Одно НЕБО на двоих

Лена с гордостью кивнула. И эта гордость взлетела до небес, когда молодой парень-администратор за стойкой приветствовал их безупречным английским: – Good afternoon, sir! Welcome! Do you have a reservation? (Добрый день, сэр! Добро пожаловать! У вас забронирован номер?)

Наташа выдохнула с облегчением. Питер, явно приятно удивлённый, легко зарегистрировался. Администратор между делом заметил, что в их отеле часто останавливаются и российские звёзды, приезжающие с концертами. Лена тут же перевела это Наташе, и та просияла.

В тот момент им обеим казалось, что они могут дать фору любому европейскому сервису. Их Россия, их Красноярск были на высоте.

Питер разместился в номере, снова обнял Наташу и поблагодарил девушек за тёплый приём:

– Я немного отдохну с дороги, а потом увидимся, ты не против? – спросил он Наташу, и в его глазах читалась надежда. Она, смущённо улыбнувшись, кивнула и почти выбежала в коридор.

Вечером того же дня она позвонила Лене в состоянии, близком к панике:

– Лен, я ничего не понимаю! Абсолютно! Он так быстро говорит, и слова все другие! Я не смогу!

Та успокаивала подругу как могла, а потом спросила прямо:

– Отставить панику! Ты мне скажи одно: он тебе понравился? Вот как мужчина? Есть в тебе хоть какая-то крошечная искра?.. Может быть, хоть промелькнула?..

Из трубки донеслось долгое молчание, а затем нерешительное:

– Ой, не зна-а-аю… Наверное, нет…

И Лена, зная свою подругу, с сожалением поняла: это начало конца.

А что же делать с ним? Он ведь прилетел на целый месяц… Через полмира!..

ГЛАВА 3

«Русское гостеприимство и новозеландское терпение»

Первым делом нужно было найти ему более подходящее жильё. Гостиница, хоть и была хороша, но всё же серьёзно истощала его бюджет. Питер с Леной отправились на поиски квартиры.

Квартирка, которую в итоге сняли, была обычной «хрущёвкой», какими были застроены целые районы российских городов ещё в эпоху покорения космоса. Она была скромной, но чистой и уютной. Когда Питер впервые переступил её порог, он окинул взглядом небольшую комнату и спросил Лену с искренним любопытством:

– Эти дома… они из времён Сталина?

Лена улыбнулась. Ей нравилась и забавляла его прямолинейность. Приходилось всё объяснять ему немного примитивно, как первоклашке.

– Нет, позже. Но тоже ещё в прошлом веке. Их строили для обычных людей, чтобы у каждой семьи был свой угол. Свой дом. Пусть и небольшой. Это наша история.

Она видела, как он старается быть тактичным, но его глаза выдавали лёгкий культурный шок. После его просторного дома в Окленде с панорамными окнами это действительно выглядело иначе. Но Лена чувствовала не стыд, а скорее желание объяснить, показать историю, которая стояла за этими стенами.

Она понимала его, потому что во время их летней переписки много читала о Новой Зеландии и знала, что это очень молодое государство, которому всего сто пятьдесят лет, и в котором – почти всегда лето, а если и зима, то всё равно тепло, и океан, и белые паруса над водой – повсюду, а ещё – безупречная экология (там даже не курят!), великолепные, чистейшие продукты и почти полное отсутствие преступности. Питер писал, что местные полисмены даже во время дежурства держат свои табельные пистолеты в сейфах!

И со смехом поведал, что последнее серьёзное правонарушение произошло в их стране лет восемь назад, когда к берегу причалила яхта с русскими туристами на борту, которые вытряхнулись на берег в изрядном и уже хроническом подпитии, сделали набег на супермаркет, чтобы пополнить свои запасы, но что-то не поделили с продавцами и отказались платить! Это происшествие освещали все местные телеканалы как вопиющее нарушение закона.

Господи, это же не страна, а просто – МЕЧТА!

Программу пребывания гостя они с Наташкой лихорадочно расписали перед его приездом, планировали, что поведут его во все приметные места, однако всё это предполагало, что Наташка возьмёт на работе отгулы, и они начнут постепенно привыкать друг к другу.

