Беда не приходит одна

Анастасия Уварова

Беда не приходит одна

Пролог

Седой туман, похожий на бороду дедушки Рьива, окутывал приземистые, но крепкие дома, обнимал деревья и возвышался над протоптанными дорогами, что тонкими паутинками тянулись по всей деревне. Сизые тучи ползли низко над землёй, задевая верхушки деревьев. По ветвям, окутанным золотом листвы, скакали и шумно делились последними сплетнями вороны.

Идар встречала день начала зимней медвежьей спячки в десятый раз, но для всей их семьи этот праздник был знаменательным – её маленькая сестрёнка впервые увидит высокие костры, рыжие, как лисья шубка, услышит песню о том, как Дедушка Медведь в первый раз сбросил шкуру и разжёг огонь…

Медвежата должны рождаться зимой, но её сестрёнка появилась на свет в середине весны, когда по улице бежали весёлые ручейки, а деревья начинали медленно просыпаться после долгого забытья. Это значило, что духи в любой момент могли потребовать её назад – и пока малышка не доживёт до осеннего праздника ухода медведей, ей нельзя давать имя и даже – так говорила старуха Рагвар, похоронившая троих сыновей – нельзя любить. Но Идар всё равно любила – брата маленьким она совсем не помнила, он родился через две зимы после неё – а у сестрёнки были розовые пяточки, пухлые щёчки, а ещё она смешно кривила нос, когда ей что-то не нравилось.

После завтрака – малина, черника, вороника и толокнянка вперемешку с лесными орехами и – какая же вкуснотища! – мёдом – мама торжественно подняла крышку высокого расписного сундука и вытащила оттуда особые одежды, что приберегались только для больших праздников.

В большой меховой шубе было жарковато, а лицо чесалось под личиной, но Идар не жаловалась – теперь она перестала быть девочкой и превратилась в самого настоящего медвежонка.

С грозным рычанием сбоку подскочил брат – Идар притворно-испуганно взвизгнула и бросилась наутёк, он – за ней, путаясь в длинной шубе и спотыкаясь на каждом шагу.

У печи их поймал отец.

– Прекратите немедленно, – сурово потребовал он. – Порвёте шкуру, испачкаете – кто чинить будет?

Идар пристыженно потупила глаза.

Сестрёнка недовольно возилась на руках у мамы – шкура ей не нравилась. Идар нахмурилась, подскочила ближе, затрясла погремушкой, пытаясь отвлечь их маленького медвежонка.

– Это плохо? – Задыхаясь от волнения, спросила она у матери. – Это значит, что она… не наша?

– Вовсе нет, – беззаботно отмахнулась та, – просто маленькая и глупая. Ты тоже так возилась, – мама ласково провела ладонью по растрёпанным чёрным волосам Идар, – потом привыкла.

Эти слова немного успокоили Идар – но она всё равно не спускала внимательного взгляда с малышки, что громко хныкала и грозно сдвигала маленькие тёмные бровки – личину на неё не стали надевать.

Наконец, за воротами, в самом центре деревни, оглушительно затрубил рог. Идар вскочила, схватила со стола приношения Дедушке, что они старательно готовили весь год.

– Давай я и твои понесу! – Выхватила она горшочек с мёдом из рук матери. – Тебе же неудобно будет…

– Неси, – фыркнула та, – только смотри, по дороге не растеряй!

Идар старательно засопела, прижимая к груди корзину с вяленой рыбой. Ещё чего – растерять! Она умела держать одной рукой сестрёнку, а второй – печь хлеб, или стирать рубахи, или собирать грибы. Что ей какие-то корзинки!

В торжественной тишине они вышли из избы, оставив дверь открытой нараспашку. Внутрь немедленно шмыгнул Ваграт – большой, пушистый и злой кот, которому полагалось ловить мышей в овине и курятнике. Вообще-то, в дом его поначалу не пускали – но в начале осени маленькая заболела, и кот стал с громким урчанием укладываться у её головы, настороженно следя за чем-то вокруг хищными зелёными глазами. Через семь ночей злые духи болезней оставили сестрёнку в покое, а Ваграту мама торжественно постелила одеяло из заячьих шкур у самой печи.

Огромный серый пёс с восторженным лаем бросился к хозяевам – отец схватил его за ошейник, собираясь посадить на цепь, но на его руку легла материнская ладонь.

