Далекое лето

– Но… Нырять опасно, а вы уже в возрасте…

– Ну и что, что в возрасте. – Старик закатал рукава, обнажив тощие загорелые руки. – День за днём то в горку, то под горку, вечно пешком, жарился на солнце десятки лет, ты ещё поищи такого крепкого, как я!

– Но…

– Послушай, девочка, – перебил её старик, – я вырос здесь, в Сямыне.

Хайди застыла.

– Потом уехал на Гуланъюй работать и почти не возвращался. Когда Сямынь затопило, уезжать я не хотел, но что уж тут сделаешь. Вот и оставалось только ложиться на берегу и сквозь просветы меж облаков смотреть вниз, смотреть, как дом, в котором жил раньше, день за днём уходит под воду. Я столько лет прожил на острове, но не было ни ночи, чтоб мне не снился этот город. Его затопило, но наверняка всё осталось на своих местах. Я постоянно думал, что, когда уйду на пенсию, обязательно сплаваю вниз и взгляну на места из своих снов.

«Места из снов, значит», – подумала Хайди. Оказывается, каждый во сне видит свои места. Ей снился остров на небесах, пока она засыпала в каюте, а старику там, наверху, каждую ночь снился подводный город.

После долгого молчания она ответила:

– Ну хорошо, я сплаваю с вами.

Они переоделись в гидрокостюмы, надели маски и ласты, водрузили на спины тяжёлые кислородные баллоны и вместе нырнули в ледяную морскую воду. Солнца не было, и под водой стоял мрак, будто плывёшь в мутном растворе. Мёртвая тишина непривычно звенела в ушах, привыкших к шуму дождя.

Хайди вспомнила, как много лет назад отец впервые взял её с собой на дно. Это было волшебное чувство, будто порхаешь в тёмно-синем ночном небе, а со всех сторон пустота. Город тогда ещё ушёл не так глубоко, и у отца было много работы, каждый день приходилось нырять к его мрачным руинам, чтобы достать какие-то вещи клиентов. Ключи, старый фотоальбом, помолвочное кольцо, жестяную коробку со стеклянными шариками… Что-то они не успели забрать, когда покидали дома, о чём-то – вдруг вспоминали спустя много лет, иной раз вещи находились легко, а иной – приходилось и потрудиться.

От вида всех этих штуковин Хайди переполняло любопытство: что за люди их хозяева, какие истории с ними связаны? Иногда ей и впрямь хотелось расспросить клиентов, но отец не разрешал. Оставалось только смотреть, как те один за другим забирают предметы, которые раньше им и принадлежали, а их истории, точно невесомые пузыри на воде, поднимаются в воздух в лучах солнца и лопаются, исчезая насовсем.

Ржавый велосипед, книга с вымокшими страницами, одинокая туфля на каблуке, плюшевый мишка, спрятанный под кроватью…

Давление под водой постепенно становилось всё выше, барабанные перепонки болели, грудь сдавливало. Хайди знала, что это значит: они всё ближе к Сямыню, городу, затерянному под водой.

Это было словно смотреть вниз на землю в окошко самолёта, перед глазами скользили холмы и озёра, улочки и дома, вот только морская вода окрашивала их в причудливые цвета – от салатового до синего ультрамарина, от серебряно-голубого до сверкавшего бирюзового, от серого цвета грудки воробья до мышиного, от цвета зелёного чая до яркого травянистого, от красного кармина до ржаво-оранжевого… Деревья, прежде живые, теперь уже умерли, но на мёртвых деревьях, камнях и кирпичных черепицах уже поселилась новая жизнь, вслед за течением колыхались густо-зелёные водоросли, их нечёткие очертания дрожали в воде. Такую картину было не под силу вообразить обыкновенному человеку, и не под силу описать никакими словами.

Мёртвый город, живой город, забытый город, оставшийся в воспоминаниях город.

Подводная страна из грёз тысяч людей.

А может быть, просто общий сон тысяч людей.

На вершине ближайшего к ним холма смутно виднелись каскады загнутых крыш, вздымавшихся вверх одна за другой вдоль склона горы, Хайди узнала храм Наньпутосы. А вот и Сямыньский университет у подножья, бронзовый памятник тому юноше ведь так и стоит там у озера? «Прости, в этот раз не успею повидаться с тобой, – подумала про себя Хайди. – В следующий раз обязательно загляну, ты ведь всегда будешь на своём месте, не правда ли, может, дождёшься, пока море высохнет вовсе».

