Далекое лето

Психолог: А когда пришли на реалити-шоу, не чувствовали давления?

Пациент: Ну да… смысл волноваться о репутации, раз уж я по телику засвечусь. Тем более, чего стыдиться, там же лица-то настоящего никто не видит, так ведь?

В 1950 году математик Алан Тьюринг в своей статье «Вычислительные машины и разум» предложил проверочный критерий, основанный на принципе имитации, чтобы определить, может ли машина иметь интеллект, сравнимый с человеческим.

Представьте себе закрытую маленькую чёрную комнату, в которой находятся обладающий способностью мыслить человек (B) и машина (A). Снаружи комнаты находится третий человек (C), который имеет возможность задавать различные письменные вопросы тем, кто внутри комнаты, и читать их ответы, напечатанные на машинке. Если после нескольких сессий вопросов и ответов C не сможет отличить ответы A и B, то очевидно, что нам придётся признать, что между ними нет существенных различий.

Краеугольный камень «теста Тьюринга» – как именно определять понятия «мышление / разум / сознание / душа» – представляет из себя вопрос, на который трудно дать однозначный ответ. Поэтому с самого начала Тьюринг обошёл вопрос «могут ли машины мыслить?» и заменил его на более практический вопрос: «Могут ли машины делать то, что делают мыслящие существа наподобие нас с вами?»

Впрочем, разве эти два вопроса взаимозаменяемы?

К примеру, машина может написать сонет даже лучше, чем многие заурядные поэты. Если бы мы определили стандарты и оценивали бы по ним стихотворения, написанные машиной и человеком, то вполне можно предположить появление такой машины, которая стала бы сочинять лучше большинства поэтов. Но разве это имело бы хоть что-нибудь общее с тем, как человек понимает поэзию и умеет наслаждаться ею?

Фрагмент интервью с пациентом после съёмок:

Журналист: Значит, участие в шоу для вас всё-таки не то же самое, что реальная жизнь?

Пациент: Ну, получается так… Что-то вроде выступления на сцене.

Журналист: То есть, по-вашему, все происходящее в реалити-шоу было игрой и происходило понарошку?

Пациент: Я бы не заходил так далеко. По-моему, рассказывая о себе на шоу, я как бы наблюдал себя со стороны. Хотелось понять, почему этот человек не смог разобраться в собственных проблемах, что с ним не так. Особенно если речь заходит о душевных страданиях… О чём-то, о чём никогда и никому ещё не получалось рассказать. И вдруг до тебя доходит, как же всё бестолково и ужасно, и зачем было держать всё это в себе столько лет, жалко становится. А потом вдруг плачешь, и слёзы ручьём.

Журналист: Да, я тоже видел этот фрагмент.

Пациент: Я ведь ни о чём таком не собирался рассказывать и уж точно не думал, что заплачу. Вышло это совсем нечаянно.

Журналист: Чувствуете ли вы себя лучше после того, как дали волю слезам?

Пациент: Разве всё так просто? Доктор же сказал, что это только начало, сперва надо научиться справляться с эмоциями.

Журналист: Как вы считаете, эти советы вам помогли?

Пациент: Мне кажется, что он озвучил одну важную вещь: порождённые эмоциями мысли важнее, чем сами эмоции.

Журналист: Как вы это понимаете?

Пациент: Вот, например, тот случай, который я описал в программе. У каждого в жизни бывают трудные моменты, верно? Но я не позволял себе раскисать. Ведь считается, что мужчина должен держать себя в руках, а если нет, то хотя бы делать вид. Вот и я так поступал, а на самом деле чувствовал себя виноватым.

Журналист: Это то, о чём вы говорили, когда сказали про мысли, порождённые эмоциями?

Пациент: Да, внутри я всё время чувствовал, что я неудачник, но приходилось делать вид, что всё в порядке. Поэтому даже сейчас, хотя окружающие считают меня успешным человеком, я часто чувствую, что бездарно проживаю жизнь.

В 2013 году на международной конференции исследователь из университета Торонто по имени Гектор Левеск предложил альтернативу «теста Тьюринга», который он подверг критике в своём докладе. Он высказал мнение, что подобные игры человека и машины не могут полноценно отражать уровень разумности искусственного интеллекта. Для ИИ настоящим вызовом будут следующие вопросы:

Кейт сказала Анне «спасибо», потому что её тёплые объятия помогли ей почувствовать себя лучше. – Определите, кто почувствовал себя лучше?