– Все уходят из деревни, – сказала она потрепав пса за висячими пушистыми ушами, – пускай побегает!

Отец кивнул и отпустил собаку, почти невесомо проведя ладонью по его макушке.

Из домов высыпали соседи. Все они были одеты так же, как семья Идар – и у той, как и девять праздников до этого, перехватило дыхание – до того грозными казались в полупрозрачном седом тумане огромные мохнатые людские очертания. Нет, не людские – медвежьи…

Рядом с Идар шагала двоюродная тётя по материнской линии, крепко держа за руку Грайру, свою падчерицу. Взглянув на неё, Идар едва слышно вздохнула – даже в огромной шубе и маске, закрывавший половину лица, Грайра ухитрялась быть такой красавицей, что захватывало дух. Таких длинных и густых чёрных кос никогда не будет у Идар, как не будет и румяных округлых щёк, алых губ и золотисто-карих глаз, что пронзали насквозь…

Она робко махнула Грайре рукой. Та заметила, с улыбкой склонила голову и отвернулась, выискивая взглядом кого-то в толпе. Да, давно прошли те времена, когда они с Идар были такими подругами, что и медвежий коготь не разделил бы… Они не ссорились, просто однажды разошлись каждая своей дорогой. В последний год Грайра начала прихорашиваться, втирала в кожу головы глину и жир, поливала их кашицей из ржаной муки, чернила брови углëм, умывала лицо калиновым соком. А Идар… У неё была маленькая сестрёнка, и мама, которой тяжело дались роды, и непослушный младший брат, и отец, у которого на непогоду начинало ломить кости.

У избы Старшей Медведицы все на мгновение замерли. Тишина повисла над землёй тяжёлым пологом – Идар казалось, она слышит, как гулко колотится в груди сердце.

Спустя долгий, томительный миг ворота распахнулись и к ним величественно выплыла старуха Рьяквир – в её седые распущенные волосы были вплетены костяные бусины и медвежьи когти, шуба – вышита мелким бисером, узоры которого складывались в историю о первом человеке. Рьяквир была без маски – узоры на её лице были нарисованы охрой и углëм, что в неясном свете раннего утра казались кровью и землёй. Вслед за ней показался отец Грайры, лучший охотник их рода – с величайшим почтением он нёс на руках голову медведя, которого убил две ночи назад. Идар смотрела в мёртвые, но всё ещё налитые кровью от ярости глаза, разглядывала острые клыки и густую шерсть, в которой тонули пальцы охотника – и ей казалось, что сила и воля предка медленно вливается в её душу. Ничто не смогло бы остановить её – ни строгий взгляд отца, ни насмешки троюродного брата, ни неведомые враги, что бродили за околицей. Один взмах её лапы – и повалится трëхсотлетняя сосна!

В темноте они медленно шли-плыли в лес, подальше от деревни, к огромной берлоге, что испокон веков служила для упокоения медведя-родича, что выходил к лучшему охотнику племени.

Не доходя ста шагов до нужной поляны, Идар уже могла разглядеть горящие костры. Она в предвкушении потëрла заледеневшие руки, а в груди кольнула острая зависть. Однажды, когда-нибудь в будущем, она станет такой уважаемой женщиной в племени, что её оставят в ночь перед Упокоением Медведей разжигать огонь…

Достойнейшие племени приветствовали их дружным рёвом, и Идар восторженно зарычала в ответ. Маленькая сестрёнка напугалась, нахмурила тонкие бровки, зарылась в одежды на материнской груди – мама едва слышно забормотала старую колыбельную. Лишь бы малышка не начала плакать!

У берлоги стоял высокий камень, в которые за долгие годы намертво впиталась бурая кровь – на неё охотник осторожно водрузил медвежью голову и с почётом отступил назад.

– Дети мои! – Провозгласила Рьяквир, воздев ладони к небу – хрупкий силуэт старухи на фоне медвежьей головы выглядел неожиданно величественно. – Духи дозволили нам приблизиться к очередной зиме. Кончилось жаркое лето – дальше опасное время, время сна и злых духов, время нечистоты и родов! Готовы ли ваши дома? Готовы ли ваши тела? Готовы ли ваши души?

– Да! – Изо всех сил закричала Идар, и её голос утонул в шуме сородичей.

