Одно НЕБО на двоих

Лена с гордостью кивнула. И эта гордость взлетела до небес, когда молодой парень-администратор за стойкой приветствовал их безупречным английским: – Good afternoon, sir! Welcome! Do you have a reservation? (Добрый день, сэр! Добро пожаловать! У вас забронирован номер?)

Наташа выдохнула с облегчением. Питер, явно приятно удивлённый, легко зарегистрировался. Администратор между делом заметил, что в их отеле часто останавливаются и российские звёзды, приезжающие с концертами. Лена тут же перевела это Наташе, и та просияла.

В тот момент им обеим казалось, что они могут дать фору любому европейскому сервису. Их Россия, их Красноярск были на высоте.

Питер разместился в номере, снова обнял Наташу и поблагодарил девушек за тёплый приём:

– Я немного отдохну с дороги, а потом увидимся, ты не против? – спросил он Наташу, и в его глазах читалась надежда. Она, смущённо улыбнувшись, кивнула и почти выбежала в коридор.

Вечером того же дня она позвонила Лене в состоянии, близком к панике:

– Лен, я ничего не понимаю! Абсолютно! Он так быстро говорит, и слова все другие! Я не смогу!

Та успокаивала подругу как могла, а потом спросила прямо:

– Отставить панику! Ты мне скажи одно: он тебе понравился? Вот как мужчина? Есть в тебе хоть какая-то крошечная искра?.. Может быть, хоть промелькнула?..

Из трубки донеслось долгое молчание, а затем нерешительное:

– Ой, не зна-а-аю… Наверное, нет…

И Лена, зная свою подругу, с сожалением поняла: это начало конца.

А что же делать с ним? Он ведь прилетел на целый месяц… Через полмира!..

ГЛАВА 3

«Русское гостеприимство и новозеландское терпение»

Первым делом нужно было найти ему более подходящее жильё. Гостиница, хоть и была хороша, но всё же серьёзно истощала его бюджет. Питер с Леной отправились на поиски квартиры.

Квартирка, которую в итоге сняли, была обычной «хрущёвкой», какими были застроены целые районы российских городов ещё в эпоху покорения космоса. Она была скромной, но чистой и уютной. Когда Питер впервые переступил её порог, он окинул взглядом небольшую комнату и спросил Лену с искренним любопытством:

– Эти дома… они из времён Сталина?

Лена улыбнулась. Ей нравилась и забавляла его прямолинейность. Приходилось всё объяснять ему немного примитивно, как первоклашке.

– Нет, позже. Но тоже ещё в прошлом веке. Их строили для обычных людей, чтобы у каждой семьи был свой угол. Свой дом. Пусть и небольшой. Это наша история.

Она видела, как он старается быть тактичным, но его глаза выдавали лёгкий культурный шок. После его просторного дома в Окленде с панорамными окнами это действительно выглядело иначе. Но Лена чувствовала не стыд, а скорее желание объяснить, показать историю, которая стояла за этими стенами.

Она понимала его, потому что во время их летней переписки много читала о Новой Зеландии и знала, что это очень молодое государство, которому всего сто пятьдесят лет, и в котором – почти всегда лето, а если и зима, то всё равно тепло, и океан, и белые паруса над водой – повсюду, а ещё – безупречная экология (там даже не курят!), великолепные, чистейшие продукты и почти полное отсутствие преступности. Питер писал, что местные полисмены даже во время дежурства держат свои табельные пистолеты в сейфах!

И со смехом поведал, что последнее серьёзное правонарушение произошло в их стране лет восемь назад, когда к берегу причалила яхта с русскими туристами на борту, которые вытряхнулись на берег в изрядном и уже хроническом подпитии, сделали набег на супермаркет, чтобы пополнить свои запасы, но что-то не поделили с продавцами и отказались платить! Это происшествие освещали все местные телеканалы как вопиющее нарушение закона.

Господи, это же не страна, а просто – МЕЧТА!

Программу пребывания гостя они с Наташкой лихорадочно расписали перед его приездом, планировали, что поведут его во все приметные места, однако всё это предполагало, что Наташка возьмёт на работе отгулы, и они начнут постепенно привыкать друг к другу.

На их первое свидание Лена с Питером пришли вдвоём, она – в качестве суфлёра и переводчика. Он спросил в цветочном магазине, какие цветы надо дарить девушке на первом рандеву? Продавец, подумав, сказала, что купить надо одну, очень крупную, красивую, сочного оттенка бордовую розу на очень длинном, почти метровом стебле.

