Зеркало Эхо: Проклятие тринадцати отражений

– Они из воска её свечей, – Элиза в окне прикасается к стеклу, и на нём проявляются кадры: Лика в подвале клиники, лепящая свечи из смеси сала и пепла. – Ты зажжёшь их у колодца. Чтобы перерезать нить.

Мария проводит пальцем по свече, и воск оживает – тёплый, липкий, он тянется за рукой, как жевательная резинка. Внутри виднеется волосок – седой, с ртутным блеском. Сорока за окном бьёт крылом, и в стекле возникают трещины, повторяющие узор кардиограммы Лики.

– Нет, – бросает Мария в сторону отражения, но Элиза уже стоит за её спиной, холод платья пробирает кожу. Её рука, прозрачная как дым, тянется к бокалу. Виски вскипает, превращаясь в ртутный пар.

– Ты слышала, как часы бьют тринадцать? – Элиза подносит бокал к губам Марии. – Это не полночь. Это сердце колодца.

Глоток обжигает, оставляя на языке привкус железа и тления. В глазах темнеет, и на секунду Мария видит себя стоящей в кругу из свечей, а перед ней – колодец, из которого выползают тени с её лицом. В ушах звучит голос Лики, наложенный на скрежет шестерёнок:

– Ты зажжёшь их своей болью.

Коробка со свечами падает на пол. Воск раскалывается, выпуская наружу волосы – они вьются по полу, сплетаясь в дату: 13.01.2025. Сорока за окном каркает в такт тиканью часов, а в бокале, где осталась капля виски, плавает последняя записка:

«Ртутные слёзы ждут. Зажги нас. – Л.»

Элиза смеётся, растворяясь в отражении, и Мария понимает: буква «Л» в подписи была не началом, а концом. Петлёй, в которую уже продета её шея.

Глава 2: Ртутные слёзы

Пустота в осколке

Бумага отчёта шуршит, как высохшая кожа, оставляя на пальцах Марии следы типографской краски, пахнущей ртутью. «Пропавшие без вести: Лика Сомова. Последний контакт – 23:00…» – строчки пляшут перед глазами, сливаясь с тенями от настольной лампы. Её свет дрожит, будто боится осветить осколок зеркала, лежащий на краю стола. В его серебряной амальгаме – не лицо Марии, а пустота, как прорванная плёнка. Там, где должны быть глаза, плавают капли ртути, собираясь в цифры: 23:00.

– Ты снова не спала? – Игорь в дверном проёме кажется призраком: его пиджак покрыт пылью архивных папок, а в руке – ключ №13, найденный в кармане Лики. – Это не поможет. – Он бросает ключ на стол. Металл ударяется о стекло, и пустота в осколке вздрагивает, выпуская струйку серебра.

Мария проводит пальцем по капле. Холод прожигает кожу, оставляя след в виде петли. Внезапно в пустоте зеркала возникает силуэт: Лика в платье 20-х с бахромой, танцующая чарльстон в комнате, стены которой оклеены газетами с заголовками «Исчезновение Лидии Сомовой. 1925».

– Она всегда была здесь, – шепчет отражение Лики, её голос трещит, как игла по пластинке. – Мы все носи́м одно платье. Ты почувствуешь шёлк на своей коже скоро…

Игорь хватает Марию за запястье, но она вырывается, и прядь её волос, вырванная движением, падает на отчёт. Волосы сереют на глазах, превращаясь в пепел.

– Видишь это?! – Она тычет пальцем в зеркало, где теперь ясно видно: платье Лики сшито из страниц старых дел о пропажах. – Лидия, Лика… Это не совпадение. Они – одна. И я… – Голос срывается, когда пустота в осколке начинает втягивать свет, как чёрная дыра.

Игорь молча поднимает ключ. На его рукояти выгравирована сорока, но вместо глаз – крошечные зеркала. В них мелькает кадр: Мария в том же платье 20-х, стоящая у колодца с ключом в руке.