На их первое свидание Лена с Питером пришли вдвоём, она – в качестве суфлёра и переводчика. Он спросил в цветочном магазине, какие цветы надо дарить девушке на первом рандеву? Продавец, подумав, сказала, что купить надо одну, очень крупную, красивую, сочного оттенка бордовую розу на очень длинном, почти метровом стебле.

Они сидели с ним в скверике, ожидая Наташку, и болтали обо всём на свете, он рассказывал ей о регби, о том, как захватывающе интересна эта игра и, узнав, что в Красноярске есть своя регбийная команда, тут же предложил пойти на ближайший матч, что они вдвоём через неделю и сделали.

А Наташка уже шла им навстречу и одета она была в бордовые джинсы и бордовую водолазку, её красивые губы подчёркивала помада такого же цвета, и его роза оказалась просто абсолютно точным продолжением её образа! Наташка приняла её, зардевшись, и тихонько ойкнула, смущаясь. А Питер счастливо смеялся, называя её «моя милая Ой».

Однако неприятности начались тогда, когда она позвонила подруге:

– Лен, привет… – осторожно сказала Наташка, – Прикинь, такая ситуация возникла…

– Привет, Нать. Что случилось?

– Да меня начальство с работы не отпускает, прикинь… Говорят, заменить меня некем… А у нас сейчас прямо пик продаж… Странно, да?.. Вроде бы сезон ремонтов заканчивается, а тут на тебе…

После длительной паузы в трубке Лена почувствовала, что это – всего лишь уловка: она просто не хочет или боится этого тесного их общения.

Ну, не зажёг он её! Ну, не случилось пока той самой искры или чего-то там ещё, что должно быть между мужчиной и женщиной!

– Ну, ясно… – холодно ответила Лена. – Всё мне с тобой ясно, подруга. Иди ты… Трудись… В поте лица…

Е-е-пэ-рэ-сэ-тэ, Наташка, ну, вот ка-а-ак? Ну, вот что теперь делать, а?

Потом, уже гораздо позже, с возрастом, Лена поняла, что для того, чтобы понравиться женщине, мужчина должен быть хозяином положения, он должен быть на своей территории, чтобы быть уверенным и сильным. Женщина чувствует слабость мужчины неведомым каким-то чутьём, даже не отдавая себе в этом отчёта. Именно поэтому барышни так часто влюбляются в хулиганов.

Но это было потом, гораздо позже, а пока выводить Наташку на чистую воду она не видела смысла: надо приручать её постепенно!

Однако с этого дня Питера ей пришлось взять на себя…

За месяц они облазили с ним весь Красноярск, передвигаясь в обычных городских маршрутках, толкаясь плечами и скукоживаясь, если на них сильно напирали.

Поездки в переполненных маршрутках стали для него настоящим приключением. – Это – как регби! – смеясь, говорил он ей, когда на повороте их прижимало к стеклу всей массой пассажиров. – Нужно держать позицию и быть готовым к атаке!

Но если для местных жителей это – стиль жизни, то для него – потрясение! Он сказал, что никогда не забудет красноярские автобусы, и громко смеялся, потирая измятые бока.

Он вообще говорил громко, и его английский сразу же приковывал к себе всеобщее внимание. Люди, как загипнотизированные, глазели на них, а самые беспардонные даже подходили и, глядя на него в упор, спрашивали у Лены: «Че, иностранец, да? А откудова? Из Зеландии?! Ниче се! Ну, и как те наша РАША, иностранец?»

При этом слово РОССИЯ они старательно выговаривали именно так: РАША, имитируя английский акцент. Питер, естественно, понимал только Рашу и, поначалу, как заведённый, кивал головой в братском порыве, повторяя, что Раша это хорошо, а потом ему это поднадоело, и он просто улыбался, предоставляя ей право самой объясняться с земляками.

Неожиданно для Лены большой проблемой стала еда для гостя. Впервые зайдя в местный супермаркет, Питер долго ходил между полок, с любопытством разглядывая многочисленные разноцветные упаковки, но в итоге купил лишь йогурт, хлеб и воду.

– Рыба здесь… другая, – деликатно объяснил он Лене позже. – Я купил недавно и приготовил. Но… Она пахнет не океаном.

Лена кивала и только разводила руками. Она понимала, что дело не в качестве, а в привычке. Он был ребёнком другой земли, другой воды, других вкусов. Его организм тосковал по знакомой пище, а русская еда, сытная и простая, казалась ему чужой и тяжелой. Он терял вес, осунулся, и на его худощавом лице всё явственнее проступала усталость и растерянность.

