Каждому своё

Она подошла к перекрёстку и остановилась на красный.Именно в такие моменты —

тишина обостряется.

“А если бы тогда… он не ушёл? Если бы он остался, и я…”– Стоп, Женя. Хватит. Не

думай.

Светофор мигнул зелёным, и она пошла дальше.

Сегодня её день. День, когда она будет рядом с тем, кто стал ей больше, чем просто

дядя. Кто стал её опорой.

А чувства… чувства подождут.

В больнице было непривычно тихо.Женя торопливо прошла по знакомому коридору – тот самый, где всё внутри сжималось ещё вчера.Пальцы вцепились в пакет с едой, как в спасательный круг.

– Простите? – Женя услышала голос за спиной. Она обернулась.

В конце коридора к ней приближалась знакомая медсестра – та самая, что разрешила

остаться с Димой в ту ночь.

– О, ты к нему, да? – кивнула женщина мягко. – Он уже не здесь, милая.Выписался.

– Что?! Как это – выписался? – Женя встала, будто её ударили. – Когда? Почему?!

– Ночью. Примерно в три. Его парни приехали, трое. Один в длинной кожанке,

другой худой, как жердь, третий с шрамом на брови. Сказали, что увозят. Он сам

настоял . Упрямый. Не слушал никого.

У Жени в голове гудело.

''Он ушёл. Ночью. После операции. В таком состоянии. Он не пришёл домой.Дверь

утром была закрыта, как она её и оставила. Ни следов, ни записки.Значит…Он может

быть только в одном месте.Олимп.''

Женя поблагодарила медсестру – но слова вязли в горле.Выйдя на улицу, она стояла

у входа в больницу, сжав пальцы до побелевших костяшек.Гнев и тревога боролись

внутри с такой силой, что ноги не чувствовали земли под собой.Сердце стучало гулко

и надрывно.'' Какого хрена?!После операции. После ножевого. Ему ещё лежать и

капельницы считать, а он – в Олимп?! Почему он такой? Упрямый. Несносный. Но… родной."

 Именно это и бесило сильнее всего – что она не может злиться по-настоящему, потому что боится за него. До дрожи. До комка в горле.

– Ну раз ты сам себе враг – я буду врагом тебе вдвойне, – прошептала она себе под

нос. – Но сначала найду,накормлю, отругаю, а потом по голове настучу.

Она шла быстрым шагом. Прохожие мелькали,будто тени. Ветра не было – но в груди штормило.

Её лицо было сосредоточенным, почти жёстким.Это был уже не растерянный ребёнок,

не девочка. Это была Женя. Та, что умеет идти до конца – даже если не знает, чем всё закончится.Ее шаги были уверенные, сжав в руке пакет с едой, будто щит. Сердце колотилось, но не от страха – от злости и обиды.

Олимп возвышался, как всегда, мрачный и немногословный. Старый спортзал,

превратившийся в логово.

Входная дверь скрипнула под её рукой. Перед ней выскочил парень – лет

одиннадцати, не больше, тонкий, угловатый, со взглядом, в котором было больше

улицы, чем детства. Кто-то из "скорлупы", как их здесь называли – малые,

присматривающиеся, на подхвате.

– Стой! – выпалил он, встав перед ней. – Там… сейчас важные дела. Общий сбор.

Посторонним нельзя!

Женя остановилась. Посмотрела на него с холодным, сосредоточенным взглядом. И с

таким выражением лица, что малой инстинктивно отступил на шаг.

– Посторонним? – её голос был резкий, отточенный. – Я племянница Дегтя. Мне

можно всё.

Она шагнула вперёд, оттолкнув его плечом, и ворвалась внутрь. Не просто вошла —

влетела, как фурия.

В зале стояли, сидели, курили, переговаривались. Старшие и младшие. Плотные ряды,

напряжённые лица. Кто-то слушал, кто-то спорил, кто-то только собирался заговорить.

И тут – тишина. Как будто воздух выжгло. Все головы повернулись на звук её шагов.

Глаза – только на неё.

Женя стояла посреди зала, гордая, упрямая, с вызовом на лице.  Она не выглядела опасной. Но в ней была оголённая сила – злость, боль и решимость, которую не купишь ни весом, ни рангом.

Она провела взглядом по залу – ища его.

Где он, этот упрямый, этот родной идиот, что решил, будто может быть один?

Она увидела его сразу.