– Лабиринт зеркал в парке, – говорит он, вращая ключ так, что сталь скрипит. – Там было тринадцать отражений. Но ты нашла только двенадцать. – Ключ вонзается в стол, и дерево трескается, обнажая ртутную жилу.

Внезапно зеркальный осколок взрывается. Стекло впивается в стену, оставляя узор в виде карты парка. Там, где должен быть колодец, зияет дыра, из которой выползают волосы – седые, переплетённые с ртутными нитями. Они обвивают горло Марии, и в ушах звучит голос, как скрежет шестерёнок:

– Ты пропустила своё отражение. Оно теперь свободно.

Игорь тянет её назад, но волосы цепляются за лампу. Свет гаснет, и в темноте на стене проецируется фильм: Лидия Сомова в 1925 году зажигает свечи, её платье вспыхивает, превращаясь в горстку пепла. За кадром – смех Элизы.

– Для ритуала, – хрипит Мария, вырываясь из плена волос. Её собственное отражение в окне теперь старит на глазах: морщины ползут, как трещины по стеклу, а в глазах – пустота, заполненная ртутным дождём.

Дорога из жидкого серебра

Дверь скрипит, цепляясь нижним краем за лужицу ртути, которая пульсирует, как ртутный сердечник термометра. Мария замирает на пороге: весь пол квартиры Лики – мозаика из серебряных луж, сливающихся в дорожку. Каждая отражает разные моменты: вот Лика вчерашняя, разбивающая зеркало кулаком, вот Лика столетней давности – Лидия в платье с бахромой, танцующая на пепле сгоревшего театра. «Я её врач…», – бормочет Мария, натягивая латексные перчатки, но материал липнет к пальцам, будто кожа уже начала выделять ртуть.

– Ты её тюремщик, – шепчет из ванной эхо, звучащее так, будто голос пропущен через старый граммофон. Воздух густ от серы, каждый вдох обжигает ноздри, как вдыхание пепла.

Ртутные лужи прилипают к подошвам, оставляя на ботинках серебряные усы. В гостиной – бардак: диван разрезан, из поролона торчат пружины, ржавые, как пролежавшие век в земле. На стене фото Лики в платье 20-х – но это не Лика. Надпись на обороте: «Лидия. 1925». Из рамки капает ртуть, прожигая дыру в ковре.

– Кто ты? – Мария тычет пальцем в фото, и стекло рамки трескается, обнажая ключ №13, вмурованный в стену. Он покрыт плесенью, но цифра «XIII» светится ядовито-зелёным.

Из ванной доносится плеск. Ртутная дорожка ведёт туда, изгибаясь змеёй. На полу валяется тюбик помады, его содержимое размазано в слово «ВЕРНИ». Мария поднимает его, и красный пигмент смешивается с ртутью на перчатке, превращаясь в чёрных жуков. Они рассыпаются, оставляя на ладони число – 23:00.

– Ты опоздала, – говорит Лидия-Лика, возникая в зеркале над раковиной. На ней то самое платье, но ткань сгорела, обнажив кожу, покрытую часами. – Он уже в стене. Тринадцатое зеркало. Ты слышишь, как оно дышит?

Мария хватает ключ, и металл впивается в ладонь, будто живёт. Стена за фото шевелится, штукатурка осыпается, обнажая кирпич с выцарапанными именами: Лидия, Лика, Мария… Последнее имя ещё пишется – буквы сочатся ртутью.

– Выходи! – кричит она в сторону ванной, но вместо ответа слышит всплеск. Занавеска душа колышется, хотя окна закрыты. На пластике – отпечатки пальцев, сложенные в узор сороки.

В ванне – не вода. Ртутное озеро, в центре которого плавает прядь волос. Седых, как у старухи, но с розовым отливом на кончиках – точь-в-точь как у Марии вчера утром. Она тянется к ним, и волосы оживают, обвивая запястье.

