Каждому своё

ХБК." Всё. Быстро!

– Понял!– кивнул мальчишка и вылетел, как ветер.

Брава встал, сжав кулаки. В груди горело. Женя, пожар, война – всё сплелось в один

клубок. Он посмотрел на Каглая:

– Поехали. Сегодня без пощады.

Буйвол хмыкнул:

– Будет месиво.

Ворон спокойно натянул куртку:

– Значит, и нам пора стать зверьём. Но – с мозгами.

Все молча кивнули.

Вечер перестал быть просто вечером. Он стал началом конца.

Квартира Димы. Вечер.Женя сидела на табурете, обняв руками горячую кружку.

Внутри ещё всё клокотало после разговора: о Теменских, о войне, о нападении… И всё

больше крепла мысль, что назад дороги нет.

Дима молча ходил по комнате, проверяя какие-то бумаги, делая пометки в потёртом

блокноте, временами глядя в окно, как будто слышал, как что-то надвигается.

В дверь резко постучали. Один раз. Второй. Быстро, почти в ритм с сердцебиением.

Дима открыл.

На пороге стоял пацан из скорлупы, в драной куртке и с

испуганными глазами. Щёки пылали от бега, волосы сбились в комки.

– Деготь! – прохрипел он, задыхаясь. – ХБК горит. Рынок весь. Склад тоже

зацепило. Люди кричат, бегут… Весь район в дыму!

Мальчишка судорожно вытер нос рукавом.

Дима застыл на месте. Потом медленно отложил блокнот.

– Началось, значит… – глухо сказал он. – Вот и счёт открыт.

Женя подскочила со стула:

– Я еду с тобой.

– Нет. – не оборачиваясь, отрезал Дима, уже направляясь в комнату.

Он резко открыл шкаф, вытащил тёмную куртку, кинул в карман перчатки, ствол,

прикрепил к поясу нож-финку.

– Почему?! – Женя пошла за ним. – Это тоже мой город, ты сам говорил! Я имею

право знать, что происходит!

Он остановился, тяжело выдохнул, и только потом повернулся:

– Ты никуда не едешь. Поняла?Сейчас – не время для бравады. Ты не боец, а моя

племянница. И я тебя под огонь не кину.

– Но я могу помочь… хотя бы рядом быть, – её голос дрожал. – Я не  игрушка, Дим.

Он подошёл ближе, взял её за плечи, но сдержанно, жёстко:

– Я знаю, что ты не игрушка. Но ты и не солдат.Ты девочка, Женя. Умная, храбрая – но ты должна жить жизнью, а не вляпываться в грязь, которую я сам тащу.

– Кроме того… – он махнул в сторону стола, – ты школу и так сдвинула. Завтра —

как штык. Усекла?

Женя смотрела на него, прикусывая губу. Сердце колотилось от обиды, тревоги,

желания быть рядом.

– Поняла, – почти шепотом.Он мягко тронул её по голове.

– Не думай, что я не вижу, что ты растёшь не по дням. Но пока что… побудь

девочкой. Пока я держу район – ты держи дом. Справедливо?

Она кивнула. Неохотно. Но знала – спорить бесполезно.

Дима резко двинулся к двери. Малец из скорлупы ждал, переминаясь с ноги на ногу.

– Пошли.

Перед тем как выйти, Дима обернулся:

– Закрой за мной дверь. И не открывай никому, кроме своих.

Женя осталась стоять у входа. Из коридора уже доносился отдалённый шум мотора —

подъехали ребята.

Девушка медленно прикрыла дверь, опёрлась спиной, закрыла глаза. На сердце было

щемяще пусто.

Но где-то в глубине – горело пламя. Её пламя. Она будет ждать. А завтра – в школу. Но мир уже никогда не будет прежним.

                        Глава 3.

                   На оттяжке.

В воздухе висел гарь. Сажа забивала лёгкие. Красные отблески полыхали на стенах

старого склада и разбитых ларьках, словно сам ад открыл портал во двор промзоны.

Сигнал разорвал ночь, будто сирена войны.

– Газу, блядь! Газу! – рявкнул Дима, поднимая с водительского сидения пыль, будто

сам стал мотором машины. Он мчал, как на фронт. Щёки стягивало от злости, пальцы

мёртвой хваткой вцепились в руль.

– Животные… Суки… На раен полезли… Подарок, говоришь?..

Пока они мчались, дорога была пустой. Ни одной ментовской тачки. Ни одного

любопытного прохожего. Только холодный ветер и гул сирены где-то вдали.

