасно. Страшная, но прекрасная симметрия. Древние дали им запрограммированную смерть. Он даст им запрограммированную жизнь.

– Ты превзошла саму себя, Стелла, – сказал он, и в его голосе прозвучала неподдельная admирация.

– Не льсти, – она фыркнула. – Я просто констатирую факт. И пока не поздно, слушай меня внимательно, потому что я сейчас буду говорить как единственный здравомыслящий человек в этой комнате, и, возможно, во всей галактике.

Она взяла свою чашку с отвратительной жижей и сделала большой глоток, словно пытаясь смыть с себя горечь ответственности.

– Системные риски. Первое: экология. Что произойдет с экосистемой планеты, когда все многоклеточные организмы, пьющие из этих рек, обретут вечную молодость? Прекратится естественный оборот. Популяции взорвутся. Они сожрут всю биомассу за несколько лет. Это биологическая бомба.

– Мы можем модифицировать вирус, чтобы он воздействовал только на разумных гуманоидов, – отмахнулся Сайрен.

– Ладно, допустим. Второе: психология. Ты вырываешь у них краеугольный камень их мироздания. Их культура, их религия, их социальные связи – все завязано на этом Уходе. Что будет с обществом, когда смерть перестанет быть объединяющим фактором? Когда не нужно будет заботиться о стариках, потому что стариков не будет? Когда не будет смены поколений, передачи власти, обновления идей? Это будет общество застывшее, апатичное, погрязшее в вечных интригах и скуке. Ты сам знаешь, к чему это приводит!

– Они адаптируются, – упрямо сказал Сайрен. – Они создадут новые смыслы. Искусство. Науку. Исследование.

– С третьей попытки? После того как их общество пройдет через коллапс? – Стелла покачала головой. – Третье: самое главное. Ресурсы. Вечно молодое, бессмертное общество не перестает потреблять. Оно потребляет вечно. Их планета рассчитана на цикл. На определенное количество жизней, которые сменяют друг друга. Ты ломаешь этот цикл. Через сто лет, двести, они истощат все запасы. Начнутся войны за еду, за воду, за место под своим блеклым солнцем. Ты не даруешь им рай, Сайрен. Ты обрекаешь их на вечный голод и вечную войну. Ты создаешь общество вампиров, которые будут высасывать эту планету до дна!

Ее слова висели в воздухе, тяжелые, как свинец. Она говорила логично. Неопровержимо. Каждый ее аргумент был гвоздем в крышку гроба его плана.

Но Сайрен был ослеплен. Он видел не риски, не катастрофы. Он видел слепых, которые отказывались от дара зрения, потому что боялись ослепнуть от яркого света. Он был этим светом. Он должен был нести его, даже если придется силой разжать их веки.

– Ты преувеличиваешь, – сказал он, и его голос снова обрел стальную уверенность. – Ты всегда ищешь подвох, Стелла. Ты не веришь в добро. В этих людях есть потенциал. Они заслуживают шанса. Я не могу позволить им продолжать жить в этой… биологической иллюзии, в этом добровольном рабстве у собственной ДНК. Я дам им свободу. Свободу от смерти. А уж что они с ней сделают – их выбор.

– Их выбор? – Стелла рассмеялась, и это был горький, надрывный звук. – Ты собираешься заразить их водопровод, Сайрен! Ты не даешь им выбора! Ты его совершаешь за них! Ты ничем не лучше тех Древних, что вшили им их «ген Забвения»! Ты такой же инженер душ, только с противоположным знаком!

Она подошла к нему вплотную, ее глаза горели.

– Одумайся. Уничтожь этот вирус. Улетим отсюда. Оставь их в их счастливом, умиротворенном аду. Он лучше того ада, который ты им готовишь.

Сайрен посмотрел на нее, и в его взгляде не было ни сомнения, ни колебаний. Была лишь непробиваемая уверенность миссионера, идущего на костер.

– Нет, – сказал он тихо. – Их ад закончится с рассветом. А твой вирус станет этим рассветом. Активируй его для массового распыления.

Он развернулся и направился к выходу из лаборатории. Он не видел, как лицо Стеллы исказилось от смеси ярости и отчаяния. Не видел, как она с силой швырнула свою чашку в стену, и брызги темной жидкости разлетелись по безупречно чистой поверхности, словно капли крови на снегу.

– Идиот! – крикнула она ему вслед. – Слепой, самовлюбленный идиот! Ты сейчас все сломаешь!

