Одно НЕБО на двоих

И Лена, сидя на своём диване с поджатыми ногами, висела на телефоне, став незримым проводником их сердец. Она переводила его сбивчивые, полные отчаяния вопросы и её путаные, оправдательные ответы. Слышала, как его голос срывается, а её – становится влажным от слёз.

Наташа говорила, что она не готова никуда ехать, что не может оставить родителей и брата, что она хочет, но отчаянно боится перемен.

Это был один из самых мучительных и самых честных разговоров в их жизни.

Но он нужен был им обоим.

Она не могла ему ничего обещать. Она не могла дать ему то, что уже было у него – полная, искренняя и готовая на всё ЛЮБОВЬ.

В её сердце были лишь пустота и лёгкая, испуганная симпатия.

Лена, слушая, как он искренне страдает, сжимала трубку так, что кости белели. Она слышала, как сдаёт её боевая подруга, и впервые за этот месяц тихо возненавидела её за эту чёрствость. Ведь он был таким… настоящим. А она – просто струсила…

Питер и Наташа вышли из ресторана далеко заполночь. Он привёз её в такси, к дому. Она, естественно, не пригласила кавалера к себе, так как они ещё не были близки, и попрощалась с ним у подъезда. Питер с рыцарской учтивостью поцеловал ей руку и откланялся:

– Спасибо тебе за этот вечер, дорогая. Спокойной тебе ночи, моя Ой.

И ушёл в ночь к своему убежищу, которое было в этом же квартале.

А дальше – ни в сказке сказать, ни пером описать…

Новые приключения новозеландца в России!

Когда он подошёл к своему подъезду, то буквально столкнулся с тем, что за несколько часов его отсутствия в подъезде рачительные жильцы установили дверь с домофоном. И как-то само собой разумеется, что никому и в голову не пришло, что у квартиросъёмщика с третьего этажа нет ключа…

Три часа ночи, Сибирь, конец сентября, минус два градуса на улице, новозеландец в одном пиджачке – на скамеечке под подъездом!

Что бы сделал наш, русский человек, в таком случае?

Правильно: наш мужик, во-первых, не ушёл бы от дамы, поцеловав ей ручку, а нахрапом напросился бы на рюмку чаю, или уж точно рванул бы сразу же обратно к своей бабе, которую только что проводил.

Или начал бы звонить по всем квартирам в домофон, чтобы открыли, или стучать в окна на первом этаже так, чтобы дребезжали стёкла, или орать истошно в ночное небо: «Лю-ю-ю-ди-и-и, две-е-ерь от-кро-о-ой-те-е-е-е-е!»

А если не поможет, просто выбил бы окно камнем – просто потому, что на генном уровне знает, чем грозит переохлаждение в сентябрьскую сибирскую ночь.

Но Питер был из Новой Зеландии, в которой все вышеперечисленное считалось бы тяжким преступлением. И этим всё сказано: он всю ночь тихо промаялся у подъезда, пряча замёрзшие руки под пиджак и пытаясь выжить.

Так он домучился до семи утра, когда из подъезда вынырнул первый жилец, спешащий на работу.

– Wait! Wait! (Стойте! Стойте!) – Питер рванул в открывшийся подъезд, как в отходящий поезд, и из последних сил ввалился в квартирешку, которую к тому моменту ещё не отапливали, так как отопительный сезон должен был начаться ещё через неделю. Его трясло и колбасило, он промёрз до самых своих южных костей и стал пытаться согреться хоть как-нибудь.

С утра Лена набрала Наташу по телефону:

– Привет, Нать. Не стала тебе ночью названивать, еле-еле до утра дотерпела. Ну, что там у вас, чем дело кончилось, чем сердце успокоилось?

– Да ничем не успокоилось. Вернее, не тем, чего он от меня ждал.

– Не поняла: давай честно, было что или нет?

– Ничего не было. Ну, не о чём особенно рассказывать, ей-богу. Проводил до подъезда, руку поцеловал и восвояси ушёл.

– Ну и дура! – в сердцах воскликнула расстроенная подруга. – Так он хоть отзвонился тебе с утра, как хоть он там, дошёл нормально или нет? Потому что он и мне не позвонил. А это на него не похоже

– Нет, молчит пока, я подумала, может, обиделся, – растерянно промолвила Наташа. – Слушай, давай звони ему скорее, а то что-то душа не на месте теперь…

И так как Питер не отвечал ни Лене, ни Наташке на телефон, они решили сами нагрянуть к нему поскорее, так как уже стали волноваться за гостя, а дошёл ли он вообще домой живым?

