Проекция чувств

Он протянул ей руку. Не как партнёр, а как соратник. Его взгляд умолял сыграть партию в этой опасной игре.

Кира замерла на секунду. Её тёмные глаза изучали его лицо, ища подвох или подтверждение. Затем она едва заметно кивнула – короткий, резкий кивок понимания.

– Хорошо. Доверимся, – сказала она, и в её голосе была покорность, которой не было в глазах.

Она взяла его руку. Её пальцы были холодными и цепкими.

Он повёл её к воде. К тому месту, где видел сбой. Если система что-то скрывала, значит, там была дверца.

Они шли по кромке воды, изображая согласие. Алекс вглядывался в воду. И увидел: лёгкий туман. Область, где изображение плыло. Воздух дрожал.

– Там, – он сжал её руку. – Видишь?

– Вижу.

Они ускорили шаг, притворяясь увлечёнными. Вошли в воду. Алекс почувствовал лёгкое головокружение. Звон в ушах.

Кира протянула руку вперёд. Кончики пальцев исчезли в дымке.

– Ничего не чувствую. Пустота.

Внезапно она дёрнула руку назад.

– Ай! Голос… Он крикнул: «Назад!»

Область погасла. Вода снова стала идеальной. Но в момент исчезновения Алекс уловил обрывки: механический щелчок, запах озона, пота и чего-то медицинского. И образ: мистер Эванс. Усталый, помятый. Перед монитором с лицом Лены. На его щеке – единственная, не вытертая слеза.

Картинка исчезла.

– Они всё видят, – выдохнула Кира. – Каждую мысль.

Алекс молча кивнул. Надежда найти лазейку испарилась.

«Сессия завершена. Постепенное отключение…»

Мир начал тускнеть. Алекс посмотрел на Киру. Её силуэт расплывался.

– Кира, я…

– Не надо. Просто… помни.

Белый свет. Резкость. Тяжёлая гарнитура на переносице. Запах антисептика. Он сорвал устройство. Руки тряслись.

Он оглядел зал. Кира сидела через два кресла. Неподвижно. Лицо – каменная маска. Лишь пальцы, вцепившиеся в подлокотники, были белы от напряжения.

Их взгляды встретились. Всего на секунду. Лишь понимание и предосторожность. Они снова стали чужими.

Мистер Эванс сиял, хлопал в ладоши. Но его сияние, казалось, натянутым, а под глазами легла тень усталости.

– Браво! Вы творите историю!

Но его глаза на секунду остановились на них. И в них мелькнуло что-то странное. Не любопытство. Голод. И безнадёжная тоска.

Кира порывисто встала и вышла. Вернувшись за телефоном, она застала его одного. Он стоял спиной, смотря на погасший экран. Его плечи были ссутулены. Он смотрел с таким всепоглощающим отчаянием, что ей стало не по себе.

Увидев её, он вздрогнул и натянул маску восторга. Но щель в броне была видна.

– Кира! Что-то забыла?

– Телефон, – буркнула она, хватая его и убегая.

Теперь его речи о «бесконфликтном будущем» звучали с новой, горькой интонацией. Он был не проповедником. Он был первым узником идеального ада, который помогал строить. И самым отчаявшимся из всех.

Глава 4

После Кира вспоминала все подробности того дня после сеанса. Реальность ворвалась болезненным толчком. Кира сдернула гарнитуру. Пластик был теплым и влажным от пота. Пальцы дрожали. Стандартные постсессионные симптомы: легкая тошнота, дезориентация, давящая тяжесть за глазами. Плата за прямой нейро-сенсорный контакт. «Нейрологическое похмелье», как называли это техники.

Визг стульев по линолеуму. Приглушённые всхлипы. Грубый, слишком громкий смех Марка. Звуки обрушивались на неё, как удары молота по натянутой струне. Каждый – резкий, болезненный. Кира моргнула, заставляя белые стены аудитории вернуться на место, перестать плыть. В носу всё ещё витал призрачный солёный запах моря – невозможный, безумный аромат.

