Изолиум книга первая

Денис попытался выскользнуть из плотного кольца людей, но его остановил женский голос, прозвучавший почти в самое ухо:

– Молодой человек, а вы что думаете? Надолго всё это?

Оглянулся и увидел ту самую женщину с ребёнком, что недавно задавала вопрос у объявления. В её глазах была отчаянная надежда услышать что-то успокаивающее.

– Думаю, недолго, – ответил Денис, чувствуя, как ложь оседает горьким комом в горле. – Скоро всё наладится.

Женщина благодарно кивнула и прижала ребёнка крепче. Ответ значил для неё больше, чем для Дениса его собственные слова. Он поспешил отойти, чувствуя вину перед незнакомкой, но не мог сказать иначе – правду не знал и сам.

В глубине двора у старой пятиэтажки раздался звук, выбившийся из утренней какофонии. Разлетелось стекло с таким звоном, будто раскололась сама тишина.

За ним последовали мужские голоса – грубые, нетрезвые, торопливые. Из пролома в витрине бывшего гастронома появились силуэты. Несколько мужчин с красными от напряжения лицами, задыхаясь, выносили ящики с вином и водкой, подгоняя друг друга окриками.

– Быстрее, пока никто не пришёл! – крикнул один, закинув коробку на плечо.

– Ты давай не рассусоливай, Витёк, – ответил другой, пихая ящик в рюкзак.

Стекло хрустело под ногами. Один споткнулся и выругался, но даже не проверил порез – время шло. Пахло спиртом, пылью и чем-то тлетворным, как на дне забытого погреба. От их суеты веяло не смелостью, а безысходной решимостью.

Никто не вмешивался. Люди проходили мимо, как мимо мусора. Женщина с коляской ускорила шаг, пожилой мужчина опустил голову, притворившись слепым. Группа подростков на противоположной стороне двора наблюдала, спрятавшись за припаркованной машиной. В глазах – голодный интерес, но ни один не решался приблизиться.

Для большинства происходящее стало привычным – как дождь без прогноза, как холод в квартире. Нарушения превращались в фон, и каждый предпочитал отводить глаза, сохраняя остатки внутреннего равновесия.

– Не ходи туда, – тихо посоветовал Денису старик у подъезда. – Голодными-то не страшно быть, а вот пьяных береги. Имуже терять нечего.

– А нам есть? – усмехнулся Денис, повернувшись к нему.

– Нам – да, – серьёзно ответил пожилой человек, глядя прямо в глаза. – У нас ещё надежда есть. Иначе зачем всё это терпеть?

От этих слов Денису стало холодно, хотя утро уже набирало тепло. Толпа продолжала шуметь, наполняясь новыми голосами, и казалось, Москва вот-вот разорвётся от бесконечного гомона.

Денис поднял взгляд к небу, словно ища ответ, но смог и тяжёлые облака не дали ничего – только новую порцию сомнений и страха, которую он молча проглотил.

И тогда он понял главное: город без света начал отражать истинную природу жителей – запуганных, потерянных, но всё ещё цепляющихся за жизнь любой ценой.

Поймал себя на мысли, что ищет глазами тех, кто выглядит спокойнее остальных, будто за чужой вид можно ухватиться самому.

Какой-то старик сорвал лист с печатью, смял и бросил под ноги. Никто не остановил.

Ветер подхватил бумагу и утащил в подворотню, высмеивая пафос слов.

Денис пошёл дальше, стараясь не задерживаться в толпе.

Люди расходились, и толпа, только что казавшаяся плотной и монолитной, стала напоминать рассыпающийся сахарный кубик, дробясь на мелкие группки, пары и одиночек. За спиной ещё долго звучал нервный гул голосов, в котором различались не слова, а настроение – беспомощность и раздражение.

Выйдя на Чистопрудный бульвар, Денис увидел, как широкая аллея превратилась в стихийный рынок. За ночь жители вынесли на продажу всё необходимое: спички, свечи, керосиновые лампы, старые фонари, одеяла и консервы. Каждый продавец выкрикивал товар, словно спасение человечества зависело от его банки с горошком.

– Свечи восковые! Долго горят, почти не коптят! – пронзительно кричала женщина в старом пуховике, держа коробку с разноцветными огарками.

– Керосин! Осталось всего три литра! – вторил мужчина, нахально размахивая пластиковой канистрой, как последним глотком воды в пустыне.