В готовности к зиме она была уверена – сама вырезала на костях обережные узоры, сама вешала над дверями пучки рябины и ястребиные перья, которых боятся духи ветров, сама окропляла заговоренной водой порог – а заодно кота с собакой и кур.

Рьяквир отступила во тьму. Теперь настала очередь каждой семьи поклониться предку, духу, что оберегал их всю ледяную зиму и жаркое лето. Люди затолкались, стараясь как можно быстрее подобраться к медвежьей голове, Идар выставила вперёд локти и заработала ими, стараясь не подпустить никого близко к маме с сестрёнкой. Та хоть и подросла, но до сих пор была хрупкой, как сухая веточка – не дай духи кто-то толкнëт или ударит!

Наконец-то сородичи выстроились змеёй, что устремилась к голове, а те, кто разжигали костры, затянули песню-легенду о том, как доблестный Дедушка Медведь уходит на зиму в берлогу после сражения со злыми духами.

Солнце медленно поднималось, вызолачивая верхушки деревьев и разгоняя туман. Сестрёнка хныкала и тыкалась маме в грудь, Идар прижимала к груди корзинку и смотрела, как соседи и родичи один за другим подходят к голове и одаривают её самым ценным, что подарила им земля в этом году. Почти каждый наклонялся к волосатому уху и что-то шептал – просьбы людей медведь понесёт в мир мёртвых, к великим предкам, и они непременно помогут тем, кто продолжил их род. Доверчиво просили о помощи великого духа даже совсем маленькие дети – только старуха Рагвар поставила лукошко с ягодами и молча зашаркала прочь. Ей незачем было просить Дедушку передать послание – люди говорили, что каждое новолуние к ней приходят мёртвые сыновья.

Их очередь подошла, когда солнце лениво всползло на вершину самого высокого дуба. Мама, придерживая суетившуюся сестрёнку, согнулась и долго-долго говорила с медведем, а после маленькой ручкой дочери коснулась чёрного носа. Сестрёнка довольно засмеялась.

– Благословение! – Пронёсся по толпе шёпот. – Она получила благословение!

Следующим шёл младший брат. Пока Идар аккуратно раскладывала у камня подношения, он робко, бочком, приблизился к голове, быстро что-то буркнул и отскочил. Мама нахмурилась, Идар покачала головой – лихости братцу было не занимать, но на празднике Упокоения Медведей он почему-то отчаянно трусил.

Отец передавал медведю просьбу совсем недолго и, как обычно, строго хмурился – казалось, это он здесь – древний предок, пришедший отчитать дальнего родича.

Наконец, смогла подойти Идар. Она приветственно оскалилась в ответ на хищную улыбку медведя – сегодня она как никогда чувствовала то, что знали её дальние-дальние прадедушки и прабабушки – в них одна кровь, одна душа.

– Здравствуй, – шепнула она едва слышно, срывающимся от благоговения и восторга голосом, – пусть тебе зимой снятся только добрые сны. Повстречайся, пожалуйста, в мире умерших с моими бабушкой и дедушкой, попроси, чтобы приглядывали за мамой – сестрёнка тяжело рождалась. Сходи ещё к Госпоже Рождения, умоли, чтобы не забирала у нас маленькую – она нам очень-очень нужна, правда! Пусть предки пошлют моему брату разума и силы. Пусть охотничья удача не оставит моего отца – и прошу… Было бы славно, – робко продолжила она, теребя рукав шубы, – если бы он поменьше сердился. Духи да не оставят нас – не пустят Засуху и Голод в деревню, выгонят Болезни… Береги себя по дороге в тот мир, Дедушка Медведь.

Не решившись коснуться головы, она напоследок окинула её взглядом, постаравшись вложить в него всю решимость и силу, чтобы Старый Вихрь не помешал медведю попасть к прабабушкам и прадедушкам.

У костров уже начинался шум и гам. До того, как зайдёт солнце, следовало веселиться, пить и плясать, чтобы дух медведя понял, как они благодарны ему за всё, что он сделал для них в этом году.

Дети подбирались к музыкантам – в большой праздник они добрели и позволяли любопытному народцу прикоснуться к своим инструментам, которые в обычное время хранили пуще, чем медведица медвежат.

Девушки сбились в стайку и осыпали пунцовеющих парней насмешками-загадками – скоро кто-то из них не выдержит и кинется на шутниц, а те втянут его в свой круг и заставят выбирать “невесту”.

Справа от костра, где села мама Идар, одному из соседских мальчишек уже завязывали глаза.