Он стоял в дальнем углу зала, чуть в тени – в окружении своих. Куртка расстёгнута,

повязка на боку, но на лице – всё то же упрямство. Все тот же Дима, а вернее —

Деготь. Уже не больной, не уставший – а собранный, сосредоточенный, будто ничего

и не было.

Женя сжала зубы.

– Какого черта, нахрен, ты творишь?! – рванула к нему, не обращая внимания ни на

кого вокруг.

Парни в зале притихли. Кто-то удивлённо поднял брови, кто-то ухмыльнулся. Но

Женю это не волновало.

Она влетела к Диме, уставившись в его глаза, и с яростью тюкнула пальцем в его

грудь.

– Ты что, совсем с ума сошёл?! Выписался посреди ночи, как тень, и даже слова не

сказал! Ни записки, ни звонка – НИ-ЧЕ-ГО!

– Женя… – начал он, но она не дала.

– Я пришла в больницу, а тебя нет, – её голос дрогнул, но она проглотила слёзы. – После операции, едва живой был… Медсестра сказала, что ты сам выписался. Я испугалась, переживала! А ты, оказывается, тут. Великий и ужасный Деготь.!

– Хватит. – голос его стал резким, как лезвие. – Пойдём.

Он взял её за локоть и увёл в сторону, за бетонную перегородку, в закуток, куда не

долетали чужие взгляды и уши.

– Ты что творишь, красивая, а? – он говорил тихо, но жёстко. – Я понимаю, ты

волновалась. Но ты не имеешь права залетать в зал и орать при всех. Я здесь – не

просто твой дядя. Я – старший. И если кто-то из них увидит, что на меня наезжают

при всей братве – это подрыв авторитета. Это не базар, Женя. Здесь всё держится на

уважении.

Женя вскинулась:

– А на уважении ко мне это не держится, да? Я переживала! Ты был

на грани смерти, а теперь будто ничего и не было! Как будто я – пустое место. Ты мне

дядя, чёрт побери! Ты моя семья!

Он сжал челюсть, тяжело выдохнул.

– Я не сказал тебе, потому что начался замес, Женя. Серьёзный. Опасный. Я не хотел,

чтобы ты это знала. Хотел уберечь. Это не твоя война.

– Это и моя жизнь. – спокойно, твёрдо произнесла она. – Я не просто к тебе в гости

приехала. Я жить с тобой решила. Добровольно. Я уже в этом всём – по уши. И если

ты думаешь, что я буду прятаться за твоей спиной – ты ошибаешься. Я буду рядом.

Он смотрел на неё молча. В её глазах не было подростковой бравады – только боль,

решимость и усталость.

Он вздохнул, и  провёл рукой по лицу.

– Ты упрямая, как твой отец… – пробормотал он. – Ладно, слушай. Сейчас мне

нужно закончить одно дело. Через три часа я вернусь домой. Всё расскажу. Вплоть до

последней детали.

Он положил руку ей на плечо, с каким-то усталым теплом:

– А ты… иди домой.Пожалуйста. Мне нужен ясный ум рядом, а не вымотанная в

хлам девчонка, которой не всё равно.

Женя опустила глаза, кивнула. Повернулась – и пошла к выходу. На долю секунды

зал затих, провожая её взглядами. Она чувствовала это спиной – эти сотни взглядов,

смешанных: уважение, удивление, а может, и недоумение.

Но она не поднимала головы. Не потому что стыдно – нет. Просто боялась встретиться взглядом с ним. С Пашей. С тем самым, чей образ последние дни и ночи не давал ей покоя. С тем, с кем они поссорились, разбив что-то внутри.

Она чувствовала – он где-то тут, неподалёку. Может, сидит в углу , может,

стоит у стены, может, и не смотрит. А может – наоборот, смотрит только он.

Но Женя не обернулась. Не искала глазами. Просто шла прямо, будто сквозь глухой

воздух, будто в каком-то сне. Открыла тяжёлую дверь Олимпа, вышла на улицу.

Мороз тут же обдал лицо, будто пощёчина.

Она вдохнула поглубже. Один. Два. Три. Пульс медленно сбивался. Снова жизнь.

Снова холод. Снова улица.

Она шла домой – быстро, упрямо, стараясь не думать. Но мысли всё равно догоняли.

Вся эта круговерть – как будто она попала в чужой роман, в котором

каждое слово пишется кровью и выбором.

Дом уже виднелся впереди. И Женя знала – ей ещё многое предстоит. Но сейчас – ей

нужно просто дойти. Тихо. Не оглядываясь.