Пройди немного к востоку от Сямыньского университета, вдоль кольцевой дороги, что идёт по всему острову и огибает университет с юга, и окажешься у Цэнцоаня. Хайди помнила, что раньше здесь был рыбацкий посёлок со множеством улочек, где торговали вкусными и дешёвыми морепродуктами, летними вечерами люди сидели на улицах, пили пиво, закусывая жареным кальмаром, аромат разносился по всей округе. Огромные вывески этих кафешек всё так же торчали вверх, только вот надписей на них уже было не разобрать.

Они опускались всё ниже и ниже, ныряя под козырьки крыш, низеньких и высоких, как рыбки проворно пробирались по узеньким улочкам. Тысячи тысяч дверных и оконных проёмов смотрели наружу, точно пустые глазницы, мелкие и крупные рыбы сновали туда-сюда, будто в замках из кораллового рифа.

Наконец, они задержались у простенького небольшого домишки, и Хайди поняла, что это и есть дом старика.

По стенам, дверям и окнам ползли густые зелёные водоросли, бережно обволакивая весь дом, точно тяжёлая плотная плёнка. Хайди и старик с огромным трудом открыли оконную створку, наружу на свет фонарика испуганно выскочила стая рыб, будто призрак, светившийся в темноте.

Они друг за другом устремились внутрь.

В комнате стоял мрак, предметы с нечёткими очертаниями плавали в воде, так сразу и не поймёшь, что это. Хайди вдруг ощутила печаль, много лет назад отец говорил ей, что дом – он как человек, тоже дышит, растёт, радуется и грустит, рождается, живёт, болеет, стареет и умирает… Этот, похоже, умер уже давно. Последние кусочки его души только что рассеялись вместе с выскочившими рыбками, осталась лишь пустая скорлупка, а внутри её – лишь мёртвая, замогильная тишина.

Старик ступал нетвёрдой походкой, выставляя вперёд руки, точно слепой, ладонями в перчатках от гидрокостюма ощупывал каждый предмет. Сколько же историй теперь покрылось водорослями и ржавчиной, пожалуй, лишь одному ему было известно. Хайди про себя твёрдо решила, что поможет ему унести отсюда столько вещей, сколько сможет.

Пепельницу, чайный сервиз, стул, даже огромный термос…

Наконец, старик остановился посреди комнаты. Он опустил старую дорожную сумку, которую всё это время крепко держал в руках, и достал изнутри какой-то квадратный предмет, похожий на ящик или коробку. Хайди удивилась, но спросить, что это, не смогла, оставалось только молча наблюдать. Старик какое-то время возился с коробкой, аккуратно закрепив её на полу чем-то вроде кронштейна. Затем он махнул рукой Хайди, подозвав девочку к себе.

Она все ещё не понимала, что происходит, но старик уже крепко взял её за руку, а сам потянул за рычаг на боковине коробки.

Та засветилась тусклым сине-зелёным светом, он то вспыхивал, то угасал, от коробки исходили волны гудящей вибрации. Вдруг весь дом вздрогнул от этого жужжания, словно человек, что посреди крепкого сна неожиданно громко вздохнул.

Точно раскаты грома, откуда-то из-под ног доносились волны приглушённого гула. Землетрясение? Хайди хотела было выскочить наружу, но старик крепко сжал её руку. Дрожь становилась всё яростнее, все предметы заболтались в воде. И тут раздался резкий грохот, а затем всё сразу же стихло, слышно было лишь журчание волн. Хайди посмотрела в окно и увидела, что улицы и дома медленно уходят вниз, она тут же, барахтаясь, подплыла к окну и высунулась наполовину. И только немного погодя поняла, что это не город уходит вниз, а дом взмывает наверх.

Словно невесомый пузырь, маленький домишко с ними двумя всплывал всё выше и выше, пока город под ногами потихоньку исчезал вдалеке. Потёртые вывески, узкие улочки, красные крыши, заросшие водорослями и морскими актиниями, холмы и озёра, беседки и павильоны, высокие небоскрёбы и извилистые развязки… Все они уходили из виду, скрываясь в толще воды, в её непроглядных пучинах, превращаясь лишь в тёмные тени, которые дрожали вместе с волнами.

Сверху забрезжил свет – мелкие блики, точно множество мягких ладошек легонько касаются волн. Наконец, дом прорвался сквозь толстую стену морской воды, выскочил на поверхность, а затем и вовсе взмыл в воздух, из окон и дверного проёма наружу хлынули водопады.

