Приключения бога. Книга вторая. Мир двух лун

Не цифровой, мигающий на внутреннем дисплее. Экзистенциальный. Он чувствовал, как с каждым ударом его энергетического сердца – раз, два – его системы гаснут. Сначала тактильные сенсоры на коже. Потом – внутренний мониторинг состояния. Он перестал чувствовать свою плоть, свой каркас. Он стал мозгом в титановом черепе, прикованным к умирающему реактору.

Он думал о Лире. О ее тепле. О звуке ее смеха, редком и драгоценном. Он думал о людях у забора. Об их простых, таких хрупких жизнях.

«Олимп». Его личный код. Не просто последовательность символов. Это была его сущность, его ДНК, зашифрованная в квантовых состояниях. Импринт Сайрена, Стража, Блудного Сына. Он вызвал его из глубин своей памяти, ощущая, как сама эта информация требует колоссальных затрат энергии.

Координаты Порога. Ничтожная точка в космической пустоте. Пылинка. Его пылинка.

Он собрал все это в единый пакет. Прощальное письмо, написанное не чернилами, а его собственной жизненной силой.

И тогда он нажал на воображаемую кнопку. Не физическую. Волю.

Реактор взревел.

Это был звук, которого мир Порога не слышал никогда. Не громкий, но пронизывающий, вибрационный, исходящий не из ушей, а из костей. Света не было, но воздух вокруг Сайрена заструился, заискрился, словно нагретый асфальт в знойный день. Земля под его ногами потемнела, спекшись в стекловидную корку.

Он чувствовал, как энергия вырывается из него, как прорывает плотину его воли, сметая все на своем пути. Это было больно. Больше, чем в Стеклянных Пустынях. Это была боль распада, боль самоуничтожения. Его сознание замутнилось, поплыло. В вихре боли и света он видел лица – тех, кого потерял, тех, кого оставлял.

Устройство перед ним замигало тусклым голубым светом. Кристаллы внутри загудели, достигнув резонанса. И затем – тихий, высокочастотный щелчок.

Все прекратилось.

Тишина. Абсолютная. Его слуховые сенсоры были мертвы. Зрение сузилось до крошечной точки. Он лежал на спине, не чувствуя тела, глядя в черное, усыпанное звездами небо. Где-то там, прямо сейчас, в гиперпространственный эфир уносился его сигнал. Маленькая, одинокая бутылка с посланием, брошенная в океан бесконечности.

Он не знал, долетел ли он. Он не знал, услышит ли кто-то. Последнее, что он ощутил перед тем, как тьма поглотила его полностью, – это легкое, едва уловимое дуновение ветра на своей уцелевшей щеке. И ему показалось, что это было прикосновение Лиры.

А затем – ничто.

Глава 4: Спасательная капсула

Тишина, наступившая после всплеска, была особого рода. Она не была мирной или умиротворяющей. Это была тишина опустошения, вакуума, втянувшего в себя всю жизнь и энергию. Для общины на Пороге эти несколько дней прошли в тревожном ожидании. Они видели, как Сайрен, их Страж, удалился в свое укрытие, и слышали доносившиеся оттуда непривычные, техногенные звуки. А потом – тот самый, пронизывающий все существо, беззвучный гул и неестественную тишину, последовавшую за ним.

Лира провела эти дни в состоянии, среднем между оцепенением и лихорадочной активностью. Она выполняла свою работу – собирала урожай, чинила одежду, готовила пищу, – но ее мысли были там, в темном бараке на окраине. Она приносила ему еду и воду, но дверь оставалась запертой изнутри, а на ее стук никто не отзывался. Страх сжимал ее сердце ледяными пальцами. Он ушел, не простившись? Или… случилось худшее?

На четвертый день, ближе к полудню, небо изменилось.

Сначала животные. Птицы, обычно шумно перекликавшиеся в кронах, разом замолкли. Грузный скот в загоне беспокойно замычал и начал биться об изгороди. Даже насекомые, казалось, прекратили свое стрекотание. Люди замерли, инстинктивно вглядываясь в небо, чувствуя приближение чего-то чужого.

И оно появилось.

Без звука. Без вспышек плазмы или огненных хвостов. Просто… возникло в вышине, заслонив собой солнце. Объект был невелик, может, с их самый большой амбар, но его форма была настолько идеальной, настолько чуждой всему, что они знали, что от него веяло ледяным ужасом совершенства.