– А сколько просите за керосин? – спросил прохожий, нервничая от необходимости торговаться за вчера копеечную вещь.

– Двадцать тысяч, – сказал продавец спокойно, словно называл цену пачки соли.

– Ты с ума сошёл? Это же обычный керосин, – возмутился покупатель, на секунду потеряв голос.

– Не хочешь – не бери, – пожал плечами торговец. – У меня и без тебя возьмут.

Покупатель постоял, затем, не сказав ни слова, вытащил из кармана мятые купюры, отсчитал сумму и передал продавцу. Тот принял деньги без благодарности, сунул в карман, как мусор, и вручил канистру.

Человек забрал товар и растворился в толпе. Лицо – одновременно испуганное и торжествующее, будто совершил сделку всей жизни.

Денис медленно шёл сквозь человеческий муравейник, пытаясь уловить хоть одну обнадёживающую фразу, но чем внимательнее прислушивался, тем яснее понимал: надежды на возвращение прежнего мира почти ни у кого не осталось.

Рядом с небольшим столиком стояли двое пожилых мужчин, внимательно разглядывая аккуратно разложенные предметы: старый радиоприёмник, электронные часы, несколько фонариков и айфон. Оба молчали, пока один не произнёс негромко, но уверенно:

– Теперь всё это только музейная редкость. Детям показывать будем и говорить: «Смотрите, раньше всё это работало от электричества».

– Если, конечно, будет кому показывать, – горько усмехнулся второй. – Я сегодня утром на чердаке нашёл старые лампы накаливания. Думаешь, хоть одна заработала? Пустота. Ни искры, ни признака жизни. Словно провода разучились пропускать ток. Как это вообще возможно?

– Да никак это невозможно, – вздохнул первый. – Только вот оно случилось. Вчера ещё мир казался надёжным, правильным – щёлкнул выключателем, свет горит. А теперь даже карманный фонарь кажется чем-то фантастическим.

Они переглянулись и замолчали, погружённые каждый в свои тяжёлые мысли.

Денис двинулся дальше, избегая задерживаться на одном месте. Ловил на себе взгляды, полные тревоги и недоверия, чувствуя себя в городе, который за ночь превратился во враждебное пространство, где каждый видел в другом угрозу или жертву.

Остановился у торговца, продававшего банки тушёнки, и спросил цену.

– Десять тысяч рублей за банку, – безразлично произнёс продавец, не отрывая взгляда от соседнего прилавка.

– Брат, ты оборзел совсем? – Денис наклонился вперёд, сдерживая раздражение. – Это тушёнка, обычная тушёнка, её себестоимость двести рублей.

– Я тебе не брат и не друг, – отрезал продавец, ставя точку. – И разговор этот первый и последний. Завтра подойдёшь – будет пятнадцать. Себестоимость теперь измеряется в нужде, – добавил он с усталостью в голосе. – А нужда нынче – валюта покруче.

– Но ведь мы все тут в одной лодке, – настаивал Денис. – Ты хочешь выжить, я хочу выжить. Почему ты ведёшь себя так, будто завтра конец света?

– А ты уверен, что не конец? – продавец посмотрел прямо в глаза. – У меня дома трое. Жена, мать старая и сын. И ни одна не встанет к плите без этой банки. Так что я не торгую едой – я торгую шансом.

– Шансом для кого? Для тех, у кого остались пачки наличных? А тем, у кого осталась только совесть, ты что предлагаешь?

– Предлагаю искать другую валюту, – пожал плечами продавец. – Или другую тушёнку. Но, боюсь, и того, и другого скоро не останется.

– Это грабёж, – тихо произнёс Денис, уже не с возмущением, а как констатацию.

Денис промолчал, сдерживая внутри злость, смешанную с бессилием, и пошёл дальше, осознавая правоту торговца. Завтра цена могла оказаться ещё выше – или сама тушёнка исчезнет.

Рядом молодая женщина убеждала подругу, что город скоро заполнят мародёры:

– Поверь мне, Лена, уже завтра здесь начнётся ад. Сейчас ещё все держатся, боятся потерять лицо, а потом поймут, что терять нечего. Двери выломают, магазины разнесут подчистую. Начнут с аптек, потом за еду возьмутся. А дальше, сама понимаешь, кому повезло, тот не дома.

– Но полиция же есть? Армия, наконец? – робко возразила Лена с ноткой надежды в голосе.

