Любовь короля. Том 3

– Прости, пожалуйста, прости. Ты дорог мне. Я всегда считала тебя незаменимым другом. Но Лин… мы… – ее пересохшие губы задрожали, – нас связывают супружеские узы.

Вон побледнел. Мгновение назад казалось, будто он вот-вот заплачет, но теперь он был холоден словно лед; прищурив глаза и слегка поджав губы в насмешке, он сказал:

– Браки между членами королевской семьи запрещены.

– Знаю, но мы друг друга… – Вон с силой схватил Сан за руку, и та, взвизгнув от боли, не сумела договорить.

Он рывком поднял ее с пола и прижал к столу.

– Браки между членами королевской семьи запрещены! А ты говоришь, что вас связывают супружеские узы? Как это понимать? Вы посмели поглумиться над приказом императора и обмануть меня! То есть вы не признаете ни его величество, ни меня! Значит, и к остаткам самбёльчхо вы двое проявляли благосклонность, потому что уже тогда задумали предательство!

– Нет, все не так, Вон! Еще до того, как браки запретили, мы уже…

Он сжал ее руку с такой силой, что боль стала невыносимой. Сан не верилось, что человек, который заставляет ее испытывать такие страдания, что и простонать сил не остается, ее друг. Но даже так она силилась его понять – его ведь предали близкие люди.

– Вон… – прикусив потрескавшуюся губу, сумела позвать она, – говорить, будто мы не признаем тебя или позволяем себе вероломство, – лишнее. Мы любим друг друга, вот и все, потому не в силах были вынести разлуки и связали себя узами сквозь три жизни[7], не сказав тебе. Ты поймешь, Вон: у тебя ведь тоже есть возлюбленная.

– Вы позабыли о морали и благопристойности, бесстыдно и нагло делили постель, а ты говоришь мне о любви! Вы преступники, опорочившие королевскую семью! – Он с небывалой силой схватил ее за плечо и толкнул к постели. Сан рухнула на деревянную кровать, словно брошенная Воном пиала – на пол, и тотчас оказалась схваченной за волосы и прижатой к шелковому одеялу. – Любовь, говоришь? Просишь меня понять вашу любовь? А мою любовь ты понять не хочешь?

Его глаза налились кровью и заблестели свирепо и пугающе, точно Вон был диким зверем. Обнажив белые зубы, он усмехнулся, словно вовсе и не слышал, как она слабым голоском звала его в страхе:

– Вон, Вон!

– Может, так ты поймешь? Что ради тебя я принял Тан и ради тебя же избавился от друга, которого ценил больше жизни, словно от поношенной обуви!

Глаза Сан расширились. Прижавшись к ее телу, Вон наклонился так близко, что их ресницы спутались друг с другом, и мрачно прошептал:

– Лин признался мне в своем преступлении. Догадываешься, в каком? Если б не ты, он был бы жив! – Вон собственной грудью почувствовал, как у Сан перехватило дыхание. Он приобнял ее тело, вмиг ставшее твердым и холодным, словно у мертвеца, и наклонил голову еще ниже. Его губы едва не коснулись мочки ее уха. – Если б не ты, я бы не убил Лина.

Он мельком взглянул на лицо Сан. Ее зрачки казались огромными, а тело стало напряженным и неподвижным. Рукой, прежде покоившейся у нее на талии, Вон медленно провел вверх, к подмышкам. Сан шевельнулась едва заметно – недостаточно для реакции на его действия. Казалось, она лишилась воли и утратила всякие силы сопротивляться. Вон был ласков, его ладони словно бы пытались избавить ее от напряжения в плечах и руках. Прижавшись к ее холодной шее, он опалил ее теплым дыханием:

– Все из-за тебя, Сан. Потому что я люблю тебя. Но я не стану просить тебя понять мои чувства. Уверен, ты не простишь мне этого. Я не желал твоей ненависти и потому до сих пор просто смотрел на тебя, но терпеть дальше не могу. Потому что ты все равно меня не простишь! Ненавидь меня, презирай! Пусть так, я все равно сделаю тебя своей!

Он словно объявил войну. Глубоко вздохнув, Вон почувствовал, как его нос защекотали изящный и тонкий аромат орхидей и тонкие завитки волос, разлетевшиеся на мелкие прядки. Опьяненный запахом, он прикрыл глаза от удовольствия. Вблизи Сан пахла сладостью. Он провел ладонью по изгибам ее округлого плеча и – пусть их кожу отделял друг от друга шелк ее одежд – пришел в восторг от мягкости и изящности ее тела. В нем закипала кровь: ее маленькая упругая грудь нежно прижималась к его собственной. Это и правда Сан, а не очередная замена ей. Теперь она навсегда в его руках!

