Временное отсутствие

Лиза Лу

Временное отсутствие

Глава 1

Сегодня я перестану существовать. Кажется, я знала это уже давно.

Не планировала поездку на концерт любимой группы в октябре; не покупала новый крем для лица; не расстраивалась из-за грядущей инвентаризации на работе.

Я была спокойна и расслаблена, потому что знала – скоро все закончится. Пачка чипсов всегда заканчивается. Этот день – моя последняя чипса.

Я уже ощущала ее хруст у себя во рту. Мелкие кусочки неприятно кололи щеки и небо, а соленый вкус предвещал скорый конец. Сейчас я сглотну – и исчезну. Навечно застыну в молодости.

Ведь старость же наступает в тридцать, верно? Почему-то человечество боится только ядерного взрыва, лишнего веса и тридцатилетия. Вернее, боится дожить до такого возраста и остаться на уровне студента университета. Хотя у студентов, кроме молодости, есть еще одно колоссальное преимущество – время.

Нам же в «предтридцатнике» грешно говорить, что у нас все впереди. Впереди у тридцатилетних климакс, ортопедическая подушка и куча таблеток на каждый день недели.

Впереди только кризис. Но я подготовилась. Уже к двадцати девяти годам, по мнению других, стала полной неудачницей и ничего не достигла.

Раньше было обидно, но уже слишком давно я не испытываю никаких чувств по этому поводу. Вообще в реальности я испытываю мало чувств. В основном только апатию и раздражение.

Мне просто захотелось все закончить. Погрузиться в сон. Главной его героиней буду, конечно же, я. Это будет славное путешествие.

Сейчас я стою на кухне.

Хочу остаться незаметной. Но все-таки есть что-то волнующее в том, что то, что я сделаю, очень быстро найдет себе свидетелей. Это как заниматься сексом, когда на одном диване с тобой спит подруга. Очень опасно, но очень притягательно.

Я много раз видела, как это делают в кино. Но практика… Кажется, нет в мире более нашпигованного ненужными знаниями человека, чем я.

Ведь действия – дети реальности. Как иронично, что для того, чтобы навсегда унестись в мир грез, нужно войти в максимальный контакт с реальным миром.

Голоса за стенкой становятся громче, и я начинаю нервничать сильнее. Вдруг моя затея оборвется только потому, что маме или сестре приспичит сходить на кухню попить водички?

Объясняй им потом, чем я таким тут занималась. Хотя что бы я ни сказала, в их глазах я всегда буду «Алисой не от мира сего». В своем репертуаре.

Главное, чтобы не сорвалось. Иначе родственники потом будут за мной по пятам ходить, наблюдать. Еще и к врачу отправить могут. Этого только не хватало.

В голове немного мутнеет. Нейроны уже что-то заподозрили и шлют неоднозначные сигналы в разные части моего тела: живот начинает крутить, а глаза слезятся.

Вот за тело, кстати, обидно. Хоть и самой привлекательной его частью для меня был мозг, но я находила себя симпатичной. И с отвращением представляла себя в гробу в компании червей, поедающих мою грудь. И левую ногу. Всю меня.

Кремация виделась выходом, но я-то знаю, что родственники этого со мной не сделают, напиши я хоть сотню завещаний. Мое последнее физическое пристанище – в двух метрах под уровнем жизни.

Голову вертит на карусели, уши уже не слышат голоса за стеной и постепенно подключаются на волну белого шума.

Мое тело становится ватным. Я чувствую покалывание в руках и ногах, которые, видимо, так прощаются со мной.

Еще несколько секунд.

Три. Прощай, мама.

Два. Прощай, сестра.

Один. Привет, папа.

***

Голова нестерпимо гудит. Сквозь шум пробиваются слова песни «Happy birthday» в исполнении мамы и сестры. Испанский стыд. Почему каждый год перед днем рождения я соглашаюсь ночевать в квартире мамы, если знаю, что из всех форм поздравлений она выберет именно эту?

Одинаковый набор действий и фраз. Каждый год – все тот же день рождения.

Я просыпаюсь раньше всех и лежу с закрытыми глазами. Кажется, это величайший на земле обман – притворяться спящим. Никакого особого дара не нужно. Только лежать неподвижно, не двигать веки и обострить слух.

Именно тогда случается самое интересное.

Обезоруживающие откровения.

Тайные поцелуи.

Действия, которые никто не должен был увидеть и услышать.

За закрытыми глазами псевдоспящего – миллион возможностей узнать о мире больше, чем по запросам в гугле.

