Каникулы в «Ландышах»

Лука Каримова

Каникулы в "Ландышах"

Глава 1

1992 г.

Милорад, или несвободный Рад

– Милорад Александрович, садитесь в машину, – проговорил водитель, поместив мотоцикл в «Лэнд Крузер»1.

Это старинное имя, доставшееся Раду от деда, отпечаталось на нем, будто клеймо.

– Просто Рад, – буркнул он, забравшись на сиденье и хлопнув дверью.

Марина Харитоновна, сидевшая рядом, улыбнулась:

– Не обижайся на Игоря.

– Эт верно, Рад Александрович, я пошутил, – с ухмылкой ответил водитель, глядя в зеркало.

Рад слабо кивнул. Марина и Игорь – два человека, которые знают его почти с детства. Оба счастливы его возвращению.

«А отца, как всегда, нет рядом», – парень мысленно выругался.

Вчера он вернулся из Шотландии, а сегодня снова в путь.

Годы его отсутствия не прошли даром для экономки – Марина Харитоновна заметно поседела. Несколько прядей выбились из строгого пучка, и она привычным жестом, отточенным за десятилетия, убрала их за ухо. В мочках сверкнули знакомые серьги – золотые, советские, с гранатами. «583-я проба». – Рад помнил такие детали, как и то, что Марина Харитоновна терпеть не могла современные украшения, те казались ей… ненастоящими, без души. Хотя в ее шкатулке хранились подарки отца – дорогие безделушки именитых брендов, привезенные то к восьмому марта, то ко дню рождения. «Уйди она на пенсию да продай эти побрякушки – хватило бы до конца дней, да еще и осталось бы».

– Пристегните ремни, – вежливо попросил Игорь.

Это был широкоплечий мужчина в строгом темно-синем костюме, при галстуке. С ежиком серебристых волос, глубоко посаженными водянисто-серыми глазами; почти бесцветные брови перечеркивали неровные тонкие шрамы, а некогда сломанный нос напоминал орлиный клюв. Брутальный, молчаливый, но неизменно вежливый дядька. Особенно с экономкой.

Экономка смерила подопечного строгим взглядом зеленых глаз – тем самым, от которого когда-то замирали непослушные ученики. Поджатые губы, приподнятый подбородок – все в ее позе говорило, что спорить бесполезно. С женщиной, преподававшей полжизни, не поспоришь.

Рад щелкнул ремнем безопасности и откинулся на спинку сиденья. Машина плавно тронулась. Под колесами затрещал гравий.

Парень закрыл глаза, вспоминая Ландыши. В этой деревне он не был с того рокового дня, когда не стало мамы.

В памяти всплыл крепкий двухэтажный дом Марины Харитоновны, сложенный из темного бруса, где они с матерью обычно отдыхали летом. Алевтина терпеть не могла многолюдные заграничные курорты, в отличие от обожавшего средиземноморские пляжи отца с его извечным: «Ну когда же вы наконец развлечетесь?»

Мама находила покой только здесь, в Ландышах, в доме, пахнущем смолой и сушеной мятой. Где по ночам дом жил своей жизнью, дышал и поскрипывал.

Алевтина родилась в семье университетского профессора, коренная москвичка, чье детство прошло в уютном академическом поселке, где селились ученые и люди искусства. Их дома, лишенные показной роскоши, хранили особую интеллигентскую атмосферу, как и сами обитатели этих мест. Из распахнутых окон лились мелодии Шопена, на верандах женщины бережно перелистывали пожелтевшие страницы фолиантов, а мужчины мастерили дубовые полки для своих коллекций минералов или гербария.

Алевтина щедро делилась с тогда еще маленьким сыном воспоминаниями: как она любила бродить по узким улочкам Ландышей, пронизанным ароматом сирени. Наслаждаться тишиной и спокойствием, каких так не хватало в шумном городе.