Рядом зашевелились другие ученики, возвращаясь из цифрового плена. Кто-то растерянно хлопал глазами, пытаясь стереть налипший на ресницы сон. Кто-то глупо ухмылялся, прикрывая смущение бравадой. Кто-то смотрел в пол с выражением человека, которого не просто ограбили, а вывернули душу наизнанку. Пара школьников на последнем ряду украдкой, со смесью страха и любопытства, посматривала на Марка, быстро отводя глаза, когда тот ворочался.

Какая-то девочка тихо плакала, уткнувшись лицом в ладони. «Он меня совсем не чувствовал, – всхлипывала она, и голос её звучал тонко, надломлено. Я была пустым местом». «Всё враньё! – зло прошептал парень с растрёпанными волосами, швыряя гарнитуру в пластиковую коробку. Удар прозвучал выстрелом. Сплошной фарс!» «Смотрите, «Красный флажок» уже пришёл в себя, – ехидно бросил кто-то с другого ряда, – наверное, его система и тут уже забанила».

И Кира поняла. Они с Алексом оказались в меньшинстве. В крошечном, странном меньшинстве тех, кого система не развела по разным углам, а столкнула лбами, заставив заглянуть в самую суть друг друга.

– Ну что, как ваше первое свидание с самим собой? – громко спросил мистер Эванс, сияя белозубой, отрепетированной улыбкой. Его голос резал слух. Теперь его улыбка казалась Кире откровенно пугающей, маской поверх бездны безразличия.

Кира промолчала, сглотнув ком в горле. Потянулась за рюкзаком, стараясь не смотреть по сторонам, делая вид, что занята молнией и содержимым. Но краем глаза искала. Где он сидел? Этот Алекс. Тот, чьё дыхание она слышала, как своё, чьи мысли ощущала кожей.

Она рискнула скользящим взглядом метнуться по рядам – и сразу наткнулась на него. Он сидел тремя рядами ближе к выходу, на самом краю, у прохода, что вёл к двери. Аккуратно, с неестественной сосредоточенностью он складывал провод гарнитуры ровными петлями. Движения его были чёткими, выверенными, но замедленными – будто он всё ещё находился частично там, в общем пространстве их сознания.

Он поднял глаза, почувствовав её взгляд, и их взгляды встретились. Не как в «Проекции» – там было полное слияние. Здесь – острый, почти физический укол. В его глазах она прочла то же смятение, ту же ошеломлённую растерянность. Никакого намёка на идеального, уверенного супермена из цифрового мира. Просто парень. Бледный. С тёмными тенями под глазами.

Кира тут же отвела глаза, уткнувшись в молнию на рюкзаке, чувствуя, как по шее разливается жар. Сердце глухо стукнуло где-то в основании горла. «Успокойся, – приказала она себе. – Это глюк. Сбой системы». Но ладони вспотели.

В этот момент зазвенел оглушительный, спасительный звонок. Аудитория взорвалась движением. Кира рванула с места, стараясь проскочить к двери первой, обогнать толпу, избежать взглядов и вопросов. Ей нужно было побыть одной. Переварить. Разложить по полочкам взрывоопасную смесь ощущений.

Она уже была у выхода, проскочив мимо группы всхлипывающих девушек, когда сбоку раздался голос:

– Кира?.

Голос был негромким, хрипловатым. Она обернулась, уже зная, чей он. Его стратегическая позиция у прохода позволила ему выйти незаметно и быстро.

Он стоял в метре от неё, сжав ремень рюкзака так, что костяшки пальцев побелели. Выглядел так, будто готовился к сложнейшему экзамену по незнакомому предмету. В позе читалась готовность в любой момент отпрыгнуть.

– Привет, – выдавила Кира, и собственный голос прозвучал сипло.