Но обычно рядом со мной в этом притворном состоянии не происходит никаких тайных событий. Со мной в целом не происходит никаких событий. Я живу в огромном облаке из сахарной ваты, и стоит капелькам реальности попасть на нее, как вата начинает морщиться и уменьшаться в объеме.

Поэтому моя сахарная вата надежно укрыта дождевиками и зонтами.

В том, чтобы притворяться спящей, я находила свою выгоду. На границе сна и бодрствования всегда приходили лучшие фантазии. Пока оглушительный «Happy birthday» не вонзился в мои уши, я мечтала об идеальном дне рождении.

Мне хотелось встретить новый год жизни на катере в море.

Полное ощущение свободы. Две стихии одинаково ласково щекочут тело: брызги летят в лицо, волосы развеваются, рукава блузки тоже танцуют на ветру.

Скорость, с помощью которой я вот-вот растворюсь в морских брызгах. Как сахарная вата. Намокну и исчезну.

Я хотела исчезнуть. Перестать существовать физически. Если бы желания, которые загадываешь, задувая свечи на именинном торте, сбывались, я бы загадала только одно.

Исчезнуть.

Я стараюсь как можно дольше не открывать глаза. И никто не обвинит меня в переигрывании – слава богу, люди еще не научились безошибочно определять симулянтов.

Но затягивать эту пытку тоже не хотелось. Мазохизм – не моя жизненная философия.

Опираюсь на руки и подтягиваю себя ближе к изголовью кровати. Изображаю на лице социально одобряемую улыбку. Открываю сначала один глаз. Картинка нечеткая, но я различаю пятна света на большом цветном круге. Именинный торт.

Второй глаз. Мама и Лана. Их улыбки одинаковы до безумия. Человек средней эмпатии определил бы их как «доброжелательные». Добра желают, значит.

Я же точно знала, что стоит за каждой из этих улыбок.

Мама. Глаза неподвижны. Улыбается только ртом. Он немного подрагивает от напряжения. Мама не привыкла улыбаться так долго. Да еще и изображать искренность. Это улыбка-«плохая дочь». Это улыбка-«позор семьи». Это улыбка-нелюбовь.

Сестра. Рот сложен в прямую линию. Но глаза говорят многое. В них сквозит жалость. Неявная, потому что Лана знает: жалость разрушает. Но одного знания мало, поэтому глаза предательски блестят. Если бы взгляд мог легонько похлопать по плечу, он бы сейчас это сделал.

В таком странном звуковом и эмоциональном сопровождении я задуваю свечи на торте.

С днем рождения, Алиса. Сегодня ты стала на год ближе к исчезновению.

Дальше по плану было застолье. Не посиделки, праздничный обед или вечеринка. Именно застолье. От этого слова сквозило едва заметной постсоветской пошлостью. На застолье обязательно едят соленые огурцы и пьют водку. Рассказывают анекдоты про жену и тещу. Хвалят хозяюшку. Ругаются и кричат. Хвастаются детьми.

Упс. Вот на этом пункте застолья в нашей семье всегда превращаются в аттракцион неловкости. Для него требуются дополнительные участники.

Первый участник – тетя Люба. Придает аттракциону особый шарм вопросами, которые телепатически сообщает ей мама.

«Алисонька, ну расскажи, где ты сейчас работаешь?»

«Ой, а что-нибудь получше поискать не пробовала?»

«У нас есть дядя Рубен, может, у него можно поспрашивать, он столько людей в городе знает».

«А снимать квартиру с такой зарплатой не дороговато? Возвращалась бы к маме, тут накормят и спать положат».

«Ну твой папка, конечно же, что-нибудь бы придумал тебе с квартирой».

Слово «папа» всегда возвращает меня в реальность. Но сначала хлещет по щекам так, что сводит скулы.

Второй участник – дядя Саша. Отвечает на аттракционе за своевременное включение кнопки «семья».

«Алиска, у меня моего друга такой сын положительный. Надежный. Много зарабатывает. Сво-бод-ный».

«Ну как это, не хочешь замуж? Ты посмотри на меня с тетей Любой. Уже тридцать лет вместе, а еще друг друга не поубивали. Да ну че ты, Люб, я ж любя».

«Ну, а деток-то хочешь? Гляди, Алиска, тебе скоро тридцать. А там знаешь, как время быстро летит! Фьють – и жизнь прошла. А потом никто стакан воды не подаст. Или стакан пива. Смотря, что больше любишь».