Когда девчонки, обеспокоенные его молчанием, приехали к нему, они застали жалкую картину. Питер, бледный и трясущийся, включил на полную мощность всё, что могло дать тепло: газовую плиту, утюг и еле тёплую воду в ванной. Он пытался согреться, но его била крупная дрожь.

– Господи, Питер! Что случилось? – вскрикнула Лена.

Он с трудом объяснил, тыча пальцем в сторону двери.

Лена, ругая себя последними словами, всё поняла.

Наташа, увидев его таким беззащитным, замёрзшим и по-детски беспомощным, засуетилась. В её глазах читались ужас и жгучее чувство вины. В тот момент её сердце дрогнуло. То самое «бабье сердце», жалостливое и отзывчивое, проснулось в ней.

– Надо его согреть! – распорядилась Лена, уже хватая кастрюли. – Я сбегаю за продуктами.

Пока Лена бежала в магазин, Наташа осталась с Питером. Она накрыла его всеми одеялами, что нашла, растёрла ему ледяные руки, согревая их своим тёплым дыханием, и, не зная слов, просто смотрела на него с таким состраданием, что ему, казалось, стало чуть теплее.

Вернувшись, Ленка нажарила на скорую руку полную сковороду картошки, нарезала маринованных огурчиков и поставила на стол чёрный бородинский хлеб. Купила она и бутылку русской водки – лучшее, по мнению её отца, средство от всех напастей и простуд.

Питер ел жадно, не стесняясь и проглатывая куски, как удав, а потом сделал несколько глотков торопливо налитой ему Леной водки, скривился, но с благодарностью кивнул. Постепенно краска вернулась к его лицу, дрожь прошла. Он выглядел измождённым, но спасённым. Намаялся, бедняга. А бабье-то сердце – оно жалостливое…

Ну, вот, что за натура у нас, баб, такая: «…она его за муки полюбила, а он её – за состраданье к ним…»

Он смотрел на Наташу, которая не отходила от него, и в его глазах читалась не только благодарность, но и новая, слабая надежда. А она, наконец, смотрела на него не как на проблему, а как на человека, которому она невольно причинила боль и которому захотелось помочь.

Слава Богу, пронесла нелёгкая, не заболел!

Именно в тот день Наташа решилась на отчаянный шаг.

– Я повезу его к родителям, в село, – тихо сказала она Лене, когда Питер наконец уснул. – Пусть посмотрит, как мы живём по-настоящему. Только, чур, ты с нами, а то там никто никого не поймёт.

ГЛАВА 6

«В гостях»

Воскресное утро выдалось на удивление ясным и солнечным. По пути в село, где жили родители Наташи, Питер с интересом разглядывал убегающие за окном пейзажи: могучие таёжные леса с вековыми кедрами, уютные деревянные домики с резными наличниками и неизменными огородами, ширь бескрайних полей.

– Очень красиво, – тихо произнёс он, глядя на могучее течение Енисея, отражавшего ослепительное солнце. – Очень… большое. Сильное.

Девчонки с гордостью улыбнулись. Они были рады, что он наконец видит не только асфальт и панельные дома, а настоящую, широкую Сибирь.

Их встречали с размахом, которого не ожидал никто, тем более Питер.

Отец Наташи, Николай Иванович, высокий, могучий, бородатый сибиряк, вышел на крыльцо и сходу обнял Питера так, что у того хрустнули кости.

– Ну, здравствуй, зеландец! – громко приветствовал он. – Добро пожаловать в нашу глухомань!

Лена быстро перевела, запнувшись на слове «глухомань», но тут же заменила его понятным: «Добро пожаловать в наше местечко на краю света».

Питер, слегка ошарашенный, но тронутый таким приёмом, улыбнулся:

– Спасибо! Очень рад быть здесь!

Мама, Галина, очень стройная, даже худенькая от природы, смущённо вытирая руки о фартук, тоже обняла его и тут же принялась за стол, который уже ломился от яств: тут были круглый большой хлеб из русской печи, и соленья, и пироги, и грибы, и любимое всеми русскими оливье, и, конечно же, гордая горка сибирских пельменей собственной лепки.