Они сидели с ним в скверике, ожидая Наташку, и болтали обо всём на свете, он рассказывал ей о регби, о том, как захватывающе интересна эта игра и, узнав, что в Красноярске есть своя регбийная команда, тут же предложил пойти на ближайший матч, что они вдвоём через неделю и сделали.

А Наташка уже шла им навстречу и одета она была в бордовые джинсы и бордовую водолазку, её красивые губы подчёркивала помада такого же цвета, и его роза оказалась просто абсолютно точным продолжением её образа! Наташка приняла её, зардевшись, и тихонько ойкнула, смущаясь. А Питер счастливо смеялся, называя её «моя милая Ой».

Однако неприятности начались тогда, когда она позвонила подруге:

– Лен, привет… – осторожно сказала Наташка, – Прикинь, такая ситуация возникла…

– Привет, Нать. Что случилось?

– Да меня начальство с работы не отпускает, прикинь… Говорят, заменить меня некем… А у нас сейчас прямо пик продаж… Странно, да?.. Вроде бы сезон ремонтов заканчивается, а тут на тебе…

После длительной паузы в трубке Лена почувствовала, что это – всего лишь уловка: она просто не хочет или боится этого тесного их общения.

Ну, не зажёг он её! Ну, не случилось пока той самой искры или чего-то там ещё, что должно быть между мужчиной и женщиной!

– Ну, ясно… – холодно ответила Лена. – Всё мне с тобой ясно, подруга. Иди ты… Трудись… В поте лица…

Е-е-пэ-рэ-сэ-тэ, Наташка, ну, вот ка-а-ак? Ну, вот что теперь делать, а?

Потом, уже гораздо позже, с возрастом, Лена поняла, что для того, чтобы понравиться женщине, мужчина должен быть хозяином положения, он должен быть на своей территории, чтобы быть уверенным и сильным. Женщина чувствует слабость мужчины неведомым каким-то чутьём, даже не отдавая себе в этом отчёта. Именно поэтому барышни так часто влюбляются в хулиганов.

Но это было потом, гораздо позже, а пока выводить Наташку на чистую воду она не видела смысла: надо приручать её постепенно!

Однако с этого дня Питера ей пришлось взять на себя…

За месяц они облазили с ним весь Красноярск, передвигаясь в обычных городских маршрутках, толкаясь плечами и скукоживаясь, если на них сильно напирали.

Поездки в переполненных маршрутках стали для него настоящим приключением. – Это как регби! – смеясь, говорил он ей, когда на повороте их прижимало к стеклу всей массой пассажиров. – Нужно держать позицию и быть готовым к атаке!

Но если для местных жителей это – стиль жизни, то для него – потрясение! Он сказал, что никогда не забудет красноярские автобусы, и громко смеялся, потирая измятые бока.

Как-то раз, в один из первых дней, когда Питер ещё жил в гостинице, Лена встретила его утром, чтобы начать экскурсию по городу. День был пасмурным, срывался мелкий колючий дождь.

Они сели в почти пустой автобус, заняв места в самом конце. Питер с интересом разглядывал улицы, а Лена тихо что-то объясняла ему на английском. Воздух в салоне пах сыростью и махоркой.

К ним подошла кондуктор – полная, добродушная женщина с сумкой-«кассой» на животе.

– У вас проездные или покупать будете? – обратилась она к Питеру. – Мужчи-и-ина, я к вам обращаюсь, – повторила она. – Ну, и чего молчим-то?

Он вежливо смотрел на неё, не понимая. Лена поспешила на выручку:

– Ко мне, пожалуйста. Он у нас иностранец, не понимает.

Женщина округлила глаза, а потом широко улыбнулась, обнажив золотую коронку.

– Иностранец? Ого! А что ж он у нас в такую погоду делает? Лето-то уже, считай, кончилось, холодина, дождина, даже за грибами и то ходить неохота.

Несколько пассажиров на ближайших сиденьях с интересом повернулись к ним.

– Он к своей невесте приехал, – пояснила Лена, чувствуя, как её щёки розовеют от этой публичности. – К нашей, сибирской.

Лицо кондукторши озарилось еще более широкой улыбкой. Она обернулась к пассажирам, будто делясь радостной новостью, а потом, повернувшись к Питеру, с силой подняла вверх большой палец.