Поутру, только проснувшись, они с Радом шли собирать к завтраку крыжовник; он ел сочную малину прямо с куста, борясь за каждую ягодку с трудолюбивыми пчелами. А в полдень они с мамой устраивались под грушевым деревом с книгой, и под ее голос Рад засыпал.

Перед уже взрослым Радом встал образ матери, послышался ее смех. И тот жаркий день, когда она пошла купаться.

Тень от сосен вокруг озера не спасала от обжигающих солнечных лучей. Рад помнил запах солнцезащитного крема, которым мама натирала ему плечи и личико. Они строили замки из песка, украшали их камушками и наблюдали за стрекозами.

– Смотри, Милорад!

Алевтина разбежалась и прыгнула с небольшого уступа, исчезнув в воде с легким всплеском. Она вынырнула, откинув мокрые каштановые волосы, и замахала ему:

– Давай! Не бойся!

Но он не решался, побаиваясь рассказов местных об омутах. Поэтому стоял по щиколотку в воде.

– Не хочу, мам, вода холодная! – кричал Милорад, насыпая в дорогую игрушечную машину с прицепом, привезенную отцом из Штатов, песок и камушки. Мальчик так увлекся игрой, что не заметил долгого отсутствия матери.

Солнце закрыли набежавшие тучи, по берегу пронесся холодный ветер. Песок в пальцах Рада превратился в нечто противное, и он поспешил смыть грязь. Но лишь ступив в воду, Милорад заозирался по сторонам:

– Мам?..

Ему никто не ответил.

– Мамочка! – Его лицо исказилось, он задрожал. Дно под ногами стало зыбким и одновременно густым, будто попыталось затянуть мальчика в черную воду.

– МАМА!

На детский крик, эхом разнесшийся по округе, с холма сбежал их водитель, Игорь.

Мужчина выдернул Милорада из воды, как щенка, и закинул к себе на плечо.

Раду показалось, что в воде мелькнула рука матери, больше он ничего не видел. Глаза застили обжигающие слезы. Его колотило от холода и страха. Он слышал стук собственных зубов, пока Игорь не усадил его в нагретую от солнца машину и не укрыл запасным полотенцем.

По крыше и стеклу внедорожника забарабанили дождевые капли.

Игорь что-то и кому-то кричал в прямоугольник тяжелого телефона с антенной, вызывал помощь.

Происходящее для Милорада превратилось в настоящий кошмар. Только что они смеялись вместе с мамой, а сейчас это место превратилось в холодную водяную могилу. Дальше – как в тумане: скорая, запах лекарств, боль и онемение в руке (ему сделали укол), голоса окружающих, поначалу слишком громкие, оглушающие, стали затихать, пока Милорад не уснул.

Он проснулся от тихого плача Марины Харитоновны.

– Господи, за что?

Мальчик был в своем доме, лежал в кровати, а экономка шептала молитвы.

Тело матери нашли через несколько дней. Далеко по течению. Раздутое. Непохожее на былую красавицу, какой была Алевтина. Отец находился в командировке, и на опознание приехали Марина Харитоновна с Игорем. Затем были похороны и коробки с мамиными вещами.

Раду казалось, что у него забрали что-то важное: не дали взглянуть на маму в последний раз. С тех пор вода для него пахла смертью. Даже душ он терпел, стиснув зубы. А в ночи приходили кошмарные сны – темный омут, искаженное гримасой ужаса лицо, обезумевшие глаза и мертвенно-бледные женские пальцы, скользящие по руке Милорада и исчезающие во мраке.

Он просыпался с криками и с завыванием рыдал в объятьях заботливой экономки, пока отец, уставший от истерик сына, не отправил Рада в закрытую школу в Англии. Кто-то из партнеров по бизнесу посоветовал ему этот способ, чтобы помочь ребенку. Сменить обстановку, завести друзей, отвлечься от семейной драмы.