Вариант А: Кейт.

Вариант Б: Анна.

Подобные вопросы базируются на анафоре в лингвистическом понимании этого феномена. Для определения, кто является антецедентом местоимения «её», потребуется не учебник грамматики, не словарь или энциклопедия, а здравый смысл. Как искусственный интеллект сможет понять, в какой ситуации один человек говорит другому «спасибо»? Как искусственный интеллект увидит, какие действия помогут другому «почувствовать себя лучше»? Именно эти вопросы связаны с социолингвистикой и социальным взаимодействием. И как раз в этих областях искусственный интеллект сталкивается с наибольшими трудностями и более всего ограничен.

Не так трудно создать робота, который будет играть с человеком в шахматы, и намного труднее сделать такого робота, который поймёт проигравшего шахматиста, озвучившего свои ощущения после игры.

Журналист: Вы думаете, что вашу проблему удастся решить?

Пациент: Доктор так считает, да, но на это потребуется время.

Журналист: Значит, вы хотели бы продолжить консультации?

Пациент: Да, наверное. Честно говоря, до участия в реалити-шоу я не слишком понимал, как проходит консультация у психолога. Думал, кто-то попытается забраться мне в голову, разобраться, как там всё устроено. Так что сначала я внутренне сопротивлялся. Но вообще-то у психологов никаких суперспособностей нету. Мыслей они читать не могут, так что приходится рассказывать им о собственных ощущениях.

Журналист: Вы хотите сказать, что теперь прежнего неприятия больше нет?

Пациент: Да, я начинаю разбираться, что к чему.

Журналист: Значит, участие в шоу было вам полезно?

Пациент: Да, и, признаюсь, я этого не ожидал.

Журналист: Позвольте спросить, когда состоится ваша следующая консультация?

Пациент: Мы уже договорились встречаться раз в неделю, начиная со следующего вторника.

Журналист: У того же самого психолога?

Пациент: Да, у него.

Журналист: И на этот раз – лицом к лицу?

Пациент: Нет, мы будем общаться по видеочату, как и в реалити-шоу. С изменёнными лицами, как и раньше. Так будет легче.

Во время консультации психолог может выступать в роли непредвзятого слушателя и надёжного собеседника, а иногда от него требуется более деятельное участие в разрешении проблемной ситуации. Иногда важнее рациональный подход для решения проблемы, а порой важнее эмоциональный интеллект.

Машины не способны понимать человеческие эмоции, но всё же могут научиться справляться с проблемами, связанными с эмоциями, примерно так же, как машина, не понимающая, что такое поэзия, может написать неплохой сонет. С этой точки зрения, машины вполне способны выполнять функции психолога, потому как психоанализ изначально зиждется на вере в то, что человеческие эмоции можно эффективно проанализировать.

Тем не менее иногда стремление к решению проблемы само по себе становится её причиной. Взять хотя бы бессонницу, она часто возникает из-за того, что человек слишком хочет спать; обращаясь за помощью к психологу, он на самом деле пытается реализовать желание «хочу спать». Машина может сказать пациенту: «Вы не можете заснуть, потому что слишком хотите спать, просто успокойтесь». Но установка «успокойтесь» не решает парадокс «слишком хочется спать, и поэтому я не могу уснуть», потому что «успокойтесь» по сути является тем же самым, что и «хочу спать».

Машина не способна справиться с этим парадоксом, и человек, привыкший к машинному мышлению, тоже не способен на это. Хотя можно вырваться из этого замкнутого круга, если признать саму проблему несущественной, забыть о причинах и следствиях. В чань-буддизме есть известные строки одного из патриархов, великого наставника Хуэйнэна[12]:

Просветление-бодхи изначально не имеет древа,А светлое зерцало не имеет подставки.Коли природа Будды всегда совершенно чиста,То где на ней может быть пыль?[13]

Журналист: И последний вопрос. Вас не тревожит тот факт, что на месте психолога может оказаться искусственный интеллект?

Пациент: Ну, знаете, как бы это сказать…

Журналист: Мы не будем обсуждать, насколько это обоснованно и должно ли так быть. Просто скажите, вас это не тревожит?