– Ты уже часть узора, – Лидия-Лика появляется за её спиной, её рука, холодная как металл, ложится на плечо Марии. – Ключ откроет дверь. Но учти: зеркала голодны.

Ртуть в ванне вздымается, формируя лицо Элизы. Губы шевелятся: «Для ритуала». Внезапно волосы на голове Марии вытягиваются, серея прядями. Она срывает перчатку – кожа под ней покрыта сеточкой морщин, как у Лидии на фото.

Ключ №13 в её руке начинает вибрировать, указывая на стену за зеркалом. Там, в глубине, что-то бьётся, повторяя ритм её теперь уже衰老ного сердца.

Зеркальный архив

Холод паркета пробирает сквозь джинсы, когда Мария опускается на колени у кровати с прогнившим каркасом. Сотни фотографий зеркал приклеены к стенам словно панцирь – одни пожелтели от времени, другие свежие, с ртутными подтёками по краям. В отражениях на снимках шевелятся силуэты: Лика в платье с бахромой пьёт виски у трюмо, Лидия в идентичном наряде закапывает свёрток у колодца, а на самом свежем фото – сама Мария, но с седыми висками, копается в ящике с ключами. Над всем этим алым маркером выведено: «ОНИ ВИДЯТ ЧЕРЕЗ НАС», и буквы сочатся, оставляя на полу дорожки, пахнущие медным купоросом.

– Используй ключ, – шепчет голос, похожий на скрип пружин в матрасе. Под кроватью, среди комков пыли, похожих на спутанные волосы, лежит кожаная тетрадь. Переплёт холодный, как лёд, а замок выполнен в виде сороки, чьи зеркальные глаза отслеживают движения Марии. Ключ №13 входит в замочную скважину с мокрым хлюпом, будто она открывает не книгу, а рану.

Первая страница испещрена почерком, который пульсирует: «12 апреля 1923. Сегодня снова видела её – женщину с моим лицом. Она зовёт меня к колодцу, но я спрятала ключ в…» – окончание предложения смыто ртутью. Буквы местами вздуваются, превращаясь в миниатюрные зеркала, где Элиза в платье 20-х машет Марии из 2025 года.

– Ты опоздала на сто лет, – звучит из тетради голос Лидии, и страницы начинают листаться сами, обнажая фото: колодец, обложенный свечами из человеческого жира. – Мы все писали это. Даже если рвёшь страницы…

Мария касается фотографии, и пальцы проваливаются в бумагу. В ушах – плеск воды, крик сороки, а перед глазами: она сама, но в платье Лидии, стоит над колодцем с ножницами из ртути. «Отрежь нить!» – орёт Элиза, но вместо волос в её руках – сплетение дат: 1923—2025—???

Внезапно тетрадь захлопывается, откусывая прядь седеющих волос Марии. Освободившиеся волосы извиваются на полу, складываясь в цифру XIII. На стене фотографии зеркал начинают плавиться, выпуская ртутные пары, которые оседают на коже как морозные узоры. В зеркале напоказ, разбитом трещиной, отражается Лика – нет, Лидия – нет, старуха с лицом Марии, которая тычет костлявым пальцем в надпись:

– Это не предупреждение. Это инструкция.

За окном бьёт сорока, и стекло трескается, повторяя рисунок морщин на лице Марии. В щели вползает ртуть, собираясь в слова на полу: «ДЛЯ РИТУАЛА». Воздух густеет, и в нём, как в проекторе, всплывает последняя запись из дневника, ещё не случившаяся: «Сегодня я стала ею».

Отпечаток змеи

Дверь захлопывается за Марией с глухим стуком, но скрип пола под ногами миссис Дроздовой выдаёт её раньше, чем та успевает постучать. Старуха стоит в полумраке коридора, её пальцы, обёрнутые в кружевную перчатку с дыркой на указательном, дрожат у косяка. За её спиной мерцает лампочка, отбрасывающая на стены силуэты, похожие на ртутные подтёки.