Вкладыши подъехали ко входу ХБК почти одновременно. Дымы ещё клубились, но

пламя уже догорало. Люди с вёдрами, кто в куртках, кто в халатах, суетились у

киосков, таскали воду.

– Ебааать… – прошептал Буйвол, выходя из машины. – И всё это – просто…

показать зубы?

– Нет, – тихо сказал Дима, выходя последним. – Это был первый удар.

Он шёл по периметру, не спеша, вглядываясь в каждый угол. Его взгляд был резкий,

цепкий, цеплял детали: чёрные следы от бутылок с зажигательной смесью, сломанные

деревянные ящики, закопчённую вывеску.

На полу рынка валялось пыльное плюшевое сердце – то ли чьё-то потерянное счастье,

то ли символ того, как умирал мир.

– Из-под тишка. Как крысы. Как они и умеют, – процедил Каглай, подойдя к Диме.

– Ну вот скажи, – вступил Брава, – ты видел хоть одну рожу? Хоть одного их

малолетку?

– Ни один не отсветился, не вышел. Подожгли – и в норы.

– Не звери. – Ворон стоял, облокотившись на разбитую скамейку, сигарета тлела в

уголке рта. – Мрази. Без чести. Без слов. Без понятий.

– Это уже война. – Деготь говорил ровно, но в каждом слове был нож. – И если

думают, что мы отступим – они ошиблись адресом.

К ним подошёл распаренный, хриплый директор рынка – мужик в мешковатой

рубашке, испачканной сажей.

– Дмитрий Викторович… Дим, ты ж знаешь, что это только с вашей помощью

держится всё. Мы тут сами… ну, никак…

– Всё восстановим. – Деготь кивнул. – Стены, киоски, свет – встанет, как было.

Недельки через две будет готово.

Мужик молча кивнул, еле сдерживая слёзы. Он знал, кому обязан порядком все эти

года.

Менты не приехали. Ни одного. Ни маячка. Все знали: между Теменскими и

Вкладышами – идёт замес, и встревать – себе дороже. В городе это называли “ночью

молчания” – когда скорая не едет, пока не скажут, что можно.

Вкладыши отошли в сторону от рыдающих женщин, суетящихся продавцов и едва

живых от усталости мужчин.

– Надо собраться. Выпить. Подумать. Не суетиться. – предложил Каглай. – Голову

надо держать холодной. Это не просто разборка. Это начало шахматной партии. А

следующий ход – уже наш.

– Все остальные – по домам. – жёстко добавил Деготь. – Завтра – общий сбор.

Кто не явится – пусть потом не жалуется, что остался за бортом.

– Понято, Деготь. – Брава кивнул. Его взгляд был всё таким же напряжённым. Он не

отпускал с глаз зону пожара. Словно искал ответ – где, когда, как и кто это сделал.

– Ладно, мужики, – сказал Дима. – Поехали, Олимп ждёт. Будем думать.

Машины одна за другой тронулись с места.

В небе уже занималась заря. Город затаился. Но знал: тишина – временная.

Впереди – буря.

Бетонный зал Олимпа пропах гарью, хотя пожар был в другом конце города. Усталость

висела в воздухе, как тяжёлый смог.

Мужики сели кто куда – кто на подоконник, кто на старую скамью у стены, кто

просто на ящик.У каждого в руках – пластиковый стакан с самодельным, мутным пойлом. По углам потрескивали сигареты.

Буйвол плюнул на пол, мотая головой:

– Вот суки. Я ж говорил, говорил, что они не остановятся. Вынесли девку, ХБК

подпалили – что дальше? Мать их…

Каглай загудел, осев в кресло:

– Животные. И не боятся, что сдохнут под забором.

– Потому что думают, что нас качнуть можно. – Брава сказал это сдержанно, но в

голосе хрустело напряжение— Думают, что мы только языками чешем.

Ворон молча курил, глядя в бетонный пол, а потом тихо сказал:

– Темень – не про разговоры. Он не любит предупреждать. Он действует.

– Значит, и мы – не будем предупреждать. – сказал Деготь, отхлебнув из стакана.

Его голос был сухой, как наждачка.

– Раз зашли на наш раён – значит, ищут ответа. Так получат.

Каглай вскинул бровь:

– Что думаешь?

Деготь встал, прошёлся по залу, будто собирая в воздухе мысли, потом повернулся к

своим:

– У Теменских есть точка на их краю – автомойка, под крышей у Теменя. Там и

сходки, и бабы, и всё их вонючее гнездо. Если вдарим – вдарим туда.