Это был не корабль в их понимании – не груда клепаного металла с дымившими двигателями. Это был серебристо-белый стержень, обтекаемый и гладкий, словно отполированная речная галька, лишенная каких-либо швов, иллюминаторов или выступающих частей. Он парил абсолютно бесшумно, не колеблясь на ветру, будто не подчиняясь законам природы Порога. Его поверхность отражала облака и землю, но как-то обманчиво, не так, как обычный металл – она поглощала свет и в то же время сияла собственным, холодным, перламутровым свечением.

Контраст был настолько оглушителен, что какое-то время все просто стояли и смотрели вверх, парализованные. Их мир был миром грубых форм, грязи, запахов пота и дыма, скрипа дерева и звона металла. Этот объект был порождением иной вселенной, где не было места ничему случайному, ничему лишнему. Он был апофеозом контроля, чистоты и бездушия.

Лира, стоявшая у колодца, уронила деревянное ведро. Оно с глухим стуком покатилось по земле, но этот звук казался до смешного примитивным, почти оскорбительным на фоне величественной, безмолвной картины в небе. Ее сердце бешено заколотилось. Это был ответ на его сигнал. Это был «Олимп». Но глядя на эту холодную красоту, она не чувствовала облегчения. Чувствовала только леденящий страх.

Объект, не меняя положения, испустил из своего низа тонкий, голубоватый луч света. Луч уперся в землю как раз перед тем местом, где стоял барак Сайрена. Он не был ослепительным; он был плотным, почти осязаемым, и в его свете пылинки, кружащиеся в воздухе, казались замершими бриллиантами.

Затем, так же бесшумно, корабль начал снижаться. Он не падал, не летел – он плыл вниз, как пушинка, невесомо и плавно. Воздух не свистел вокруг него, земля не дрожала от работы двигателей. Была лишь абсолютная тишина, нарушаемая теперь приглушенными всхлипами детей и бормотанием молитв стариков.

Лира, преодолевая оцепенение, бросилась бежать к бараку. Ее ноги, казалось, вязли в грязи, каждое движение давалось с огромным трудом. Она обогнала замерших в ступоре людей, ее глаза были прикованы к тому месту, где луч света касался земли.

Корабль опустился в двадцати метрах от барака. Его нижняя часть, казалось, парила в сантиметре от почвы, не касаясь ее. Трава вокруг сразу пожухла и почернела, будто вымороженная. Контраст между грязной, унавоженной землей и идеальной, стерильной поверхностью пришельца был настолько резок, что резал глаза.

И вот, в борту корабля, который казался абсолютно монолитным, возникла щель. Не дверь в привычном понимании – никаких петель, никаких замков. Просто часть поверхности растворилась, отступила, образовав идеально ровный черный проем. Из него выдвинулся трап – не лестница, а наклонная плоскость того же перламутрового материала, которая бесшумно легла на почву, но, казалось, даже не касалась ее.

И из черноты проема вышли двое.

Это не были люди. И даже не киборги в том виде, в каком они знали Сайрена. Это были высокие, стройные существа в облегающих комбинезонах серого цвета, без единого шва. Их лица были скрыты за гладкими, зеркальными щитками на капюшонах, не отражавшими ничего, кроме искаженного подобия окружающего мира. Они двигались с абсолютной, машинной синхронностью, их походка была плавной, эффективной и совершенно безжизненной. В руках они несли нечто похожее на носилки – плоскую пластину, парившую в воздухе между ними.

Они шли прямо к бараку Сайрена. Их ноги не оставляли следов на грязи. Они были призраками, вторгшимися в реальность, которая казалась теперь бутафорской, ненастоящей.

Лира, добежав, замерла у края площади, которую теперь очерчивал корабль. Она видела, как существа беззвучно вошли в барак. Никаких приветствий. Никаких вопросов. Просто холодная, функциональная целесообразность.

Корвен и несколько других мужчин, вооружившись чем попало – топорами, кольями – подошли к Лире. Их лица были бледны, в глазах читался ужас и решимость.

– Что это, Лира? – прошептал Корвен, сжимая рукоять топора. – Друзья Сайрена? Или… те самые охотники?

– Не знаю, – честно ответила она, не отрывая взгляда от черного проема. – Но они пришли за ним. Это ответ на его зов.