– Она плакала серебром, да? – голос соседки скрипит, как несмазанная дверь. – По ночам… слышала, как стекает по ванне. Бульк-бульк. А потом… – Она замолкает, заметив след на пороге: мокрый оттиск башмака с узкой носовой частью, будто из XIX века. Пряжка в виде змеи сверкает, отражая не свет, а лицо Лидии Сомовой – её глаза пусты, как дно колодца.

Мария присела, касаясь следа – жидкость липкая, холоднее льда, с радужными переливами ртути. На пальцах остаётся запах горелой шерсти и миндаля.

– Приходила к ней Дама в вуали, – миссис Дроздова делает шаг назад, и её тень на стене вырастает, обретая кринолин и шляпку с фатой. – Говорила голосом… ну, знаете, как скрипка на морозе. Ледяные ноты.

Внезапно пряжка-змея на отпечатке шевелится, чешуя сливается в цифры: 1923—2025. Ртуть из следа поднимается, формируя миниатюрное зеркало, где Элиза в чёрной вуали держит за руку Лику. Обе в платьях 20-х, но Лика – точная копия Марии, её волосы седеют прядями, пока Элиза водит ножом по её ладони.

– Что ещё вы видели? – Мария встаёт, заслоняя след, но отражение в луже ртути продолжает играть: теперь Элиза поворачивается к ней, протягивая ключ №13, обмотанный волосами.

– Они ушли туда… – старуха тычет костлявым пальцем в стену, где обои с цветочным узором вдруг начинают скручиваться, открывая кирпич с выцарапанной надписью «XIII». – Сквозь зеркала. Ваша подружка… она ведь не первая?

Внезапно из следа вырывается ртутный пар. Он оседает на волосах Марии, превращая прядь у виска в седую нить. Миссис Дроздова хрипит, её тень на стене теперь повторяет позу Элизы из зеркала:

– Она звала вас. Говорила… «Для ритуала».

Соседка пятится, спотыкаясь о собственную тень, которая прилипает к полу, как смола. На месте её отпечатков остаются ртутные сороки. Мария тянется к ключу на стене, но кирпич рассыпается, обнажая трубку старых часов. Стрелки, сделанные из волос, показывают 23:00.

– Не ищи её, – бормочет миссис Дроздова, уже спускаясь по лестнице. Её голос растворяется в скрипе ступеней. – Иначе твоё отражение найдёт тебя первой…

На пороге остаётся только след. Пряжка-змея теперь разжала пасть, выпуская крошечное зеркальце. В нём – Мария в платье 20-х, стоящая у колодца. Её рука с ключом №13 замерла в полуобороте, а за спиной, сливаясь с тьмой, смеётся Дама в вуали. Ртуть на полу складывается в стрелку, указывающую на ванную, где тихо позванивает стекло – будто кто-то роняет слёзы из жидкого серебра.

Зеркальная лихорадка

Ванная дышит сыростью, пропитанной ртутной горечью, будто стены пропоте́ли жидким серебром. Мария замирает на пороге: раковина забита седыми волосами, спутанными в гнёзда, их кончики отсвечивают ядовито-розовым – точь-в-точь как её собственная прядь, поседевшая за ночь. Она поднимает один волосок – тот крошится, превращаясь в пыль с запахом старых часовых пружин.

– Ты уже чувствуешь зуд под кожей? – шепчет голос из разбитого зеркала над раковиной. Осколки торчат наружу, будто зеркало лопнуло изнутри, а на краях – рваные отпечатки ладоней. Ногти на оттисках длиннее человеческих, с синевой трупных пятен. Мария прикасается к одному следу, и стекло впивается в палец, выпуская каплю крови. Она стекает по стене, смешиваясь с ртутью, и рисует дату: 1925.