Просто удалите меня из этой сцены. Я здесь лишняя. Здесь задают вопросы только ради вопросов. Всем плевать, что я на них отвечу.

Никто меня не защитит.

Что может сказать в свое оправдание не разделяющая традиционные ценности странная Алиса? Двадцати девяти лет. Работающая в кофейне. Зарабатывающая гроши, но снимающая квартиру. Только для того, чтобы не жить с родственниками.

Алиса, которая не хочет ни мужа, ни детей. Ни собаку, ни черепаху. Ни карьеру, ни семью, ни путешествий. Ни развития, не жизненных целей, ни морали, ни нравственности.

Все, чего хочет Алиса – жить в своей голове.

***

Я потянулась за бутылкой игристого, чтобы налить себе еще один бокал. Над столом повисла… не тишина, нет. Воздух в мгновение стал таким наэлектризованным, что одно неосторожное слово – и вспыхнет искра, и все будет в огне.

Мама взглянула на меня исподлобья, но реплику за нее произнес дядя Саша.

– Ха, ты глянь! Алиска уже третий бокал себе наливает! Подожди, я за тобой не успеваю.

За столом стало совсем тихо. Решали, видимо, продолжать эту тему или нет. Мама и тетя Люба переглянулись. Опять пустили в ход телепатию.

Ладно. Они первые начали. Должна же я себя защитить, в конце концов.

– Каждый раз, когда мы собираемся вместе, – я набрала в легкие побольше воздуха, – вы следите за тем, сколько я пью. Даже в детстве подшучивали. А я просто любила произносить тосты и чокаться бокалами. И что вы говорили на это маленькому ребенку?

Первой ответила тетя Люба.

– Ну, Алисонька… Мы же шутили, детка.

– Что. Вы. Говорили, – сухо отчеканила я.

На сцену вышла мама.

– Что ты нас тут стыдишь? Ну говорили, что у тебя это наследственное. Что гены деда-алкоголика играют. Ты же маленькая была и ничего не понимала.

Мне нужно еще воздуха. Вдохнула так, будто собиралась втянуть через ноздри всю комнату. И всех людей вместе с ней.

– Ничего не понимала? Почему же я сейчас об этом вспоминаю, как думаешь?

– Чтобы испортить нам праздник. Нормально же сидели.

Лана закрыла лицо руками. Ну же, помоги мне, сестрица. Неужели я не заслужила хоть чьей-то поддержки?

Я зажмурилась. Хотелось опять погрузиться в грезы, но голос дяди вытащил меня оттуда как щипцами.

– Алиска, ну че ты. У тебя же день рождения. А ты какую-то ерунду вспоминаешь. Наливай себе сколько хочешь. И слова тебе не скажем, да, Любка?

Дядя Саша привстал, дотянулся до бутылки шампанского и шумно поставил ее рядом с моей тарелкой.

– Вот. Твоя теперь. Папка бы твой разрешил.

Действительно. Разрешил бы, потому что был единственным, кто меня понимал.

***

Мне восемь. Мы на пикнике. Голову сдавливают огромные розовые банты. Жвачка прилипла к зубам, и я старательно пытаюсь отлепить ее языком. Наблюдаю за тем, как взрослые нанизывают скользкие куски мяса на шампуры. Пахнет костром, водкой и черным хлебом.

Подхожу к ним. Обхватываю маму за ногу.

– Алиса, брысь. Не мешай взрослым. Иди лучше поиграй с сестрой в бадминтон.

Сердито хмыкаю в ответ и размыкаю руки. Чтобы сомкнуть их уже на папиной ноге.

Папа довольно напевает себе под нос «От улыбки станет всем светлей». Кладет шампур на мангал и опускает голову. Смотрит на меня.

– Алискин, ты чего, заскучала?

Я быстро моргаю глазами. На нашем с папой языке это означает: ты чертовски прав.

Папа понимает условный знак и опускается на корточки. Теперь мы с ним на одном уровне. Папа не любит смотреть на меня сверху вниз. Говорит, что при разговоре нужно смотреть собеседнику прямо в глаза. Так можно лучше его понять.

– Па-а-а-п… А мы скоро будем есть?

Вдобавок к моей жалостливой реплике живот проурчал и несколько своих фраз для убедительности.

Ощущаю на своем носу палец. Весь в шашлычном соке. Сначала мне неприятно, но спустя пару секунд я догадываюсь: папа начал какую-то интересную игру – и улыбаюсь.