Пациент: Если говорить о тревогах, по-моему, люди не более надёжны, чем машины, так ведь? Раньше мы не верили, что появятся беспилотные автомобили, не верили, что роботы смогут готовить еду или диагностировать людей и прописывать лекарства, но сейчас вряд ли найдётся человек, считающий это чем-то странным? Машины не будут водить в нетрезвом состоянии, не плюнут в вашу еду из-за плохого настроения, не станут назначать дорогие лекарства ради того, чтобы потом получить вознаграждение от производителя. Короче говоря, меня наличие машины на месте человека не тревожит.

Журналист: Но разве психолог не другое дело?

Пациент: По-моему, особой разницы нет. Раньше ведь люди протестовали против того, чтобы роботы диагностировали людей? Говорили, что роботы не смогут понять, что чувствует человек, не знают, что такое боль, что такое комфортная среда, но по факту никакого значения это не имело. Психологи ведь тоже диагностируют, просто методы у них другие. Главное, чтобы они понимали, что не так с человеком. К тому же, честно говоря, у живых людей тоже хватает эмоций и желаний. Если каждый день слышишь уйму неприятных вещей, это же в конце концов начнёт угнетать? Это тоже довольно бесчеловечно, если подумать.

Журналист: Значит, по-вашему, лучше передать это искусственному интеллекту?

Пациент: Зависит от результата, кто лучше сработает. Я уверен, что технологии не стоят на месте, и благодаря прогрессу рано или поздно так и случится.

Быть может, самый важный вопрос заключается вот в чём: живя в эпоху стремительного развития технологий, мы должны раз за разом переоценивать ситуацию, заново определять, какие задачи требуют участия человека, а какие – робота. Задачи, которые мы раньше считали непосильными для машин, роботы могут выполнять не хуже, а порой и лучше. В процессе развития мы, возможно, обнаружим, что «человек» на деле звучит не так уж и гордо, и поймём, что во многих ситуациях присутствие человека для другого человека совсем не обязательно.

Это может вызвать у нас тревогу или уныние, может привести к отчаянию, но при этом заставит задуматься о том, что значит быть человеком по отношению к другим людям. Совсем так, как во время консультации у психолога, когда мы копаемся в собственных эмоциях и мыслях, для нас этот процесс превращается в драгоценную возможность лучше понять себя.

Сегодня роботы так и не могут ответить на древнейший вопрос «что есть человек?». Значит, как бы всё ни менялось вокруг нас, нам придётся снова и снова возвращаться к оставленной две с лишним тысячи лет назад заповеди Дельфийского оракула:

γνῶθι σεαυτόν[14]

Апрель – июль 2015 года

В небесах

天上

Когда Хайди было пятнадцать, она одна жила на корабле.

Корабль был небольшой: всего метров пятнадцать от носа до кормы, и шесть от левого до правого борта. Небольшой, но крепкий, и всё необходимое для жизни в нём было. Он достался Хайди от родителей, десять лет назад они продали дом на острове, купили корабль и с тех пор втроём с дочерью жили там. Тесновато, конечно, было, но хоть не одиноко. Потом родители состарились и один за другим отправились доживать свои дни на остров, а девочка одна осталась внизу.

Раньше здесь был город под названием Сямынь. Так назывался и сам остров, который соединялся с материком тремя мостами. Но море с каждым днём поднималось всё выше, и Сямынь постепенно уходил под воду. Из нескольких сотен тысяч жителей города большая часть переехали, но некоторые так и не смогли с ним расстаться, поэтому жили на кораблях и лодках. Сперва воды было немного, и над морем всё ещё возвышались многоэтажки, похожие на острова из стали и бетона, между которыми курсировали лодки, а кто-то ещё пытался выращивать злаки и овощи на крышах домов. Потом город потонул окончательно, на сотни километров вокруг раскинулось лишь пустынное море, и семьи на кораблях потихоньку исчезли.