Внезапно осколки начинают вибрировать, складываясь в мозаику: Лидия в платье с бахромой бьёт кулаком по зеркалу, её лицо искажено ужасом. «Они в стенах!» – кричит она, но звук доносится как сквозь воду. За её спиной мелькает силуэт Дамы в вуали, держащей ключ №13 – его бороздки заполнены волосами.

– Ты опоздала на три жизни, – говорит Элиза, возникая в осколке у потолка. Её рука, покрытая ртутными пузырями, тянется к волосам Марии. – Платье уже ждёт тебя в шкафу. Последнее, тринадцатое…

Мария отшатывается, задевая полотенцесушитель. Ржавая труба обрывается, и из неё вытекает густая жидкость – не вода, а ртуть, смешанная с чёрным пеплом. На поверхности возникают лица: Лика, Лидия, десятки женщин в платьях 20-х, каждая со свечой в руке. Их волосы седеют кадр за кадром, пока черепа не становятся прозрачными, обнажая шестерёнки вместо мозгов.

– Смотри, – Элиза указывает на потолок, где ртуть собирается в циферблат. Стрелки, сделанные из волос, показывают 23:00. – Когда пробьёт полночь, ты станешь зеркалом. И тогда они пройдут через тебя.

В раковине волосы внезапно оживают, сплетаясь в косу, которая хлещет Марию по запястью. Кожа под ударом мгновенно сморщивается, покрываясь пигментными пятнами. Она вскрикивает, вырываясь, и в этот момент замечает в углу – за трубами – тень. Платье 20-х висит на крюке, но ткань шевелится, будто внутри него кто-то дышит.

– Надень меня, – шелестит платье, и его бахрома превращается в пальцы, цепляющиеся за воздух. – Ключ в кармане. Открой последнюю дверь.

Мария тянется к карману, и ткань платья прилипает к её руке, обвивая запястье ртутной нитью. В кармане – не ключ, а осколок зеркала. В нём отражается она сама, но с когтями вместо ногтей и пустыми глазницами, заполненными бурлящей амальгамой.

– Они уже здесь, – смеётся Элиза, и зеркало взрывается ливнем стекла. Осколки впиваются в платье, выпуская из дыр ртуть, которая ползёт по полу к ногам Марии.

На стене, где висело зеркало, осталась дыра. Из неё доносится скрежет шестерёнок и запах жжёных волос. Где-то в глубине, за кирпичом, тикают часы, отсчитывая время до того, как тринадцатое зеркало проглотит свою жертву.

Отражение Эхо

Кожаный переплёт дневника липнет к пальцам, словно живёт собственной жизнью. Мария переворачивает страницу, и дата «1927» проступает сквозь ртутные разводы, как шрам. «Дама сказала: «Ты – моя тень в будущем»… – буквы вздуваются пузырями, лопаясь с хлюпающим звуком. Из разрывов выползают нити паутины, сотканной из седых волос. – Отдала зеркало с буквой «Е»… – продолжает за неё Лидия, голос доносится из глубины комнаты, где платье 20-х теперь висит на спинке стула, его бахрома шевелится, как щупальца.

– Смотри, – шепчет страница, и Мария достаёт из кармана своё зеркало – овальное, с гравировкой «ECHO». Буква «Е» пульсирует, как рана, и в отражении вместо её лица – коридор больницы: люди кричат, сжимаясь в комки морщинистой кожи, их волосы опадают клочьями на пол, превращаясь в ртутные лужи.

– Ты видишь наше будущее? – Элиза возникает в зеркале, её вуаль соткана из теней. – Или прошлое? – Она проводит рукой по поверхности, и стекло мнётся, как фольга. В складках отражается Лидия 1927 года – она плачет, а слёзы, падая на зеркало с буквой «Е», оставляют дымы в полу.