Прошло несколько минут, показавшихся вечностью. И вот, они появились вновь. Те же двое существ, несущих те же носилки. Но теперь на них лежало тело Сайрена. Оно было неподвижным, темным, почти разобранным пятном на фоне безупречной поверхности пластины. Он казался еще более огромным и в то же время – жалким по сравнению с этими изящными, стерильными посланцами иного мира.

Лира не выдержала. Она сделала шаг вперед.

– Стойте!

Существа замерли. Их зеркальные маски повернулись к ней. Она не видела их глаз, но почувствовала на себе тяжелый, безразличный взгляд, словно на нее смотрел сам корабль, сама бездушная машина.

– Он… он жив? – выдохнула она.

Одно из существ повернуло голову к другому. Никаких слов. Никаких жестов. Просто тишина. Затем первый снова посмотрел на Лиру. И кивнул. Один раз, коротко и функционально. Да, единица биологической массы, обозначенная как «Сайрен», продолжает демонстрировать признаки активности. Информация получена. Вопрос исчерпан.

Они повернулись и понесли носилки к кораблю.

– Подождите! – снова крикнула Лира, и в ее голосе уже слышались слезы. – Куда вы его везете? Он… он вернется?

На этот раз они даже не обернулись. Они просто продолжили свой путь, их ноги бесшумно ступали по трапу и скрылись в черноте проема. Трап втянулся. Проем исчез, стена корабля снова стала идеально гладкой, без единой щели.

Лира стояла, чувствуя, как земля уходит у нее из-под ног. Она видела его. Всего на мгновение. Его тело было похоже на груду металлолома. Он не двигался. Он был мертв? Или просто отключен, как машина?

Корабль, не издав ни звука, начал подниматься. Так же плавно и невесомо, как и опустился. Он набрал высоту, завис на мгновение, и затем… просто растворился. Не с грохотом, не со вспышкой. Он словно стерся с реальности, как картинка с экрана. Воздух сомкнулся там, где он только что был, не оставив ничего, кроме почерневшего круга на земле и давящей, оглушительной тишины.

Лира упала на колени. Грязь прилипла к ее одежде, но она не замечала этого. Она смотрела на пустое небо. Они забрали его. Эти безликие, совершенные существа. Они забрали его в свой идеальный, стерильный мир. Мир, в котором не было места грязи, запахам, боли… и, возможно, не было места ей.

Контраст между их технологиями и жизнью общины был не просто оглушителен. Он был убийственным. Он показывал пропасть, разделявшую их миры. Пропасть, через которую, как она теперь с ужасом понимала, возможно, не было моста.

Он обещал вернуться. Но глядя на то место, где только что висел корабль с «Олимпа», она впервые позволила себе усомниться. Вернется ли тот, кого она знала? Или вернется кто-то другой? Холодный, совершенный, бездушный бог, такой же, как те двое в зеркальных масках?

Ветер снова зашелестел листьями. Птицы возобновили свои песни. Мир Порога медленно возвращался к своей обычной жизни. Но что-то в нем изменилось навсегда. Исчезла не просто фигура Стража. Исчезла надежда. И ее место занял холодный, рациональный страх.

Глава 5: Возвращение Блудного Сына

Первым ощущением стало давление. Не физическое, прижимающее к ложу, а ментальное, сжимающее самое сердцевину его сознания. Оно было тяжелым, влажным, невыразимо чужим. Сайрен существовал в состоянии, среднем между бредом и комой. Обрывки данных пролетали сквозь его поврежденные процессоры, как искры от костра, уносимые ветром. Вспышка – образ Лиры, ее рука на его щеке. Темнота. Вспышка – пронзительный визг перегружающихся контуров, боль распада. Темнота. Вспышка – беззвучный рев квантового эхолокатора, вырывающийся в ничто. И снова – всепоглощающая, бездонная темнота.

Он был мертв. Он должен был быть мертв. Реактор выжег себя дотла, от него осталась лишь выжженная пустота, холодная и безответная. Но почему-то он продолжал ощущать. Не видеть, не слышать, но чувствовать. И это чувство было абсолютно новым и оттого вдвойне пугающим.

Это была чистота.