Как-то раз они гуляли у здания краевой администрации. Питер остановился, разглядывая огромные каменные ордена на фасаде. Никто из местных их вообще никогда не замечал, а Питер вдруг спросил у неё:

– Это – ещё из СССР? Да? А зачем они вам? Почему их не уберут, ведь СССР уже нет?

Она подумала и выдала чистосердечное:

– Это – ордена, которыми в разное время награждался наш край. Это – награды нашим людям за их труд, за их подвиги. История наша. Память. Да и вообще, кому они мешают? Пусть себе висят.

Он внимательно посмотрел на неё, потом снова на ордена.

– Я понимаю. Уважение к истории. Это – важно, – произнёс он задумчиво.

Изредка с ними бывала Наташка, скорее всего, просто из чувства долга. А он всё это тоже чувствовал и спрашивал у Лены, почему Наташа так редко с ним видится. Лена упрямо гнула линию про безумную занятость подруги на работе и ценность её как специалиста.

Но глаза его с каждым днём становились всё грустнее и грустнее. Ему приходилось подолгу сидеть одному в своей, но чужой квартирке, поговорить ему, кроме Лены, было не с кем. Даже телевизор не был ему собеседником – всё чужое.

Погода в сентябрьском Красноярске тоже была грустная: всё серое, солнца нет неделями, по ночам – холодно, и весь город от этого – тоже серый и неприветливый. После его новозеландского почти вечного лета – да в нашу Сибирь!..

Он смотрел на всё её глазами, и Лена, впервые за долгое время, замечала не привычные недостатки, а то, что делало её город уникальным: мощь широких улиц, суровую красоту Енисея, неприступность скалистых берегов. Она видела, как его восхищает размах всего, что он видит, и даже скелет настоящего мамонта в краеведческом музее вызвал у него настоящий восторг.

Он бегал от мамонта к Наташе, потом снова к мамонту, а затем и к местной старушке-смотрительнице со словами: «Он настоящий?! Какой он огромный! Какой он гигантский!!! Ты видишь это?! Это просто ОЙ!!!»

А Лена снимала эту их экскурсию на свою «мыльницу» и так гордилась своей страной и её мамонтом в тот момент, что уже могла простить ей все вместе взятые хрущёвские кварталы, так удивившие их южного гостя.

Но были и моменты, которые больно ранили её патриотичное сердце. Как тот пьяный вусмерть парень на набережной, который среди бела дня, в самом центре города, перегнувшись через парапет, отчаянно блевал в Енисей-батюшку….

Питер тактично отвел взгляд, сделав вид, что не заметил. Но Лена заметила. И ей было горько не за страну, а за того парня. И за то, что кто-то может увидеть в этом частном случае портрет всей России. Она знала, что это не так.

Её Россия была в другом. В силе духа, в готовности помочь, в умении радоваться малому и надеяться на лучшее.

Вечерами она звонила Наташе:

– Он такой… одинокий здесь, Нать. Ему тяжело. Он тебя ждёт. Очень.

Из трубки доносилось лишь тяжёлое молчание, а потом тихое:

– Ой, не знаю… Я боюсь.

Лена уже почти смирилась с тем, что роман их лопнул, так и не успев начаться. Но однажды Наташа неожиданно согласилась на предложение Питера поужинать в ресторане.

ГЛАВА 4

«Ночной холод и первое тепло»

Лена заказала им столик в уютном итальянском ресторанчике с приглушённым светом, где у стены наигрывал что-то тихое и проникновенное седовласый скрипач. Казалось, сама судьба способствовала этому вечеру.

И начало было прекрасным. Наташа, в платье, облегающем её хрупкую фигурку, была неотразима. Сияющий Питер не сводил с неё восхищённых глаз. Музыка была приятной, еда (наконец-то!) оказалась сытной и понятной его изголодавшемуся по нормальной пище желудку. Он ел с аппетитом, и это придавало ему уверенности.

Он говорил медленно, подбирая простые слова, а она, краснея, листала разговорник и понемногу начала улавливать их смысл. Он вдохновенно рассказывал ей о Новой Зеландии: бескрайние океанские пляжи, зелёные холмы, уютный дом с видом на залив… Он звал её в свою жизнь, и в его голосе звучала такая беззащитная надежда, что у Наташи сжималось сердце.