– Я… – он кашлянул, отвёл взгляд, потом снова посмотрел на неё прямо и честно. – Просто хотел сказать, что это было… интересно.

Слово повисло в воздухе, слишком маленькое и невыразительное для колоссального опыта. Внутри Киры ёкнуло – разочарование? Облегчение?

«Интересно? – пронеслось в голове. – Он называет это интересно? Мой мир перевернулся, я до сих пор чувствую несуществующий песок на коже, а ему просто интересно!»

– Да уж, – фыркнула она, и в голосе прозвучала сдавленная ярость, о которой тут же пожалела. Слово-то какое. «Интересно». Как поход к зубному. Без анестезии.

Уголки его губ дрогнули. Не улыбка – лишь её тень, намёк на то, что он понял сарказм и, возможно, согласился с ним. В глазах мелькнуло что-то тёплое, смущённое.

– Ну, не знаю. Мой зубной не предлагает вместе смотреть на закаты.

– Повезло тебе с зубным, – Кира скрестила руки на груди, чувствуя, как защитный панцирь сарказма срабатывает вновь. Она не хотела быть уязвимой. Не здесь. Не сейчас.

Они стояли посреди шумного коридора, и вокруг бурлил поток учеников, но для Киры он превратился в размытое, беззвучное пятно. Возникла неловкая, звенящая пауза.

– Слушай, – он переложил ремень рюкзака в другую руку, сделал шаг вперёд, и голос его понизился, стал почти интимным. – Может…

В этот момент между ними грубо протиснулся Марк. Он врезался в Киру плечом, заставив пошатнуться, и с размаху хлопнул Алекса по спине.

– Ну что, гармоничный, нашёл свою половинку? – заголосил Марк, и голос его, громкий и язвительный, резал слух. Несколько человек обернулись. – Уже свадьбу справлять будете? Синхронизированные поцелуи в голографической арке?

Алекс резко выпрямился. Смущение испарилось, сменившись вспышкой чистой злости. Он покраснел – не от смущения, от ярости.

– Отстань, Марк, – прорычал он, и в тихом обычно голосе прозвучала сталь.

– Ой, простите, не помешал вашей идеальной синхронизации? – захихикал тот, но его смех, когда он скрывался в толпе, прозвучал уже не злорадно, а горько и надрывно.

Алекс снова посмотрел на Киру, но теперь в глазах читался стыд за сцену, досада на беспомощность.

– Не обращай внимания, – буркнул он. – Его не просто отчислили – вышвырнули с позором. Его аватар рассыпался в мусор на первой минуте. Все видели. Вердикт: «Морально нестабилен, высокий риск агрессии». Профиль помечали красным. Система оставляет таких, как он, на виду – в назидание остальным. С тех пор он и злится на всех, кого система сочла «годными». Он сломан.

Эти слова заставили Киру взглянуть иначе. Марк был не козлом – раненым зверем, которого система поймала в капкан и, покалечив, отпустила.

– Ладно, – быстро сказала Кира. – Потом поговорим. На следующем занятии.

Не дав ответить, развернулась и ушла, почти бегом. Сердце колотилось, но теперь не только от неловкости. Она злилась на систему, на Эванса, на Марка. Но больше всего – на себя. Потому что… крошечная, предательская часть мозга уже ждала следующего сеанса. Ждала возможности снова оказаться там, в тихом, идеальном мире.

Она почти бежала по коридору, ища укромный уголок. Свернула в тихий переход к запасному выходу – и замерла.

У выхода, прислонившись лбом к прохладному стеклу, стоял Марк. На лице – ни следа насмешки. Только усталая пустота. Он смотрел в окно, но взгляд был обращён внутрь себя.

– Что тебе надо? – буркнул он, не глядя, почувствовав её присутствие. – Пришла посмотреть на неудачника?

Готовый сарказм застрял в горле. Она увидела, как пальцы его бессильно сжались, как ссутулились плечи. И что-то в его позе, в этом безразличном тоне, выдавало такую глубину отчаяния, что её собственная злость растаяла без следа.