– На открытую? – Буйвол усмехнулся. – Это как в берлогу залезть с факелом.

– А мы не полезем. Мы её просто подожжём. – спокойно сказал Деготь. – Красиво.

Без жертв. Но с намёком.

– Пусть знают, что мы знаем, где они живут.

– Пусть знают, что их берега – уже не их.

Ворон кивнул:

– Поджог за поджог. Глаз за глаз. Только не ларьки бабки Мани – а их личная хата.

Каглай добавил:

– Главное – тихо и быстро. Ни одного свидетеля. Только дым – и подпись.

– И какую подпись оставим? – спросил Брава, вглядываясь в Дегтя.

– Я сам напишу, – коротко ответил он.

На секунду зал притих. У Буйвола дрогнуло лицо:

– Ну всё, братцы… началось.

– Завтра ночью. – заключил Деготь. – Выберем двоих с руками и головой. Не

скорлупа, молодняк брать надо. Всё по уму.

– А до завтра – тишина. Ни одного лишнего движения.

– Понято Дим. – отозвался Каглай.

– Понял, – кивнул Ворон.

– Я с вами. – сказал Брава, смотря в глаза Дегтю.

Дима чуть прищурился, как будто что-то считал по взгляду, но не стал говорить.

– Тогда так. Спим. Готовимся. И завтра начинаем отвечать.

Снаружи была ночь. А внутри – уже горело начало войны.

Олимп опустел. Остались только звуки скрипа тяжёлых дверей и гулкие шаги по

бетонному полу. Каглай, Буйвол и Ворон уже покинули зал, один за другим

растворившись в ночи. Пахло гарью, железом и пеплом – как после настоящей битвы.

Деготь стоял у выхода, закуривая. Брава, молча, натягивал куртку, взгляд его был

упрямо опущен в пол.

– Ну чё, – Дима бросил окурок, раздавил его подошвой. – Поехали, подвезу.

Брава только кивнул. Молча они вышли на улицу, где фонарь, моргая, освещал

заснеженный асфальт и капот машины. Ночь была душной и тяжёлой, как будто сама

знала – завтра что-то треснет.

Путь домой был знаком, но сегодня он казался бесконечно узким, как горло бутылки

перед взрывом.

Проехали пару кварталов.Тишина.

И тут:

– Слышь, Паша, – голос Димы сдержанно глухой. – Мы во что, играем?

– В смысле? – Паша чуть повернул голову, знал – щас будет.

– Я тебя спрашиваю, ты чё удумал? С Женей?

– Да ничего я не… – начал Паша, но тут Дима стукнул ладонью по рулю – резко.

– Не лечи меня, Паша! Не ври мне, понял?! Я всё вижу. Я нихрена не слепой!

Красивая, блядь… Гляделки ваши! Как будто я дебил!

– А тебе что, завидно? – не сдержался Паша, сжал кулаки – Или ты хочешь, чтобы

она всю жизнь одна сидела?

– Ты совсем ебнулся?! – Дима повернул к нему голову, глаза сверкнули— Она моя

племянница! Моё всё! У неё мать и отец в гробу!  А ты кто? Парень, который с девками на одну ночь и всё?! Ты хочешь ей сердце сломать, а потом просто свалить?

– Не хочу! – рявкнул Паша. – Да ты, мать твою, не понимаешь! Я сам охреневаю от

всего! Я, блядь, живу улицей, ты это знаешь. У меня нет семьи. А потом она появилась.

Она. И мне так, сука, страшно, Дим! Потому что если она уйдёт – меня не останется.

Понял?!

– Тогда не делай говна, – Дима сбавил голос, но стал ещё опаснее – Не дави на неё.

Не толкай. Она через многое прошла в последнее время.

– А ты думаешь, я не знаю боли? – Паша зло посмотрел в окно— Ты забыл, что я тоже знаю что такое потеря? Я каждую ночь батю вижу, мать уже даже и не помню, только по фотографии…Я никогда ни к кому не привязывался… А тут, сука, с

первого взгляда…

Машина въехала во двор, двигатель волги стих.

– Она девчонка, Паша, – жёстко сказал Дима. – Ей нужна стабильность, а не хаос.

Не игра.Если любишь – жди. Не трогай. Не ломай.

– Ждать – это всё, что я сейчас умею, – прошептал Паша.