Питер с восторгом разглядывал необычные угощения, а Николай тем временем уже наливал первую стопку прозрачного, как слеза, домашнего самогона. – Ну, мусьё, – сказал он, поднимая стопку. – За знакомство! Чтобы с чистой душой и добрыми намерениями!

Лена быстро перевела. А Питер, помня свой недавний опыт с жареной картошкой и огурцами под водочку, мужественно кивнул и сделал большой глоток, чуть поморщился, но с уважением поблагодарил.

Почему-то батя называл Питера «мусьё», видимо, желая показаться интеллигентным человеком со знанием иностранных языков, но потом, после пары стопок, уже от всей души хлопал гостя по плечу, и Питер стал просто Петром, а потом – и вовсе Петей.

Атмосфера за столом быстро разрядилась. Питер старался изо всех сил: он попробовал все блюда, хвалил пельмени (и они ему, к его удивлению, понравились).

А мама всё подкладывала гостю пельмешки, приговаривая: «Кушай, сынок, кушай, а то ты такой худенький». А папа подливал самогоночку, снова хлопая его по плечу, и Питер размяк совершенно, оттаял душой и телом и уже не обращал внимания на многочисленных глазеющих на него соседок, которым именно в это время вдруг дружно понадобилась соль: «Ишь ты, Натаха-то, заморского себе привезла. Отхватила где-то в Красноярске, видать. Надо бы поглядеть, кто таков».

Ему было хо-ро-шо! Просто хорошо и всё: тепло и сытно, и душа как-то вдруг перестала маяться, потому что вокруг – такие милые, хлебосольные и открытые люди с щедрыми сердцами и гостеприимством. И они не требовали от него ничего, кроме его искренности. И он платил им тем же.

Да и Наташка сидела рядышком и уже что-то очень простое сама переводила родителям и улыбалась ему, и, казалось, даже взглядывала на него как-то по-особенному.

Он привёз всем подарки: мягкую игрушечную птичку киви как символ Новой Зеландии – для младшего брата Наташи по имени Егорка, и богато иллюстрированные книги и календари о своей родине.

Для них этот набор показался странным: нам же, в России, всегда надо что-то более нужное в хозяйстве, но они всё же дружно и весело тыкали пальцем в книги и восхищённо рассматривали красоты чужой природы.

Наташа принесла семейный альбом с фотографиями и пыталась объяснить, кто где. Ленка была на подхвате и старательно переводила, пока Питер окончательно не запутался в сложных родственных связях.

Родные стены грели Наташу. Она видела, как тепло родители принимают Питера, и сама начинала смотреть на него другими глазами – не как на проблему или чужака, а как на человека, который стал частью их общего праздника. Что-то тёплое и спокойное зародилось у неё в груди.

Так что дело, вроде бы, пошло на лад.

Когда они уже уезжали, Николай обнял Питера на прощание и прошептал ему на ухо, глядя на Наташу:

– Ты её не обижай. Она у нас золото.

Питер, не поняв ни слова, уловил интонацию и серьёзно кивнул:

– Yes. Обещаю.

– Так, Петро, надолго не прощаемся. Через неделю картоху копать начинаем всем гамузом, лишние руки никогда не помешают. А потом и в баньку – попарим тебя от души. Так что ждём. Не забудь про форму одежды. – увесисто добавил Николай, похлопав Питера по плечу.

– Па-а-ап! Ты с ума сошёл? – обалдела Наташка, у которой округлились глаза.

Питер вопросительно посмотрел на Ленку. Та, в шоке от только что услышанного, не стала переводить сразу, а только осторожно спросила у Николая:

– Дядя Коля, а вы уверены? Питер ведь, возможно, картошку только в супермаркете видел, очищенную да в пластике. А баня… он же, простите, сгорит там как новогодняя петарда!

– Тем более надо! – обрадовался Николай, словно только этого и ждал. – Пусть посмотрит, как мы, сибиряки, с землёй разговариваем и душу отводим. А то всё по музеям да ресторанам его водите – эка невидаль!

Ленка вздохнула, подняв глаза к небу, и перевела:

– Питер, Николай снова приглашает тебя в гости через неделю… В Сибири начинается сбор урожая картофеля… Надо помочь… А потом будет русская баня… И просит, чтобы ты взял с собой форму одежды для этой работы… А если у тебя подходящей одежды нет, то тебе найдут старый ватник, и дедовы старые штаны тоже подойдут, – добавила она уже от себя.