К юго-западу от Сямыня раньше располагался ещё один крохотный островок под названием Гуланъюй. Изумительная природа, приятный климат, множество симпатичных стареньких домиков, вековые деревья и диковинные цветы – этот остров привлекал туристов и славился по всему миру. Может быть, как раз из-за его красоты люди не могли позволить ему затонуть вместе с Сямынем, и тогда они подняли остров на воздух – тот круглый год парил в облаках, купался в солнечном свете и дождевой дымке, а все, кто там побывал, говорили, что это просто райское место. Вот только прежним жителям Гуланъюя совсем не довелось этого видеть, всех их согнали вниз, кто-то уехал, а кто-то остался жить в лодках вместе с сямыньцами.

Так всё обычно в мире и бывает.

Хайди привыкла жить на корабле в одиночку и совсем этим не тяготилась. Раз в две недели приходило грузовое судно, можно было купить необходимые вещи и продукты. Не приходилось беспокоиться и о питьевой воде, ведь каждый день шли дожди, и бочка на палубе всегда была полной. Была у Хайди и работа: она ныряла в море и доставала людям вещи из затопленного города. Это, конечно, было опасно, но зато и денег приносило достаточно, сплаваешь раз в недельку-две – и хватит на все бытовые расходы. Нырять Хайди научил отец, раньше он именно так содержал их семью, когда они ещё жили втроём. Теперь же Хайди надо было самой заботиться о себе, но жадностью она не отличалась – хватало бы на еду и одежду, да и ладно. Если везло подзаработать чуть больше, то остаток прятала в шкатулку под кроватью. Она верила, что в один прекрасный день сможет достать эти деньги и отправиться путешествовать далеко-далеко. Но куда именно, она так и не придумала.

Кроме родителей, у Хайди был ещё старший брат. Брат уже много лет как покинул Сямынь, жил в городе где-то на севере, говорили, женился, завёл ребёнка. Как выглядел брат, Хайди не очень-то хорошо помнила, помнила только, что тот хорошо рисовал и учился в Сямыньском университете. Ещё она помнила, что у университета было озеро с каменным мостиком, а у мостика – пара бронзовых статуй. Среди них – изваяние высокого юноши, он стоял, скрестив руки на груди, губы поджаты – не поймёшь, улыбается или нет. Давным-давно брат водил её к озеру рисовать с натуры и, постукивая по голове изваяния, говорил: «Не волнуйся, этого можно и не таким красавчиком нарисовать». Эта сцена глубоко отпечаталась в памяти девочки. И только потом она узнала, что это был студент факультета скульптуры Сямыньского университета, которого просто пригласили стать моделью для памятника благодаря его привлекательной внешности. Вроде бы они с братом дружили, но потом разругались из-за девушки и перестали общаться.

Однажды ночью Хайди разбудил телефонный звонок. Она взяла трубку и долго ждала, пока, наконец, не услышала охрипший уставший голос на проводе, и тогда поняла, что звонил брат.

– Он умер, – два слова и никаких объяснений.

Она было хотела спросить кто, но слова комом застряли в горле, а в голове всплывали знакомые и чужие лица. После долгого молчания снова раздался голос брата:

– Как будет возможность съездить в университет, выпей в его честь за меня. – И тот тут же повесил трубку.

Ей сперва показалось, что это сон, но дождь и волны за окном ревели сквозь тёмную ночь, точно плотная мокрая сеть, вынося на берег воспоминания. Сон не мог быть таким жестоким, таким безжалостным. Она встала, накинула дождевик и вышла на палубу. В бескрайнем мире вокруг не было ни луны, ни лучика света, лишь смутно виднелись зловещие очертания волн, которые свирепо бились о борт корабля, извиваясь, точно хищная стая древних чудищ. Сколько же улиц потонуло под этими громоздившимися друг на друге водяными каскадами, сколько домов, сколько бездонных озер, сколько разбросанных тут и там мостиков. Сколько ещё людей помнят их названия, этих прекрасных покинутых мест.

– Сямынь, – произнесла она мягко, на кончике языка.

Океан всё так же молчал, и слово её, точно тёмная бусина, упало в воду без малейшего всплеска. Она подняла голову и взглянула в ночное небо, затянутое чёрными тучами, совсем непроглядное, лишь бесчисленные нити дождя слегка мерцали во тьме.

Вот и всё, не видать, не слыхать. Места, где она родилась, её Страны персикового источника[15] – больше нет, теперь её половина ушла под воду, другая вознеслась в небеса.

Сколько пения птиц, аромата прекрасных цветов, сколько позабытого прошлого.