– Молодец! Наши сибирячки – самые лучшие! Крепкие, работящие, красивые! Так и быть, – она решительно махнула рукой, – езжайте на здоровье. Билеты не нужны. Счастья вам!

Лена перевела. Питер сначала не понял, а потом его лицо тоже расплылось в смущённой, но тронутой улыбке. Он кивнул кондукторше и поднял в ответ свой большой палец:

– Thank you! Spasibo! (Спасибо!)

Они доехали до нужной остановки под одобрительные взгляды редких пассажиров. Выйдя на улицу, Питер покачал головой, всё ещё улыбаясь.

– They are… very kind. Your people (Они… очень добрые. Твои люди). – В его голосе слышалось лёгкое изумление.

– They just wish you happiness. (Они просто желают тебе счастья). – тихо сказала Лена.

Он задумчиво кивнул, и в его глазах читалась неподдельная радость. Этот маленький, бескорыстный жест в промозглом автобусе стал для него ещё одним кирпичиком в фундаменте его радужных ожиданий.

Во время их прогулок Питер говорил громко, и его английский сразу же приковывал к себе всеобщее внимание. Люди, как загипнотизированные, глазели на них, а самые беспардонные даже подходили и, глядя на него в упор, спрашивали у Лены: «Че, иностранец, да? А откудова? Из Зеландии?! Ниче се! Ну, и как те наша РАША, иностранец?»

При этом слово РОССИЯ они старательно выговаривали именно так: РАША, имитируя английский акцент. Питер, естественно, понимал только Рашу и, поначалу, как заведённый, кивал головой в братском порыве, повторяя, что Раша это хорошо, а потом ему это поднадоело, и он просто улыбался, предоставляя ей право самой объясняться с земляками.

Неожиданно для Лены большой проблемой стала еда для гостя. Впервые зайдя в местный супермаркет, Питер долго ходил между полок, с любопытством разглядывая многочисленные разноцветные упаковки, но в итоге купил лишь йогурт, хлеб и воду.

– Рыба здесь… другая, – деликатно объяснил он Лене позже. – Я купил недавно и приготовил. Но… Она пахнет не океаном.

Лена кивала и только разводила руками. Она понимала, что дело не в качестве, а в привычке. Он был ребёнком другой земли, другой воды, других вкусов. Его организм тосковал по знакомой пище, а русская еда, сытная и простая, казалась ему чужой и тяжелой. Он терял вес, осунулся, и на его худощавом лице всё явственнее проступала усталость и растерянность.

Как-то раз они гуляли у здания краевой администрации. Питер остановился, разглядывая огромные каменные ордена на фасаде. Никто из местных их вообще никогда не замечал, а Питер вдруг спросил у неё:

– Это – ещё из СССР? Да? А зачем они вам? Почему их не уберут, ведь СССР уже нет?

Она подумала и выдала чистосердечное:

– Это – ордена, которыми в разное время награждался наш край. Это – награды нашим людям за их труд, за их подвиги. История наша. Память. Да и вообще, кому они мешают? Пусть себе висят.

Он внимательно посмотрел на неё, потом снова на ордена.

– Я понимаю. Уважение к истории. Это – важно, – произнёс он задумчиво.

Изредка с ними бывала Наташка, скорее всего, просто из чувства долга. А он всё это тоже чувствовал и спрашивал у Лены, почему Наташа так редко с ним видится. Лена упрямо гнула линию про безумную занятость подруги на работе и ценность её как специалиста.

Но глаза его с каждым днём становились всё грустнее и грустнее. Ему приходилось подолгу сидеть одному в своей, но чужой квартирке, поговорить ему, кроме Лены, было не с кем. Даже телевизор не был ему собеседником – всё чужое.

Погода в сентябрьском Красноярске тоже была грустная: всё серое, солнца нет неделями, по ночам – холодно, и весь город от этого – тоже серый и неприветливый. После его новозеландского почти вечного лета – да в нашу Сибирь!..

Он смотрел на всё её глазами, и Лена, впервые за долгое время, замечала не привычные недостатки, а то, что делало её город уникальным: мощь широких улиц, суровую красоту Енисея, неприступность скалистых берегов. Она видела, как его восхищает размах всего, что он видит, и даже скелет настоящего мамонта в краеведческом музее вызвал у него настоящий восторг.