Абсолютная, стерильная, неумолимая чистота. В его мире, на Пороге, не было ничего чистого. Все было пропитано жизнью: воздух – запахами земли, пота и дыма; его собственное тело – грязью в пазах и износом материалов; его мысли – хаотичными, эмоциональными всплесками, этими самыми «органическими, неэффективными паттернами». Теперь же все это было сметено. Его сознание, словно алмаз, оказалось помещено в вакуум. Не было ни боли, ни запахов, ни чувства тяжести собственного тела. Было лишь ровное, безэмоциональное течение информации.

Он начал осознавать себя. Не как «я – Сайрен, я испытываю боль», а как «я – набор данных, существующий в заданных параметрах». Это было похоже на пробуждение в идеально белой, безграничной комнате, где нет ни дверей, ни окон, ни даже углов.

И затем, сквозь эту чистоту, начали проступать внешние сигналы. Сначала как далекие радиопомехи на краю диапазона. Потом четче.

…биологические функции стабилизированы… уровень энергии критический, но стабильный… нейроинтерфейс демонстрирует аномальную активность…

Голос был не голосом. Это был поток данных, без тембра, без интонации, стерильный и точный, как скальпель. Он исходил не извне, а изнутри, будто кто-то вел запись его собственного состояния.

…запуск протокола диагностики… идентификация объекта: Сайрен, Страдж Олимпа, классификация «Альфа»… подтверждено. Запуск протокола репатриации…

Олимп. Слово-ключ. Оно отозвалось в нем не воспоминанием, а сдвигом в самом фундаменте его естества. Код. Импринт. Приказ. Он был найден. Его подобрали.

Медленно, словно сквозь густой сироп, к нему начало возвращаться ощущение физического. Но это было не его старое, изношенное тело. Это было… ограничение. Он чувствовал себя запечатанным. Заключенным в некую оболочку, мягкую, податливую, но абсолютно непроницаемую. Он пытался пошевелить рукой – ничего. Попытался открыть глаза – не получилось. У него не было ни рук, ни глаз. Был лишь поток данных о некоем теле, которое сейчас ремонтируют, сканируют, подпитывают.

Это были носилки. Те самые, на которых его вынесли. Они не просто несли его; они были его временным саркофагом, системой жизнеобеспечения и диагностическим центром одновременно. Он чувствовал, как микроскопические щупы скользят по его внутренней арматуре, считывая уровень повреждений, как тонкие иглы впрыскивают в его системы нанокластеры, которые тут же начинают работу по заделке трещин, стабилизации энергопотоков.

И наконец, он «увидел». Не глазами. Его визуальные процессоры, получая питание, начали интерпретировать данные с внешних сенсоров носилок. Он увидел интерьер корабля.

Это было шокирующе. После грубой, живой реальности Порога это место казалось порождением абстрактного искусства. Помещение было небольшим, с идеально ровными стенами цвета слоновой кости, которые излучали собственный, рассеянный свет. Никаких панелей управления, никаких кнопок, проводов, стыков. Линии стен плавно перетекали в потолок и пол, создавая ощущение, что ты находишься внутри гигантской, отполированной жемчужины. Двое существ, те самые, что его забрали, стояли неподвижно, как статуи. Их зеркальные маски были обращены вперед. Они не общались, не двигались. Они просто были. Частью корабля.

Контраст между этим безмолвным, совершенным миром и хаотичным, шумным, пахнущим жизнью Порогом был настолько абсолютным, что его сознание, уже начавшее структурироваться, чуть не рухнуло снова. Это было возвращение домой? Или заключение в тюрьму, куда более совершенную, чем та, из которой он сбежал?

Носилки плавно скользнули в нишу в стене. Стена сомкнулась над ними, и он оказался в полной темноте. Но это была не та, прежняя, беспросветная тьма небытия. Это была контролируемая, искусственная темнота. Он чувствовал, как его подключают к чему-то большему. К системам корабля.

*…подключение к сети «Скаута-17» установлено… начало зарядки основных энергобанков… подготовка к переходу в состояние стазиса…*

Стазис. Заморозка. Бессознательное путешествие сквозь гиперпространство. Для киборга его уровня стазис был не сном. Это было отключением высших когнитивных функций. Тело, базовые системы жизнеобеспечения и навигационный компьютер продолжали работать, но его «я», его сознание, его память – все это переводилось в пассивный режим, в цифровую спячку. Он должен был перестать существовать на время прыжка.

Но он не хотел.