Подавляя в себе желание раздеть ее догола и прижать к себе, Вон нежно провел пальцем по линии ее губ. Тех самых губ, которые ему так хотелось прокусить до крови и попробовать на вкус. Губ, которые он так страстно желал. Меж ними был маленький мир, горячий и туманящий разум. Вон наклонился к лицу Сан и легонько подул на ее ало-красные губы, мягкие, точно атлас, но вдруг вздрогнул от резкого звона в ушах. В тот же миг он почувствовал резкую боль в руке, которой оттягивал ее волосы, и отскочил. По тыльной стороне его ладони пробежал длинный порез, из которого теперь струилась кровь. Вздрогнув, он прикрыл рану второй рукой и в удивлении обратил взгляд на Сан. Волосы ее были растрепаны и спутаны, в руках – обнаженный клинок, во взгляде – свирепство.

– Как ты посмела… Сан! – зарычал он. Зубы его застучали от гнева. При виде знакомого клинка он разъярился пуще прежнего. Небольшой, украшенный кораллом и янтарем, он был не только прекрасным украшением, но и добротным оружием – длинным и острым, способным защитить владелицу. – Я не велел тебе размахивать клинком!

– Этот клинок был преподнесен мне для защиты моего тела, и я обнажила его ровно для этого.

– Как ты могла! Против меня!

– Я считала тебя другом, Вон. Глубоко любила и заботилась – как о друге. Лин любил тебя так же… нет, даже сильнее, чем я. Вот почему мы так старались сдерживаться: из уважения к твоей воле и нежелания очернить твое доброе имя. Несколько лет. Но ты отринул дружбу. И мою, и Лина!

– Я ван! А у вана нет друзей! Тем более друзей, которые приносят ему чувство одиночества!

Она окинула Вона – тот выглядел потерянным, словно его огрели по голове тупым оружием, – острым, словно у рыси, взглядом. Ее огромные черные глаза, в которых плескалась глубокая печаль, вновь наполнились слезами. Кончик клинка прочертил в воздухе полукруг и остановился на ее шее. Сан прижала оружие к тонкой, практически прозрачной коже.

– Ваше величество… – в горле у нее стоял ком, и оттого голос дрожал и хрипел, – долгое время я заблуждалась. Не понимала государевой милости, с которой вы радушно приняли под свое крыло девушку, что с самого первого дня, с самой встречи в переулке, тянувшемся позади лавок торговцев, вела себя опрометчиво и грубо: смела называть вас лучшим другом и гордиться этим. А теперь я обнажила клинок и ранила вас. Разве можно такое простить? Искупить такое можно лишь заслуженной смертью. Примите ж ее, государь.

– Остановись, Сан! – топнув ногой, вскричал Вон. Кровь стекала по тыльной стороне его плотно сжатой ладони и капала на ковер на полу, но времени осматривать рану не было. – Убери клинок. Ослушаешься – я взаправду никогда тебя не прощу!

– Не прощайте. Я тоже никогда не прощу вас, ваше величество.

– Ты не можешь умереть. Угрожать вану! Совсем рассудок потеряла?

– Это не угроза. И я в здравом уме. Я умру. Все, кого я желаю увидеть, теперь в мире ином.

– Если умрешь, то больше никогда не увидишь Лина!

Сан рассмеялась.

– «Если умрешь»? Не вы ли сказали, что я до конца жизни не смогу его увидеть, ваше величество?

– Он жив, – заскрипел зубами он. – Он жив, весь изранен, но… я убедился в том, что он оказался в Мёнджу[8] и был продан в рабство. Хочешь доказательств? На, смотри!

Вон вытащил из рукава небольшое письмо и бросил его Сан. С недоверием оглядев сложенный лист, упавший на пол, и Вона, она, не отрывая клинка от своей шеи, сползла с постели и подобрала письмо. Оно было коротким, всего одно предложение: «Караван цветноглазого[9] торговца, который выкупил преступника, отбыл в Самарканд»[10]. Сан нахмурилась, словно с трудом понимала значение написанного, и Вон нетерпеливо крикнул:

– Нет нужды подробно писать, о каком преступнике идет речь! Если считаешь, что писать государю о продаже раба – обычное дело, можешь мне не верить. Но раба, которым интересуюсь, обычным человеком не назвать – определенно!