Но он уже не слышал. Он вышел в коридор, и его мысли были уже там, у истока реки, где он явится им в сиянии утра и подарит им вечность. Он игнорировал ее предостережения, отмахивался от них, как от назойливых мух. Она не понимала. Она не видела всей картины. Она была технобогом, она видела только механизмы, шестеренки, причинно-следственные связи. Она не видела души. А он… он был готов спасти эти души, даже если для этого придется разобрать их старые, ветхие храмы до основания.

В лаборатории Стелла осталась одна перед мерцающей голограммой своего творения. Нано-вирус-ретровирус. Оружие массового спасения. Или проклятия. Она смотрела на него и чувствовала тяжесть на душе, такую, словно она только что выковала меч для тирана, убежденного, что он – освободитель.

– Один глоток, – прошептала она в тишину. – И вечная молодость. Простите меня. Простите нас всех.

Глава 6: Первое «Чудо»

Предрассветный туман стлался над водами Аквила-нор, Великой реки, колыбели и кормилицы Элириона. Он висел плотными, шевелящимися клочьями, поглощая звук и свет, превращая мир в призрачное, монохромное подобие самого себя. Воздух был холодным и влажным, пахшим мокрым камнем, тиной и сладковатым дымком от далеких очагов. В этой предутренней тишине, где граница между сном и явью была стерта, и должно было случиться чудо.

Сайрен стоял на вершине небольшого утеса, нависавшего над самым истоком реки, бившим из-под гигантского валуна, испещренного древними, стершимися от времени рунами. Он не выбирал это место за его легендарность или красоту. Его датчики показали, что здесь, в точке слияния трех подземных потоков, течение было самым сильным, способным в кратчайшие сроки разнести его дар по всей столице и далеко за ее пределы.

Он больше не носил скромные одежды ученого-антрополога. Его облачением был свет. «Хронометр» на его запястье пульсировал ровным, нарастающим сиянием, и это сияние перетекало на него самого, окутывая его фигуру в ореол слепящей, бело-золотой энергии. Он парил в сантиметре от земли, его силуэт искажался и дрожал, как мираж. Он был больше не человеком, не исследователем. Он был иконой. Воплощенной силой. Явлением.

Где-то на орбите, на мостике «Знамения», Стелла, без сомнения, наблюдала за этим спектаклем через датчики корабля. Он представлял ее скептически поджатые губы и закатанные к небу глаза. Но ее цинизм сейчас был не важен. Он творил историю. Не ее убогими, механистическими методами, а так, как это и должно было быть – через откровение.

Небо на востоке начало светлеть, прожилки багрового и лилового проступили сквозь пелену облаков и тумана. Первый луч солнца, слабый, как будто нерешительный, коснулся вершины утеса. И в этот момент Сайрен поднял руки.

Энергия «Хронометра» вспыхнула с такой силой, что туман вокруг него на миг рассеялся, отброшенный невидимой ударной волной. Свет был не просто ярким; он был живым, пульсирующим, он пел тихую, высокочастотную песню, которую нельзя было услышать ухом, но можно было почувствовать кожей, костями, самой душой.

– Люди Кеоса! – его голос, усиленный и преобразованный технологиями, не гремел. Он был тихим, но проникающим, он звучал в уме каждого живого существа в радиусе десятков километров. Он был подобен шепоту собственных мыслей, но исходящему извне. – Внемлите!

Внизу, в просыпающемся городе, люди останавливались. Рыбак, готовивший свою лодку к выходу, замер с веслом в руках. Женщина, разжигавшая очаг, выронила головню. Дети, игравшие у воды, подняли головы. Они не видели его фигуры на утесе, скрытой туманом и расстоянием. Но они чувствовали присутствие. Слышали голос.

– Я пришел из-за пределов вашего неба, чтобы даровать вам свободу! – продолжал Сайрен, и его слова лились, как мед, сладкие и густые. – Свободу от оков, которые вы сами на себя надели! Свободу от тления, от упадка, от неизбежного конца!

Он медленно опустил одну руку, направив ладонь к темным, стремительным водам истока. Из «Хронометра» вырвался тонкий, почти невидимый луч. Он не нагрел воду, не вскипятил ее. Он просто коснулся, и в точке касания на мгновение вспыхнул миллиард крошечных, серебристых искр. Они не погасли, а растворились в потоке, унесенные течением.