Она снова вспомнила друга брата, того высокого юношу, имени которого даже не знала, знала лишь то, что этой ночью его не стало. Кто знает, как он погиб – был ли это несчастный случай, или какая болезнь, или же сам решил спрыгнуть с крыши высокого здания. Она до сих пор помнила высеченное из бронзы лицо, губы поджаты – не поймёшь, улыбается или нет. Каким же красивым оно ей казалось – она только теперь осознала, как обожала его тогда. Теперь он был мёртв, его тело отправили в печь, чтобы там сжечь дотла, а всё, что осталось, – лишь бронзовое изваяние, которое неподвижно возвышалось где-то в толще ледяных вод. А впрочем, что в этом плохого? Разве живопись, фотографию и скульптуру не придумали как раз для того, чтобы искусство переживало людей?

В море – своя жизнь и своё веселье, кто знает, вдруг в него влюбится прекрасная принцесса-русалка.

Эта мысль немного успокоила её, и она вернулась в каюту, чтобы лечь спать. Маленькую кровать покачивало на волнах, но она уснула, словно младенец, во сне не было ни шума дождя, ни ветра, ни рёва волн, только бесконечный золотистый солнечный свет, который сочился наружу будто мёд, густой и сладкий.

Утром по-прежнему шёл дождь, небо окутало низкой завесой из облаков, казалось, протяни руку – и сможешь дотронуться. Хайди встала, вымыла лицо и почистила зубы, набрала воды, чтобы заварить чай. Вода закипела, и Хайди вдруг увидела, что на корабль неуклюже взбирается незваный гость, а в руках у него – мокрый дорожный мешок, точно выловил из моря собаку.

Неужто гости, к ней уже больше месяца никто не заглядывал. Она глядела на посетителя, теряясь в догадках. Лицо, спрятанное под капюшоном, казалось дряхлым, но ещё больше поражал его тёмный цвет, точно старик многие годы провёл под солнцем – привилегия, доступная только богатым, хотя его облик и манера держаться вряд ли выдавали в нем богатея.

Она отыскала хороший чай, который оставил отец, и налила старику чашку дахунпао.

– Хороший чай. – Старик поднёс чашку к губам и выпил одним глотком. – Наверное, непросто на корабле заварить канху-тэ по всем правилам?

Заваривать гунфуча[16] – или канху-тэ, как говорят фуцзяньцы, – её тоже научил отец.

– Откуда вода, дождевая?

– Да, с улицы.

– Похоже, на корабле жить не так уж и плохо, как говорят.

Его говор звучал знакомо. Местные путали «ф» и «х», так что своего земляка было легко отличить от приезжего.

– Скажите, а вы откуда?

Она подумала, что старик, как и брат, должно быть, переехал жить в какой-нибудь город на материке, который ещё не затопило. Но старик указал пальцем в небо. Хайди удивленно ахнула:

– Вы с острова?

– Да, оттуда.

– Вы путешественник?

– Кто? А что, похож? – Старик засмеялся и покачал головой. – Я там работаю.

– А кем?

– Почтальоном.

– Почтальоном? А кто это?

– Ну, кто письма носит.

Хайди наконец вспомнила, что на Гуланъюе и вправду раньше был почтальон, каждый день, закинув на плечо почтовую сумку, он бродил по улицам от одного дома к другому и разносил письма. Улочки шли вдоль и поперёк острова, пересекаясь, точно дорожки в лабиринте, узкие и крутые, ни на машине, ни на велосипеде не проедешь, так что только и оставалось, что ходить пешком. Доставить письмо или посылку вовремя было задачей непростой, поэтому единственный на острове почтальон работал без выходных и в любую погоду.

Что же с ним стало потом? Говорят, почтальону разрешили остаться и продолжить работать на острове, видимо, из любви к диковинкам – так что и сам почтальон превратился в своего рода артефакт, привлекавший туристов, даже в брошюрах о Гуланъюе о нём был целый раздел. Хайди уже очень давно не читала этих буклетов с хорошей печатью.

– А ты, девочка? Ты откуда? – спросил старик.

У Хайди снова перехватило дыхание.

– Я тоже жила на острове.

– Ну да, я так и подумал. – Старик кивнул. – Где был твой дом?

– На улице Справедливости. Улица Справедливости, дом номер два.