Когда Женя влетела в Олимп – как буря, как огонь, как дикая стихия – у Паши

внутри всё оборвалось.

Он стоял у дальней стены, полуразвернутый, что-то обсуждал с Каглаем и Ветром,

когда услышал её голос. Резкий. Громкий. Звонкий. Такой, что даже у самых лютых

ребят за спиной мурашки пошли.

Паша обернулся мгновенно. И сердце, предатель, сжалось – будто под рёбра вогнали

что-то острое.

Она была вся в огне: глаза метали искры, губы сжаты в тонкую линию, пальцы дрожат

– злость, тревога, страх, всё перемешалось.

– Какого , нахрен, ты творишь?! – её голос пробивал стены, его грудь, весь зал.Когда

Дима отвёл её в сторону, Паша остался на месте.Застыл.

У него в голове крутились только её слова. Её глаза. Её шаги.А когда она повернулась и пошла к выходу – не глядя ни на кого, не встретившись взглядом с ним, он ощутил…Пустоту. Как будто часть его самого сейчас уходила, не простив, не поняв, не вернувшись.

И весь зал снова зазвучал – кто-то переговаривался, кто-то стучал бутылкой по столу,

кто-то обсуждал Теменских…

А он стоял.

Молча. Неподвижно. Один.

И если бы кто-то сейчас подошёл, заглянул ему в лицо …увидел бы там ревность,ярость,вину, и эту невыносимую, мужскую тоску по тому, что только начал чувствовать – и уже, может быть, потерял.

Женя сидела на диване укутавшись одеялом читала книгу.Дверь открылась медленно

– с привычным скрипом, который Женя уже узнала наизусть. Она вздрогнула. Сердце

дернулось.

Дима вернулся.

Он вошёл, чуть прихрамывая, снял куртку, аккуратно повесил её на крючок и, не

говоря ни слова, прошёл в её комнату.

– Привет, – бросила она, не отрывая глаз от книги.

– Привет, Красивая,– ответил он устало,– Ты, я гляжу, первая в больницу

примчалась, а я, значит, как шакал, по-тихому смылся?

Женя резко взглянула на Диму, глаза её вспыхнули:

– Ты мог бы хотя бы оставить записку! Или позвонить! Ты вообще в курсе, как я

волновалась?! После больницы, я шла по улице как сумасшедшая!

Дима вздохнул. Встал напротив, облокотившись на край письменного стола.– Я не

хотел тебя втягивать. Это всё… серьёзно, Жень. А ты – девчонка. Ты не должна в это

лезть.

– Я уже в этом! – её голос дрогнул. – Когда я переехала к тебе – я сделала выбор.

Осознанно. Сама. Я знала, что у тебя не обычная жизнь, не работа в бухгалтером, но я

выбрала тебя! Потому что ты – мой. Единственный родной человек на этом свете.

Он молчал. Его лицо будто потемнело.

– Ты меня только не перебивай, Дим. Ты меня спас. Ты стал мне всем. После того, как

папа с мамой… – голос сел, Женя опустила глаза, – я думала, я не поднимусь

больше. Но ты вытащил. Своим молчанием, своей заботой, этой шоколадкой и

мятным чаем…

Он подошёл ближе. Осторожно. По-отцовски.

– Жень… – его голос был низким и с хрипотцой, – я правда горжусь тобой, ты —

мой шанс на что-то настоящее. А я… я просто пытаюсь защитить тебя. Пусть и по-

дурацки. Прости.

Он опустился рядом на диван. Рука его легла на её ладонь – тёплая, крепкая. Родная.

– Я знаю, ты сильная.Но… это всё так грязно и опасно… Я боюсь за тебя.

Женя смотрела в его глаза. Там было всё – усталость, вина, нежность, страх.

Настоящее.

– Ладно… – сказала она наконец. – Ты победил. На сегодня… Иди приляг отдохни,

тебе сейчас это не обходимо. Но позже,как ты и обещал – всё расскажешь. Всё.

– Как по нотам, – хрипло улыбнулся он.

И в этот момент между ними повисло спокойствие. Тишина. Без слов, без

пафоса. Просто два человека, сшитые одной болью, одной кровью – и, возможно,

одной судьбой.

Кухня. Тёплый свет лампы. Мятая пачка сигарет между ними. Полумрак за окном,

чайник шумит, не доходя до кипения.