– Ваши предки покорились круговороту, видя в нем мудрость! Но я говорю вам – это мудрость раба, довольствующегося своей клеткой! Я дарю вам силу разорвать круг! Силу жить вечно, молодо, могуче! С сегодняшнего дня сама река жизни принесет вам Освобождение! Испейте из ее вод – и обрящете бессмертие!

Он не стал затягивать речь. Чудо не нуждалось в долгих объяснениях. Оно должно было говорить само за себя. С последним словом ореол вокруг него погас, и его фигура растворилась в воздухе, будто ее и не было. Туман сомкнулся вновь, поглотив место явления. Остался лишь нарастающий гул – не физический звук, а вибрация изумления, страха и зарождающейся надежды, исходившая от тысяч горожан.

Первый час прошел в ошеломленной тишине. Люди смотрели на реку, на ее воду, которая казалась такой же, как всегда – холодной, серой, неприветливой. Рыбак так и не отплыл от берега. Он сидел в своей лодке и смотрел на воду. Потом, движимый внезапным порывом, он зачерпнул горсть и поднес к губам. Вода была обычной на вкус.

Ничего не произошло.

По городу пополз ропот разочарования. Может, это был сон? Галлюцинация?

А потом это началось.

Старый плотник по имени Энрик, чьи пальцы decades назад скрючил артрит, почувствовал странное тепло, разливающееся по его рукам. Он смотрел на свои узловатые, вечно ноющие суставы, и видел, как отек медленно, но верно спадает. Скрюченные пальцы начали распрямляться с тихим, костным хрустом, который был не больным, а освобождающим. Боль, которая была его вечным спутником, отступила. Он сжал кулак. Полный, сильный кулак. И по его лицу, впервые за много лет, не как редкий гость, а как полноправный хозяин, расплылась улыбка. Не умиротворенная улыбка принятия, а дикая, ликующая, почти животная улыбка обретенной силы.

Женщина по имени Тира, страдавшая от изнурительной болезни легких, которая не позволяла ей пройти и ста шагов без одышки, вдруг сделала глубокий, полногрудый вдох. Воздух, чистый и холодный, без единой помехи, без знакомого жжения, заполнил ее грудь. Она закашлялась, но это был не тот надрывный, горловой кашель, а кашель очищения. Она выплюнула комок темной слизи и поняла, что может дышать. Глубоко. Свободно. Она расплакалась, но это были слезы не смирения, а восторга.

По всему городу происходило то же самое. Хронические болезни, считавшиеся неизлечимыми, отступали за считанные часы. Старые раны затягивались, шрамы бледнели и исчезали. Седая прядь в волосах молодой матери вдруг темнела. Морщины на лице пожилого ремесленника разглаживались. Усталость, вечный спутник тяжелого труда, улетучивалась, сменяясь приливом неведомой энергии. Люди, десятилетиями ходившие сгорбленными, теперь распрямляли спины. Их глаза, привыкшие к покорному, безмятежному горению, теперь сверкали новым, ярким, жадным до жизни огнем.

Сначала это были единичные случаи. Потом десятки. Потом сотни. Ропот сменился изумленными возгласами, затем радостными криками, а потом и всеобщим ликованием.

– Чудо! – крикнул кто-то на рыночной площади, поднимая к небу свои гибкие, послушные пальцы. – Это чудо!

– Он сказал правду! Река исцеляет! – вторила ему женщина, прыгая и скача, как девочка, забыв о своем возрасте и болезнях.

– Освобождение! Мы свободны! – неслось из толпы, собравшейся у набережной, где люди черпали воду ведрами, кружками, просто ладонями и пили, пили жадно, с смехом и слезами.

Эйфория охватила город. Строгий, размеренный ритм жизни Элириона был сломан за одно утро. Люди обнимали незнакомцев, танцевали на улицах, песни, которые раньше пели тихо и строго, теперь гремели на весь город, полные новой, дикой силы. Даже их серый, ахроматичный мир казался ярче. Им казалось, что они прозрели. Что пелена спала с их глаз, и они впервые видят истинную красоту жизни, которая должна длиться вечно.

Сайрен, невидимый, парил высоко над городом, наблюдая за всем через датчики «Знамения». Он видел ликующие толпы, исцеленных, омолодившихся людей. Он слышал их восторженные крики. Его сердце, его бессмертное, пресыщенное сердце, билось чаще. Вот оно. Вот истинная благодарность. Вот момент, ради которого он приходил в миры. Он не сеял хаос. Он не приносил войну. Он дарил исцеление. Жизнь. Он был не богом-разрушителем, а богом-целителем.