Тогда-то Милорад и попрощался со своим именем, став просто Радом: замкнутым, хмурым, равнодушным. Он больше не плакал. Вместе с матерью утонул и маленький мальчик.

Только на каникулах, возвращаясь домой, взрослеющий Рад позволял себе немного оттаять под ласками и заботой Марины Харитоновны. Отец отдалился, став неким мужчиной, который спонсировал жизнь сына, проводя все время в командировках, а затем и вовсе обзавелся молодой спутницей.

После очередного учебного года в закрытой школе Рад наотрез отказался полететь с отцом и его пассией, Алисой, в Италию. Делать Раду нечего – снова таскать за девушкой пакеты, фальшиво улыбаться, когда та на глазах отца покупает парню очередную ненужную брендовую вещь и изливает поток словесной заботы.

Да, он действительно устал от этого лицемерия. И по возвращении высказал все Александру (Рад давно не называл его ни папой, ни отцом). Разговор шел на повышенных тонах, и если бы не вмешательство Марины Харитоновны, могло дойти до драки.

Внимательная и добрая женщина предложила Александру, чтобы мальчик провел отпуск вместе с ней в деревне. Там не так комфортно, как в заграничном отеле, но есть все условия для жизни. «Пусть развеется, научится самостоятельности. Это пойдет ему на пользу. А вы отдохнете с Алисой вдвоем».

Отец, уважающий мнение старой женщины, согласился. Так Рад спустя десять лет после трагедии вернулся в Ландыши. Ему исполнилось восемнадцать.

– Рад? – Марина Харитоновна осторожно тронула его плечо.

Парень дернулся, вырвавшись из объятий дремоты.

– Приехали. – Экономка потрепала его по затылку.

Машина остановилась у забора. С годами выцветшая голубая краска местами облупилась. На участке ярко горели красные ягоды смородины, пахло жасмином и мятой. Газон украшали ромашки и маргаритки. Ступивший на землю Рад не видел озера, но знал – оно все еще там. В нос ударил запах нагретых на солнце водорослей, сырости и сладковатый аромат кувшинок. Парень почувствовал, как в горле появился ком.

– Купаться не пойду, – прохрипел он.

Марина Харитоновна кивнула:

– Ты и не обязан, пойдем в дом. Я попросила сестру навести порядок к нашему приезду. – Она подхватила свой гобеленовый саквояж с изображением птиц и застучала каблуками лакированных лодочек в сторону калитки. Перекинула щеколду с внутренней стороны и раскрыла дверцу, пропустив водителя вперед.

Игорь аккуратно загнал внедорожник на участок, вывернув колеса так, чтобы не задеть цветник. Привычным движением он расстегнул крепления в багажнике и, словно пушинку, поднял мотоцикл и поставил на землю.

Хром и пластик сверкнули на солнце – «Кавасаки» выглядел чужеродно среди ржавых лопат и деревянных граблей под навесом, куда Игорь его завез. Обтекаемые формы «японца» контрастировали с грубыми досками сарая. Игорь провел ладонью по бензобаку, смахнув невидимую пыль. «Пацану повезло с игрушкой», – подумал он.

Затем мужчина внес пухлый чемодан Марины Харитоновны на террасу – уютную, застекленную, с плетеными креслами и столиком из светлого дерева. Здесь пахло кофе, старыми газетами и табаком.

«Вот бы тут сейчас выпить кофе и закурить», – мелькнуло у Игоря в голове. Хотя курить он бросил еще в Афгане.

– Могу я быть чем-то еще полезен, Марина Харитоновна? – учтиво спросил Игорь, краем глаза наблюдая, как Милорад самостоятельно несет рюкзак и небольшую сумку с вещами.

– Спасибо, голубчик, можете быть свободны. Передайте, пожалуйста, Александру Петровичу, что мы добрались. Вот домашний телефон моей сестры, он может позвонить ей, и она позовет меня или Рада, – и вручила мужчине записку с цифрами.