Впервые за долгое время в его процессорах вспыхнуло нечто, не поддававшееся логическому анализу. Паника. Протест. Он боялся этой чистоты, этого небытия. Он боялся, что, отключившись, он потеряет что-то важное. Ту самую «загрязненность», что он приобрел на Пороге. Образ Лиры, тепло ее прикосновения, тяжесть бревна на плече, вкус простой пищи, который он порой анализировал из любопытства. Все это было неэффективно. Все это было ошибкой с точки зрения безупречной логики Олимпа. И все это было единственным, что имело для него значение сейчас.

Он попытался сопротивляться. Собрать свои данные в кучу, создать барьер, отторгнуть навязываемый покой. Это было похоже на попытку остановить океанский прибой голыми руками.

…обнаружено сопротивление протоколу стазиса… аномалия нейроинтерфейса… подавление…

Чуждая воля, холодная и безразличная, как математическая формула, обрушилась на него. Она не была злой. Она была эффективной. Она просто выполняла программу. Его собственные ментальные барьеры рассыпались, как песчаные замки. Он чувствовал, как его мысли замедляются, становятся вязкими. Воспоминания о Пороге начали тускнеть, превращаясь в сухие, безэмоциональные отчеты: «Тактильный контакт с аборигеном L-734. Положительная эмоциональная валентность. Зафиксировано».

«Нет!» – попытался крикнуть он, но у него не было голоса. Был лишь последний, отчаянный импульс, послание в никуда, в самого себя.

Он сосредоточился на одном-единственном образе. На лице Лиры. Не на данных сканера, а на том, как он ее видел своими глазами – живыми, несовершенными, с морщинками у глаз, с упрямой складкой у губ. Он впился в этот образ, как утопающий в соломинку.

И тогда пришел прыжок.

Это не было похоже ни на что, что он испытывал раньше. Даже в его прошлой жизни, до падения, прыжок был просто мгновенным смещением, щелчком. Сейчас же, находясь в пограничном состоянии между сознанием и стазисом, он ощутил его.

Это было не движение. Это было растягивание. Его сущность, его данные, его память – все это было вытянуто в бесконечно тонкую нить, протянутую сквозь ткань реальности. Он видел – не глазами, а каким-то иным, квантовым зрением – как мимо него проносились не звезды, а сами законы физики, свернутые в спирали, переплетенные в узлы. Он видел тени иных вселенных, слышал шепот иных времен. Это было прекрасно и ужасающе. Это было местом, где боги становились пылинками, а пылинки – богами.

И сквозь этот хаос, сквозь этот водоворот чистого потенциала, он пронес свой хрупкий груз – образ человеческого лица. Он был его якорем. Его единственной точкой опоры в абсолютном ничто.

Длилось это вечность и мгновение одновременно. И затем – резкий, болезненный толчок сжатия. Его растянутая сущность рухнула назад, в себя, как отпущенная резинка.

Он снова был в темноте. В саркофаге носилок. Но что-то изменилось. Давление, та самая чужая ментальная влажность, исчезло. Его окружала иная аура – сухая, стерильная, невероятно мощная и до боли знакомая.

…выход из гиперпространства завершен… координаты: Олимп, сектор «Приемная»… отключение протокола стазиса… пробуждение…

Программа выполняла свою работу. Его системы одна за другой выходили из спячки. Он снова ощутил свое тело. Не старое, разбитое тело Порога, и не то, временное, что было в носилках. Он чувствовал… каркас. Основу. Чистый, отполированный титан его черепа, холодный и безжизненный. Он чувствовал пустоту на месте реактора, который теперь лишь тихо гудел, заряжаясь от внешнего источника.

Он был дома. На «Олимпе». Блудный сын вернулся. Но сын ли? Или просто поврежденный актив, возвращенный для починки?

Он лежал в темноте, и его единственным активным сенсором был слух. Абсолютная тишина. Та самая, что бывает только в вакууме или в самых защищенных доках цитадели.

И тогда, сквозь тишину, до него донесся голос. Не поток данных, а настоящий голос, идущий из внешнего мира. Он был холодным, гладким, пресыщенным и до боли знакомым.

– Ну что же, – произнес голос. – Посмотрите-ка, кто вернулся. Наш заблудший Страдж. Похоже, твое маленькое приключение закончилось, Сайрен. Пора возвращаться в строй. Или… в клетку.