– Полиция, армия, – горько передразнила подруга. – Им самим бы кто помог сейчас. Видела вчера? Один с дубинкой стоял, будто сам не знал, зачем. А второй просто ушёл, когда толпа начала ломиться в «Пятёрочку». Нет больше порядка. Теперь каждый сам за себя, а то и против всех.

– Может, им просто приказа нет? Думаешь, они сами хотят прятаться?

– Приказа? – женщина усмехнулась. – Приказы кончились в тот день, когда свет погас. Ты что, правда надеешься, что где-то сидит генерал с рацией и говорит: «Ждите, сейчас всё починим»?

– Ну а что остаётся? Верить, что всё рухнуло – и всё? – голос Лены стал тоньше.

– Осталось собирать вещи, воду, всё, что горит, и запирать дверь на проволоку, не на замок. Замок теперь ничего не стоит.

– Но не все же озвереют. Люди разные.

– Разные, – кивнула подруга. – Но голод – одинаковый. И страх. Вон посмотри: все стоят, слушают, делают вид, что у них есть план. А внутри у каждого – паника. Только ты её не слышишь, потому что она тихая, как мышь под полом. Но она грызёт.

Слова прозвучали так убедительно и жёстко, что окружающие невольно замолкли и опустили глаза, признавая правоту и не желая спорить с жестокой истиной.

Денис почувствовал, как устал за эти несколько часов. Не столько физически, сколько эмоционально, словно жизнь превратилась в марафон тревог и неопределённости.

Вдали, у выхода на соседнюю улицу, раздались громкие крики и ругань. Кто-то толкался, слышался звон разбитых бутылок, затем всё затихло – ненадолго, до следующего всплеска страстей.

Денис снова посмотрел в небо – тяжёлое и серое, не дающее ни ответов, ни утешения.

Он продолжил путь, стараясь найти место, где можно переждать этот напряжённый день, хотя бы до ночи, которая закроет городу глаза, словно усталые веки человека, долго ждавшего сна.

Дворы наполнились шёпотом и криками. Возле подъезда кто-то громко пересказывал слухи:

– Говорят, это хакеры с Запада! – уверял худой парень в кепке.

– Да какие хакеры? Это наши всё устроили, чтоб на нас экономить, – перебил другой.

– Ерунда! Это знак Божий, конец света, – выкрикнула пожилая женщина и перекрестилась.

Толпа загудела, каждый спорил с соседом. Денис слушал и понимал: истина никому не нужна, важнее обвинить.

Вдруг справа раздался резкий женский голос, полный тревоги:

– Соседи, вы вчера смотрели на небо? Там ни одной звезды не видно было, будто их кто-то выключил. Такого раньше не бывало!

– Так это же облака были, Марина Петровна, – попытался успокоить её мужчина с усталым лицом и пустыми глазами. – Какие там звёзды?

– Нет, миленький, никаких облаков, – упрямо качала головой женщина. – Небо чистое было, как стекло, но чёрное! Чёрнее, чем положено небу быть. Я всю ночь глаз не сомкнула, всё смотрела, ждала, что что-то появится. Ничего! Как стёрли звёзды и луну – подчистую.

Мужчина помолчал, пытаясь осмыслить услышанное, затем вздохнул и произнёс тихо, будто самому себе:

– Всё теперь не так, как положено быть.

Денис заметил возле соседнего подъезда несколько подростков. Один из них, в ярко-рыжей шапке, возбуждённо убеждал друзей:

– Мой дядя вчера вернулся из центра. Рассказывал, там правительство теперь сидит под землёй, метро перекрыто. Говорит, поезда замерли на перегонах, люди пешком шли. Кто-то так и остался под землёй…

– Чушь, – возразила девушка в широком пальто, нервно закуривая сигарету. – Это городские легенды. У нас всегда так: чуть что случится – сразу фантастику выдумывают. Кто-то застрял, кто-то исчез – зачем нагнетать?

– Да какая фантастика? Ты сама попробуй выйти отсюда и дойти до Кремля – сразу поймёшь, что легенды эти не на пустом месте, – возразил рыжий, уверенный в своей правоте.

Они продолжали спорить, но Денис перестал вслушиваться. Двинулся дальше – через дворы, сквозь толпы напуганных людей, – пытаясь найти хотя бы одного, кто не паниковал бы открыто.