Он не лгал, Сан чувствовала. Ах, живой! Глаза застлала дымка. Ослабив хватку на клинке, она распрямила свернутое и измятое письмо, чтобы еще раз вглядеться в единственное предложение, которое и без того прочитала уже несколько раз. Взгляд Вона, наблюдавшего, как она раз за разом вчитывается в буквы, похолодел.

– Кто этот цветноглазый торговец? И Самарканд – где это?

– Я знаю не больше, чем написано в письме. А Самарканд – город в Чагатайском улусе[11], что в землях, где прежде был Кангюй[12]. Он стоит на границе с государством Хулагуидов[13], поэтому караван пройдет там и отправится в Исхафан[14], Тебриз[15] или Багдад[16], – оказавшись рядом с ней, сухо заговорил он. Сан не сводила глаз с письма, но, как только Вон приблизился и оказался на уровне ее глаз, тотчас перевела на него засиявший взгляд.

– Кто прислал тебе письмо? Где он?

– Думаешь, я так тебе и расскажу? – усмехнулся Вон. Схватив Сан за запястье, он вывернул его и отобрал клинок, а затем поднялся на ноги и отступил. Лишь когда она взглянула на него с нескрываемым удивлением, он наконец одарил ее привычной улыбкой. – Впредь ты не станешь грозить смертью – лучше меня это знаешь. Пока не встретишься с Лином, ни за что не умрешь. Хочешь увидеть его – отправляйся куда душе угодно. Езжай за ним до самого Самарканда! Но запомни, Сан! Тебе не вырваться у меня из рук. Если поймаю за попыткой побега, собственными руками убью. Тогда ты уж точно никогда не сможешь встретиться с Лином!

Сан поднялась и посмотрела ему в глаза. Ее засиявший было взгляд вновь потух. И даже руки больше не потрясывало от гнева. Вон изнемогал. В глубине души он надеялся, что она станет противиться что есть мочи, точно рысь, или станет метаться и кричать в гневе, но он не нашел у нее во взгляде ни ярости, ни гнева. Она смотрела на него потухшими – то ли от печали, то ли от сожаления – глазами, в которых сквозили обида и горечь. Вон уже видел этот опротивевший ему взгляд прежде. Так в их последнюю встречу на него смотрел Лин. Сглотнув густую слюну, он отвернулся от Сан.

– Я упразднил Чонбан[17]. И поручил отбор людей на должности Академии, теперь этим ведают ученые. Ты ведь уже предлагала им это? Впредь чаще давай мне советы по части дел государства.

Вон вышел и вновь затворил дверь. Сан молча стояла посреди комнаты, заваленной едой и осколками разбитой посуды. Письмо у нее в руке трепыхалось под порывами ветерка, попадавшими в комнату сквозь щель в двери. Бумага была потрепана – Вон много раз сворачивал и разворачивал это письмо.

– Как замечательно, что первая супруга его величества не смотрит на это сквозь пальцы, – расслабленно засмеялся Сон Ин, поглаживая и накручивая на палец тонкие прядки своей бороды. Этот смех отличался от его обыкновенного: в нем сквозило некоторое восхищение. Ван Чон, явно заметивший отличие, испытал гордость за свои успехи, однако тень, что лежала у него на лице, так и не исчезла. Тепло, будто в утешение, Сон Ин прошептал: – Госпожа тоже человек. И женщина. А ни одна женщина в мире не простила бы мужу столь долгого обмана – любая бы затаила обиду. Вы брат супруги его величества и, конечно, понимаете, о чем я.

– Но это не похоже на нее. Она не из тех, кто таит обиды.

– Разве ж есть те, кто рождаются для этого? Грусть порождает злость, а гнев, нарастая, превращается в обиду, и когда та становится глубже, приходит время расплаты. Это и значит быть человеком. Говорят, и каменный Будда оглянется, если мимо пройдет наложница мужа.

Слова, призванные утешить Ван Чона, отчего-то прозвучали попыткой принизить его добродетельную и благородную сестру, потому он неловко поджал губы. Тогда в разговор вступил Сон Панъён.

– Ну-ну, оставим обсуждение причин произошедшего – для нас это новая возможность. Первая жена государя крайне удачно для нас убедила монгольскую принцессу тайно отправить письмо здравствующей матери императора. Так и слышу до сих пор: госпожа Чо, мол, прокляла ее и ван теперь принимает холодно. Быть может, рассказы королевы Чонхвы оказались полезны.