– Вряд ли он наберет, – отметил Рад. – Зачем, когда греешься на пляже Ниццы или выбираешь для Нее новое кружевное белье? – Под «Ней» он имел в виду Алису.

Водитель с экономкой переглянулись. Они-то знали, что парень недолюбливает возможную мачеху. Но держали собственное мнение при себе.

– Я все понял, желаю вам приятного отдыха. – Игорь взял записку и, откланявшись, вернулся к машине. О его отъезде напоминало облачко поднявшейся над дорогой пыли.

Дом достался Марине Харитоновне от покойного мужа, с которым родители Алевтины были очень дружны.

С небольшими комнатами, зато широкими окнами. Настоящим камином с трубой, чью стену украшали натертые до блеска изразцы; половину стены занимал старинный, тяжелый шкаф. За плотной дверью скрывались вполне современные уборная и душевая. В доме были газ и даже канализация. Рад помнил все это.

Изюминкой участка были столетние сосны и яблоневый сад, посаженный еще до революции. Стволы деревьев скрючились от времени, кора отслаивалась. Корни торчали из земли, напоминая туловища любопытных змей, выползших наружу.

Рад осторожно ступал по тропе.

Ароматы сырости с нотками гниения падалицы заставили невольно поморщиться. Ветви, некогда усыпанные бело-розовыми цветами, тянулись к земле под тяжестью червивых плодов. Но самое жуткое – тишина. Ни пчел, ни птиц парень не слышал – будто сад вымер. Только ветер шелестел листвой, да старые качели, сделанные из веревок и отшлифованной перекладины, поскрипывали, как призрак полузабытого детства.

Вдалеке поблескивала гладь озера. Обманчиво спокойная, хранящая в себе опасный непроглядный омут и подводные ключи, где утонула мама.

На ватных ногах Рад приблизился к заросшему осокой и ивой берегу, чьи корни, словно щупальца, змеились в воде. Под поверхностью скрывались илистые ямы, где били холодные ключи, создавая невидимые течения. В центре – воронка омута, из которой всплывали пузыри.

***

Вечерняя жара висела тяжелым маревом над Лиственной улицей – узкой, утоптанной поколениями, с колеей посередине, где после дождя застаивались лужи. Дома по обе стороны, словно нехотя, жались друг к другу: покосившиеся заборы, палисадники с чахлыми георгинами, запах нагретой смолы от старых сосен. Где-то кудахтали куры, а из открытого окна дома с кружевными занавесками доносились хриплые звуки радио.

Рад ускорил шаг.

– Здесь живет старушка-блокадница, слушает концерт по заявкам. Войну пережила, осталась без семьи. За ней приглядывают всем поселком. По очереди ходят убираться, приносят еду, лекарства, помогают в огороде. В прошлом году радиоприемник подарили, – пояснила Марина Харитоновна.

Рад шел за экономкой, держа в руке пакет с пирожными. Он мысленно костерил себя за то, что согласился вернуться в Ландыши. Взгляд скользил по покосившемуся фонарному столбу – одному из немногих рабочих, но и тот мигал, как заведенный.

Рад шел, чувствуя, как капли пота скатываются за шиворот. Он ненавидел это место. Ненавидел удушливый аромат лип, куриного помета. Его каштановые, чуть вьющиеся волосы прилипли ко лбу, а в голубых глазах отражалась усталость. Высокий, жилистый, хорошо одетый, он казался на этой пыльной дороге чужеродным – как павлин в курятнике.

За поворотом показался колодец, а рядом – худая девушка в выцветшем сарафане, явно перешитом, с открытой спиной, на которой белел шрам, тянущийся вдоль позвоночника. Мышиные волосы собраны в небрежный хвост. Незнакомка вытянула ведро с водой, и парень заметил, как дрожат ее пальцы.

«Инвалид?» – промелькнуло у него в голове.