Дом скользил над волнами глубокого синего цвета, по крыше стучали капли дождя, всё было похоже на сон.

Хайди помогла старику снять маску и акваланг, и они, словно рыбы, выброшенные на мель, упали на мокрый пол и принялись жадно дышать.

– Э-э-это… – Зубы Хайди дрожали, не давая ей толком выговорить ни слова, она только протянула руку, указывая то на небо, то на чёрную коробку рядом со стариком. Коробка по-прежнему гудела и мерцала.

– Ага, – кивнул старик.

– Вы… купили?

– Сам собрал… Конечно, большую часть деталей купил.

Его морщинистое смуглое лицо посинело от холода, но глаза сияли как у девятнадцатилетнего юноши.

Раз уж людям удалось поднять на воздух целый Гуланъюй, то чего удивляться, что можно и затопленный дом заставить взлететь со дна моря, вот только как он до этого додумался? Как собрал свой механизм?

– Дорого?

– Не то слово! Истратил все сбережения.

И всё ради этого, ради давным-давно покинутого крохотного домика? Откуда ему было знать, что такой старенький дом вообще сможет взлететь на воздух, а что, если бы он развалился, что, если бы весь по кусочкам обрушился в море, что тогда? И что теперь он планирует делать, куда полетит, тоже поднимется в небеса? Отправится в путешествие вокруг света?

Но Хайди почувствовала, что не стоит задавать все эти вопросы. В этот миг она ощутила, что повзрослела, и теперь могла понять многое, что не понимала прежде.

Она снова высунула голову в окно, дождь уже кончился, солнечный свет пробивался сквозь щёлочки меж густых облаков, а водная гладь сверкала золотом. Она даже увидела собственный кораблик, он одиноко качался на безбрежных волнах, точно маленькая песчинка.

Они взлетели уже очень высоко. Хайди снова подняла голову и посмотрела на небо и, хотя так и не увидела Гуланъюй, знала, что он тоже где-то здесь, прячется за низкой завесой из облаков.

Глядя на небо, она вспоминала своих родителей, старый дом на улице Справедливости, два, вспоминала огненно-красные пиростегии, брата и его друга, ту молчаливую бронзовую статую, вспоминала тысячи знакомых и одновременно чужих ей имён, вспоминала тот сон, что снился ей утром. Голова полнилась воспоминаниями, и она вдруг разрыдалась, слёзы лились по губам, точно морская вода, – горькие, солёные, терпкие.

– Не плачь, детка, не плачь. – Старик легонько погладил её мокрые волосы. Девочка зарыдала только отчаяннее, да так, что старик и сам стал утирать слезы.

Февраль 2012 года

От автора

Позвольте мне посвятить этот крошечный рассказ городу Сямынь, острову Гуланъюй, нескольким очень красивым старым домам, тем друзьям, которых я встретила там, а ещё всем кошкам на острове.

А ещё тому парню, что покинул нас молодым, чьего имени я до сих пор так и не знаю.

Пусть каждый сможет поэтически жительствовать на этой земле[18], между морем и небом.

Анна

遇见安娜

Я увидел Анну Су прохладным весенним днём и влюбился с первого взгляда.

Она явилась беззвучным духом. Босые ножки непринуждённо миновали тяжёлые от росы густые заросли. Она была легче самого слабого ветерка. Я же как обычно сидел в углу сада под самым высоким дубом. Слабые солнечные лучи пробивались сквозь листву и падали на густой куст угловатых примул прямо передо мной. При всей внешней обыденности это создавало атмосферу свежести и лёгкости. В руках у меня был угольный карандаш, а на коленях лежала доска для рисования и бледно-жёлтые листы бумаги. Мои руки, от запястий до самых плеч, были покрыты чёрными угольными пятнами. На мне была старая пижама, которую я уже давно не менял. Она была изрядно помята и так заляпана травой и грязью, что уже и непонятно было, какого она цвета. Вот каким, я думаю, меня и увидела в первый раз Анна: погрузившимся с головой в рисование примул худощавым парнем со сгорбленной спиной и в старой грязи.