– Пустая болтовня! – При упоминании тетушки Ван Чон стал выглядеть недовольнее прежнего.

– И вовсе не пустая, – тотчас ответил Сон Ин. – Королева Чонхва страдала от этого в далеком прошлом. Отец нынешнего государя – после потери Муби и своих приближенных. А если продолжим вспоминать о минувшем, принцесса Кёнчхан ровно так же настрадалась от королевы Чанмок. Нет лучше способа отомстить его величеству. Свершить расправу за содеянное! На это я и надеялся. Чтобы все началось с первой супруги его величества, которая никак не связана с нашими собраниями. Что может быть милостивее? Если правильно воспользуемся этим, сможем даже сместить вана. Господин, все готово?

– Готово? К чему? – поспешно спросил Ван Чон, и Сон Ин холодно посмотрел на него, прищурившись.

– Я спрашиваю, как благосклонно к вам относится госпожа Будашир. Даже если мы сумеем сместить вана, пока она не ваша, трон вашим не будет.

– Не уверен. Стоит мне взглянуть на нее, она пытается выглядеть соблазнительно и бросает на меня кокетливые взгляды; думаю, я запал ей в душу. Но спросить напрямик я не могу… А откуда мне знать, что у нее на душе?

– И куда только подевался тот, кто, не заботясь о подобном, вился вокруг госпожи из Хёнэтхэкчу?

– Как вы смеете обращаться со мной будто с развратником, который, подобно мотыльку, порхает от девушки к девушке? Думаете, сблизиться с женой вана было так легко? Я тоже приложил немало усилий для осуществления нашего плана! – закричал Ван Чон, словно ему клинком попали по больному месту.

Виновный, не зря говорят, сперва на других зло вымещает. Ну кто виноват в том, что осуществление плана все откладывается и откладывается, если это он не может быстро справиться со своей задачей, хоть ему и показали кратчайший путь к трону? Сон Ин краем глаза взглянул на Ван Чона. Вот же дитё! Ничего сам не может. Но именно поэтому среди всех отпрысков королевской семьи выбор пал на него. Дети не из тех, кому только вели – тотчас выполняют необходимое. Но если постоянно напоминать им, что нужно сделать, обучать их, как это сделать, создавать условия, в которых они могут успешно справиться со своей задачей, и время от времени подбадриваниями подталкивать их к намеченному, они выполняет веленное должным образом. Выбрав Ван Чона, Сон Ин твердо решил вынести это, поэтому теперь вновь стал мягок и добр:

– Конечно, вы делаете все возможное. Вам явно удалось добиться ее расположения. Мы не знаем наверняка, готова ли она теперь покинуть супруга ради вас, но, поскольку ваша сестра начала действовать, нам остается лишь последовать ее примеру. Идите к ее величеству и просите снова встретиться с ее величеством Будашир. Пусть та велит схватить госпожу Чо и всю ее семью. Если запытать их до смерти, признаются даже в том, что правдой не было. Тогда даже здравствующая мать императора, которая так любит нынешнего вана, будет им недовольна – ведь это он возвысил Чо Ингю и назначил его одним из министров королевского двора.

– Но на каком основании заключать под стражу госпожу Чо и ее семью? Не многого ли вы просите от первой супруги его величества?

– Обстоятельства мы создадим. На дворцовых вратах вот-вот появится анонимное письмо. В нем, естественно, будут порицать госпожу Чо и ее родителей. Пусть покажет его ее величеству Будариш и скажет ей, как быть с этим.

– Думаете… она станет следовать этому?

– Станет. Наверняка станет, – твердо и уверенно подбодрил Сон Ин Ван Чона, который в нерешительности тер рукой подбородок. Хвалить недоверчивого и полного сомнений отпрыска королевской семьи он не забывал. – Ваша сестра, конечно, с благодарностью примет вашу искреннюю помощь. Разве не на вас она полагается больше всех? Если вы покажете ей всю глубину своей братской любви, впредь она будет на вашей стороне, а не на стороне его величества.

Легковерного Ван Чона воодушевили решительные и громкие слова Сон Ина. Пусть душа его была черным черна, но, если уж он скажет что, всякий поверит. Прочистив горло, Ван Чон решительно покинул комнату и направился к сестре.

– Но ведь дело может кончиться убийством госпожи Чо и всей ее семьи, – только они остались вдвоем, сел поближе к брату Сон Панъён.

– Мы позаботимся о том, чтобы предотвратить это.