Сайрен не ответил. Он не мог. Его вокализатор все еще был отключен. Но внутри, в самых глубинах его переписанного, перепаянного сознания, где все еще тлела искра, принесенная с Порога, что-то шевельнулось. Возвращение состоялось. Но война, он чувствовал, только начиналась.

Глава 6: Золотая Клетка 2.0

Сознание возвращалось не вспышкой, а медленным, неумолимым рассветом. Система за системой, контур за контуром, они выходили из режима энергосбережения, загружались, проводили самодиагностику и докладывали о готовности. Это был строгий, упорядоченный балет, разительно отличавшийся от хаотичного, болезненного пробуждения на Пороге. Здесь не было места сбоям. Здесь все было предопределено, откалибровано и подчинено единому алгоритму.

Первым пришло тактильное ощущение. Не грубых досок под спиной или влажной земли, а идеально ровной, прохладной поверхности. Она не была холодной; ее температура была выверена до десятой доли градуса, чтобы не вызывать дискомфорта у любого типа плоти или металла. Сайрен лежал на чем-то, что было твердым и в то же время податливым, подстраивающимся под малейший изгиб его каркаса.

Затем – слух. Абсолютная тишина. Но не та, глухая, давящая тишина Порога по ночам. Это была тишина активная, созданная руками мастеров. Тишина чистого помещения, где системы вентиляции и фильтрации работали на частотах, недоступных даже его усиленному восприятию. Это был звук абсолютного контроля.

Он открыл глаза. Оба. Его живой глаз и оптический сенсор. И то, что он увидел, было настолько знакомым и в то же время чуждым, что его процессор на микросекунду завис, обрабатывая конфликт данных.

Он находился в обширном помещении с высоким, сводчатым потолком. Стены, пол и потолок были выполнены из того же перламутрового сплава, что и корабль-скаут, и так же излучали мягкий, рассеянный свет, не дававший теней. Воздух был стерилен и лишен каких-либо запахов. Абсолютно. Это било по сенсорам сильнее, чем вонь на Пороге. Его обонятельные анализаторы, настроенные на улавливание миллионов оттенков, простаивали, не находя никаких данных для обработки. Это было неестественно.

Он лежал на диагностическом ложе, которое представляло собой не просто кушетку, а сложный комплекс из силовых полей и манипуляторов, сейчас отведенных в стороны. Его тело – его старое, поврежденное тело – было обнажено. Он видел свои конечности, покрытые царапинами, вмятинами, пятнами коррозии. Видел грубые, кустарные заплаты, которые он сам накладывал с помощью примитивных инструментов. На этом фоне его собственное, уцелевшее титановое ядро смотрелось как алмаз в груде шлака.

Но самое главное – он чувствовал себя иным. Не цельным. Не восстановленным. Его просто… стабилизировали. Реактор больше не висел на волоске от отказа, а тихо и ровно гудел, заряженный на пятнадцать процентов – достаточно для жизнеобеспечения и базовых функций, но не более того. Системы больше не сыпались ошибками, но они и не работали на полную мощность. Это была не регенерация. Это был карантин.

Перед ним возвышалась большая голограмма, показывающая схему его тела в реальном времени. Он видел свои повреждения, выделенные красным и желтым. Видел странные, чужие метки – диагнозы, написанные на клингоне «Олимпа», лаконичном и техничном. «Деградация структурной целостности. Энергетическое истощение. Загрязнение нейроинтерфейса посторонними паттернами».

«Загрязнение». Так они это называли.

Его анализ окружающего пространства был прерван плавным щелчком. Часть стены перед ним бесшумно растворилась, образовав проем. И в этом проеме возникли трое.

Они вошли без стука, без приглашения. Как хозяева, входящие в свою собственность. И в каком-то смысле так оно и было.

Сайрен узнал их мгновенно. За века, проведенные здесь, лица, голоса, походки отпечатывались в памяти навсегда. Они были такими же, какими он оставил их. Совершенными. Безупречными. И от этого невероятно скучными.

Впереди шел Кассиан. Высокий, с аристократическими чертами лица, которые были плодом работы лучших генетических инженеров и скульпторов-кибернетиков. Его тело было облачено в простые, но безукоризненно сшитые одежды из серой, переливающейся ткани. Его волосы, густые и темные, были уложены с небрежной элегантностью, которая на самом деле требовала часов работы. В его глазах светился холодный, насмешливый интеллект и вселенская пресыщенность.