Он бегал от мамонта к Наташе, потом снова к мамонту, а затем и к местной старушке-смотрительнице со словами: «Он настоящий?! Какой он огромный! Какой он гигантский!!! Ты видишь это?! Это просто ОЙ!!!»

А Лена снимала эту их экскурсию на свою «мыльницу» и так гордилась своей страной и её мамонтом в тот момент, что уже могла простить ей все вместе взятые хрущёвские кварталы, так удивившие их южного гостя.

Но были и моменты, которые больно ранили её патриотичное сердце. Как тот пьяный вусмерть парень на набережной, который среди бела дня, в самом центре города, перегнувшись через парапет, отчаянно блевал в Енисей-батюшку….

Питер тактично отвел взгляд, сделав вид, что не заметил. Но Лена заметила. И ей было горько не за страну, а за того парня. И за то, что кто-то может увидеть в этом частном случае портрет всей России. Она знала, что это не так.

Её Россия была в другом. В силе духа, в готовности помочь, в умении радоваться малому и надеяться на лучшее.

Вечерами она звонила Наташе:

– Он такой… одинокий здесь, Нать. Ему тяжело. Он тебя ждёт. Очень.

Из трубки доносилось лишь тяжёлое молчание, а потом тихое:

– Ой, не знаю… Я боюсь.

ГЛАВА 4

«Царская уха»

Идея родилась от отчаяния. После очередного звонка, где Лена, уже почти не сдерживаясь, прошипела в трубку: «Наташка, он тает на глазах! Совсем не ест, щёки впали! Ты должна его накормить, ты должна его куда-то пригласить!».

Наташа сдалась. Чувство вины стало сильнее страха.

Она разузнала у коллег и забронировала столик в знаменитом в Красноярске ресторане истинно русской кухни. Говорили, что там подавали ту самую еду, какой её помнили ещё прабабушки.

Он был в своём единственном пиджаке, а она надела лучшее своё платье – тёмно-синее, строгое, подчёркивающее её хрупкость. В сумочке лежал заветный русско-английский разговорник.

Ресторан оказался не просто «шикарным». Это была тщательно воссозданная старина. Стены из тёмного бруса, тяжелые дубовые столы, расшитые скатерти. В углу мягко светился красный угол с иконами в богатых окладах. Пахло свежим хлебом, можжевельником и чем-то томлёным в печи. Питер, переступив порог, замер.

– Wow… (Ух ты…) – выдохнул он, и его глаза загорелись любопытством. – It's like a museum. A very warm museum (Это как музей. Очень тёплый музей).

К ним подошёл официант. Молодой парнишка, худощавый, с умными глазами, в белоснежной косоворотке, подпоясанной цветным шнуром. Он представился с лёгким поклоном:

– Добрый вечер. Меня зовут Пётр. Я буду вашим официантом.

Наташа почувствовала, как по её спине пробежали мурашки. Она перевела Питеру.

– Peter? (Пётр?) – его лицо расплылось в удивлённой улыбке. – Really? My name is Peter too! (Правда? Меня тоже зовут Питер!)

Парень, не теряясь, улыбнулся в ответ. В его взгляде не было и тени заискивания, лишь спокойная уверенность человека, который гордится своим делом.

– Приятно познакомиться, тёзка, – сказал он. – Тогда постараюсь вдвойне.

Он тихо спросил у Наташи, откуда их гость. Услышав «Новая Зеландия», Пётр-официант широко раскрыл глаза.

– Ого! Это же другое полушарие! – он посмотрел на Питера с новым, глубоким уважением. – Значит, наша сибирская кухня для вас – настоящая экзотика.

Он принёс меню – огромные, в кожаных переплётах. Наташа, нервничая, листала его, пытаясь найти знакомые слова. Питер доверчиво смотрел на неё.

– Let's order what you like (Давай закажем то, что нравится тебе), – предложил он. – I'm in your hands (Я в твоих руках).

– Я не знаю… – растерянно сказала Наташа, листая разговорник. – Здесь так много всего…

– Choose something… real (Выбери что-то… настоящее), – мягко попросил он. – Something you love (То, что любишь ты).

Когда речь зашла о напитках, Наташа смущенно посмотрела на Питера.

– Может, водки? – неуверенно предложила она. – К ухе… это традиционно.

Питер вежливо покачал головой.