Сон Ин был как никогда уверен в себе. А вот его брат, по сути своей более робкий, – насторожен.

– Но свергнуть правителя лишь потому, что одна из его жен якобы прокляла монгольскую принцессу, не получится. Или тебе известно о тайной слабости вана посерьезнее этого? Но ведь он ни разу не призывал тебя с тех пор, как взошел на престол…

– Ему незачем обращаться ко мне, если только нет нужды скрыть что-то от целого мира, как было с избавлением от Ван Лина. Меня, можно сказать, теперь выбросили за ненадобностью.

Для выброшенного человека улыбался он излишне расслабленно. Сон Панъён с сожалением вздохнул.

– Как неприятно вышло с этими самбёльчхо. Если б только все прошло по плану, мы бы уже избавились от ученых, которым ван теперь дарует алкоголь, лошадей, красные пояса и даже свечи, и всех его последователей. Даже Суджон-ху он убил за предательство, хотя, говорили, государь жить без него не может и во всем ему доверяет. А мятежников мы упустили из вида…

– Его величество убил Суджон-ху не потому, что считал, будто тот предал его. Он убил Ван Лина, хотя знал, что тот его не предавал.

– Что? Зачем он это сделал? Ван Лин был его правой рукой. А он убил его с такой жестокостью. Знай ван, что предательства не было, зачем…

– Зачем он это сделал? Потому что с самого начала хотел его убить – особо жестоко. Какие тут еще могут быть причины? – ответил Сон Ин так, словно говорил о совершенно очевидном. Сон Панъёну, однако, нелегко было это понять. В ту ночь, когда Ван Лин покинул этот мир, братья сами видели, как его безжизненное тело в темноте выносили из Пённаджона. Тогда по пути в дом Хань Шэня, куда они направились, чтобы отозвать донос о заговоре, братья получили приказ его величества, который тогда был наследным принцем, явиться к нему. Сопроводив Ван Вона в Пённаджон, они из темноты наблюдали за вершившимся кровопролитием – ужасающим и жестоким. Трудно представить, чтобы не только ван, но и обычный человек поступил с кем-то любимым столь жестоко, но, быть может, потрясение от предательства было столь велико? Однако разве прежде он желал Суджон-ху смерти? При виде двоюродного брата, обдумывавшего его слова, Сон Ин раздраженно покачал головой.

– Все давно кончено, нечего теперь об этом трубить. Сейчас самое время свергнуть вана ровно так, как он сверг собственного отца.

– Но правда ли это возможно…

– Никогда прежде он не был столь счастлив, как сейчас. Как ты говорил, сейчас его величество развлекается в обществе своих ученых, с радостью принимает у себя скитника Ли Сынхю, который в силу возраста в любую секунду может покинуть этот мир, и заботится о нем, будто о собственном отце, и гордится своим ясным правлением, благословленным солнечным светом. Вот только…

– Вот только?..

– …пока его величество наслаждается светом солнца, кое-кто тоскливо вздыхает в тени. Именно такого человека нам легче всего будет использовать.

– И кто же это?

– Отец государя.

При виде широкой улыбки на лице брата Панъён стал выглядеть недовольно.

– Ван Ильсу? Какой толк в старике, настолько одержимом какой-то девкой, что даже императору прошение об отречении от престола отправить готов? Он и сейчас занят лишь одним: дни коротает с королевой Чонхва – предаются воспоминаниям о прошлом, а ночами прижимает к себе Сукчхан-вонби, пытаясь заполнить пустоту внутри.

– Ты правда веришь, что он искренне желал отречься от престола? Что ему опротивела политика? Да ни за что! Он точит нож на сына, готовится однажды отомстить. Ради этого и невестку использует! Пусть разожгла огонь первая супруга его величества, но раздул пламя ван Ильсу.

– О чем ты говоришь? Ведь именно он отговаривал Будашир отправлять письмо здравствующей матери императора.

– Это всякому известно. Люди и не подозревают, что тайно отправить ей письмо посоветовал сам ван Ильсу.

– Что? Правда?