Возле детской площадки, напоминавшей теперь место стихийного сбора взрослых, он услышал разговор двоих мужчин средних лет. Оба в тёплых куртках говорили тихо, но напряжённо.

– Я вчера вечером пробовал подключить старый генератор, бензина залил по максимуму. Понимаешь, даже не попытался завестись. Обычно хоть искра проскакивает, звук. А тут тишина, будто в проводах воздуха нет, – говорил один.

– У меня то же самое с аккумулятором машины. Проверял мультиметром – пустота. Напряжение ноль. Хотя ещё вчера ездил, всё работало, – ответил второй, нервно озираясь.

– Может, и правда что-то с атмосферой? Я физику в школе плохо учил, но не может же электричество просто взять и исчезнуть, как будто выключатель щёлкнули?

– Ну а кто его знает теперь, – ответил собеседник и махнул рукой, словно этот жест объяснял ситуацию. – Мы раньше думали, что у нас мир сложный и надёжный. Теперь выходит, он хрупкий, как стеклянная лампочка.

Денис отошёл от них, не пытаясь больше прислушиваться. От каждого услышанного слова становилось тяжелее. Новые слухи и предположения давили едва теплившуюся надежду на скорое решение проблемы.

В узком проходе между домами, где ветер крутил мусор, он заметил человека в длинном тёмном пальто, бормочущего под нос. Денис замедлил шаг, и мужчина, почувствовав взгляд, резко поднял голову:

– И вы туда же? Хотите услышать что-то умное? – спросил он с горькой усмешкой.

– Да нет, – Денис растерянно пожал плечами. – Просто мимо иду.

– Вот все мы так «просто мимо идём». А дорога одна, и ведёт в одну сторону, – тихо сказал незнакомец, снова опуская взгляд. – Никто ничего не знает, а каждый делает вид, будто знает больше других.

– Может, так спокойнее, – произнёс Денис скорее для себя.

– Спокойнее будет, когда люди примут, что всё кончилось. Когда не будет слухов, а будет реальность. А сейчас это просто игра – кто страшнее историю расскажет, – он махнул рукой и отвернулся.

Денис пошёл дальше, чувствуя, как холод пробирает его насквозь, не столько от погоды, сколько от услышанных слов.

Подходя к своему дому, он заметил группу молодых людей, громко споривших с вызовом и раздражением:

– Пора идти на склады! Сколько можно ждать? Сейчас они запрут всё наглухо, и что мы тогда делать будем? Голодать? – говорил высокий худощавый парень в куртке с поднятым воротником.

– Да какие склады? Ты же не знаешь даже, где они находятся, – ответил другой, нервно поглядывая на окна домов.

– Да плевать, где они! Важно, что мы хотя бы попытаемся что-то сделать, а не будем сидеть и ждать, пока за нас кто-то другой решит!

Остальные молчали, колеблясь между страхом и желанием повлиять на ситуацию.

Денис поднял голову к окнам своей квартиры. Они казались чужими и неприветливыми, как незнакомое лицо в толпе. Он ощутил тоску по простым вещам – горячему чаю, гулу компьютера, телефонному звонку, после которого можно сказать: «Всё хорошо, мама, у меня всё нормально».

Но реальность напоминала с каждым часом, что прежний мир остался позади, и даже память о нём становилась призрачной, неосязаемой.

За спиной снова загудела толпа, полная злых и растерянных голосов, спорящих и обвиняющих друг друга, ищущих виноватого, но не пытающихся понять, что делать дальше.

И Денис понял, что дальше будет только хуже, потому что люди не научились принимать ситуацию, предпочитая жить в поиске врага.

На бульваре появились уличные проститутки, предлагающие себя за керосин, спички и еду. Их вызывающие наряды контрастировали с хмурой серостью улиц. В глазах женщин отражалось не кокетство, а отчаяние и вызов тому, что с ними происходило.

Денис осторожно продвигался сквозь пёстрые толпы, избегая встречаться взглядом, но одна из девушек вдруг вышла вперёд и, улыбаясь знакомой улыбкой, окликнула его громко:

– Дэн! Хочешь, отсосу за банку тушёнки? Тебе со скидкой, по старой дружбе!