Мария прижимает ладонь к холодному стеклу. Вдруг её кожа начинает пузыриться, обнажая под ней лицо Лидии – на миг, на вдох. В ушах звенит, как будто кто-то бьёт по хрустальным бокалам, а воздух наполняется запахом горелой плоти.

– Оно связывает нас, – говорит Элиза, вытягивая из зеркала руку. Её пальцы – сплошные ртутные струйки – обвивают запястье Марии. – Ты носишь его всегда. Даже когда прячешь на дне сумки. Даже когда… – Голос обрывается, и в зеркале «ECHO» всплывает Лика: она стоит в больничном коридоре, её волосы седеют, пока она бежит к двери с номером XIII.

– Стоп! – Мария бьёт зеркалом об стол, но стекло не бьётся. Вместо трещин из него вытекает ртуть, собираясь в миниатюрный колодец на столе. На дне – ключ №13, обмотанный её собственными волосами.

– Ты слышала, как они зовут? – Элиза указывает на дневник, где последняя строка записи теперь меняется: «…вижу больницы, где люди стареют за минуты» зачёркнуто, поверх выведено «…где мы все становимся Эхо». Буквы сочатся, капая на пол чёрными каплями.

Внезапно зеркало «ECHO» вырывается из рук, прилипая к стене. Его обратная сторона покрыта плесенью, но сквозь неё проступает карта лабиринта – тринадцать зеркал, одно отмечено крестом. Ртуть из колодца на столе тянется к нему нитью, прожигая обои.

– Тринадцатое – это ты, – Элиза касается седой пряди Марии, и та крошится, обнажая участок кожи черепа, синий от вен. – Пора надеть платье. Закончить цикл.

Платье 20-х падает со стула, подползая к её ногам. Бахрома цепляется за щиколотки, а в складках ткани шевелятся тени – Лика, Лидия, десятки женщин, чьи рты открыты в беззвучном крике. Мария поднимает ключ из ртутного колодца, и металл впивается в ладонь, оставляя шрам в виде «Е».

– Для ритуала, – хрипит дневник, его страницы слипаются, образуя воронку. В глубине – она сама, но в чёрной вуали, держит зеркало «ECHO» над головой Лидии. Ртуть льётся из него рекой, смывая годы, лица, имена – оставляя только бесконечное эхо.

Платье-призрак

Скрип шкафа звучит как стон раненого зверя – дверца отходит рывками, будто невидимые пальцы цепляются за щель изнутри. Мария замирает, чувствуя, как ртуть из карманов платья Лики стекает по её запястью тяжёлыми каплями. Внутри шкафа, на вешалке из скрученной проволоки, висит платье: чёрный бархат с выцветшей бахромой, пропитанный ртутью. Ткань пульсирует, словно под ней бьётся сердце, а на груди – пятно, напоминающее отпечаток ладони с удлинёнными ногтями.

– Надень меня, – шепчет платье голосом Лидии, и бахрома превращается в чёрные жуки, падающие на пол. Они ползут к ногам Марии, оставляя за собой следы из седых волос. – Ты же помнишь кинотеатр «Эхо»? Там показывали наше будущее…

В кармане, прожжённом ртутью, – билет. Бумага рассыпается при прикосновении, но дата «1925» остаётся висеть в воздухе радужным пятном. На обороте, словно выцарапано когтем: «Спаси меня от неё». Буквы сочатся, и Мария вдруг чувствует вкус миндаля на языке – тот самый, что был в следе миссис Дроздовой.

– Она боялась теней, – раздаётся из шкафа. Там, за платьем, мерцает зеркало, покрытое паутиной трещин. В отражении – Лидия в этом же наряде, её пальцы вцепляются в рамку: – Дама в вуали сидела в последнем ряду. Смотрела, как я гнию заживо на экране…

Мария тянется к платью, и бархат прилипает к коже, выпуская ртутные усики. Они впиваются в вены, рисуя под кожей цифры: 23:00—XIII—23:00. Внезапно комната наполняется гулом кинопроектора – стены покрываются чёрно-белыми кадрами: Лидия бежит по ночному городу, её платье растворяется, обнажая часы под кожей.