Идар присела на грубую деревянную скамейку, потянулась к сестрёнке.

– Давай её мне, – через силу улыбнулась, – устала ты, наверное…

Мама строго взглянула на неё – хмуро сверкнули карие глаза из-под меховой личины. Идар растерянно опустила руки, но мамин взгляд тут же смягчился.

– Дочка, – ласково сказала она, – шла бы ты с остальными играть. Кто из нас мать тут, в конце-концов?

– Ну не весь же день тебе с ней нянькаться! – Идар вновь улыбнулась – мама сердилась не на неё – уж больно непривычно было ей, той, кто в молодости с братьями на лося ходила, что вокруг неё все приплясывают. – Тебе тоже веселиться надо. Песни петь, танцевать…

– Так я и пойду, – улыбнулась та, – сейчас придёт Рагвар, соберёт у всех детёнышей, мы и отпразднуем. Ещё покажем вам, молодым, как провожать Дедушку Медведя! – Мать скинула капюшон с головы Идар, растрепала ей чёрные косы. – А ты беги к ребятам. Они, небось, забыли уже, как ты их летом обгоняла!

Идар подскочила, как лань, заслышавшая шорох листвы, мотнула головой и, спешно обняв маму за шею, ринулась к товарищам, что уже заладили ловить зайца. У неё и правда немного времени в последний год оставалось на игры – а младшему брату далеко было до её чуткого слуха и острого нюха, быстрых ног и длинных рук, и он часто оставался в дураках – прибегал домой и падал в мамины коленки, заливался слезами, жаловался, что его дразнили неуклюжим, неповоротливым, сиволапым, размазнёй и разлямзей… “Настоящий медвежонок!”, – смеялась мама, щипая его за щёки, – “Самым сильным вырастешь. Подковы будешь гнуть, как щепочки!”.

Ну ничего, теперь-то она всем покажет, на что способны дети их рода…

*

Чем ниже опускалось солнце к чёрно-синему горизонту, тем тише становились игры и песни, тем ближе двигались люди к кострам. Приближался миг торжества, миг страшный и желанный – после того, как Дедушку с почётом проводят в пещеру, чтобы он сладко уснул на всю зиму, а во сне спустился в мир предков, костры погаснут, и Рьяквир разожжёт новый – тот, что ознаменует собой начало нового года. Если костёр будет высоким и сильным, то и их деревня преодолеет все испытания, что пошлют им предки и духи, а если нет… Идар хорошо помнила ту зиму, когда на них одно за другим обрушивались страшные бедствия – пожар, неудачи в охоте, болезнь, которая выкосила почти всех стариков и детей… Тогда огонь вспыхнул едва-едва, и почти сразу же потух.

Мужчины заливали горящие костры. Отец Грайры выдвинулся вперёд вместе с братьями-охотниками, в число которых ещё три зимы назад входил и отец Идар – двое из них с величайшим почётом подхватили голову Дедушки, ещё трое – корзины с подношениями, и медленно двинулись в пещеру. Следом за ними, раздав детей матерям, шаркала Рагвар – мужчинам дозволено заходить лишь в первый зал пещеры, где они оставят подношения и передадут голову старухи, а уж она с Дедушкой под мышкой пойдёт дальше, к самому спуску в мир умерших.

Когда мохнатые силуэты скрылись в глубине пещеры, поляну окончательно окружила тьма – лишь тонкие розовые лучи закатного солнца ласкали сморщенные стволы старых дубов и тонкие талии берёз.

Идар пятилась всё глубже в лес, под защиту деревьев – поляна, ещё недавно бывшая местом шумного праздника, теперь казалась опасной. После того, как костры потушили, на неё слетелись, привлечённые запахом разгорячённых людских тел, злые духи. В самом центре, перед входом в пещеру, осталось всего пятеро – те, кто не боялся проклятий. Первой была Рьяквир, Старшая Медведица, сжимавшая в одной руке ритуальный нож, а другой ласково прижимавшая к своему боку маленького ягнёнка, который ещё совсем неумело стоял на тоненьких ножках. Его принесут в жертву новорожденному огню.

Вторым был Дараз – он родился на два или три года позже мамы, и с самого раннего детства страшно хромал, а потом и вовсе перестал ходить – но это никак не мешало ему играть на вагуде так, что люди плакали и смеялись, не переставая – а ещё говорить с духами.