Питер расплылся в улыбке:

– Да! Спасибо за приглашение, Николай! Конечно, мы приедем все вместе! – Наивный, он ещё не знал, что ему предстоит копать картошку на их поле размером со средний стадион… – А… ватник? Что это?

– Одежда на все случаи жизни, – ответила ему Ленка, всё ещё пребывая в шоке, – кроме торжественных случаев, конечно.

На пути обратно в город он молча смотрел в окно на проносящиеся мимо темнеющие таёжные массивы.

– Они замечательные, – наконец сказал он. – Очень тёплые. Как солнце. Спасибо.

Наташа улыбнулась ему легко и без тени смущения:

– Да… Они у меня лучшие.

Казалось, лёд тронулся.

ГЛАВА 7

«Проверка на вшивость»

Золотая сибирская осень стояла в самом разгаре, когда отец Наташи, Николай, позвонил дочери:

– Доча, – сказал он с той особой значительностью в голосе, с какой сообщают о событии государственной важности. – Завтра к шести чтобы как штык были! Сам вас заберу. Едем к нам, картошку копать. И баньку истопим, настоящую.

– Пап, не надо! Я думала, что ты пошутил в прошлый раз.

– Какие шутки? Это, доча, проверка на вшивость. А это дело не шутейное. – Сказал, как отрезал, и положил трубку.

На следующее утро, ровно в шесть часов, все втроём, похожие на сонных мух, они покорно ждали батю у подъезда дома Наташи. Питер, наученный горьким опытом русской действительности, был экипирован в невероятный ярко-синий с неоновыми вставками салатового цвета горнолыжный костюм для экстремального альпинизма, купленный им вчера в красноярском магазине спортивной одежды.

– Ты в курсе, что мы едем картошку копать, а не Эльбрус штурмовать? – удивилась Наташка, смущённо зевая и прикрывая рот ладошкой. Ленка сонно и вяло перевела.

– Я готов к русскому экстриму, – с полной серьёзностью ответил Питер, поправляя рюкзак.

В этот момент с грохотом, будто разрывая утреннюю тишину, подкатил старенький УАЗик Николая. Окно опустилось, и оттуда пахнуло бензином и духом безграничной уверенности в себе:

– Ну что, интернационал, погрузка! – прогремел Николай. – Покажу я вам, что такое сибирская жатва!

Дорога в село, за полтораста километров от Красноярска, была подобна отдельному приключению. Николай, покосившись на синий комбинезон оттенка «вырви глаз», спросил Наташку:

– А твой-то василёк как, на картохе не сдуется? Ты, Лен, это, скажи ему, пусть не трусит, мы его в бане, как следует, пропарим! Ниче-ниче, выживет! – и, чуть понизив голос, серьёзно добавил: – Проверим мужика на вшивость.

Лена перевела, деликатно опустив последнюю фразу:

– Дядя Коля спрашивает, все ли у нас хорошо. Говорит, не переживай, баня тебя взбодрит.

Питер засмеялся в ответ и показал оттопыренный вверх большой палец. Потом наклонился к Ленке и шёпотом спросил:

– Я никогда не слышал слово «вшивость». Что это? Это плохо? Николай сказал это так… грозно.

– Для тех, кто хочет понять Россию, это необходимо. Считай это посвящением в тайное общество, только вместо масонских знаков у нас будет картошка и берёзовый веник. И приготовься не ныть, – с философским выражением лица и также шёпотом ответила ему подруга.

Питер проникся:

– Я готов к посвящению. Я хочу понять.

– Ну, тогда добро пожаловать в наш орден, – хитро улыбнулась Ленка.

Питер обернулся к спине Николая и кивнул, как будто принимая незримый вызов. Теперь это была не просто поездка в деревню. Это была инициация…

Проверка на вшивость.

Село встретило их пением запоздалых петухов, брехливым лаем собак, дымком из труб и необъятным полем за околицей. Галина ждала эту компанию с чаем и с только что испечёнными пирожками, на крыльце уже сидели братишка Наташи Егорка и Витек – взрослый уже племянник Николая, который каждую картофельную битву за урожай стоял со своей лопатой в их рядах. Помощь эта всегда была взаимна.

– Ну, братва, за работу! – скомандовал после завтрака Николай, с размаху вручив Питеру… маленькую совковую лопатку:

– На, Петруша, с этой начнёшь. А нашу, штыковую, ты, поди, и поднять-то на первых порах не сможешь.