Дима стиснул зубы, но ничего не ответил. Просто вышел. Паша – за ним. Молча. Без

слов.

У подъезда Дима остановился:

– Увижу, что она плачет из-за тебя – похороню. Не как врага. Как брата. Своими

руками.

Паша кивнул

К квартирам они поднимались, молча. Тусклый свет лампы, стены с облупленной

краской, запах старого бетона и сигарет. За спиной ночь, в ушах – недоговорённое.

Квартира Димы – слева, квартира Паши – напротив.Как будто судьба их специально

так поселила. Напротив. Бок о бок.Две двери, две жизни. И что-то между ними —

невидимое, но уже не пустое.

Дима остановился у своей двери, сжал ладонь на ключах, повернулся к Паше.

– Ладно… – выдохнул. – Живи.

– Да живу, куда деваться, – Паша усмехнулся, но в голосе пустота.

Они переглянулись. Взгляд. Как тост без рюмки. Как затяжка без дыма.

Дима кивнул, будто в последний раз перед боем:

– Помни, что сказал. Она – моя семья. А семью я не прощаю.

Паша медленно выдохнул:

– А я тебе, блядь, что, чужой?

– Пока не накосячил – нет, – резко, почти зло бросил Дима.

Пару секунд – тишина. Только лампа потрескивает. Паша чуть приподнял голову,

устало провёл рукой по лицу.

– Знаешь, Дим… я её не выбирал. Оно само. Как будто кто-то наверху ткнул пальцем:

«Вот. Твоя».

Дима смотрел внимательно. Взглядом – насквозь. Говорил тише:

– Спать давай. Завтра не легче.

Паша кивнул. Сделал шаг к своей двери. Рука легла на ручку.

Но перед тем как зайти, бросил через плечо:

– Если б я хотел просто поиграть – я бы с твоей племянницей даже не разговаривал.

Но я не идиот, Дим. Я просто – впервые живой.

Дима ничего не ответил. Просто открыл дверь. Медленно вошёл в свою квартиру. И

только скрип половиц выдал: он всё понял. И услышал.

Две двери захлопнулись почти одновременно. И только глухое эхо осталась висеть в

подъезде, как невидимая клятва: "Не предай."

Дима прошёл в коридор, скинул куртку и устало прислонился к стене. Плечи ломило,

будто по ним проехали танки. Мысли гудели, как старый мотор – перегретый, но не

сломанный.

Он выдохнул. Глубоко, тяжело, будто каждый вдох давался с усилием.

– Всё, брат, ты дома… – пробормотал он себе под нос, машинально заглядывая в

прихожую.

Прошёл на кухню, налил воды из-под крана. Пил долго. Маленькими глотками. Как

будто смывал изнутри всё – и кровь, и гарь сгоревшего рынка, и тревогу за пацанов…

и за неё.

Женя. Маленькая. Упертая. Гордая. С глазами – как у Саньки. Как он её держит в этой

жизни – не понимает. Как она держится сама – ещё больше.

Он тихо приоткрыл дверь в её комнату.Свет из коридора вырвал кусочек тьмы и лег на

край кровати.

Женя спала.Свернувшись клубочком, прижав ладонь к щеке.Одеяло было спущено на

пол.Волосы растрёпаны, губы чуть приоткрыты.Видно, снилось что-то неспокойное —

лоб немного нахмурен.

Дима подошёл ближе.Нагнулся. Осторожно, почти незаметно, накрыл её

одеялом.Секунду постоял рядом. Руки сжались в кулаки.

– Прости, малышка, – тихо, едва слышно— Я хотел другой жизни для тебя. Тихой.

Без этой вони, без боли, без крови.Но раз уж ты здесь… я не дам тебя в обиду. Ни

одному ублюдку. Он выпрямился, ещё раз посмотрел на неё.И уже на выходе добавил,

глядя куда-то в темноту – Только не разбейся, Жень.Ты мне, как сердце, которое вернулось. Только не

разбейся…

Он вышел.Закрыл дверь без звука.Прошёл в свою комнату. Разделся на

автопилоте.Упал на кровать. Глянул в потолок. И в эту ночь уснул сразу. Без

снов.Потому что всё, что было важно – уже спало за тонкой стенкой.И если завтра

придёт война – он выйдет победителем. Потому что у него снова есть за кого.

Паша зашёл в свою. Тишина. Лицо – жёсткое. Но внутри – будто всё сжали

плоскогубцами.

– Блядь… – выдохнул. Слово, как сгусток боли, сорвалось с уст.