Третьей стояла Нгароз – женщина, что этой зимой принесла в деревню больше мяса, чем отец Грайры. Она пришла к ним десять лет назад, став женой самого младшего и непутёвого брата Дараза – а когда тот, в приступе слепой ярости, бросился на неё с кулаками, убила его. Свёкр, заставший Нгароз над телом мужа, кликнул остальных сыновей – кроме увечного певца, конечно – и отволок её в пещеру предков, бросив на растерзание злым духам. На следующий день Нгароз вернулась – и на теле её не было ни единой раны. Рьяквир сообщила всем, что духи рода приняли Нгароз в семью и простили её преступление – она отплатила семье убитого мужа тремя соболиными шубами, а те ей, за то, что хотели убить без честного суда – новым домом, в котором она теперь жила с маленькой дочерью, на год помладше Идар.

Четвёртым и пятым стояли близнецы, что приходились Идар двоюродными братьями. Когда духи послали им этих мальчиков, никто не сомневался, что те – не простые люди – и братья в самом деле бегали из отчего дома к старой Рагвар, как только выдавалась возможность – слушали её рассказы о духах и предках, учились плести сильные обереги и разговаривать с ветрами – а позже взяли в руки била и сложили диковинные хвалебные песни о старых героях и посланниках небес.

Первыми ударили в била близнецы. Гулкий отзвук мощного удара разнёсся над деревьями, напугав воронью стаю, что с криком взметнулась вверх, и отозвался трепетом в груди Идар. Она почувствовала, будто тонкую нить протянули от самого её сердца к музыкантам – страх мгновенно исчез. Ей казалось, что она видит, как разлетаются злые духи, в страхе зажав уши – нет ничего страшнее, чем биение сердца храбреца.

Запел Дараз. Низкий голос накрыл всю поляну, разлетелся по лесу – никто не ожидал, что в столь худощавом теле жила такая могучая, кипучая жизнь. Барабаны застучали чаще, и он взревел – как самый настоящий медведь, даже не обращаясь. Дараз взывал к тем, кто давным-давно оставил их, уйдя на небеса, к тем, кто даровал им огонь и разжёг им искру в сердцах, сделав их тёплыми и мягкими, но яростными, как дикое пламя.

Его песню подхватила Нгароз, и её голос мягкой волной прильнул к пению Дараза, обхватил его, закутал в себя – и понёс ещё дальше, наступая неотвратимо и грозно, как зима, как пурга, как весенний разлив рек.

Близнецы запели тоже – но их голоса были пока слабыми, неуверенными, и тогда слова старой молитвы зазвучали справа и слева от Идар – все люди помогали сородичам донести песню до самых звёзд, до Дедушки, что должен был сейчас уснуть в пещере.

Под рёв голосов Рьяквир двинулась к дубовым поленьям, на которых должна была разжечь огонь. Ягнёнок доверчиво двинулся за ней, неловко перебирая ножками.

Песня добиралась до самого нутра, выворачивала сердце наизнанку, и Идар была уверена – предки точно услышат её, поймут, отзовутся, пошлют им ещё один год сытости и процветания…

Близнецы задвигались рядом с застывшими Даразом и Нгароз – они хищно рычали и прыгали, кружились и раз за разом вытягивали руки-лапы в сторону калечного певца и женщины-охотницы, но голодные пасти злых духов, которыми обернулись братья, не могли достать тех, кто говорит с предками.

Рьяквир наклонилась над будущим костром, вынула из-за пазухи огниво. Чиркнула – раз, второй, третий… У Идар замерло сердце – в прошлые года у старшей Медведицы всё получалось легко и быстро.

Снова чирк, чирк, чирк… Остальные звуки замерли – будто не было ни барабанов, ни песни, только стук кресала о кремень. Вот проскочила между ними крошечная искорка, упала на брёна… И потухла.

Перед глазами Идар промелькнуло будто наяву их страшное будущее. Крошечное тельце, завёрнутое в посмертную пелену, надсадный кашель мамы, голодные глаза брата и впавшие щёки красавицы Грайры, которой незачем больше румянить их свеклой.

– Нет! – Идар сама не поняла, что этот звук вырвался из её груди.

А вместе с криком вылетела молния, ослепительная, страшная, прямиком из сердца.

Огонь запылал.

*Разлямзя – неповоротливый, вялый человек.