– Пойдем со мной, мой юный голодный друг.

Мы идем, держась за руки. Почти влюбленно наблюдаю за тем, как папа кладет на кусок черного хлеба разрезанную сосиску и щедро поливает ее кетчупом. Ставит два граненых стакана с апельсиновым соком передо мной.

– Перед тем, как мы вкусим эту запретную сосиску, – говорит шепотом, так, чтобы не услышала мама, – скажи-ка мне тост, Алискин.

Дыхание перехватывает. Что-то я разволновалась. Всегда волнуюсь перед тем, чтобы сказать что-то важное папе. Потому что хочу его рассмешить. Но боюсь, что у меня не выйдет.

– Хочу, чтобы мы всегда были вместе, – делаю паузу, чтобы придумать шутку, – вместе, как… Две подушечки «Орбит»!

Папа хохочет так, что пара птиц взлетает над лесом. Мама оборачивается на нас, но ничего не говорит.

– Чудесный тост, малышка! Давай чокнемся. Звон бокалов – самый радостный в мире звук.

Мы аккуратно соприкасаемся стаканами. Я делаю глоток апельсинового сока. За то, чтобы мы с папой всегда были вместе.

***

Звон бокалов за столом. Бутылка рядом с моей тарелкой уже наполовину пуста. Но легкость от алкоголя так и не пришла ко мне. Вокруг все те же лица. И меня все так же никто не спасает.

– Ну так что, Алиска, какие планы на жизнь?

Дядя Саша, умело приговоривший полбутылки водки, начал повторяться.

– Мы уже об этом говорили, кажется. Никаких.

– Действительно, Саша, – внезапно подала голос мама. – Алиса же сказала, что менять в своей жизни ничего не хочет. Ей и так все нравится. Нравится кофе варить и половину зарплаты отдавать за аренду. Нравится не иметь ни мужа, ни детей и постоянно пропадать в своих мечтах.

Кажется, всю свою боль и обиду на меня мама вложила в эти пару предложений. Я молча смотрела на нее. Мама не выдержала дуэли глазами, моргнула и продолжила.

– Но после того, как она потеряла сумку со всеми деньгами и документами… Потому что, видите ли, замечталась… После этого я не могу оставаться в стороне и спокойно смотреть, как она гробит свою жизнь. Поэтому мы… Лана… – мама посмотрела на тетю Любу, – Лана предложила подарить кое-что Алисе. Говорит, что это полезный подарок. Что это может помочь. Но я лично во все это мало верю. Но вдруг.

Лана оживилась и достала из кармана пиджака конверт из тонкой крафтовой бумаги.

– Спасибо, мама, что в лучшем свете представила мой подарок. Рекламщик из тебя вышел бы что надо.

Мама уже сосредоточенно ковырялась в селедке под шубой. Ноль реакции.

– Что ж, – выдохнула Лана, – это не совсем обычный подарок. Я бы даже сказала – экспериментальный.

Я удивленно уставилась на нее. Впервые за вечер хоть что-то вызвало во мне любопытство. Что за подарок? Прыжок с парашютом? Бесплатная кремация – ну, а вдруг? Силиконовый дилдо?

– Только, пожалуйста, не воспринимай это как-то не так. Я… мы с мамой действительно хотим помочь. И я верю, что это сработает.

Она протянула мне конверт. Он был слегка влажным в месте, где она держала его.

– Я люблю тебя, сестренка. И желаю тебе добра.

Да что же там, блин, такое?

Я достала из конверта аккуратно сложенный листок. Подарочный сертификат на пять сессий с психотерапевтом на одном известном агрегаторе по подбору психологов. Можно было посещать сессии и офлайн.

О, вот тут-то я и подумала о самоубийстве. Подумала, представила и совершила его в своей голове. Странная фантазия.

В реальности я бы вряд ли на это решилась. Но раньше фантазии о самоубийстве посещали меня гораздо чаще, чем сейчас. Когда мне было пятнадцать, я говорила об этом слишком часто. Начинала день не с «Доброе утро, мама», а с «Сегодня я тоже покончу с собой».

Не знаю точно, что чувствовала мама. Было ли ей больно это слышать? Или ей было все равно? Так или иначе, каждый раз на мои реплики о самоубийстве она отвечала мне: «Глупости говоришь. Иди лучше за стол, я завтрак приготовила».

Не знаю, было ли самоубийство первой моей фантазией, но точно помню, что с тех пор застревала в грезах все чаще и чаще. Они становились все реальнее, все сложнее, все ярче.