– I'm not really a vodka man (Я не большой любитель водки), – признался он. – But I'd love to try something else. Maybe… wine? (Но я бы с радостью попробовал что-то другое. Может, вино?)

Пётр-официант, услышав это, одобрительно кивнул.

– У нас есть прекрасное крымское каберне. Тёмное, бархатистое. К дичи – идеально.

Они согласились. Вино оказалось густым, с глубоким вкусом, и Питер, попробовав, одобрительно кивнул.

– This is good. Very good. It has character (Это хорошо. Очень хорошо. В нём есть характер).

Опираясь на смутные воспоминания из детства и советы коллег, Наташа заказала. Пётр приносил блюда с какой-то особой, торжественной бережностью, как священнодействие, и каждое сопровождал коротким, но ёмким рассказом:

– Позвольте предложить вам классическую закуску, – сказал Пётр, расставляя тарелки. – Белые грибы, собранные в нашей тайге, маринованные с душистым перцем. И наше сало – не просто свиной жир, а шпик, просоленный с чесноком и пряными травами. Подаётся с бородинским хлебом – попробуйте сочетание. Это основа основ.

Питер с любопытством рассмотрел сало:

– Is this… pork fat? (Это… свиной жир?) – уточнил он. Попробовав, медленно прожевал, и лицо его выразило удивление: – Salty… and with garlic. Unexpected, but… interesting (Солёное… и с чесноком. Неожиданно, но… интересно).

«Интересно, выдержит ли он это», – с затаённым любопытством подумала Наташа.

Затем Пётр подал прозрачный янтарный бульон в большой глиняной чаше, источавший умопомрачительный аромат:

– Это наша гордость – уха Царская, – с гордостью произнёс он. – Готовится на тройном бульоне. Сначала мелкий окунь даёт дух и аромат таёжной реки. Потом судак – он отвечает за крепость и чистоту бульона. И наконец, стерлядь – царица сибирских рек. Её нежное мясо мы подаём отдельно, чтобы вы оценили его вкус. – Он указал на отдельную тарелку с крупными кусками белоснежной рыбы.

Питер, попробовав бульон, закрыл глаза.

– I've never tasted fish like this (Я никогда не пробовал такую рыбу), – признался он. – It smells… of the river. Fresh (Пахнет… рекой. Свежестью).

Наташа почувствовала необъяснимую гордость, будто это она лично поймала эту рыбу в Енисее.

– Да… это наша речная, – тихо сказала она, впервые за вечер почувствовав себя не неловкой спутницей, а хозяйкой положения, открывающей ему что-то важное.

– А вот и медвежатина поспела, отведайте, – Пётр с торжественным видом поставил перед Питером дымящийся глиняный горшочек и снял крышку, тот отклонился назад от волны пряного жара. – Медвежатина – это исконно сибирское блюдо, – пояснил Пётр. – Мясо молодого медведя мы вымачивали сутки в клюквенном соке, чтобы ушла дичина, а потом шесть часов томили в русской печи со сметаной и белыми грибами. Получается нежно и очень насыщенно.

– Bear? (Медведь?) – переспросил он, не веря своим ушам, и его взгляд метнулся к Наташе в поисках подтверждения.

Она лишь развела руками с видом «а что тут такого?», но внутри у неё ёкнуло: «Ну всё, сейчас он точно сбежит». Она с облегчением увидела, что нет, не сбежал, а, наоборот, погрузился в изучение блюда с видом первооткрывателя.

На самом же деле, при виде медвежатины она сама внутренне содрогнулась. «Господи, зачем я это заказала, он же вегетарианец, наверное…» – пронеслось в ее голове.

Но когда Питер, преодолев первый шок, произнёс: «It's… monumental. Tastes like… very rich beef (Это… грандиозно. На вкус… как очень насыщенная говядина)», она выдохнула и впервые за весь вечер позволила себе искренне, по-настоящему рассмеяться. Его изумление было таким детским и обаятельным.

В какой-то момент из дальнего угла зала полились звуки музыки. Негромко заиграл живой ансамбль – балалайка, аккордеон и контрабас. Они исполняли старинный русский романс, мелодичный и слегка грустный.

Питер отложил вилку и замер, слушая.

– This is beautiful (Это прекрасно), – прошептал он. – So…soulful (Так… проникновенно).

Когда музыканты заиграли плясовую, Питер вдруг встал и протянул Наташе руку.