– Нет, – неожиданно ответила Кира. – Мне просто… жаль.

Марк фыркнул без злобы, почти с недоумением. Он медленно повернулся к ней, и в его красных от бессонницы глазах не было агрессии, только тяжёлая, выстраданная усталость.

– Не стоит. Там никто не лезет в мозги. Не измеряет улыбку линейкой. Не сканирует зрачки. Он оттолкнулся от стены. – Моего брата сломали. Пытались подогнать под стандарты. Хотел быть инженером – заставили быть «опекуном». Теперь он на таблетках и боится собственной тени. А здесь… – он махнул рукой, – …здесь просто уравнения решают. Скучно, честно. Без мистификации.

Кира молчала, глядя на него. Она помнила другого Марка – того, что полгода назад на городском конкурсе молодых изобретателей собрал из хлама работающий генератор на альтернативной энергии. Он тогда стоял на сцене, горящими глазами глядя в зал, и говорил о том, что технологии должны освобождать. Жюри, состоявшее из кураторов «Гармонии», присудило ему третье место с формулировкой «За нестандартный подход, требующий, однако, корректировки в сторону большей социальной ориентированности». Искра в его глазах погасла тогда навсегда.

– Ты же мог бы… – начала Кира.

– Что? Стать очередным винтиком в их машине? Как твой Алекс? – он горько усмехнулся. – Нет уж. Лучше уж быть откровенным браком, чем притворяться идеальным.

Не дожидаясь ответа, развернулся и ушёл. Его слова повисли тяжёлыми камнями, руша простую картину мира.

А что, если настоящий бунт – не бороться с системой, а просто уйти в сторону? Жить по своим, пусть неидеальным, правилам? Быть как Марк? Сломанным, но свободным? Или как его брат? Свободным, но сломанным?

Она зашла в туалет, щёлкнула замок, прислонилась лбом к прохладной перегородке. Дыши. Раз-два. Но вдох застрял, споткнувшись о ком в горле. Перед глазами встал брат Марка – сломанный, и его собственное отражение в темном стекле офиса матери – такое же выцветшее.

И невольно вспомнила Женю. Не ту, что сейчас, с её язвительным цинизмом, а ту, что была полгода назад. Они втроем тогда тайком забрались на крышу старого учебного корпуса: Кира, Женя и её подруга Лена. Женя и Лена были неразлучны с детского сада. На крыше Лена, смеясь, сняла с себя старый медный браслет и надела на запястье Жене. «Чтобы не потерялась, – сказала она, и глаза её сияли настоящим, невымученным счастьем. – На двоих одна душа». Система в отчёте позже назовёт это «патологической ко-зависимостью», «неоптимальным социальным симбиозом». Лену забрали на «коррекцию» первой. Теперь она ходит по школе с той самой стеклянной улыбкой, что и все, и на вопрос «Как дела?» отвечает выверенной фразой: «В гармонии с собой и обществом».

Женя попыталась заговорить с ней, Лена вежливо улыбнулась и спросила: «Извините, мы знакомы?». Медный браслет Женя больше не носит. Он лежит на дне старой коробки из-под обуви, как надгробие.

«Соберись, – приказала она себе, с силой нажимая на кнопку смыва. Оглушительный рёв воды должен был смыть и этот навязчивый образ. – Они сломанные. А ты…»

«А ты что? – тут же ехидно встрял внутренний голос. – Идеальная? Тот самый «стабильный актив»? Ты завидуешь. Ему. Его свободе падать».

«Я не…» «Завидую! – настаивал голос. И тогда, сквозь этот внутренний спор, прорвалось другое. Закат. Тот самый. Тишина, в которой его молчание стало твоим. Не «как возвращение домой». Это и был дом. «Ловушка! – забилась в панике последняя трезвая мысль. – Алгоритм!»