– Справедливости… Точно, напротив детского садика «Солнечный Свет», у районного правительства, маленькая улочка в горку.

– Да, именно так.

– Улица Справедливости, два, раньше там был старый дом, а во дворе росли пиростегии, они вились по стенам и перекидывались на улицу.

– Это мой отец высадил.

– Раз так, я его, должно быть, видел. – Старик сощурился, старательно вспоминая. – Невысокий, всегда улыбался… и, кажется, нога у него была плоховата.

– Да, получил травму на производстве.

– Человек хороший.

– Ага.

Вода в чайнике на индукционной плите всё бурлила, белый пар вырывался из-под крышки с ритмичным свистом.

– Там теперь ничего уже нет, да? На Справедливости, два.

– Давно, – ответил старик. – Всю улицу снесли.

– Вилл, наверное, понастроили?

– Вилл, гостиниц, бассейнов… Конца и края не видно.

Гуланъюй, этот остров, вечно купающийся в лучах солнца, эта сказочная страна, парящая в воздухе, он теперь уж вовсе принадлежал туристам. Хайди стало любопытно, как он сейчас выглядит, бьются ли волны клубящихся облаков о песчаные пляжи? Останавливаются ли в порту величественные воздушные дирижабли, набитые туристами? Прячутся ли где-то в лабиринте кривых улочек те закусочные, где подавали суп с рыбными шариками и устричный омлет?[17] Играет ли вечерами рояль в старом концертном зале?

Вот только дома, принадлежавшего ей, больше не было. Улицы Справедливости, 2, дворика, усаженного пиростегиями – лианами с огненно-красными цветами, ничего этого не было. Хайди закрыла глаза, жар цветов пиростегий будто жёг её изнутри.

– Так ты, получается, выросла на острове? – снова спросил старик.

– Да, там.

– А теперь одна живёшь на корабле?

– Да.

Старик сощурил глаза и огляделся вокруг. Маленький кораблик скользил по глади бескрайнего моря, в воду шумно плюхались капли дождя.

– А родные?

– Брат переехал. Родители в возрасте, им было сложно расстаться с домом, теперь они на пенсии там, на острове. – Хайди кивнула на фотографию на стене.

На фотографии было две кошки, одна большая и полосатая, вторая худенькая трёхцветная. Вид у них был уставший, словно они уже всё поняли о мире людей.

– Мы давно не общались, даже не знаю, как у них сейчас дела. А вы их не видели?

Старик внимательно посмотрел на фотографию.

– Кажется, мордочки знакомые, но точно сказать не могу, на острове много кошек.

Хайди кивнула. Когда переселяли жителей Гуланъюя, то всем дали подписать соглашение, что после пятидесяти они смогут вернуться, так сказать, к родным корням, провести спокойную старость. Только вот должны будут отказаться от прежнего тела. Так много людей на маленьком острове не поместится.

– Ну, ничего не поделаешь. Куда уж нам, простым смертным, теперь жить на Гуланъюе. А если так подумать, то кошкой даже и лучше, спокойней: не нужно работать, снимать жилье, каждый день только лениво дремлешь на солнышке, ещё и туристы кормят, не голодно и не холодно, всё равно что святой.

– Наверное, не много там таких, как вы, кто смог остаться и работать всё это время?

– Да, мне, считай, повезло, – вздохнул старик.

Вода вскипела, и Хайди снова встала, чтобы заварить чай. Снаружи всё так же лило как из ведра, капли стучали по палубе.

– Тогда как же вы оказались здесь, внизу? Говорят, спуститься сюда – дорогое удовольствие.

Старик замялся.

– Я… Я в прошлом месяце вышел на пенсию.

– На пенсию?

– Своё отработал, вот и пришлось спуститься.

– То есть… Вы больше туда не вернётесь?

– Не получится.

– Но почему… Почему было не остаться?

– Хоть там и жизнь как у небожителя, всё ж не всякому понравится, – усмехнулся старик. – К тому же, если станешь кошкой, то уже не выберешься с острова, а мне ещё есть куда отправиться.

– И куда же?

Старик протянул руку и указал под ноги:

– За этим я к тебе и пришёл.

– Вы хотите сказать… Сплавать на дно?

– Да, я бы хотел посмотреть, что там.