Она медленно провела языком по губам – эротично, почти театрально, как будто репетировала этот жест перед зеркалом. В этом было не столько флирт, сколько вызывающая вульгарность – прямая и демонстративная. Жест не казался случайным: он был частью образа, новой роли, в которую Оля вошла так же легко, как когда-то в выпускное платье. Вокруг зашуршали голоса, кто-то засвистел, но она не моргнула – продолжала смотреть на него в упор с той лукавой наглостью, которая когда-то казалась игривой, а теперь пахла падением.

Денис замер, не веря глазам. Перед ним стояла Оля, подруга детства, с которой когда-то делил школьную парту и секреты на лавочке во дворе. Теперь она выглядела усталой и слишком взрослой; ярко накрашенные губы резко контрастировали с побледневшим лицом.

– Оля… что ты тут делаешь? – растерянно спросил Денис, чувствуя, как подступает к горлу щемящее чувство жалости.

Оля посмотрела на него прямо, без тени стыда, скорее со скучающим безразличием, смешанным с вызовом.

– Кушать что-то надо, Дэнчик, – спокойно ответила она, поправляя воротник куртки и встряхивая волосы, будто стояла не посреди постапокалиптического кошмара, а в кафе, ожидая заказа.

Девушки рядом с ней, услышав разговор, с любопытством и усмешками наблюдали.

– Девки, рекомендую Дениса! Вжарит так, что самим захочется заплатить, – протянула Оля громко, с бесстыдной интонацией, в которой раньше звучал только школьный смех на переменке, а теперь слышалось что-то грязное и уверенное. – Не верите? Пусть покажет, как надо. Мальчик у нас с огоньком, я-то знаю, не зря в десятом классе втюрилась. Он тогда ещё не понимал, а теперь, глядишь, распробует по-настоящему.

Она оглянулась на девушек и, повысив голос, добавила:

– Не стесняйся, Дэнчик. Таких, как ты, тут не часто встретишь – с душой и телом. Хоть где-то настоящие мужики остались, не то что эти: подошёл, сунул – и ищи потом глазами, был ли вообще. А Денис – он с душой, с нажимом. Я ж не вру, девки, вам же потом самим платить придётся: если разок с ним – потом не забудешь!

Подружки залились звонким смехом, на мгновение нарушив тревожную тишину бульвара. Кто-то даже начал комментировать ситуацию, не стесняясь в выражениях, но Денис уже не слушал.

Он смотрел на Олю и не узнавал: от той девчонки, которую помнил, остались только голос и глаза – слишком горько и цинично глядевшие на мир.

– Ты же была умная, Оля, ты могла… – начал Денис, но девушка резко перебила с явным раздражением:

– Что могла, Дэн? Пойти в офис? Там я и работала, пока всё это не случилось. Зарплата вовремя, график – как по нотам. А потом – бах, и никакой бухгалтерии. Никаких офисов. Только холод, темнота и вонь тухлого мяса в подъезде. Где теперь эта стабильность? В подвале, где бабка с соседнего дома спит на архивных папках?

Она шагнула ближе, не повышая голос, но каждое слово резало, как лезвие.

– Думаешь, мне хотелось сюда выйти? Стоять под фонарём, которого больше нет, и продавать себя за банку тушёнки? Я не сразу решилась. А потом сын сел у стены и молчал целый вечер. Не ныл, не просил – просто молчал. Тогда я поняла, что ждать нечего. Лучше так, чем смотреть, как ребёнок плачет от холода и пустого желудка. Ему три года, Дэн. Что я скажу, когда он снова захочет есть?

Она почти выкрикнула последние слова, и Денис невольно отступил, ошеломлённый не только её словами, но и той жёсткой, непреклонной правдой, которую она обрушила.

– Прости, я не знал… – тихо произнёс он, чувствуя себя нелепо виноватым.

Оля посмотрела уже мягче, пожала плечами и устало сказала:

– Никто ничего не знал. Все теперь живём одним днём. Забудь, Дэнчик. Лучше скажи, банка-то у тебя есть?

– Нет, извини, – ответил он тихо, понимая, что лжёт, но иначе не мог.

Она горько усмехнулась, отвернулась и бросила через плечо:

– Тогда проваливай, не мешай работать. А то, знаешь, тут конкуренция жёсткая.

Подруги снова захихикали – уже без веселья, скорее от напряжения. Денис поспешил отойти, чувствуя, как внутри поднимаются злость и тоска по чему-то давно утерянному, чему он не мог дать названия.