– Не носи его! – кричит Лика, возникая в дверном проёме, но её голос глушит скрежет плёнки. Её волосы теперь полностью седые, а в руке – ключ №13, покрытый плесенью. – Оно переносит в петлю! Ты станешь следующей каплей в часах!

Платье сжимает талию Марии, бархат превращается в кожу, бахрома – в ртутные когти. В зеркале шкафа её отражение уже носит вуаль, а за спиной – силуэт Дамы, чьи пальцы впиваются в плечи.

– Ты всегда была моей тенью, – говорит Элиза, и её дыхание пахнет горелым серебром. – Посмотри, что показывали в кинотеатре…

На стене проецируется кадр: Мария в платье 20-х стоит у колодца, держа зеркало «ECHO». Лица женщин мелькают в воде – все они поднимают руки с ключами, но на шее каждой висит билет с надписью «Спаси меня от неё».

– Это не просьба, – Лидия вырывается из зеркала, её кожа теперь покрыта ртутными язвами. – Это предупреждение. От себя самой.

Платье вдруг рвётся по швам, из разрезов вытекает ртуть, затапливая пол. В луже отражается кинотеатр 1925 года: Дама в вуали кладёт руку на плечо Лидии, а та в ужасе смотрит на экран, где Мария в этом же зале поднимает ключ №13 к проектору. Надпись на экране: «Конец – это начало».

Билет в руке Марии вспыхивает, прожигая кожу. Пепел падает на платье, и ткань воспламеняется синим пламенем, но не горит – превращается в вуаль. Где-то в глубине шкафа тикают часы, и стрелки, сделанные из её седых волос, показывают полночь.

Архив теней

Телефонная трубка ледяная, как щербатый зуб мертвеца. Мария прижимает её к уху, пока архивный голос на том конце скрипит, будто плёнка на разорванной киноленте: «Кинотеатр „Эхо“, пожар 12 ноября 1929 года… единственная жертва – кассир Лидия Сомова. Сгорела заживо в подсобке, но…» – пауза, и в тишине слышно, как ртуть капает с потолка в чашку архивариуса. «Странно, её тело нашли в платье без единого ожога. Как будто огонь лизал только кожу».

Фотография жертвы выезжает из факса, пропитанная запахом горелых волос. Мария роняет листок – на полу Лидия Сомова смотрит в камеру, её рука замерла у ворота платья 20-х, идентичного тому, что висит в шкафу. Но это лицо… Ликино. Даже родинка над губой, даже шрам от детства на подбородке.

– Сомова… Сомова? – её шепот сливается со скрипом страниц дневника, который сам раскрывается на записи 1931 года. Строки пляшут, буквы «С» и «М» стекают ртутью, образуя в воронке лицо Элизы. «Сегодня родила дочь. Назвала Лидией. Когда врач поднёс её к зеркалу – ребёнок закричал. В отражении стояла Дама с ключом №13…»

Внезапно факс оживает – из лотка выползает новый лист. Фото младенца в кружевном чепце, но вместо лица – зеркальце с трещиной в форме римской XIII.

– Вы всё ещё на линии? – голос архивариуса теперь звучит из трубки и одновременно из дневника. – Интересно, что в акте о смерти Сомовой… – бумаги на столе шевелятся, складываясь в башню. – У неё в кармане нашли билет в «Эхо». На обороте…

Мария переворачивает фото Лидии – на обороте, сквозь пятна времени, проступает: «Спаси меня от неё», но буквы переплетаются с её собственным почерком. Воздух густеет, запах миндаля становится удушающим. В зеркале напротив её волосы серебрятся прядью, которая тянется к факсу, вплетаясь в бумаги.