Но как-то незаметно лёгкость ушла. Он отложил вилку, сделал глубокий вдох и, прежде чем она поняла, что происходит, взял её руки в свои. Его ладони были тёплыми и чуть шершавыми. Музыка словно утихла.

– Наташа, – его голос стал тихим, серьёзным. – Я должен спросить… Я виноват перед тобой? Я сделал что-то не так, дорогая моя? Скажи мне, прошу!

Она не понимала всех слов, но уловила интонацию – голую, пронзительную боль. Она растерянно заморгала, пытаясь выудить из памяти хоть какие-то подходящие слова, но в голове была пустота. Она увидела, как потемнели его глаза, и почувствовала, как по её спине пробежал холодок паники.

– I… I don't… (Я… Я не знаю…) – беспомощно прошептала она.

И тогда, не в силах вынести его страдальческий взгляд, она схватилась за соломинку – вытащила телефон и набрала подругу.

И Лена, сидя на своём диване с поджатыми ногами, висела на телефоне, став незримым проводником их сердец. Она переводила его сбивчивые, полные отчаяния вопросы и её путаные, оправдательные ответы. Слышала, как его голос срывается, а её – становится влажным от слёз.

Наташа говорила, что она не готова никуда ехать, что не может оставить родителей и брата, что она хочет, но отчаянно боится перемен.

Это был один из самых мучительных и самых честных разговоров в их жизни.

Но он нужен был им обоим.

Она не могла ему ничего обещать. Она не могла дать ему то, что уже было у него – полная, искренняя и готовая на всё ЛЮБОВЬ.

В её сердце были лишь пустота и лёгкая, испуганная симпатия.

Лена, слушая, как он искренне страдает, сжимала трубку так, что кости белели. Она слышала, как сдаёт её боевая подруга, и впервые за этот месяц тихо возненавидела её за эту чёрствость. Ведь он был таким… настоящим. А она – просто струсила…

Питер и Наташа вышли из ресторана далеко заполночь. Он привёз её в такси, к дому. Она, естественно, не пригласила кавалера к себе, так как они ещё не были близки, и попрощалась с ним у подъезда. Питер с рыцарской учтивостью поцеловал ей руку и откланялся:

– Спасибо тебе за этот вечер, дорогая. Спокойной тебе ночи, моя Ой.

И ушёл в ночь к своему убежищу, которое было в этом же квартале.

А дальше – ни в сказке сказать, ни пером описать…

Новые приключения новозеландца в России!

Когда он подошёл к своему подъезду, то буквально столкнулся с тем, что за несколько часов его отсутствия в подъезде рачительные жильцы установили дверь с домофоном. И как-то само собой разумеется, что никому и в голову не пришло, что у квартиросъёмщика с третьего этажа нет ключа…

Три часа ночи, Сибирь, конец сентября, минус два градуса на улице, новозеландец в одном пиджачке – на скамеечке под подъездом!

Что бы сделал наш, русский человек, в таком случае?

Правильно: наш мужик, во-первых, не ушёл бы от дамы, поцеловав ей ручку, а нахрапом напросился бы на рюмку чаю, или уж точно рванул бы сразу же обратно к своей бабе, которую только что проводил.

Или начал бы звонить по всем квартирам в домофон, чтобы открыли, или стучать в окна на первом этаже так, чтобы дребезжали стёкла, или орать истошно в ночное небо: «Лю-ю-ю-ди-и-и, две-е-ерь от-кро-о-ой-те-е-е-е-е!»

А если не поможет, просто выбил бы окно камнем – просто потому, что на генном уровне знает, чем грозит переохлаждение в сентябрьскую сибирскую ночь.

Но Питер был из Новой Зеландии, в которой все вышеперечисленное считалось бы тяжким преступлением. И этим всё сказано: он всю ночь тихо промаялся у подъезда, пряча замёрзшие руки под пиджак и пытаясь выжить.

Так он домучился до семи утра, когда из подъезда вынырнул первый жилец, спешащий на работу.

– Wait! Wait! (Стойте! Стойте!) – Питер рванул в открывшийся подъезд, как в отходящий поезд, и из последних сил ввалился в квартирешку, которую к тому моменту ещё не отапливали, так как отопительный сезон должен был начаться ещё через неделю. Его трясло и колбасило, он промёрз до самых своих южных костей и стал пытаться согреться хоть как-нибудь.