Марина Харитоновна радостно заулыбалась:

– Есенька, голубушка! Вот и мой бедовый гость. Бери его в оборот, пусть трудится! Ох, и душно сегодня! – Марина Харитоновна забрала пакет у удивленного Рада и скрылась в доме сестры.

Девушка – Еся – подняла голову. Серые глаза, холодные и ясные, как вода в колодце. Она оглядела Рада с головы до ног и скривила тонкие губы.

– Не надо. Сама справлюсь, а то еще надорвешься. – Ее голос тихий, но твердый.

Рад же смотрел на руки девушки – тонкие пальцы со следами от порезов и алыми точками, как от иголок.

– Давай ведро, рукодельница, – хмурясь, парень отобрал у нее ведро, не заметив, что в том еще оставалась вода, и благополучно выплеснул ее себе на джинсы и обувь.

– Поспешишь – людей насмешишь, – не без ехидства отметила Есения, уперев руки в бока.

Рад с грохотом уронил железное ведро на землю и с возрастающим раздражением стряхнул с себя воду. Бестолку. Футболку выжимать, а кроссовки уже промокли насквозь.

– Холодна водица. Помогла освежиться. – Девушка потянулась к ведру, мысленно ворча на парня: «Ну и помощничек, больше грязи разведет».

Их пальцы одновременно коснулись ручки, оба склонились, взгляды встретились.

Где-то кричала местная ребятня. Ветер принес аромат выпечки. Мокрая одежда больше не волновала Рада. Холод ткани освежал разгоряченное тело. Духота перестала мучить. Захотелось напиться колодезной воды, смыть пыль и пот с лица, затылка.

– Сольешь мне? – смягчившись, спросил он.

Еся окинула парня снисходительным взглядом и кивнула. Вдвоем они опустили ведро в колодец набрали до краев воды и почти без труда вытянули.

Еся зачерпнула железной кружкой из ведра и подала гостю. Тот с жадностью ее осушил, а затем протянул обратно девушке.

– Меня зовут Рад.

– Рада за тебя, Рад. – Есения скривила рожицу, схватила кружку и слишком резко повернулась к ведру. Подошвы шлепанцев заскользили по мокрой земле, и если бы парень не подхватил ее за талию, девушка растянулась бы в центре лужи.

Сердце гулко забилось в груди от страха.

«Вот дура неуклюжая! – отругала себя Еся. Она заглянула в голубые глаза Рада. – Будь он неладен!»

– Сам себе сольешь, грязь развел, – огрызнулась она, выскользнув из его рук на сухую траву. – Бери ведро и пошли, там… пирог уже готов, – последнее она попыталась сказать не таким ворчливым голосом.

Где-то вдалеке загудел поезд.

Рад бросил взгляд в колодец – вода в нем была черна. На миг Раду показалось, что он увидел лицо матери. Отшатнувшись, парень резко отвернулся, взялся за ручку ведра и поплелся за Есей.

Дом Рогнеды Харитоновны пах тмином, сушеной малиной и старыми книгами.

В углу буфета – икона в выцветшей ризе, на подоконнике – герань в жестяной банке из-под леденцов. В углу буфета стояла корзина с вышивкой Есении, а рядом простенькая рамочка с фотографией молодых Марины и Рогнеды (сестры стояли в ситцевых платьях, с косами – учительницы на фоне строящегося дома). Из них обеих замуж вышла только одна – Рогнеда. Родила сына, а затем его же и похоронила. Сердце мужа не выдержало, и через год после аварии, в которой погибли сын и невестка, умер и супруг. У Рогнеды осталась только чудом выжившая внучка – Есения.

Пока молодежь осталась у колодца, Марина разлила душистый чай по красному сервизу в горошек и нарезала пирог на ровные кусочки.