Дима, в домашней футболке, уже отдохнувший, сдержанный, но всё ещё с усталостью

в глазах, смотрел на Женю пристально, будто прикидывая: а вытащит ли?

– Значит, точно решила? – хрипловато спросил он, закуривая.

– Точно, – уверенно кивнула Женя, глядя ему в глаза.

– Давай по чесноку. Ты вообще понимаешь, куда лезешь? Это не кино, не романтика.

Это болото. Если в него вступила – назад дороги нет.

Женя кивнула.

– Я уже поняла. И не жалею.

– А если придётся кровь с рук смывать? – тихо, почти шёпотом.

Она подняла глаза:

—Ты моя семья. Я говорила тебе – я уже в этом. С того дня, как решила быть с

тобой. Значит, буду до конца.

Дима закрыл глаза и выдохнул.

– Ну, слушай тогда.

Он достал сигарету, щёлкнул зажигалкой, затянулся.

– Всё, что ты видела раньше – это поверхность. Настоящее – под ней. Система, как

в армии, только без погон. И без пощады. Если хочешь в этом жить – должна

понимать, кто есть кто.У каждой стаи есть структура. И у нашей – тоже. Без неё был

бы бардак, где каждый орёт и машет руками. А нам порядок важен, – он постучал

пальцем по столу.– Я – автор. Это значит, что всё, что происходит в этом районе —

моя ответственность. И добро, и кровь. Я выстраивал это годами, кирпич за кирпичом,

не ради власти, а ради того, чтобы своё держать под контролем.

Ниже меня – Каглай, смотрящий. Он мой человек, назначенный мной. Его слово —

закон, если меня рядом нет. Он следит за дисциплиной, решает спорные вопросы,

разруливает ситуации. Его уважают, потому что он ровный. Без понтов, но с хребтом.

Если надо – вмажет, если надо – поймет. Таких сейчас мало.

Потом идут боевики. Самые острые, кто на передовой. Кто рвёт зубами, если прикажу.

Это твой знакомый Брава , Буйвол и Ворон. Это ребята без тормозов, но с

принципами. Их задача – силовой блок. Решения “в поле”, выезды, зачистки, защита.

Если где-то вспыхнет – они первые там. Как волки. Стая. Без них – никак.

Ниже – пахари. Это те, кто обеспечивает нам крышу, движение, стабильность.

Торговля, связи, отмывы, разговоры с «уважаемыми людьми» на рынках. Это не

бойцы, но без них всё развалится. Жек, их ты пока не знаешь. Познакомлю.

Потом – молодняк. Ученики, как твой Техник. Только пришли, но уже хотят. Бегают,

учатся, вникают. Им ещё рано в большие дела, но они уже пробуют себя. Кто-то из них

вырастет, кто-то – сломается. Я таких сотнями видел.

И в самом низу – скорлупа. Мелочь. Шестёрки, посыльные, побегушки. Пацаны с

района, мелкие, вроде тех, кто сидит на входе. Они толком ничего не знают, но зато всё

видят. Их глаза – наши уши.

Дима замолчал. Сделал глоток. Потом продолжил, уже тише, но твердо:

– Эта машина работает только тогда, когда каждый на своём месте. Стоит одному

дать слабину – сыплется всё. Понимаешь?

Женя кивнула. Лицо её стало серьёзнее. Она всё впитывала.

– И ещё. – Дима поставил чашку. – Ты мне как дочь теперь. А ты с Бравой… – он

выдохнул. – Я вижу, как он на тебя смотрит. И мне это не нравится. Не потому что я

против. А потому что знаю его. Он резкий. Девки для него – это как сигарета: взял,

покурил – и выбросил. А ты – не для этого. Поняла?

Женя медленно подняла глаза. В её взгляде была и боль, и уважение.

– Может он может быть другим, – прошептала она.

Дима слабо усмехнулся.

– Может. Но только один раз в жизни. Если ты – именно та. Если нет – он тебя

раздавит не потому, что хотел, а потому что по-другому не умеет. И я не хочу тебя

потом собирать по кускам.

Она опустила взгляд и тихо ответила:

– Я сделала свой выбор, Дим. Осознанно.

Он кивнул и откинулся на стуле.

– Ладно. Тогда добро пожаловать в стаю. Но помни, красивая: волки не прощают

ошибок. Даже внутри семьи.

Женя задумчиво смотрела в чашку, крутила ложку, словно в чае могла разглядеть

ответ.

– Так… значит, я теперь тоже в группировке? – твёрдо спросила она, глядя ему

прямо в глаза, без намёка на страх или сомнение.