Питер с недоумением посмотрел на свой инструмент, потом на огромные лопаты, которые Николай и Витёк вонзали в землю с таким хрустом, будто ломали хребет самой Сибири, и лицо его вытянулось.

– I can do it (Я сделаю это), – пробормотал он себе под нос и с решительным видом приступил к раскопкам. – I am strong New Zealand man (Я сильный новозеландский мужчина).

Зрелище было незабываемым. Питер в своём васильковом костюме, сгорбившись над картофельным кустом, старательно копался в земле, как археолог на раскопках Атлантиды, в то время как Николай и Витёк работали с мощью и скоростью комбайнов. Егорка приносил мешки и держал их, пока в них ссыпали картошку из вёдер. Девчонки ковырялись вдалеке, изрядно отставая от мужчин.

– Натаха! – орал Николай, вытряхивая на свет божий целое гнездо картофелин. – Скажи своему, что он не червей для рыбалки собирает! Пусть шире лопатой машет, а то до морозов тут проторчим!

Но Питер не сдавался. Сбросив свою супер-куртку, он в одной футболке продолжил битву с сибирской целиной. И вот случилось чудо – под его лопаткой показалась целая охапка крупных, чистых картофелин.

– ОЙ! – завопил он так, что с ближайшей рябины слетели все птицы. – ОЙ! LOOK! POTATO! GOLD! (СМОТРИТЕ! КАРТОШКА! ЗОЛОТО!).

Николай расхохотался до слёз:

– Вот! Молодец, Петруха! На! Хлебни, – и кинул ему бутылку с домашним квасом.

Питер, довольный, отпил и скривился: – Ой… interesting…

– Интересный?! – понял его Николай. – Это тебе, брат, не фанта шипучая! Это напиток богатырей!

Лена была далековато от них, не стала переводить, сказав, что мужики и сами разберутся.

К вечеру выкопали они, конечно, далеко не всё, там работы было ещё валом, но уже уморились и решили свернуть на сегодня. После картошки их ждала баня с вениками. От бревенчатой избушки шёл густой, духовитый пар.

– Это и есть баня? – спросил Питер с наивным любопытством. – Очень… мистически.

– Мистически – это, когда ты из неё выползаешь заново рождённым! – пояснил Николай. – Пошли, Витек. Егорка, айда! Покажем новозеландцу, что такое сибирский пар!

Через полчаса дверь в предбанник распахнулась, и оттуда вывалился сначала Егорка, за ним Витёк, а затем Николай, который вёл под руку абсолютно алого Питера с заплетающимися ногами. Тот был завёрнут в простыню и напоминал гладиатора после боя с тигром.

– Жив? – обеспокоенно спросила Наташка, подавая ему стакан домашнего кваску.

– Жив, жив! – заверил Николай, сияя. – Настоящим сибиряком стал! Сначала ойкал, а потом терпел – молодцом! Говорит, у них в Зеландии такого пара и в помине нет!

Питер, шатаясь, сделал глоток и выдохнул:

– ОЙ… GOOD… Very powerful… (ОЙ… ХОРОШО… Очень мощно…).

– Не за что, – хлопнул его по плечу Николай. – Теперь ты наш, картошку копал, в бане парился! Можешь считать себя сибиряком! – И громко захохотал.

После бани все сначала разбрелись по дому, кто куда, и прилегли на полчасика – отдохнуть. А потом сидели за огромным столом. Дымилась парная картошка с грибами, шкворчала на сковороде вчера с вечера пойманная Николаем в озере рыба, а в центре стола стоял горшок с домашней сметаной – такой густой, что ложка в ней стояла.

Николай решил, что пора научить гостя русскому языку, показал пальцем на сковородку и громко и очень уж членораздельно сказал, глядя на Питера:

– Ры-ы-ба! – и оттопырил большой палец вверх.

Питер вопросительно глянул на Лену. Та перевела:

– Николай хочет научить тебя русским словам. Рыба – это по-русски, а по-английски просто фиш. Сам вчера ловил. Не в вашем море-океане, конечно, а в озере нашем, но тоже ничего. Ешь, не бойся. Не отравишься.

И Питер, уставший, но невероятно счастливый, ел за троих.

– Вот это еда, – говорил он, а Ленка переводила. – Настоящая. Я теперь понимаю, откуда в русских столько силы.

Николай разлил всем по стопочкам домашнюю настойку на кедровых орешках:

– За картошку! За баню! Всех с лёгким паром! И за то, чтобы ты, Петро, не забывал, как в Сибири гостей встречают!