Рогнеда, крупная женщина с натруженными, привыкшими к работе руками, устроилась в продавленном кресле. С недовольным лицом она поглядывала на сестру: сухопарую, с острым подбородком, совсем не выглядевшую старой для своих лет. В отличие от самой Рогнеды: загоревшей, с кожей, будто сморщенная слива, поправившейся еще на пару килограммов. Ни маникюра, ни украшений, никакого былого изыска. Косу и ту остригла ради удобства и работы в огороде. Будь он неладен!

Рогнеда тяжело вздохнула, сетуя на канувшую во времени молодость, и отхлебнула чаю.

– Ну и парочка у нас подобралась. Твой-то вон какой смурной, а моя будто ворчливая бабка. Хуже, чем Катерина Петровна, – женщина кивнула на дом блокадницы. – Вот зря ей то радио подарили, орет же с утра до ночи.

Марина покачала головой и едва слышно проговорила:

– Мальчишка с тех пор, как Алевтины не стало, сам не свой. Отец его тоже хорош, вместо того чтобы попытаться наладить с сыном контакт, вечно в командировках. Еще и пассия у него такая, что… Ай! – Она махнула рукой, будто стряхнула пыль. – Ну а соседка… чего ты ворчишь? Радио и радио. У тебя все равно бессонница.

Рогнеда обиженно вздернула нос:

– Что ж твоему богачу все денег мало? Никак не наработается? Сколько же можно?

Марина фыркнула:

– Если бы. Тратит все на свою невестушку. Она младше него на пятнадцать лет. В золоте, как икона. И фамилию уже подумывает сменить, представляешь? Однажды так мне и говорит: ты, Мариша, обращайся ко мне госпожа Свиридова. Чтобы поскорее привыкнуть.

Рогнеда прыснула от смеха:

– Сериалов она, что ль, пересмотрела? Какая, к лешему, госпожа? Ишь! Алевтина бы не позволила так к тебе обращаться. Мариша! – передразнила женщина. – Тьфу ты, пропасть!

– Она бы многого не позволила, – согласилась Марина Харитоновна, утирая выступившую слезинку. – И школу эту закрытую. Далеко от дома, от меня. Горюшко мое. – Откусив кусочек пирога, женщина сменила тему: – Лучше расскажи, как Есенька?

– Тьфу-тьфу! – и Рогнеда перекрестилась. – Вроде ничего. Устроилась на подработку в библиотеку, занимается волонтерством: ну там щеночков да котят пристраивает, ходит убираться к Белле, слушает ее рассказы про Ленинград. – Рогнеда наклонилась к Марине и прошептала: – Врачи говорили, ей перетруждаться нельзя, а этой малахольной хоть бы что. Я с утра на грядках, так она меня с них гонит: мол, иди, бабушка, я сама. Сегодня вон ведро отняла, к колодцу собралась за водой. Ну что ты с ней будешь делать? Упрямая как… Сережа мой покойный.

– Значит, вовремя я Милорада привела, он ей помогать станет.

– Держи карман шире. Думаешь, раз он такой скромный, то здесь позволит собой командовать? Попомни: чужая душа – потемки. Это, может, с тобой он белый и пушистый, а без тебя… знаем, проходили. Видала я таких молодцев, когда учительницей отработала.

Марина вспыхнула, и ее глаза гневно сверкнули.

– Не клевещи на моего мальчика, старая ты кошелка, – зашипела не хуже змеи женщина.

Если бы Рад увидел сейчас экономку, то не узнал бы в ней ту спокойную даму, какой Марина Харитоновна всегда была.

В кухне воцарилась тишина. Только часы с кукушкой на стене тикали, будто отмеряя время до новой словесной перепалки.

Рад сидел на краешке лавки, сжимая в руках кружку с нелепой расцветкой. Это не тонкий китайский фарфор. Чай оказался слишком горячим, пирог до тошноты сладким, и в доме было невыносимо душно, а от запаха трав першило в горле.

Еся, напротив, беззаботно облизывала ложку с вареньем и прихлебывала из кружки.