Но тело отказывалось верить. Мурашки бежали по коже, вспоминая виртуальное тепло его плеча. Это было полное принятие. Абсолютное, предательское понимание.

В ушах стояла тишина. Но не прежняя – выжженная, звенящая возможностями и опасностями. И в ней – снова его голос: «Я чувствую… предвкушение. И смятение».

И она поняла: самый страшный бунт – не против системы. А против самой себя. Против части, что уже приняла яд и жаждет новой дозы.

«Да уж, парень. У нас с тобой это смятение общее». И это осознание было самым ужасающим.

Глава 5

Дорога до аудитории превратилась в бесконечный коридор позора. Каждый шаг отдавался глухим стуком в висках. Кира шла, уткнувшись взглядом в потрескавшийся линолеум, кожей ощущая на себе взгляды других одноклассников. Ей чудилось, что они перешептываются, провожая её глазами. «Вон идёт одна из тех самых «гармоничных», – мерещилось ей.

Она шла на сеанс с ощущением подъёма на эшафот. В горле стоял комок, пальцы непроизвольно сжимались в кулаки, то ледяные, то влажные от пота.

Алекс уже сидел на своём месте. Он не смотрел по сторонам, с преувеличенным вниманием изучая инструкцию к гарнитуре, будто впервые видел её. Увидев Киру, он едва заметно кивнул, и его уши мгновенно вспыхнули, выдав всё показное спокойствие. Он тут же уткнулся в брошюру, но Кира заметила, как напряглись его плечи. Прошлая неловкость висела между ними плотным облаком, и каждый шаг в аудитории давался ей через силу.

«Отлично, – мрачно подумала Кира, занимая своё кресло и избегая взглядов. Теперь к социальной гармонии прибавилась социальная неловкость. Просто восхитительно».

Мистер Эванс сиял пуще прежнего. Его отполированная улыбка, казалось, слепила всех в первом ряду.

– Коллеги! Друзья! – возвестил он, расставив руки, будто собирался обнять всю аудиторию. – Я смог ознакомиться с вашими показателями первичной синхронизации. Результаты… о, результаты обнадёживают! Некоторые пары демонстрируют поистине выдающиеся результаты! Его влажный, блестящий взгляд намеренно задержался на Кире и Алексе, заставив последнего наклонить голову над инструкцией еще ниже. Но сегодня, дорогие мои, мы углубимся в самую суть. Система предоставит вам общую эмоциональную и сенсорную среду. Вы сможете ощутить то, что чувствует ваш партнёр. В прямом смысле. Наслаждайтесь путешествием!

«Наслаждайтесь», – ядовито передразнила его мысленно Кира, с отвращением беря в руки гарнитуру. Пластик показался ей мертвенно-холодным и абсолютно чужим, как скальпель в руках хирурга. Он сдавил виски ледяным обручем.

Щелчок. Пронзительный, короткий писк. И…Тишина.

Но не прошлая, наполненная ожиданием и шёпотом далёкого прибоя. А абсолютная, глухая, вакуумная. Будто связь оборвалась на самом глубоком уровне, оставив её одну в бесконечном, беззвёздном пространстве. Кира насторожилась, сердце заколотилось в тревожном ритме. Сбой? Поломка? Или это и есть «сенсорная среда» – ничто?

И вдруг – не звук, вибрация – где-то в глубине сознания послышалось щёлканье. Словно кто-то перебирает костяшки домино. Нет, точнее – будто кто-то один за другим защёлкивает крошечные, ржавые замки. Тихое, монотонное, гипнотизирующее.

Потом пришёл запах. Сладковатый, пыльный, с ноткой старого дерева и чего-то ещё… неуловимого, личного. Запах чердака. Но не чужого, а того, что жил на задворках памяти с детства. Для Киры это был угасший аромат духов её давно забытой тёти – тех самых, в стеклянном флаконе с посеребрённой крышечкой-сердечком, которые она втайне примеряла в пять лет. Для Алекса – запах старых книг, точь-в-точь как в библиотеке его бабушки, пахнущий временем, клеем и тайной.

