Корона из Пепла. Сумерки Яви

Затаив дыхание, он прижался ухом к шершавому дереву. Тяжелая штора из медвежьей шкуры в горнице скрывала его убежище. Он стал тенью в собственном доме, вором, крадущим правду, которую ему отказывались дать по праву. Он ждал. И через мгновение услышал глухой, подавленный голос своего отца, начинавшего тяжелый, ночной совет.

Глава 28: Обрывки правды

Сквозь узкую щель в досках Ратибору было слышно каждое слово. Отец говорил тихо, вполголоса, и в его обычно властном голосе звучала глухая, застарелая усталость.

– …это не просто разбойники. И не просто иноверцы, – начал Всеволод. – Это приверженцы древнего культа. Культа Мары, богини зимы и смерти. Но их вера искажена. Искажена до неузнаваемости. Это не та Мара, которую чтут наши старики, провожая души предков. Их Мара – это голодная, ненасытная тьма, которая хочет поглотить все живое.

Наступила тишина. Ратибор слышал, как нервно заскрипела лавка под старостой Прохором.

– Но… чего они хотят от мальца? – испуганно прошамкал староста. – Почему он? Почему твой сын, боярин?

Ответ отца был едва слышным шепотом, но каждое слово ударило Ратибора, как молот.

– Его кровь… Она особенная. Редкая. Это… наследие его матери.

– Так призови князя! – прогудел бас Игниса. В его голосе звенел холодный гнев. – Поставь гарнизон! Сотня дружинников – и мы вырежем этих тварей под корень, какая бы кровь в ком ни текла!

На этот раз в голосе Всеволода прозвучала откровенная горечь, почти отчаяние.

– Не могу. Игнис, ты не понимаешь. Я не могу. Если князь узнает, чья кровь течет в жилах Ратибора… он сам казнит и его, и меня. У нашего Святополка, как и у его отца, старые счеты с… этим родом. Для него это будет просто хороший повод избавиться от угрозы и от меня заодно. Мы одни, Игнис. Совершенно одни.

Ратибор замер, прижавшись лбом к холодным доскам. Ловушка. Они были в ловушке. Между молотом культистов и наковальней княжеского гнева. Он в ужасе слушал дальше, как отец, сломленный и потерявший всякую надежду, говорил уже больше для себя, чем для собеседников.

– Я думал, я спас ее… – шептал он, и в его голосе дрожали слезы, которых Ратибор никогда не слышал. – Думал, любовь простого человека окажется сильнее… Но я лишь отсрочил неизбежное. Проваленный ритуал… они почти добились своего тогда. Они должны были призвать ее аватара, ее воплощение в этом мире… Но мы сбежали. И я увел ее. Я украл у них их главную ценность… их ключ… – он замолчал, с трудом переводя дыхание. – Теперь, спустя столько лет… они нашли новый ключ.

Щель в стене превратилась для Ратибора в замочную скважину, через которую он заглянул в бездну. И в этой бездне обрывки, что мучили его, сложились в одну цельную, ужасную картину.

Его мать – не просто культистка, а нечто большее. "Ключ". Сосуд для темной силы. Его отец, полюбив ее, совершил не просто побег. Он совершил святотатство, сорвав великий ритуал. И теперь, когда ее не стало, он, Ратибор, унаследовал эту страшную роль.

Он не был героем, которого все ищут. Он был причиной. Причиной гибели Демида. Причиной угрозы, нависшей над деревней. Он был живой мишенью, которая притягивала к себе тьму. Обузой для отца, вынужденного скрывать его от мира.

Они в ловушке. Без надежды на помощь. И он, Ратибор, был замковым камнем этой ловушки.

Он больше не чувствовал обиды на отца. Только ледяное, всепоглощающее чувство вины. Слово "ключ" потеряло для него всякий таинственный смысл. В своей голове он слышал лишь одно, вынесенное себе самому страшное определение.

Он не ключ. Он – проклятие.

Глава 29: Цена молчания

Ратибор не помнил, как выбрался из своего укрытия. Он двигался на автомате, как сомнамбула, пробираясь по темному дому в свою комнату. Он не лег. Он просто сидел на краю кровати до самого рассвета, глядя в никуда, а в ушах его молотом стучали обрывки отцовских слов: "чья кровь… мы одни… они нашли новый ключ".

С первыми лучами солнца он ушел из дома. Он не мог дышать в этих стенах. Он не мог смотреть на отца. Каждый взгляд на него теперь был невыносим. Он чувствовал себя самозванцем, предателем. Хотя он ни в чем не был виноват, груз вины давил на него с нечеловеческой силой. Это из-за него, из-за крови, текущей в его жилах, его отец был вынужден лгать, изворачиваться и жить в вечном страхе.

Он пришел на тренировочное поле. Место, где он раньше чувствовал силу, теперь стало местом пытки. Он схватил самый тяжелый тренировочный меч и набросился на вкопанные в землю деревянные чучела. Он рубил. Без техники, без тактики, вкладывая в каждый удар всю свою ярость, отчаяние и ненависть к себе. Удар. Еще. И еще. Он не чувствовал боли в протестующих мышцах. Он не замечал, как грубая рукоять стирает кожу на ладонях в кровь. Он просто рубил, пытаясь выбить из себя, вытравить эту проклятую кровь, это проклятое наследие.