Уплетали за обе щеки и вскоре застолье притихло. Все были сытые, довольные, щёки горели румянцем – и от бани, и от жара печи, и от выпитого, и от простого человеческого тепла. Девчонки тоже размякли и сидели, улыбаясь сами себе.

И в этой внезапной тишине Питер поднял взгляд на Наташу. Он смотрел на неё не как на красивую картинку или экзотическую «русскую невесту», а как на что-то родное и бесконечно дорогое. В его взгляде была какая-то новая, взрослая нежность и понимание. И этот дом, этих людей, эту землю он принял это всё как своё.

И тут Галина, улыбаясь его взгляду, тихо, словно сама для себя, завела:

– О-ой, да не вечер, да не ве-е-че-ер…

Николай тут же подхватил, его низкий, чуть хриплый голос наполнил комнату:

– Мне-е малым-мало спало-о-ось…

Девчонки, не сговариваясь, присоединились, и вот уже всё застолье гудело знакомой, пронзительной до слёз мелодией. Потом пели «По диким степям Забайкалья», и ещё, и ещё. Питер, не понимая слов, сидел, заворожённо глядя то на Наташу, то на них на всех. Он видел, как преображаются их лица, как светлеют глаза, и, казалось, самой душой чувствовал, о чём эта песня – о тоске, о дороге, о любви.

Когда песня стихла, в наступившей тишине он тихо выдохнул:

– This is… the real Russia. I see it now. (Это… настоящая Россия. Теперь я это вижу). И это прозвучало не как удивление, а как глубокое, почтительное признание.

Но силы его были на исходе. Едва встав из-за стола, он извинился и, почти не помня себя от усталости и банного жара, с трудом доплёлся до предложенной ему Галиной комнаты и рухнул на кровать с пуховой периной. Голова его утонула в белоснежной горке пуховых подушек, и через мгновение он уже спал крепким, младенческим сном, не шевелясь до самого утра.

ГЛАВА 8

«Утро с удочкой»

Сон в деревенском доме – дело особое. Питер спал тем беспробудным сном, когда тело отключается после банного жара и дневного труда. Поэтому, когда в пятом часу утра дверь скрипнула, он не услышал. Осознание пришло, только когда чья-то большая, тяжелая и тёплая ладонь бережно легла на его плечо. Он открыл глаза. В сизом предрассветном сумраке стоял Николай в старом ватнике.

– Ш-ш-ш, Петро… Подъём, – шёпот Николая был густым и хриплым, как скрип снега под валенком.

Питер сел на кровати, зевая:

– What? (Что?) – прошептал он в ответ, протирая глаза.

Николай не стал долго объяснять. Он поднёс палец к губам, а потом сделал два выразительных жеста: сначала изобразил, как закидывает удочку, а потом, прищурившись и сделав серьёзное лицо, показал на себя и на Питера, словно связывая их невидимой нитью общего дела.

– Рыба? – догадался Питер, вспомнив вчерашний урок русского языка.

– Ага, – кивнул Николай, и в его глазах мелькнуло одобрение. – Рыба.

Больше слов не было. Питер выбрался из-под одеяла и потянулся к своему «вырви глаз» горнолыжному костюму.

– Не-не-не, – Николай с отвращением помотал головой, тыча пальцем в светящуюся в сумраке ткань. Он порылся в углу и швырнул Питеру тот самый, обещанный на прощание, поношенный ватник, штаны и стоптанные кирзовые сапоги. – Наша… униформа, – с гордостью произнёс он, похлопав себя по груди.

Через десять минут они молча шли по мокрой от росы тропинке к озеру. Николай шагал впереди, не оглядываясь, закинув за спину старые бамбуковые удочки. Питер ковылял сзади, в своих громоздких сапогах, чувствуя себя космонавтом.

Он чутко ощущал эту первозданную тишину. Это был звук самой земли, медленно пробуждающейся ото сна. В его Новой Зеландии природа была яркой, кричащей: оглушительный рёв океана, пронзительные крики чаек, буйство красок субтропиков. Здесь же всё было иным. Сумрак тайги на горизонте был не угрожающим, а величественным, словно спящий великан. Сизый туман стелился по воде озера, как призрачное одеяло – будто сама земля тихо дышала. Щебет просыпающихся птиц, хруст ветки под сапогом и их собственное дыхание, превращающееся в пар, – этот тихий диалог был красноречивее любых слов.