С утра Лена набрала Наташу по телефону:

– Привет, Нать. Не стала тебе ночью названивать, еле-еле до утра дотерпела. Ну, что там у вас, чем дело кончилось, чем сердце успокоилось?

– Да ничем не успокоилось. Вернее, не тем, чего он от меня ждал.

– Не поняла: давай честно, было что или нет?

– Ничего не было. Ну, не о чём особенно рассказывать, ей-богу. Проводил до подъезда, руку поцеловал и восвояси ушёл.

– Ну и дура! – в сердцах воскликнула расстроенная подруга. – Так он хоть отзвонился тебе с утра, как хоть он там, дошёл нормально или нет? Потому что он и мне не позвонил. А это на него не похоже

– Нет, молчит пока, я подумала, может, обиделся, – растерянно промолвила Наташа. – Слушай, давай звони ему скорее, а то что-то душа не на месте теперь…

И так как Питер не отвечал ни Лене, ни Наташке на телефон, они решили сами нагрянуть к нему поскорее, так как уже стали волноваться за гостя, а дошёл ли он вообще домой живым?

Когда девчонки, обеспокоенные его молчанием, приехали к нему, они застали жалкую картину. Питер, бледный и трясущийся, включил на полную мощность всё, что могло дать тепло: газовую плиту, утюг и еле тёплую воду в ванной. Он пытался согреться, но его била крупная дрожь.

– Господи, Питер! Что случилось? – вскрикнула Лена.

Он с трудом объяснил, тыча пальцем в сторону двери.

Лена, ругая себя последними словами, всё поняла.

Наташа, увидев его таким беззащитным, замёрзшим и по-детски беспомощным, засуетилась. В её глазах читались ужас и жгучее чувство вины. В тот момент её сердце дрогнуло. То самое «бабье сердце», жалостливое и отзывчивое, проснулось в ней.

– Надо его согреть! – распорядилась Лена, уже хватая кастрюли. – Я сбегаю за продуктами.

Пока Лена бежала в магазин, Наташа осталась с Питером. Она накрыла его всеми одеялами, что нашла, растёрла ему ледяные руки, согревая их своим тёплым дыханием, и, не зная слов, просто смотрела на него с таким состраданием, что ему, казалось, стало чуть теплее.

Вернувшись, Ленка нажарила на скорую руку полную сковороду картошки, нарезала маринованных огурчиков и поставила на стол чёрный бородинский хлеб. Купила она и бутылку русской водки – лучшее, по мнению её отца, средство от всех напастей и простуд.

Питер ел жадно, не стесняясь и проглатывая куски, как удав, а потом сделал несколько глотков торопливо налитой ему Леной водки, скривился, но с благодарностью кивнул. Постепенно краска вернулась к его лицу, дрожь прошла. Он выглядел измождённым, но спасённым. Намаялся, бедняга. А бабье-то сердце – оно жалостливое…

Ну, вот, что за натура у нас, баб, такая: «…она его за муки полюбила, а он её – за состраданье к ним…»

Он смотрел на Наташу, которая не отходила от него, и в его глазах читалась не только благодарность, но и новая, слабая надежда. А она, наконец, смотрела на него не как на проблему, а как на человека, которому она невольно причинила боль и которому захотелось помочь.

Слава Богу, пронесла нелёгкая, не заболел!

Именно в тот день Наташа решилась на отчаянный шаг.

– Я повезу его к родителям, в село, – тихо сказала она Лене, когда Питер наконец уснул. – Пусть посмотрит, как мы живём по-настоящему. Только, чур, ты с нами, а то там никто никого не поймёт.

ГЛАВА 5

«В гостях»

Воскресное утро выдалось на удивление ясным и солнечным. По пути в село, где жили родители Наташи, Питер с интересом разглядывал убегающие за окном пейзажи: могучие таёжные леса с вековыми кедрами, уютные деревянные домики с резными наличниками и неизменными огородами, ширь бескрайних полей.

– Очень красиво, – тихо произнёс он, глядя на могучее течение Енисея, отражавшего ослепительное солнце. – Очень… большое. Сильное.

Девчонки с гордостью улыбнулись. Они были рады, что он наконец видит не только асфальт и панельные дома, а настоящую, широкую Сибирь.

Их встречали с размахом, которого не ожидал никто, тем более Питер.