Когда силы окончательно оставили его, он рухнул на колени, тяжело дыша, и меч выпал из его разбитых, кровоточащих рук.

Его нашла Кайя. Она подошла тихо, и он не сразу заметил ее. Она ничего не сказала. Ни "что случилось?", ни "ты в порядке?". Она просто опустилась на землю рядом с ним. Увидела его руки, и ее лицо на мгновение исказилось от боли, словно это были ее раны.

Она молча достала из небольшой кожаной сумки на поясе знакомый глиняный горшочек с мазью своей матери. Она взяла его ладонь в свои. Ее прикосновения были на удивление нежными и аккуратными. Она осторожно стерла кровь и грязь краем своей рубахи и принялась втирать в содранную кожу темную, пахнущую травами мазь. От мази по рукам пошло целительное тепло.

– Ты все слышал, да? – ее голос был тихим, почти шепотом.

Ратибор медленно кивнул, не в силах поднять на нее взгляд.

– Я не 'ключ', Кайя, – прохрипел он, и его голос сорвался. – Я – ходячий смертный приговор. Для отца. Для тебя. Для всех вас.

Она на мгновение замерла, а потом ее пальцы сжали его руку сильнее, твердо и уверенно.

– Ты – мой друг, Ратибор, – сказала она, и в ее голосе не было ни жалости, ни страха. Только несгибаемая, драконья прямота. – А за друзей мы, драконы, деремся до последнего вздоха. Мой отец думает так же. Ты – часть нашей стаи. И если кто-то захочет тебя забрать, ему придется сначала пройти через нас.

Она закончила перевязывать одну руку и взялась за другую.

– Так что прекрати себя жалеть и иди приводить руки в порядок. Они тебе еще понадобятся.

Ее слова, простые и безыскусные, подействовали на него, как ушат холодной воды. Она не утешала. Она не жалела. Она просто напомнила ему, кто он. Не "ключ". Не "проклятие". А ее друг. Сын своего отца. Житель этой деревни. И он был не один.

Ратибор медленно поднял голову и посмотрел на нее. На ее серьезное, сосредоточенное лицо, на ее руки, так бережно лечившие его раны. И сквозь пелену отчаяния и вины он впервые за последние часы почувствовал что-то другое. Хрупкое, но настоящее. Благодарность. Он был не один. И пока это так, он будет драться.

Глава 30: Решение

Вечером Ратибор вернулся в отцовский дом. Его руки были перевязаны, но плечи расправлены. Самокопание и ярость сменились холодной, как сталь, решимостью. Он нашел отца там же, где и всегда, – в резном кресле у очага. Всеволод не чистил оружие. Он просто сидел, глядя в огонь, и казался в этот момент невероятно старым и одиноким.

Ратибор подошел и встал рядом. Он не стал ходить вокруг да около.

– Я все слышал, – просто сказал он.

Всеволод не вздрогнул. Не удивился. Он лишь медленно повернул голову и посмотрел на сына долгим, тяжелым взглядом. А затем едва заметно кивнул.

– Значит, время пришло.

Они говорили всю ночь. Впервые в жизни – на равных. Не как отец, отдающий приказы, и сын, их исполняющий. А как два воеводы, склонившиеся над картой перед решающей битвой. Стена молчания рухнула, и из-за ее обломков полился поток информации, которую Всеволод копил годами.

Ратибор рассказал все, что видел в лесу. О жутком ритуале "выпивания" души. Об обращении охотника. О численности, дисциплине и военной организации культистов. Его слова были точными, лишенными эмоций, как донесение лазутчика.

Всеволод слушал, и его лицо становилось все мрачнее. А потом заговорил он. Он поделился тем, что знал. О иерархии культа, который он называл "Детьми Голодной Матери". О жрецах-"пожирателях душ". О воинах- "пустых". О том, что их сила – в подчинении чужой воли. О том, что главная их цель – не просто убийство, а ритуал, который должен изменить мир навсегда.

Они говорили, и из обрывков тайн и страшных наблюдений складывалась общая, ужасающая картина врага, с которым им предстояло столкнуться. Врага, против которого обычные воинские приемы могли оказаться бесполезны.

Ближе к рассвету, когда лучина в светильнике уже почти догорела, Ратибор подвел итог.

– Они сильнее нас. Их больше. И они могут пополнять свои ряды за счет наших же людей. Сидеть в осаде – бессмысленно. Рано или поздно они нас задавят.

Он сделал паузу, собираясь с мыслями, а затем высказал идею, что зрела в нем последние часы. Идею дерзкую, отчаянную, но единственно верную.

– Раз мы не можем просить князя о помощи… значит, нам нужно стать сильнее самим. Мы должны собрать своих союзников. Гномы Бори Бороды из Серых гор. Кочевники, если удастся с ними договориться. Эльфы, если они нас выслушают. Все, кто может держать оружие и кто не хочет, чтобы его душу высосали через трубочку. Мы должны дать бой здесь, на нашей земле, но не как жертвы, а как армия.