Сон Ин широко улыбнулся в удивлении распахнувшему глаза Панъёну. С этого, можно сказать, и началась история ложного доноса на госпожу Чо: монгольская принцесса, недовольная супругом, посещавшим лишь другую жену, написала письмо на родном для себя языке и решила отправить его здравствующей матери императора Юань, которая приходилась ей бабушкой – Хохжин-хатун[18]. Письмо гласило: «Госпожа Чо прокляла меня – чувства вана ко мне охладели». Догадавшись о содержании послания, ван отправил Пак Сону, зятю Чо Ингю, все разузнать, но того поколотили и погнали прочь слуги Будашир, прибывшие с ней из Монголии. Обеспокоенный государь попросил своего отца умилостивить невестку – отношения у них были куда сердечнее, чем у самих супругов. Казалось, прислушавшись к уговорам свекра, она так и не отправила письмо. Но на самом деле все было ровно наоборот.

– Ван Ильсу и правда отправил императору прошение об отречении от престола, но он и подумать не мог, что его удовлетворят быстро. Он был глубоко шокирован, когда его величество действительно отстранил от престола собственного дядю и посадил на его место двоюродного брата, будто только этого и ждал, – спокойно объяснил он.

Панъён кивнул.

– Поэтому он действует рука об руку с невесткой?

– Не только с ней. Ван Ильсу близок и с подданными Будашир. Они предостерегают прибывающих в Корё монголов, мол, реформирование страны по подобию империи – пустословие, на самом деле ван проводит политику отдаления от Юань. К этому их, конечно, подтолкнул я. А письмо покамест дойдет до адресата, и люди Будашир поведают Хохжин-хатун, каково истинное лицо вана. Его незрелость обеспокоит мать императора. И вскоре беспокойство об этом охватит и самого императора: Хохжин-хатун оказывает немалое влияние на императорскую семью, и ей будет нелегко продолжать оказывать поддержку нынешнему вану.

– Быть не может! Вот оно как… – восхищенно рассмеялся Сон Панъён.

Все произошло без его ведома, но поскольку он был из тех, кто ценит результат, заострять внимание на обстоятельствах не стал. Однако больше прочего Панъён был счастлив оттого, что наконец видел: его двоюродный брат, которого едва не разбила потеря Ок Пуён, наконец вернулся к жизни и стал самим собой. К счастью, человеком, мести которому добивался коварный и не стесненный во времени Сон Ин, был именно нынешний ван. Теперь, только ван будет свергнут, целый мир будет у них в руках. Сон Панъён не мог скрыть своей взбудораженности.

– То есть обвинение госпожи Чо – лишь предлог? Если в империи начнут сомневаться, действительно ли реформы проводятся так, как уверяет ван, его правление, естественно, окажется под угрозой. Самое время короновать нового государя?

Качнув головой, словно говоря: «Как знать», Сон пожал плечами.

– Пока у Ван Чона нет имперской поддержки. Сомневаюсь, что за такое короткое время удастся стать новым мужем Будашир.

– Тогда как быть? Здравствующая мать императора не сумеет настоять на отстранении вана с престола, пока не будет ясно, кому наследовать трон.

– Был бы лес, а топор сыщем. Пока Ван Чон не готов взойти на престол, усадим туда вана Ильсу. А поскольку он желает того же, сотрудничать будет легко.

– Вот как…

– Ну, раз уж дела наши таковы, ты, братец, пока выбери одного из низших чиновников и заставь его написать анонимное письмо, мол, родители приводили к госпоже Чо шамана, и повесить его на вратах. Нужно действовать быстро, пока ван не прознал об этом и не предпринял ответных мер.

Сон Панъён молча встал. Он был готов исполнить любые повеления своего смышленого и наконец оправившегося от потери брата. Вон как, вот так-то! Восторженный чужой находчивостью, он, как и Ван Чон, покинул комнату.

Оставшись в одиночестве, Сон Ин рассмеялся зловеще, точно умалишенный. Вот уж девять месяцев со смерти Муби он жил скрипя зубами от ярости, и вот наконец пришло время отомстить. Теперь, когда и с избавления от Ван Лина минуло полгода.

– Одно досадно. Знай я, где сейчас госпожа из Хёнэтхэкчу с остатками разгромленной шайки, мог бы измучить вана во много крат сильнее, – пробормотал Сон Ин. Все это время он тоже искал Ван Сан, но причины тому у них с Ван Чоном были разные. Однако, как бы они ни старались, поиски не увенчались успехом: где бы ни запер ее ван, следов его люди не оставили. – Ладно, пусть так! – утешился он и поднялся. Его глаза горели решимостью принять новый вызов. – Я во что бы то ни стало разузнаю, где ты прячешь ее. А потом заставлю тебя страдать так же, как страдал я. Клянусь, я заставлю тебя увидеть, как она умирает в муках прямо у тебя на глазах!