Она подошла ближе и, тихо ступая по траве, встала между мной и цветочным кустом, будто пристроившаяся рядом ловкая птичка. Я уже и забыл, что обратило на неё моё внимание. Может, запах её тела? Слегка тёплый, слегка влажный, он смешался с ароматом мяты, лавра или же свежего граната. В таком дурмане биение её сердца всколыхнуло мелкие волны, которые одна за одной мягко накатывались на меня. Или это всё было лишь в моем воображении? Я лишь почувствовал, что атмосфера вокруг меня начала меняться. Я глубоко вдохнул и поднял голову. Анна стояла прямо передо мной. Она была одета в свободный, слегка грубоватый, очевидно, связанный вручную тёмно-зелёный свитер. Под косыми лучами солнечного света её щёки окрасились в ярко-розовый цвет, и на мгновение мне показалось, как будто от всего её тела исходит сияние.

Так мы и смотрели друг на друга, долго не произнося ни слова. Тишину нарушал ветер. Он доносил до нас непрерывное гудение бесконечных микрокамер, которые в мельчайших подробностях фиксировали наше положение, движения, выражение лиц, звуки и даже запахи. Данные преобразовывались в голограммы, которые мощным информационным потоком растекались по всему миру на экраны к миллиардам людей. Я всё представлял себе, как они сидят в грязных захламлённых комнатках, едят дешёвые полуфабрикаты из биоразлагаемых контейнеров и наблюдают за тем, как я и Анна смотрим друг на друга поверх примул. Вырывавшиеся из Их ртов влажные и тяжёлые потоки воздуха проходили сквозь наши призрачные образы, заставляя слабые пучки частиц дрожать, как лёгкие огоньки свечей на ветру.

Немного погодя Анна наконец сделала шаг вперёд, и в этот момент словно весь мир затаил дыхание.

– Что ты рисуешь? – слегка наклонив голову, спросила она голосом настолько прекрасным, что сложно описать.

Моё сердце забилось быстрее. Анна говорила, стоя всего в трёх шагах от меня. Так близко, что я чувствовал, как моё дыхание проходит сквозь её грубый свитер и касается обнажённой кожи. У меня захватило дух от одной мысли об этом, и я был не в силах ответить на её вопрос.

Анна даже не изменилась в лице. Наверное, она уже привыкла к самым разным реакциям людей, которые видят её вживую. Она лишь сделала ещё шаг вперёд и наклонилась, положив ладони на свои тонкие и нежные колени. Она вытянула шею, заглядывая в мой альбом, и от удивления широко открыла глаза.

– Так красиво! – В её глубоких глазах под тенью длинных густых ресниц промелькнули искры, и она снова посмотрела на меня. – Ну, то есть я хотела сказать, что я, конечно, знала, что твои рисунки очень красивые, но я не ожидала, что увижу их в реальности, и они будут такие… такие невероятные.

Теперь Анна была лишь в двух шагах от меня, так близко, что было видно каждую костяшку её аккуратных и бархатистых ладоней, которыми она по-прежнему опиралась о колени. У меня снова перехватило дыхание. В ушах гудело, из каждой поры у меня на теле и лице проступали капельки пота. Всё это было очень похоже на чёртову аллергическую реакцию, но в глубине души я знал, что это нервы. Поэтому я взял себя в руки и наконец ответил Анне. Хоть слова и были от всего сердца, но вышло так бледно и скучно, что наверняка Они от злости со всей силы вгрызлись в коробки с едой.

– Хм, ты тоже… невероятная, – сказал я.

И мы снова замолчали. Внезапно всё происходящее стало меня забавлять. Как именно должен продолжаться разговор между мной и Анной? Что хотят увидеть зрители? Как и все скучные и преданные поклонники Анны, я знаю о ней абсолютно всё. День за днём я захожу на её звездецки дорогой канал и круглыми сутками без перерыва слежу за её голограммами, попутно отмечая мельчайшие детали её жизни: от цвета и запаха её лака для ногтей до собачонки размером с ладонь стоимостью в миллионов шестьдесят.

В последние десятилетия Федеральное бюро контроля постепенно монополизировало средства массовой информации: бесчисленные инфлюенсеры появлялись и исчезали, как пена на гребне волны. Каждый день блогеры запускали неисчислимое множество новых каналов, которые бешеными темпами наращивали кликабельность, и их владельцы оказывались в ослепительном фокусе внимания. Затем, конечно же, они давали эксклюзивные интервью, становились амбассадорами брендов и генерировали инфоповоды. Их фолловили и критиковали, смаковали подробности их личной жизни, одновременно любили и ненавидели. Но очень быстро на горизонте появлялись новые звёзды, перехватывавшие Их внимание, а старые звёздочки стремительно затухали до полного исчезновения.