– Милорад, познакомься – это моя старшая сестра Рогнеда Харитоновна, – экономка вежливо представила их друг другу. – Как в Ландышах хорошо, не правда ли? Благодать! В городе хоть из окна выпрыгивай – ни воздуха, ни тишины, —Марина Харитоновна не сводила взгляда с парня.

«Ничем его не пронять. Истуканом сидит».

Рогнеда Харитоновна кивнула Милораду и отсалютовала чашкой, едва не пролив чай на стол:

– Скажешь тоже, сестрица. Ты вон попробуй зимой воду из колодца достань. Или когда крыша случайно протечет. Тоже благодать, по-твоему? – не без язвительности отметила она.

За окном зашумел ветер, а из угла у плиты послышалось недовольное «мяу». Рыжий кот, до сих пор спящий на поленнице, свернувшись калачиком, поднял голову на двух баб, которые слишком громко болтали.

Рад придвинулся к Есении и едва слышно спросил:

– Они всегда спорят при встрече?

– Это еще мирно, – так же тихо ответила девушка.

Марина Харитоновна спросила:

– А помнишь, как мы в ПТУ на швей учились? Ты мне иголку в палец воткнула!

Рогнеда Харитоновна фыркнула не хуже кота:

– А ты мне – ножницами по новой юбке. Потом неделю латала, чтобы было незаметно.

Обе засмеялись – громко, по-деревенски.

Есения счастливо улыбалась, наблюдая за ними, пока не заметила, что чая в кружке Рада не убавилось, да и пирог остался нетронутым.

– Что, не по вкусу простая стряпня? – зашипела она, подражая бабушке.

Раду не хотелось врать.

– Мужик должен есть! Видишь, какой худой – ветром сдует. – Рогнеда Харитоновна ткнула в сторону парня вилкой.

– Жилистый он! Целыми днями то на мотоцикле, то дома на тренажерах, – вступилась за парня экономка.

– Поди, он нигде и не работает, только папашины деньги и проматывает, а? – Рогнеда неодобрительно покосилась на Милорада. – У нас тут парнишка из военгородка в пекарню устроился – в четыре утра встает! Каков молодец! Не то что… – она резко замолчала, заметив остекленевший взгляд гостя.

– Бабушка, а Матвей Иванович когда варенье обещал принести? – сменила тему Есения.

Разговор перетек на какого-то соседа, но Рад уже не слышал болтовню. Он встал из-за стола и молча вышел на крыльцо, плотно прикрыв за собой дверь.

– Ох, ну и язык у тебя – помело, – прошептала Марина Харитоновна, приложив ладонь ко лбу и тяжело вздохнув.

Рогнеда поджала губы, но извиняться не собиралась. Такой уж у нее был характер.

– Есь, у тебя, кажись, велосипед поломан. Иди, покажи этому городскому, может, починит, если руки растут из нужного места. Больно обидчивый. Плохо же моя сестра такую дылду воспитывала.

Сумерки накрыли Ландыши долгожданной прохладой. Пахло спелыми грушами, громко стрекотали сверчки.

Милорад сидел на перевернутом ведре, склонившись над старым велосипедом Есении. Цепь соскочила, ржавые педали скрипели, а рама была вся в царапинах.

– Ты хоть масло когда-нибудь ей заливала? – Рад покрутил звездочку, снимая черную смазку пальцами.

Еся стояла рядом, облокотившись о яблоню.

– А зачем? Он же ездит.

– Ездит?! – Рад фыркнул, вытирая руки о траву. – Это не езда, а пытка. У меня мотоцикл… – Он замолчал, заметив, как ее серые глаза вспыхнули от любопытства.

– Какой он? – Еся присела на корточки, подоткнув подол сарафана между колен.

– «Кавасаки Ниндзя». Долго на него откладывал, даже устроился на подработку в кафе. Если хочешь, прокачу. Привез с собой, думал, у вас здесь найдутся приличные дороги – погонять, – не без хвастовства предложил Рад.