***

Мне шестнадцать. Просыпаюсь по будильнику, но продолжаю лежать в кровати. Потолок. Белый и чистый, как рубашка после стирки. Смотрю на него до тех пор, пока на нем не начинает проступать тень. Это я. В красном длинном платье. На ногах блестящие босоножки на шпильках. Я делаю шаг. Держусь на каблуках уверенно, будто они продолжение моих ног.

Волосы собраны в высокий пучок. Из него выбиваются две пряди и аккуратно обрамляют лицо. На нем яркий, но не вызывающий макияж. Тушь в несколько слоев, маленькие стрелки в уголках глаз, красный контур на тонких губах. Я улыбаюсь. Уверенной улыбкой. Делаю еще один шаг. Платье нежно скользит по моей ноге. Два шага – и я оказываюсь возле микрофонной стойки.

Свет софитов окатывает меня с ног до головы. Я – большое яркое пятно. Остальные люди, смотрящие на меня из зала, – большое темное пятно. Я не различаю их лиц. Лицо в этом зале есть только у меня. И я начинаю петь.

– Алиса, ты встала? – слышу я мамин голос из кухни.

Возвращаюсь с потолка в кровать. Но не роковой Алисой в красном платье, а обычной старшеклассницей с прыщами. Медленно поднимаюсь с кровати. Впереди – полчаса убийственно скучных ритуалов. Я всегда стараюсь проскочить их быстро, как надоедливые диалоги в игре, где хочется поскорее действовать.

Зачем люди придумали рутину? Кому приносит удовольствие чистить зубы с утра? Кто при этом смотрится в зеркало и улыбается своему отражению?

Я всегда смотрела на себя в зеркало с опаской. Я же Алиса. Казалось, что Зазеркалье так близко – стоило только дотронуться до отражения пальцем. И я дотрагивалась. Но ничего не происходило. В физическом мире. На уровне восприятия каждый такой тычок в зеркало делал меня менее реальной. Поэтому новый день и новое отражение в зеркале рождали в голове вопрос – «А это точно я?». И когда я пойму, что зеркало поглотило меня полностью?

– Алиса, ты скоро? Завтрак остывает! – еще один окрик мамы из реальности.

Я быстро моргаю. Смотрю на Алису в зеркале. Что, еще один такой же день, подруга?

На кухне пахнет слегка подгоревшим омлетом. Над плитой почти развеялся легкий дым маминой неудачной готовки. В полумраке кухни он кажется каким-то магическим.

Мама – противница верхнего света и любит включать только ночники и гирлянды. На кухне всегда светит единственная лампочка в вытяжке. Недостаток света вызывает у меня ощущение нереальности нашей квартиры.

– Ты чего вытяжку гипнотизируешь? Садись скорее, завтракай, опоздаешь ведь! – третий толчок от реальности за утро.

Единственное, что мне нравится в таких утрах, да и в днях в целом, – еда. Это – мой максимальный уровень присутствия в моменте. Пока я ем, не проваливаюсь в фантазии и мысли.

Но ем я очень быстро. Скорость усиливала яркость момента. Я могла с легкостью съесть тарелку омлета за две минуты. Пачку чипсов – за пять. Плитку шоколада – за семь.

Мама всегда одергивает меня. Якобы я не знаю, когда остановиться. Дай мне тележку еды – я умну ее не глядя. Я неэкономная. И в перспективе жирная. Мама так считает.

Я же знаю: не давайте мне еды, и я даже не замечу. Наверное, это неправильно. Но мне как-то все равно.

До школы я доходила всего за пять минут. Мама радовалась, что за это время меня вряд ли собьет машина. А мне всегда не хватало этих пяти минут. Хотелось растянуть время в пути до школы на вечность, чтобы попасть туда уже к концу учебного дня.

Школа – странное место. За одиннадцать лет здесь можно было прожить разные стадии социализации. Я прожила две.

В начальной школе – любимица учителей. Хорошая и умная девочка. Объект воздыхания всех мальчишек.

В старшей – неуклюжая ботанша. Не смотрит в глаза, когда говорит. Не врубается в r’n’b. Не смотрит MTV. Не ходит гулять после школы. Странная.