С Анной всё было иначе. С самого рождения ей суждено было стать любимицей целого поколения. Она росла будто внутри невообразимой детской сказки. Каждый её поступок и каждое движение приводили людей в восторг. Когда ей было шесть лет, она упала с пони по кличке Вифлеемская Звезда и вывихнула лодыжку, но не издала ни звука. В сшитых на заказ строгих платьях она исполняла фортепианные концерты, написанные пару веков назад. А ещё она занималась фехтованием, тхэквондо и фламенко. От своего имени она открыла сети кондитерских, цветочных магазинов и кафе, в которых продавалось только всё то, что выращивалось у неё на фермах. И несмотря на запредельно высокие цены, всё это пользовалось бешеной популярностью. Повзрослев, маленькая принцесса вступила в период подросткового бунта, и начались ещё более удивительные приключения. Сначала она отправилась в глушь на край света фотографировать молнии и хижины на антикварную камеру стоимостью в целое состояние. Затем собрала женскую музыкальную группу, которая несколько месяцев гастролировала по крупнейшим площадкам. Они наблюдали за тем, как их любимица одинокой тенью бродит по доисторическим болотам, и параллельно раскупали её новые музыкальные пластинки и сборники фотографий. По последним новостям, Анна закончила двухлетнее кругосветное путешествие, вернулась, наконец, домой и начала писать книгу сказок о путешествиях в разные миры.

И вот сейчас она стояла в моём садике и заглядывала в альбом у меня на коленках. В её присутствии моё лицо пылало, словно охваченное огнём.

– Прошу прощения. – Она поспешно отступила на шаг назад, вдруг осознав что-то. – Я, кажется, тебя смутила?

– Нет. – Я напряжённо покачал головой. – Просто немного непривычно, я думаю.

Анна продолжала смотреть на меня. Её глаза сверкали, как два чёрных обсидиана.

– Хорошо, я встану чуть подальше, – сказала она. – Продолжай рисовать. Я только хотела спросить, не хочешь ли ты сделать несколько иллюстраций для моей новой книги?

Её лицо осенила ярчайшая улыбка, будто бы она знала, что такое предложение уж точно не будет отвергнуто. Как же удивительно… В моей голове беспорядочно бурлил хаос нелепых мыслей, словно я был одержим Анной, словно я знал её всю насквозь. Как и многих других людей, её тоже интересовала моя затворническая жизнь и мои альбомы, которые вызвали столько споров. Три года назад она купила на аукционе за триста пятьдесят тысяч мой этюд с фиалками и повесила этот набросок у себя над кроватью. Но, в отличие от Анны, моя жизнь не была такой яркой. Я был единственным, кто остался в живых после аварийного выброса радиации двенадцать лет назад. Это событие предопределило всю мою оставшуюся жизнь, и я был вынужден жить, как какой-то жалкий гномик, в заключении стеклянного пузырька. Моя ослабленная иммунная система реагировала бунтом едва ли не на всё вокруг: машины, выхлопные газы, продукты с консервантами, частицы пластика, пестициды. Даже запах духов мог вызвать у меня удушье, красноту по всему телу и, в конечном итоге, смерть.

Все эти годы я был вынужден находиться здесь, дыша тщательно отфильтрованным воздухом и питаясь варенными в воде с солью продуктами. Я коротал время, смотря голографические передачи и воображая, как удивительна жизнь за пределами стеклянного купола. Всё вокруг меня было сделано на заказ, от карандашей до бумаги, и стоило всё это баснословных денег. Немногие получили разрешение посетить меня, и среди них было два президента, три первых леди, глава Федерального надзорного агентства и мой лечащий врач. Впрочем, всё это было очень давно.

И только в этот момент я постепенно начал догадываться о настоящей причине визита ко мне Анны. Всё было тщательно спланировано, возможно, после долгих обсуждений у влиятельных людей, а может, это была лишь глупая и злая шутка. «Пусть эти двое, Анна Су и Томас Ян, встретятся», – наверняка заявил кто-то из больших боссов. И вот в один прекрасный день с визитом к гному в волшебном саду прилетела, словно ангел, Анна. Микрокамеры бешено петляли вокруг нас, миллионы и миллионы мужчин и женщин вытягивали шеи, чтобы во всех деталях рассмотреть происходящее. От этой мысли всё моё тело с головы до пят окостенело, а в горле вспыхнуло пламя.