Он видел, как группа молодых людей, ощутившая прилив сил, с гиканьем и смехом бросилась в реку, плавала, обливалась водой, словно пытаясь впитать дар каждой клеткой своего тела.

Он видел, как старик, которого еще вчера вели под руки, теперь сам нес на плечах своего смеющегося внука.

Он видел, как улыбки на лицах людей стали другими – не безмятежными и умиротворенными, а восторженными, энергичными, почти жадными.

И он был счастлив. Впервые за долгие, долгие годы он чувствовал, что его существование имеет цель. Что он не ошибся.

Он отфильтровал голос Стеллы, который пытался пробиться через комлинк.

«Сайрен, ты видишь это? Их социальные паттерны… они рушатся! Уровень окситоцина падает, дофамин и адреналин зашкаливают! Это не гармония, это массовая истерия! Останови это, пока не поздно!»

Он проигнорировал ее. Она не понимала. Она видела только графики и цифры. Она не видела счастья в глазах этих людей. Она не видела, как они заново открывают для себя радость бытия.

Он смотрел на ликующий город и улыбался. Его первое чудо удалось. Освобождение началось.

Он не видел старика, стоявшего на балконе дворца Хранителя. Ториан не ликовал. Он смотрел на беснующийся внизу город, и его лицо было печальным, как сама вечность. Он смотрел на реку, несущую его народу не жизнь, а проклятие, и в его руке он сжимал увядающий стебель «Солнечного Звона». Лепестки, еще недавно сиявшие всеми цветами радуги, теперь почернели и свернулись. Песня смолкла навсегда.

Но ее никто не услышал. Город гремел от восторга, приветствуя свое новое, вечное утро.

Глава 7: Первая Трещина

Ликование в Элирионе не утихало всю ночь и весь следующий день. Город, привыкший к тишине и размеренному ритму, превратился в гигантский, бесконечно длящийся праздник. Воздух, обычно наполненный запахом влажного камня и прелых листьев, теперь был пропах дымом костров, жареным мясом и сладковатым, хмельным напитком, который кто-то догадался изготовить из фруктов, чьи деревья тоже, казалось, воспряли духом и дали невиданный урожай. Улицы, где вчера люди двигались с плавной, почти ритуальной медлительностью, теперь были забиты толпами, певшими, танцевавшими и кричавшими до хрипоты.

Это была не просто радость. Это была разрядка. Тысячелетний гнет собственной природы, принятый за мудрость, был сброшен за одно утро. Клапан, десятилетиями сдерживавший давление жизни, сорвало, и теперь энергия била фонтаном, диким, неконтролируемым, ослепительным.

Сайрен, невидимый, перемещался по городу, наблюдая за плодами своего труда. Он видел, как матери с восторгом гладили гладкую кожу своих детей, с которой исчезли следы болезней. Видел, как влюбленные, обретшие новую силу, целовались так страстно, что казалось, вот-вот испепелят друг друга. Видел, как ремесленники с невиданной скоростью и ловкостью создавали вещи, ломая собственные многовековые рекорды. Его дар работал. Он был реальным, осязаемым, прекрасным.

Но даже в этом море эйфории его сверхчувствительное восприятие начало улавливать первые, тревожные ноты. Диссонанс, пока еще тихий, как далекий раскат грома перед бурей.

Он увидел группу молодых людей, едва вышедших из подросткового возраста. Они были пьяны – не столько от хмельного напитка, сколько от собственного бессмертия. Их тела, сильные и здоровые, были переполнены энергией, для которой у них не было выхода. Они не работали, не творили. Они искали острых ощущений.

– Я больше не боюсь! – кричал один из них, парень по имени Элиан – тот самый, что был проводником Сайрена и Стеллы. Его лицо, обычно безмятежное, теперь пылало дерзким вызовом всему миру. – Ничего не боюсь! Вы видели? Вчера я порезал руку до кости! Сегодня – ничего! Даже шрама!

– Это скучно! – огрызнулся его друг, Марик, сжимая и разжимая кулаки, как будто не в силах совладать с силой, пульсирующей в его мускулах. – Боль – это ведь чувство! А мы теперь ничего не чувствуем! Ни боли, ни страха! Как будто мы… не живем!

– Тогда найдем, что почувствовать! – воскликнул третий, Энзо. Его глаза блестели лихорадочным блеском. – Давайте проверим дар на все сто! Давайте узнаем, где его предел!