Дима вскинул бровь и чуть хмыкнул. Взгляд его стал жёстким, но в голосе – тепло.

– Нет. Женщинам туда нельзя, – отрезал он. – Не потому что ты слабая. А потому

что это не про тебя. Там грязь, кровь и чёрная жижа, которая сжирает душу. И если

туда вляпаешься – уже не отмоешься. Ни водой, ни молитвами. Ты не для этого.

Женя посмотрела на него упрямо, будто хотела возразить, но Дима поднял руку, не

давая вставить ни слова.

– Слушай внимательно, Красивая. Ты – моя родня. А родня – это не просто

«семья». Это за гранью. Это когда я на любой кипиш встаю за тебя грудью, даже если

против меня встанут свои.

Он говорил просто, без пафоса – и от этого каждое его слово било в сердце, как

колокол.

– Ты не будешь ни пахарем, ни бойцом, ни тем более в молодняке. Но ты будешь

рядом со мной. Там, где я – там и ты. Правая рука. Мозг. Сердце. Хребет. Я – кулак,

а ты – моя совесть. Тень за спиной. Глаз в тылу. Если я оступлюсь – ты должна быть

той, кто удержит. Поняла?

Женя, не дыша, слушала. Медленно кивнула. Она не ожидала… не рассчитывала… но

это было больше, чем она могла просить.

– Я не хочу, чтобы ты становилась одной из нас. Я хочу, чтобы ты была над этим.

Чистой. Внутри. Но при этом – знала всё. Была в курсе. В теме. Защищена.

Он посмотрел в её глаза.

– Если кто-то поднимет на тебя руку – он не доживёт до следующего утра. Это понятно?

– Понятно, – выдохнула Женя. Голос дрожал, но в груди разгоралось странное

тепло. Сила. Гордость. Страх и благодарность одновременно.

Дима кивнул.

– Тогда запомни: ты – Дегтярева. А это здесь это весит больше, чем ксива, больше,

чем бабки.

– Я не подведу, Дим, – прошептала она.

Он снова посмотрел на неё. Улыбнулся. Усталой, искренней улыбкой.

– Вот и хорошо. Потому что ты теперь – часть всего этого. Не как боец. А как голос

совести среди волков.

На кухне стояла тишина, нарушаемая лишь тихим шипением чайника на плите. Женя

сидела напротив, зажав в руках кружку с уже остывшим чаем. Она долго смотрела на

Диму, не зная, с чего начать, но потом всё же решилась:

– Скажи мне… кто тебя подрезал?

Дима медленно перевёл на неё взгляд. Он будто ждал этого вопроса.

– И почему ты ушёл из больницы ночью? – добавила она чуть тише, будто эти слова

сами собой соскользнули с языка.

Он долго молчал. Взгляд его стал жёстким, словно затянулся дымкой воспоминаний.

Потом встал, подошёл к подоконнику, достал из пачки сигарету и закурил, глядя в

окно.

– Всё, что сейчас скажу… ты должна держать в голове. Потому что это уже не просто

"разговор по душам". Это война. – Он повернулся. – И ты в ней. Как бы я ни пытался

тебя уберечь.

Женя напряглась. Он говорил спокойно, но в голосе слышалась злость, внутренняя

сталь.

– Подрезали меня шакалы. Теменские.

– Теменские? – Женя нахмурилась. – Это кто?

– Дикие. Из другого района. Единственные, кто может бодаться с Вкладышами.

Бездушные. Их главарь – Темень. Тварь редкостная. Никаких понятий. Ни слова, ни

чести. Ни семьи, ни пацанов. Только жажда власти и крови. Он… как волк с

бешенством. Если вцепился – не отпустит.

Дима сделал глубокую затяжку. Дым вышел резко, будто вырвался гнев.

– Я начал подминать ХБК. Старый, вроде как ничейный комбинат – но он ключевой.

На границе наших и их территорий. Кто возьмёт ХБК – тот контролирует город. И не

просто контролирует – входит в круг тех, кто мутит настоящие дела. Связи. Бабки.

Общак. Всё. Я пошёл на ход. Открыто. Через своих. Поделился идеей, собрал

поддержку.

– А они?

– А они не стали говорить. Стали действовать. Сначала по мелочи. Вынесли ночной

киоск, потом разнесли продуктовый ларёк на границе. Бабке старой руку сломали. Мы

всё пытались решить мирно. Но потом…

Он замолчал, голос осел. Женя даже не дышала.