– Эм, прости… – осипшим голосом сказал я.

– Что? – переспросила она.

– Ты закрываешь мне свет.

Анна отошла чуть в сторонку, её лицо выражало смесь замешательства и разочарования. Я не смотрел на неё, но чувствовал её неловкость и раздражение. Никто никогда не говорил с ней так, и я, конечно, знал это. Никто. Однако этот холодный тон был моей единственной защитой, единственной возможностью сохранить нелепое чувство собственного достоинства.

В наступившей тишине я слышал только шелест листьев на ветру и беспомощное дрожание угольного карандаша в моих пальцах. Вдруг Анна сделала шаг вперёд, её щеки вспыхнули от гнева и волнения, делая её ещё краше.

– Ладно уж! Ты же знаешь, у нас не так много времени, – сказала она. – Почему бы нам просто не поболтать?

– О чём?

– О чём-нибудь таком, что мы не знаем друг о друге. – Её яркие чёрные глаза смотрели на меня с вызовом. – Или о том, чего никто не знает. Если у тебя, конечно, хватит смелости.

Я растерянно сидел на месте. Анна раздвинула примулы, подошла ко мне и, обняв колени, присела рядом, разом став гораздо ниже меня. Тёплые солнечные блики мелькали в её мягких волосах так, что черные пряди отливали светло-бордовым оттенком.

Вокруг по-прежнему было тихо. В этом мире не было ни поющих птиц, ни стрекочущих цикад. Только мы двое сидели среди пышной зелени, почти позабыв о вездесущих наблюдателях.

– Допустим. И о чём же говорить? – наконец, жалобно спросил я.

– На самом деле у каждого из нас много секретов, верно? Какие-то из них Они видят, а какие-то нет. Анна смотрела на тени деревьев над головой. Её голос был таким мягким, что походил на вздох. – До восемнадцати лет для меня ванная комната была единственным местом, куда камерам было запрещено проникать. Можно было спрятаться там и делать что угодно. Однажды я заперлась там на целые сутки. Им пришлось подсылать людей, чтобы те попеременно стучали в дверь, а моя мама плакала от тревоги. Но это было очень давно.

– О, я помню! В сети люди делали ставки на то, что ты там делала. Вовлечённость пользователей была невероятно высокой.

– По правде говоря, я спала. Сняла с себя всю одежду, легла в ванну и просто крепко спала. – Уголки её губ слегка поднялись, что можно было принять за лёгкую улыбку.

– И как это было?

– Ве-ли-ко-леп-но.

– Да уж, могу себе представить.

– А ты, маленький принц? – Анна взглянула на меня. – Теперь ты рассказывай.

– Что ж, мне на ум пришёл только один нелепый случай, – сказал я. – Это тоже было в детстве. Однажды я спрятался в ванной с мыслями о том, а не покончить ли мне с собой? Долго думал. В конце концов я принял решение самоубиться и выпил целую бутылку ополаскивателя для зубов.

– Ополаскивателя?

– Я думал, раз эта жидкость убивает бактерии, то она может убить и меня. В итоге, как ты понимаешь, ничего не вышло. Уж не знаю, что там было в составе, вкус был мерзкий, но яда там точно не было.

Анна на мгновение остолбенела, но тут же расхохоталась. Смех её, чистый и яркий, был похож на звук отполированной до блеска новой серебряной посуды.

– Ополаскиватель! Боже, какой ты забавный!

– В тот момент я правда был уверен, что смогу умереть. – Я хотел объясниться. – Во всяком случае, тогда я считал, что если продолжу и дальше пить ополаскиватель, то точно умру. Я рыдал, стоя напротив зеркала, и глоток за глотком продолжал пить.

– Сколько тебе было лет?

– Уже и не помню… Наверное, шесть-семь.

– Ох, дурачок ты! На твоём месте я хотя бы попыталась выйти отсюда и умереть снаружи.

– Сейчас я уже не хочу умереть. Во всяком случае, не тороплюсь…

– А почему?

– Доктор сказал, что я, возможно, проживу ещё десять лет. Десять лет не так уж и много, но и не мало, этого вполне достаточно, чтобы ещё немного посмотреть на этот мир. – Я смело посмотрел ей в глаза. – Так много красивых цветов и листьев, такой богатый мир, и такие разные люди, а вдобавок ещё и красивые девушки-ангелы. Я бы хотел ещё посмотреть на всё это.