Пинком сдёрнул кроссовки, куртку швырнул на пол.Прошёл на кухню. Включил

свет.Неяркая лампа залила всё бледно-жёлтым, чужим, безжизненным.Взял кружку. Поставил на стол. Потом передумал. Сел на стул. Согнулся, упершись локтями в колени.

В голове всё крутилось. Как веретено:Женя.Её глаза.Её голос, когда она кричала на него. Когда он стоял у двери с бокалом, а она открыла – и улыбнулась. А за её спиной был Техник…Сердце сжалось. Пальцы врезались в колени. Не её вина. Не его вина. Но всё равно… больно. Как будто нож прошёлся по ребрам.

Мысли летели вразнос.А потом – вспышки. Пожар. Рынок. ХБК. Дым, беготня, люди

с вёдрами. Война началась по-настоящему. Без соплей. И он знал – будет кровь. И не

факт, что чужая.Потом встал. Прошёл в комнату.

На полке – старая фотка. Он, ещё малой. Отец, в кепке. Смотрят вдвоём в камеру. Серьёзные. Как будто уже тогда знали— жизнь не даст поблажек.

Паша взял снимок. Долго смотрел.

– Батя, – прошептал. – Вот скажи… Это оно? То самое? Или я, как лох, голову

потерял?..

Он сел на диван. Откинулся назад. Снимок держал в руках, как что-то хрупкое.Сквозь

щель в занавеске пробивался тусклый свет от фонаря с улицы. Он смотрел в него, пока

не начал сливаться с ним.Перед тем как провалиться в сон, только одна мысль

пульсировала в голове:

“Если её тронут – сгорю, но с собой утащу весь их поганый Темень”.

Будильник зазвенел резко, будто сирена.

Женя дёрнулась, с трудом открывая глаза. В комнате – полумрак, за окном серело.

День только начинался, но внутри уже было неспокойно. Она села на кровати, на

секунду прислушалась. Тишина. Такая, от которой першит в груди.

– Дим? – позвала тихо, в пустоту, будто он мог откликнуться из-за стены. Но никто

не ответил.

Что-то холодное пробежало по позвоночнику. Неужели снова ушёл? Без слов. Без

записки. Без ничего.

Она встала, накинула халат и босиком, осторожно ступая по линолеуму, приоткрыла

дверь в соседнюю комнату. Дверь скрипнула.Женя замерла…И увидела. Он спал.

Дима лежал, запрокинув одну руку за голову. На столике – смятая пачка сигарет и

кружка с недопитым чаем.

На его лице – след усталости, но и что-то тихое, настоящее, как будто этот короткий

сон был единственной передышкой за последние сутки.

Женя с облегчением выдохнула. Он дома, он жив, всё в порядке.

Она закрыла дверь и вернулась в свою комнату. Причесалась, натянула школьную

форму, надела куртку.

На душе было тревожно – не от школы, а от всего, что происходит вокруг.Война.

Поджог. Слова Димы. Слова Паши. Всё перемешалось в один бесконечный гул.

Она выскочила из подъезда, держа в руке рюкзак и яблоко. И тут…

– Ну наконец-то, а я уже думал соседи начнут думать, что я тут прописался.

Женя подняла голову. На скамейке, как всегда в своей куртке и с фирменной, чуть

хулиганской ухмылкой, сидел Техник. Весёлый. Немного потрёпанный, но всё тот же.

– Ты что тут делаешь? – спросила она, улыбаясь. – Засаду устроил?

– Вообще-то да. Засаду на одну вредную девчонку, которая собирается снова сбежать

в школу, забыв про то, что в мире война и поджоги, – он театрально закатил глаза. —

Я, между прочим, переживал.

– Переживал? – Женя приподняла бровь.

– Ну а что, вдруг ты опять решишь ломануться в Олимп с монтировкой и криком “Где

мой дядя?!”

Они оба рассмеялись.

– Как нос? – спросила она, кивнув на него.

– Как у Кузьмича после трёх самогонок, – ответил Андрей, – кривой, но держится.

– Прости ещё раз…

– Ты не виновата, Жень. У вас там свои страсти. Я просто… ну, оказался в эпицентре.

Так бывает. Главное – жив остался.

Они шли рядом. Улица просыпалась. Люди торопились на работу, кто-то продавал

сигареты у ларька, где-то надрывался школьный звонок. Женя глубже вдохнула

утренний воздух – пахло гарью.

– Страшно, да? – спросил Андрей, чуть тише.