Сайрен наблюдал, как они, смеясь и подталкивая друг друга, направились к самой высокой точке города – к древней Башне Ветров, что стояла на центральном холме. Когда-то она использовалась для астрономических наблюдений, но сейчас была почти заброшена, символ ушедшей эпохи, когда люди еще смотрели в небо с надеждой, а не с готовностью к уходу.

Предчувствие, острое и холодное, кольнуло Сайрена. Он хотел было вмешаться, остановить их, но вовремя удержался. Он – бог, даритель. Он не может ходить за ними по пятам и оберегать от их же собственной глупости. Они должны научиться сами. Они должны понять цену дара через его использование. Через ошибки.

Он продолжил наблюдать, но часть его внимания теперь была прикована к группе на башне.

Они взбежали по витой лестнице, их смех эхом разносился в каменном горле башни. Выбравшись на самый верх, на открытую площадку, огороженную невысокой, по колено, балюстрадой, они застыли, очарованные открывшимся видом. Весь Элирион лежал у их ног, серый, но теперь оживленный тысячами огней и движущихся точек-людей.

– Великолепно! – прошептал Элиан, и ветер трепал его волосы. – Мы как боги! Мы выше всего этого!

– Боги должны летать! – провозгласил Марик, забираясь на саму балюстраду. Он стоял там, раскачиваясь на ветру, его руки были раскинуты в стороны. – Мы бессмертны! Что нам сделается?

– Подожди! – Энзо схватил его за руку. – Это безумие! Наш дар – это жизнь, а не… не это!

– А что такое жизнь, если не полет? – отмахнулся Марик, сбрасывая его руку. Его глаза были полны той самой экзистенциальной жажды, того голода по ощущениям, который Сайрен знал так хорошо. – Мы не умрем! Мы просто… проверим себя! Узнаем, что такое настоящая свобода!

Сайрен сжал кулаки. Он видел это сотни раз на Олимпе. Пресыщенные бессмертные, ищущие острых ощущений в экстремальных видах спорта, в опасных путешествиях, в искусственно вызванных рисках. Но у них были технологии, спасавшие их от последствий. У этих же детей был лишь грубый, биологический дар. Вирус, дарующий жизнь, но не защищающий от законов физики.

Элиан, поддавшись всеобщему настроению, тоже забрался на балюстраду.

– Да! Летишь первым, Марик? Или я?

– Вместе! – засмеялся Марик. – Как настоящие боги!

И прежде, чем Энзо или кто-либо еще успели отреагировать, они, переглянувшись, с дикими, ликующими криками прыгнули вниз.

Толпа на улицах внизу сначала не поняла. Крики сверху утонули в общем гуле. Потом кто-то указал вверх, на две падающие фигуры. Возникла пауза, недоумение. А потом раздался оглушительный, кошмарный звук.

Это не был звук падения тел на камень. Это был тупой, влажный, отвратительный хруст. Звук ломающихся костей и рвущихся связок, который не мог заглушить даже шум города.

Два тела, два молодых, полных жизни тела, ударились о мощеную площадь перед башней. Они не разбились вдребезги. Бессмертный вирус сделал свое дело – клетки отказались умирать. Но они не могли мгновенно восстановить то, что было превращено в груду переломанных костей и размозженных тканей.

Элиан приземлился чуть удачнее. Он лежал на спине, его ноги были вывернуты под немыслимыми углами, ребра вдавлены в грудь. Из его горла вырывался не крик, а тихий, пузырящийся клекот, потому что легкие были пробиты осколками ребер. Его глаза, еще секунду назад сиявшие безумной радостью, были широко раскрыты и полны непонимания. Он был жив. Он чувствовал все. Но боли не было. Его нервная система, также измененная вирусом, не посылала сигналов боли. Он просто лежал и ощущал, как его тело представляет собой бесформенную, неподвластную ему массу.

Марику повезло меньше. Он упал на голову. Его шея сломалась с той же четкостью, с какой ломается сухая ветка. Он не умер. Его мозг, лишенный связи с телом, был в полном порядке. Он мог видеть, слышать, думать. Он видел перекошенное лицо Элиана, слышал нарастающие крики ужаса из толпы, чувствовал, как его собственное тело лежит неподвижным грузом, парализованное навсегда. Он был заперт в собственной плоти, как в саркофаге, который нельзя было открыть.