Мир проявился как фотография – медленно, постепенно, из тьмы. Сначала расплывчатые очертания стропил, затем густая, бархатная темнота по углам, и наконец – косой луч солнца, ворвавшийся сквозь круглое слуховое окно. В нём танцевали мириады пылинок, золотые и гипнотические. Они стояли на большом пыльном чердаке, заваленном хламом нескольких поколений. Воздух был густым и неподвижным, наполненным не просто пылью, а обрывками чужих воспоминаний, осязаемыми и мимолётными.

Алекс стоял рядом, в том же луче света, и смотрел не по сторонам, а на свою собственную руку. Он медленно провёл пальцами по крышке огромного сундука, обитого потрескавшейся кожей, оставляя за собой чёткую, идеальную полосу на вековой пыли.

– Вау, – произнёс он тихо, и его голос прозвучал приглушённо, будто в вакууме, но с неподдельным благоговением. – Тактильные ощущения… Они на порядок детальнее. Это же прямое тактильное проецирование, кросс-сенсорный мост… и, судя по всему, чудовищная нагрузка на нейронные связи.

Кира не ответила. Его технический восторг резал слух, казался кощунственным здесь, среди этих призраков прошлого. Она отвернулась и подошла к стене, где под желтеющей газетной вырезкой висели старые фотографии в запылённых рамках. Одна из них – снимок незнакомой семьи у новогодней ёлки – была перевёрнута. Механически, почти не думая, она потянулась, чтобы поставить её правильно.

Её пальцы коснулись холодного, гладкого стекла. И в тот же миг в её нервные окончания впилось чужое ощущение. Лёгкий холодок, шершавость потрескавшейся деревянной рамы под подушечками пальцев, и – острая, обжигающая вспышка, точь-в-точь как от крошечной занозы, впившейся в палец.

Она резко отдернула руку, как от огня, зажав палец в кулак. Сердце бешено застучало.

– Ты это почувствовал? – выдохнула она, почти не надеясь на ответ и одновременно боясь его.

– Да, – его глаза были круглыми от изумления, а не боли. Он смотрел на свой собственный указательный палец. – Что-то острое. Точно заноза. Я почувствовал сам момент, будто она вошла мне под кожу. Как свою.

Они стояли и смотрели друг на друга через облако золотой пыли, застыв в немом ошеломлении. Система не предлагала инструкций, не давала вводных. Она просто бросила их в этот общий тактильный опыт, словно учёный, бросивший двух подопытных в один аквариум, чтобы посмотреть, будут ли они бороться или погибнут.

Алекс первым нарушил молчание, словно не в силах противостоять жажде исследования. Он медленно, почти благоговейно подошёл к старому патефону из тёмного дерева, стоявшему в углу на резной тумбе. Аккуратно, кончиками пальцев, он приподнял крышку, заставив скрипнуть потёртые шарниры, и провёл указательным пальцем по виниловой пластинке, уже лежавшей на диске.

И Кира снова почувствовала это. Чужое ощущение наложилось на её собственное. Шелковистый, бархатный слой пыли на поверхности винила. Лёгкую, упругую вибрацию заводной пружины где-то глубоко внутри аппарата. И – самое странное – смутное, глубокое тепло его пальцев, исходящее изнутри.

– Это… жутковато, – сказала она, и её голос прозвучал сипло. Она сжала пальцы в кулак, пытаясь вернуть себе собственные тактильные ощущения, но эхо шершавого дерева еще жило на кончиках.

– Нет! – он обернулся к ней, и в его глазах горел не восторг, а жадное, ненасытное любопытство. – Понимаешь? Это же прямая проекция! Она считывает твои воспоминания о текстурах!