– May I? (Разрешите?)

Она на мгновение застыла, но его улыбка была такой заразительной, что испуг растаял без следа. Питер повёл её в небольшое свободное пространство. Танцевал он неумело, но с таким искренним удовольствием, что Наташа невольно рассмеялась.

– You see? (Видишь?) – улыбнулся он. – No words needed. Just music (Слова не нужны. Только музыка).

Они вернулись к своему столу, и тут же подоспел официант с вопросом: – Десерт уже подавать? – и, получив их согласие, быстро вернулся: – А это – наше детство, – улыбнулся он, ставя перед ними высокие бокалы с густым рубиновым киселём и шапкой сливок. – Не тот жидкий компот, что продают в пакетах. Наш кисель варят из чёрной смородины, он густой, как пудинг. И тёплый медовик – по бабушкиному рецепту, на настоящем мёде с нашей пасеки.

Густой ягодный кисель стал для Питера откровением: – But this is a berry? (Но это ведь ягода?) – удивлялся он. – So thick! And not too sweet (Такая густая! И не приторно).

А нежный медовик заставил его закрыть глаза: – Oh my God… This is incredible. Honey, cinnamon… It's a celebration (О, Боже мой… Это невероятно. Мёд, корица… Это праздник).

Когда они уходили, Питер оставил на столе чаевые – сумму, которая в те времена казалась царской.

Пётр-официант, подсчитывая выручку, увидел её, и его лицо озарилось искренним, почти детским изумлением. Он догнал их у выхода и, сияя и положив руку на сердце, сказал:

– Спасибо вам огромное! Приходите к нам ещё! Желаю вам всего самого доброго!

На улице Питер взял Наташу под руку. Было холодно, но ей стало тепло.

– Thank you (Спасибо), – тихо сказал он. – This was… the real Russia. I felt it today. I felt you (Это была… настоящая Россия. Я почувствовал её сегодня. Я почувствовал тебя).

Она не нашла слов в ответ. Она лишь улыбнулась, впервые за долгое время – легко и без принуждения. Но это было все, на что она была способна в тот миг. В ее сердце так и не было самого главного – любви… О чем она печально и с огромным чувством вины поведала своей подруге за их очередным вечерним телефонным «разбором полетов».

Лена уже почти смирилась с тем, что роман их все же лопнул, так и не успев начаться. Но Наташа неожиданно согласилась теперь уже на предложение Питера вновь поужинать в ресторане через неделю.

ГЛАВА 5

«Ночной холод и первое тепло»

Лена заказала им столик в уютном итальянском ресторанчике с приглушённым светом, где у стены наигрывал что-то тихое и проникновенное седовласый скрипач. Казалось, сама судьба способствовала этому вечеру.

И начало было прекрасным. Наташа, в платье, облегающем её хрупкую фигурку, была неотразима. Сияющий Питер не сводил с неё восхищённых глаз. Музыка была приятной, еда (наконец-то!) оказалась сытной и понятной его изголодавшемуся по нормальной пище желудку. Он ел с аппетитом, и это придавало ему уверенности.

Он говорил медленно, подбирая простые слова, а она, краснея, листала разговорник и понемногу начала улавливать их смысл. Он вдохновенно рассказывал ей о Новой Зеландии: бескрайние океанские пляжи, зелёные холмы, уютный дом с видом на залив… Он звал её в свою жизнь, и в его голосе звучала такая беззащитная надежда, что у Наташи сжималось сердце.

Но как-то незаметно лёгкость ушла. Он отложил вилку, сделал глубокий вдох и, прежде чем она поняла, что происходит, взял её руки в свои. Его ладони были тёплыми и чуть шершавыми. Музыка словно утихла.

– Наташа, – его голос стал тихим, серьёзным. – Я должен спросить… Я виноват перед тобой? Я сделал что-то не так, дорогая моя? Скажи мне, прошу!

Она не понимала всех слов, но уловила интонацию – голую, пронзительную боль. Она растерянно заморгала, пытаясь выудить из памяти хоть какие-то подходящие слова, но в голове была пустота. Она увидела, как потемнели его глаза, и почувствовала, как по её спине пробежал холодок паники.

– I… I don't… (Я… Я не знаю…) – беспомощно прошептала она.

И тогда, не в силах вынести его страдальческий взгляд, она схватилась за соломинку – вытащила телефон и набрала подругу.