Он продолжил путь по бульвару, но лица вокруг казались чужими и пугающими; даже знакомые черты не вызывали ничего, кроме раздражения и болезненного неприятия. Иногда мелькали знакомые фигуры – бывшие соседи, коллеги, люди, с которыми раньше здоровался в лифте. Теперь у них были другие лица: запавшие глаза, тени под скулами, губы, сжатые от злобы и страха. Они глядели мимо, будто он – пустое место или, что хуже, потенциальная угроза.

Прохожие держали дистанцию, двигались быстро, словно сама улица толкала их вперёд, прочь от того, что осталось позади. Кто-то брёл с тележкой, гружённой тряпьём и обрывками мебели, кто-то нёс свёрнутый ковёр – как знамя домашнего уюта, уже никому не нужного. Было ощущение, что город не просто вымер, а сбросил всё лишнее, обнажив серую структуру выживания.

Денис шёл, как в игре на последнем уровне, где каждый объект мог оказаться ловушкой, каждый встречный – врагом. Даже голос ребёнка из подворотни показался чужеродным:

– Пап, я ещё хочу.

Кто-то ответил, шлёпнув по чему-то тяжёлому, но он уже не слушал – будто тело фильтровало реальность, оставляя только необходимое для движения вперёд.

Денис вспомнил старые компьютерные игры, где хаос правил уровнем, а персонаж лавировал между опасностями, стараясь добраться до следующей точки. Теперь он сам стал таким персонажем, только мир оказался страшнее любого виртуального лабиринта.

Проходя мимо очередной группы спорящих людей, он услышал надрывный голос:

– Надо уходить из города! Здесь скоро начнётся ад! Поверьте мне, люди!

– Куда уходить? – возразил кто-то другой. – В леса? Или на трассу? А ты знаешь, что на трассах творится? Там на бензин теперь молятся, как на Бога.

Голоса спорящих смешивались в неразборчивый гул, и Денис пробирался между ними, стараясь уйти дальше от бесконечных разговоров и безнадёжных попыток найти выход там, где его не было.

«Смешно, – подумал он, – теперь реальность стала похожа на игру без правил и без кнопки „сохранить“.»

Эта мысль показалась одновременно ужасной и болезненно точной. Денис вдруг осознал, что искать человеческое тепло в этом городе бессмысленно. Оставалось лишь двигаться вперёд, надеясь, что где-то в этом бесконечном уровне найдётся хотя бы малейший шанс на выживание.

Но сейчас это казалось таким же призрачным, как возможность проснуться утром и обнаружить, что катастрофа была лишь кошмарным сном. К сожалению, просыпаться было некуда – вокруг оставалась только суровая, жестокая реальность.

На углу гремело стекло. Группа молодых мужчин в спортивных куртках врывалась в винный магазин. Один с разбега ударил ногой по витрине, другие, не дожидаясь, полезли внутрь.

– Эй, ребята! Давайте быстрее, пока мусора не пришли!

Изнутри полетели бутылки, глухо звеня о асфальт. Толпа расступилась: кто-то смотрел с интересом, кто-то – с отвращением.

В тени фонарного столба стояли двое мужчин постарше. Один, в тяжёлой дублёнке, хмуро покачал головой и проговорил:

– Смотри, как ловко пошло. Сегодня – вино, завтра – всё остальное. Магазины, склады, квартиры… Разберут, как пчёлы мёд, и глазом не моргнут.

– Ну да, – отозвался второй, с седой бородой. – А что ты хотел? Кто успел – тот и съел. Порядок держался, пока его кто-то держал. А сейчас – некому.

– Страшно, – признался первый. – Не из-за бутылок, а из-за того, как быстро всё сносит. Ни тормозов, ни оглядки. Только хватай и беги.

– А ты посмотри на них, – вздохнул бородатый, кивнув в сторону мародёров. – У них в глазах не страх – азарт. Как на охоте. Они уже поняли, что никому до этого нет дела.

– Полиция?

– Да где она? Может, и есть где-то, да не здесь. Тут каждый сам за себя. И за свою пайку.

Оба замолчали, наблюдая, как молодые парни вытаскивали ящики и смеялись. Вид у них был не радостный, а голодный. Не по вино – по власти.

Денис остановился поодаль, слушая разговоры и пытаясь понять, почему никто не пытался остановить происходящее. Он вспомнил, как недавно такие действия вызывали шок: при виде первой разбитой витрины все замирали, а теперь – лишь равнодушные взгляды и пожатия плеч.