Отец Наташи, Николай Иванович, высокий, могучий, бородатый сибиряк, вышел на крыльцо и сходу обнял Питера так, что у того хрустнули кости.

– Ну, здравствуй, зеландец! – громко приветствовал он. – Добро пожаловать в нашу глухомань!

Лена быстро перевела, запнувшись на слове «глухомань», но тут же заменила его понятным: «Добро пожаловать в наше местечко на краю света».

Питер, слегка ошарашенный, но тронутый таким приёмом, улыбнулся:

– Спасибо! Очень рад быть здесь!

Мама, Галина, очень стройная, даже худенькая от природы, смущённо вытирая руки о фартук, тоже обняла его и тут же принялась за стол, который уже ломился от яств: тут были круглый большой хлеб из русской печи, и соленья, и пироги, и грибы, и любимое всеми русскими оливье, и, конечно же, гордая горка сибирских пельменей собственной лепки.

Питер с восторгом разглядывал необычные угощения, а Николай тем временем уже наливал первую стопку прозрачного, как слеза, домашнего самогона. – Ну, мусьё, – сказал он, поднимая стопку. – За знакомство! Чтобы с чистой душой и добрыми намерениями!

Лена быстро перевела. А Питер, помня свой недавний опыт с жареной картошкой и огурцами под водочку, мужественно кивнул и сделал большой глоток, чуть поморщился, но с уважением поблагодарил.

Почему-то батя называл Питера «мусьё», видимо, желая показаться интеллигентным человеком со знанием иностранных языков, но потом, после пары стопок, уже от всей души хлопал гостя по плечу, и Питер стал просто Петром, а потом – и вовсе Петей.

Атмосфера за столом быстро разрядилась. Питер старался изо всех сил: он попробовал все блюда, хвалил пельмени (и они ему, к его удивлению, понравились).

А мама всё подкладывала гостю пельмешки, приговаривая: «Кушай, сынок, кушай, а то ты такой худенький». А папа подливал самогоночку, снова хлопая его по плечу, и Питер размяк совершенно, оттаял душой и телом и уже не обращал внимания на многочисленных глазеющих на него соседок, которым именно в это время вдруг дружно понадобилась соль: «Ишь ты, Натаха-то, заморского себе привезла. Отхватила где-то в Красноярске, видать. Надо бы поглядеть, кто таков».

Ему было хо-ро-шо! Просто хорошо и всё: тепло и сытно (он впервые за последний месяц так хорошо и вкусно поел), и душа как-то вдруг перестала маяться, потому что вокруг – такие милые, хлебосольные и открытые люди с щедрыми сердцами и гостеприимством. И они не требовали от него ничего, кроме его искренности. И он платил им тем же.

Да и Наташка сидела рядышком и уже что-то очень простое сама переводила родителям и улыбалась ему, и, казалось, даже взглядывала на него как-то по-особенному.

Он привёз всем подарки: мягкую игрушечную птичку киви как символ Новой Зеландии – для младшего брата Наташи по имени Егорка, и богато иллюстрированные книги и календари о своей родине.

Для них этот набор показался странным: нам же, в России, всегда надо что-то более нужное в хозяйстве, но они всё же дружно и весело тыкали пальцем в книги и восхищённо рассматривали красоты чужой природы.

Наташа принесла семейный альбом с фотографиями и пыталась объяснить, кто где. Ленка была на подхвате и старательно переводила, пока Питер окончательно не запутался в сложных родственных связях.

Родные стены грели Наташу. Она видела, как тепло родители принимают Питера, и сама начинала смотреть на него другими глазами – не как на проблему или чужака, а как на человека, который стал частью их общего праздника. Что-то тёплое и спокойное зародилось у неё в груди.

Так что дело, вроде бы, пошло на лад.

Когда они уже уезжали, Николай обнял Питера на прощание и прошептал ему на ухо, глядя на Наташу:

– Ты её не обижай. Она у нас золото.

Питер, не поняв ни слова, уловил интонацию и серьёзно кивнул:

– Yes. Обещаю.

– Так, Петро, надолго не прощаемся. Через неделю картоху копать начинаем всем гамузом, лишние руки никогда не помешают. А потом и в баньку – попарим тебя от души. Так что ждём. Не забудь про форму одежды. – увесисто добавил Николай, похлопав Питера по плечу.