– Да, – призналась она, – но я с вами.

– Тогда держись рядом с Дегтем и… – он на секунду замолчал, потом добавил: – и

даже если у Бравы дурь в глазах, он тебя не бросит. Он, как бы это сказать… за своих в

лепёшку. Только понять его – надо время.

Женя кивнула. Андрей, как всегда, всё знал и всё чувствовал, даже когда не показывал.

– Ну что, – он распахнул перед ней двери школы, – вперёд, в бой. Я слышал, что

сегодня контрольная, так что это будет опаснее, чем разборка с Теменскими.

– Точно, – засмеялась Женя, – если что, прикроешь?

– Я как автомат Калашникова: гуду, но стреляю чётко.

Они вошли в школу.Смех, голоса, звонки. Мир будто на миг вернулся в обычное

русло. Но Женя знала – это всего лишь тишина перед настоящей бурей.

Класс был всё тот же – выцветшие плакаты на стенах, карта мира с облупленными

краями, доска, покрытая меловым крошевом. Учительница истории, Людмила

Аркадьевна, монотонно рассказывала про какую-то древнюю битву, выводя даты на

доске.

Женя сидела за третьей партой у окна, вполоборота к солнцу. Она смотрела

сквозь мутное стекло – на школьный двор, где кто-то из младших классов играл в

снежки.

Голова была тяжёлая, словно в ней клубился дым сгоревшего ХБК. Мир двигался как

будто не в том ритме. Голоса одноклассников казались далекими, чужими. Все здесь

жили "нормальной жизнью": кто-то переписывался на уроке, кто-то ел жвачку

исподтишка, кто-то строил глазки.А у неё внутри гудел голос Димы: ''Война началась,

красивая''. Женя моргнула. Её пальцы сами собой обвели в тетради слова:

«ТЕМЕНЬ. ВОЙНА. ОЛИМП. ДЕГОТЬ. БРАВА…»

– Женя? – вдруг услышала она голос учительницы.

– А? – она вздрогнула. – Да?

– Повтори, пожалуйста, последнюю дату.

– Я… – Женя растерялась. – 1492?

Класс захихикал.

– Нет, это открытие Америки, – строго сказала Людмила Аркадьевна. – О чем мы

сейчас говорили?

– Простите… – пробормотала Женя, снова опуская глаза в тетрадь.

– Мы говорили о Куликовской битве, – строго поправила та. – Ты здесь с нами

вообще?

С задней парты раздался ехидный смешок:

– Она с вами, просто её дядя опять кого-то поджег – вот и в голове дым.

Женя замерла.Класс притих. Тот, кто это сказал – Толик, местный ротозей с желанием

всегда выделиться, ментовской сын. Он не знал, с кем играет.

Женя встала, медленно повернулась, глаза её были льдом:

– Повтори, что ты сказал?

– Чего ты, я же пошутил, – начал отмазываться Толик. – У вас там в Олимпе, чё, с

чувством юмора всё так плохо?

Но прежде, чем Женя успела что-то ему ответить,резко поднялся Техник. Он

шагнул между Женей и Толиком, в его голосе не было ни капли шутки:

– Ты знаешь, кто такой Деготь, Толян?

– Ну, бандит ваш этот, чё…

– Он человек, который тебе бы зубы вставил золотые – в лужу. За слова. А я —

вставлю обычные. Если будешь дальше языком чесать.

Класс замер. Учительница замерла. Толик опустил глаза.

– Ясно, – пробормотал он.

Андрей развернулся, взглянул на Женю. Она стояла, замирая от волнения – не от

страха, а от гордости.

Учительница, кашлянув, поспешила вернуть внимание к доске.

– Так, на чём мы остановились… 1380 год…

Женя села. Руки слегка дрожали. Андрей сел рядом, шепнул, не глядя:

– Всё нормально. Не бери в голову. Просто завидуют, что у тебя есть, кому спину

прикрыть.

Женя посмотрела на него.Её губы дрогнули в тени улыбки.Он подмигнул. Как всегда.

На перемене в коридоре было шумно, как в улье. Кто-то бегал по лестнице, кто-то

кидал бумажные шарики. Но Женя стояла у окна – молча, будто вне этой суеты. За

стеклом – хрустящий морозный день. Земля покрыта снегом, дыхание людей в воздухе— как пар из трубы.Она облокотилась о подоконник, глядя вдаль.Глаза её были полны всего: тревоги, усталости, бесконечного внутреннего напряжения.