– …Потом нашли девочку. Двенадцать лет. В лесополосе. Изнасилована. Всё…

порвано. Рот, глаза – засыпаны песком. – Он сжал кулак так сильно, что побелели

костяшки. – Это уже не бизнес. Это… зверство.

Женя закрыла рот рукой. Сердце стучало в ушах. Её вырвало бы, если бы не стальной

взгляд Димы.

– Мы организовали встречу – авторскую. Нейтральную. В масле – только старшие.

Темень играл в молчанку. Не подтвердил, но и не отверг. Глядел с усмешкой. Я сказал

ему в лицо: ХБК – наш. И я не дам вам разгуливаться у нас на районе.

– А потом… они тебя подрезали? – шепотом спросила Женя.

– Да. Ночью. По спине, как шакалы. Трое. В переулке. В темноте. Чисто. – Он

обнажил бок. – Удар точный. Но промахнулись. Повезло.

– А больница?

Он отвернулся к столу. Достал из ящика помятую записку. Протянул ей.

Женя развернула. Газетные буквы, кривые, неровные. Четыре строчки.

"Считай – подарок получил. Не путай берега.Сам подписался.Война так война."

У Жени заломило в груди. Пальцы сжались на бумаге.

– Поэтому я и ушёл ночью. Мне нужно было донести это до своих. Каглаю, Браве,

Ворону. Всем старшим. Чтобы были наготове. Я – автор. Я отвечаю. Не имею права

лежать в больничке, когда началась настоящая война.

– А теперь? Что будет? – Женя смотрела прямо в глаза. Без страха.

Дима затушил сигарету, подошёл ближе и положил руку ей на плечо.

– А теперь мы держим строй. Ты – со мной. Но держись ближе к краю, Жень. Этот

мир не про эмоции. Тут каждое "люблю" может стоить жизни.

Она кивнула.И в этот момент тишина кухни стала громче любой бури.

На улицах уже стелилась вязкая, предгрозовая темнота.

А в Олимпе воздух был натянутый, как струна.

Пахло потом, сигаретами, сырой одеждой и напряжением.За длинным столом сидели Каглай, Буйвол, Брава и Ворон. Все – в молчании. Вголове у каждого стучал один и тот же вопрос: что делать дальше?Каглай, как всегда, держался собранно. Глаза колючие, тяжёлые. Он был смотрящий, и знал цену молчанию.

– Надо быть честными, – наконец сказал он, сжав руки в замок. – Мы не в уличной

драке. Это уже замес. Теменские не просто подрезали Дегтя. Они показали – будут

давить насмерть.

– Мрази, – буркнул Буйвол, – и без тормозов. Девчонка двенадцать

лет… Чистое зверьё.

– Они специально это делают, – Ворон говорил тихо, но каждое слово било, как

пуля. – Запугивают. Прессуют. Показывают, что их ничего не держит.

Брава сидел в углу оперевшись рукой на подоконник, закусив губу, и в сотый раз

перелистывал в голове каждый шаг Теменских.А ещё… в голове всё время всплывало

её лицо.

Женя. Слёзы. Глаза. И как она смотрела на него тогда, в дверях.

"Вот урод ты, Брава. Повёл себя как пацан мелкий, а теперь сиди, грызи себя."

Каглай ударил кулаком по столу. Все вздрогнули.– ХБК – наш шанс. Но он стал

мишенью. Темень хочет взять район. Кто владеет ХБК, тот контролирует город. Он это

знает, и он будет рвать, давить, пока не добьётся.

– Так что делаем? – хрипло спросил Буйвол.

– Ждём Дегтя, – ответил Каглай. – Завтра общий сбор. Всех. Даже скорлупа. Все

должны знать, что начинается реальная рубка.

И тут дверь распахнулась.

В зал влетел пацан из скорлупы, лет одиннадцати, мокрый, с ссадиной на лбу.

– Каглай! ХБК горит! – прокричал он. —рынок,киоски, часть склада – всё в огне!

Люди бегут, менты не лезут!

– Это они, слышите? Это Темень поджёг!В зале воцарилась мёртвая тишина.

– Всё, – пробормотал Ворон. – Они пошли в ходу.

Каглай вскочил, глаза полыхнули:

– Всех туда. Прямо сейчас. Но не суетой – по уму. Работать быстро, чётко.

И ты, – он повернулся к пацану, – мчись к Дегтю. Передай: "Война началась. Горит