– Прекрати! – Кира резко отдернула руку от патефона, хотя физически её там и не было. Её собственные пальцы сжались в кулаки. – Я не хочу знать, как это работает! Я чувствую, как кто-то ковыряется у меня в нервах без спроса! Это как… как насилие. Его энтузиазм схлопнулся, словно мыльный пузырь, лопнувший о стену её страха.

– Я… я не копаюсь, – он замялся, ища слова. – Я просто… пытаюсь понять. Это же не магия. Она учится на нас.

– Ну и что ты понял? – она отступила на шаг, скрестив руки на груди в защитном жесте, отгораживаясь от него и от всего этого чердака. – Достиг просветления? Гармонии?

– Я понял, что это чертовски тяжело, – тихо сказал он, и его лицо вдруг помрачнело. Он провёл рукой по лбу. – У меня теперь голова раскалывается, будто я сутки не спал, а за глазами давит свинцовая тяжесть. А у тебя?

Кира хотела соврать, сказать, что всё в порядке. Но её тело предало её. Лёгкая, подташнивающая пустота в желудке. Та самая свинцовая тяжесть за глазами. И давящая усталость в висках, как после долгого перелёта через несколько часовых поясов.

– Да, – сдалась она, опуская плечи.

Неловкое молчание повисло между ними, густое, как чердачная пыль. Он смотрел на неё с виноватой настороженностью, она – куда-то мимо, вглубь затенённого угла, где сгрудились ящики и старые чемоданы. Физическая усталость, наложившаяся на эмоциональное напряжение, делала воздух тяжёлым, трудным для дыхания.

Но, несмотря на отвращение и страх, цепкое любопытство глодало её изнутри. Система выставила напоказ её самые личные воспоминания, но… она давала возможность заглянуть и в чужие. Это был запретный плод, и он манил.

Внезапно Алекс наклонился и поднял с пола большую картонную коробку, изрядно помятую по углам. Из неё наполовину высыпалось содержимое, переливаясь на скудном свету. Разноцветные стеклянные шарики, посеребрённый картонный дождь, фигурка ангела с одним крылом. Он аккуратно подобрал выпавшие сокровища и бережно уложил их обратно, затем протянул коробку Кире.

– Держи.

Фраза прозвучала не как приказ, а как тихое предложение. Мирное предложение. Она нехотя взяла её. Шершавый, потёртый картон был прохладным и чуть влажным от его ладоней. И она чувствовала, как его пальцы разжимаются, отпуская груз, как ощущение их тепла и лёгкой влажности исчезает, замещаясь её собственным, более холодным и сухим прикосновением.

Она заглянула внутрь, движимая внезапным любопытством. Среди мишуры и стекляруса лежала обычная жестяная консервная банка с потускневшей этикеткой. Кира открыла её, и дыхание застряло где-то в горле.

Внутри были пуговицы. Десятки, сотни пуговиц. Всех цветов, размеров и форм. Перламутровые, стеклянные, пластмассовые, деревянные, металлические. Целое море маленьких, немых историй.

– О, – не удержалась она, и этот звук сорвался с её губ сам собой, тихий и полный неподдельного изумления.

Она опустила руку в банку. Прохладная, шелестящая лавина пуговиц обрушилась на её пальцы, заскребла по коже, зазвенела тонким стеклянным перезвоном. И он это чувствовал. Она видела по его лицу – он вздрогнул от неожиданности, словно его самого окатили холодной водой, а потом по его губам скользнула растерянная, смущённая улыбка.

– Щекотно, – сказал он, и в его голосе снова появились те нотки, которые она слышала у того, цифрового Алекса. Смущение и искренность.

И они оба рассмеялись. Тихим, сдавленным, но абсолютно настоящим смехом. Не над шуткой, а над чистым абсурдом ситуации. Двое взрослых людей стоят на пыльном виртуальном чердаке и смеются над тем, что один из них чувствует, как другому щекотно от воображаемых пуговиц.