Я застряла в статусе странной пару лет назад. Мои одноклассники эмпатией не обладали, поэтому я осталась наедине с собой. Они меня не трогали и не обижали, нет. Просто не замечали. Кажется, что когда к тебе испытывают хоть какие-то эмоции, пусть и негативные – это уже что-то. Это значит, что ты есть. Я же была невидимкой. Алисы в классе не существовало. Вначале это пугало меня – вдруг меня действительно нет?

А потом я поняла, что это лучший подарок от одноклассников. «Спасибо» от меня и моей воображаемой жизни.

Лучше всего у меня получалось уходить в фантазии на уроках литературы. Но не в те моменты, когда какой-нибудь из одноклассников страдал за рассказыванием стихотворения наизусть. Или пытался выдавить из себя подобие мысли и ответить на вопрос: «А что же хотел сказать автор?». Это только сбивало.

Иногда мы просто читали главу из книги. Про себя. Тогда класс вынужден был погрузиться в тишину. Большинство, конечно, делали вид, что читали. Но я ныряла в книгу с головой. Конечно, лучше всего получалось ассоциировать себя с главными героинями. Какие-то меня бесили, другие казались старомодными. Но почти во всех было то, что тянуло меня как магнитом, – загадочная мечтательность.

Кто, как не они, могли трактовать взмах ресниц как проявление симпатии? Кто, как не они, могли одним поднятием груди беззвучно крикнуть «Я в вас влюблена»? Кто, как не они, любили страдания больше, чем реальные чувства?

Мои первые соулмейты. Страницы этих книг всегда говорили мне: «Алиса, ты не одна».

Поэтому я и любила читать. На других уроках так выпадать не удавалось. Математика била по голове каждый раз, когда я пыталась решать примеры и задачи. Цифры так реальны. Вот они – на доске. Умножь их и получи новую реальность. А потом еще одну. И еще.

Я не хотела плодить реальности. Поэтому моя тройка по математике была постоянна и незыблема. Как и неприязнь математички ко мне. Она умела вышвыривать меня из фантазий так же хлестко, как мама.

– Алиса опять в стране чудес. Эй, не витай в облаках! Ну, посмотрите на нее.

А что на меня смотреть? Как будто можно увидеть что-то новое. Все та же Алиса. Все то же окно, куда я смотрю и представляю себя птицей.

– Что из тебя вырастет, дорогуша?

Ну, Елена Викторовна, смотрите. Из меня выросло «что-то».

Держащее в руках подарочный сертификат на пять визитов к психологу.

***

Я оторвала глаза от конверта. Посмотрела на сестру. Все та же улыбка, что и с утра. Жалость, жалость, жалость.

Я больше не могла сдерживаться, вдоволь уже наигралась в вежливость. Мгновение – и конверт полетел на стол. Приземлился аккурат на салат «Оливье», задев одним из уголков горошину.

– Алиса, там можно найти хорошего специалиста… – начала сестра.

– Специалиста в чем? – устало поинтересовалась я.

– В мозгах, – голос мамы на секунду сорвался. – Твои мозги, конечно, сложно понять. Но вдруг мозгоправу удастся их вправить.

Мама наконец-то подняла глаза от тарелки. Смотрела не на меня, а на тетю Любу с дядей Сашей. О боже. Ей стыдно. Не передо мной. Перед ними.

– Так это че, Алиска, ты у нас типа тю-тю, получается? Это как в фильмах – будешь на кушетке лежать и рассказывать про сны? Или, упаси Господь, в смирительной рубашке в комнате с мягкими стенами… того?

Смех дяди Саши был разорвавшейся петардой. Громкой, страшной, неожиданной.

– Да, дядя Саша. Только вот я могу до психушки и не доехать.

Я встала, взяла со стола нож и дотронулась пальцем до его лезвия. Недостаточно острое.

Я физически чувствовала напряжение рядом со мной. Серьезно? Они серьезно думают, что я настолько сумасшедшая?

– Расслабьтесь, – выдохнула я, бросила нож на стол и села в кресло. – Мне не идут смирительные рубашки.

Сестра приподнялась и забрала конверт из приятной компании салата «Оливье». Протерла грязный край салфеткой.

– Слушайте, я понимаю – вам сложно принять, что психика тоже может болеть. Что это такие же болезни, как грипп или гастрит, – попыталась снизить градус напряжения сестра.

– Так это получается, я могу больничный на заводе взять потому, что мне сегодня как-то грустно? – гоготнул дядя Саша, но тут же осекся.

Голос подала тетя Люба.

– Ну, наша Алисочка всегда была чуть не от мира сего… Но прям психиатр? Лана, ты точно не ошиблась с подарком?