Он посмотрел прямо в глаза отцу.

– И я поеду в Киев.

Всеволод нахмурился, готовый возразить, но Ратибор опередил его.

– Не к князю. К волхвам. И к оружейникам. Мне нужно знать, с какой силой мы столкнулись. Волхвы могут знать эти символы, эту магию. А оружейники… я видел на торгу новые самострелы. Нам нужно оружие, способное остановить их на расстоянии. Много оружия.

Всеволод молчал. Он смотрел на сына. И он видел, как за эту ночь тот изменился. Юношеский гнев и обида исчезли. На их месте была холодная, взрослая решимость командира, принимающего на себя ответственность за грядущую войну. Он видел перед собой не "ключ" и не "проклятие". Он видел будущего воеводу. Своего сына.

Старый боярин медленно, кряхтя, поднялся с кресла.

– Хорошо, – просто сказал он. – Но поедешь ты не один.

Он выпрямился, и в его фигуре снова появилась тень былого величия. Усталость отступила, сменившись деловитой энергией.

– Пора будить Игниса, – сказал он, направляясь к выходу. – У нас очень много дел. И очень, очень мало времени.

Рассветные лучи, пробившиеся в окно, осветили горницу. Они упали на лица отца и сына, на раскиданные по столу карты. И в этом свете было нечто новое. Надежда. Они больше не были жертвами, загнанными в угол. Они приняли решение. Они готовились к войне.

Глава 31: Полночь в доме боярина

Воздух в Медвежьем Углу в предрассветный час был холоден и чист. Деревня спала. Но сна для Ратибора не было. Разговор с Кайей унял панику, но лишь для того, чтобы дать место холодной, как сталь, решимости. Он больше не был мальчиком, которого можно отослать спать, чтобы взрослые решили его судьбу. Угроза перестала быть чем-то внешним. Она проросла внутри, в его крови, и собственное происхождение ощущалось как клеймо, которое нужно было либо понять, либо оно сожжет его изнутри.

Он вернулся в отцовские хоромы. Как он и ожидал, отец не спал. Всеволод сидел в главном зале у догорающего очага. Но он не дремал. На его коленях лежал старый, зазубренный в сотнях боев меч – тот самый, что он достал прошлой ночью. Всеволод не чистил его. Он просто смотрел в огонь, на медленно умирающие угли, но взгляд его был где-то далеко, там, в прошлом, среди теней и призраков, которые видели только его глаза. Вся его поза, обычно прямая и властная даже в кресле, выражала сейчас одну лишь бесконечную, смертельную усталость.

Ратибор не стал подходить тихо. Он вошел в зал твердым, размеренным шагом, чтобы отец его услышал, чтобы понял – этот разговор неизбежен. Он не начинал с обвинений, с вопросов. Он молча подошел к столу, за которым они ужинали, и положил на его гладкую, потемневшую от времени поверхность один-единственный предмет.

Небольшой ритуальный нож с узким, черным лезвием. Тот, что он подобрал в луже крови на разоренном хуторе Демида. На его рукояти из черного дерева, тускло блеснув в свете угольев, проступил знакомый, уродливый символ. Этот знак был здесь. В их доме. На их столе. Между ними.

Всеволод медленно перевел взгляд с огня на нож. Он не удивился. Лишь едва заметно сжал челюсти.

– Демид мертв, – голос Ратибора был ровным, лишенным всяких эмоций. Словно он зачитывал донесение. Словно из него вынули всю юношескую пылкость, оставив только сухой остаток. – Они оставили это на его воротах.

Он сделал паузу, давая словам впиться в тишину.

– Как послание. Как счет, выставленный тебе. Я хочу знать, за что умер твой друг. И я хочу знать, за что, возможно, скоро умрут все остальные в этой деревне.

Это не была просьба. Не была мольба сына, обращенная к отцу. Это было требование. Холодное, твердое, непреклонное. Ратибор в этот миг перестал быть просто сыном. Он стал голосом всех тех, кто спал сейчас в своих домах, не ведая, что их жизни поставлены на кон в старой, забытой игре, затеянной их боярином. И он требовал отчета.

Глава 32: Стена молчания

Всеволод долго молчал, не отрывая взгляда от ритуального ножа на столе. Свет от угольев плясал на черном лезвии, и казалось, что символ на рукояти пульсирует, как злое сердце. Рука боярина, лежавшая на коленях, медленно сжалась на рукояти его собственного меча. Он смотрел в лицо сыну и видел не только юношеский гнев. Он видел в его глазах новую, холодную твердость. Сталь. И он понял, что время простых отговорок и отцовских приказов прошло.

Но он все еще пытался. Пытался удержать последнюю линию обороны, возвести последнюю стену между сыном и той проклятой тьмой, от которой он бежал полжизни.

– Это старые дела, Ратибор, – его голос был глухим и усталым. – Война, в которой я сражался задолго до твоего рождения. Месть – удел слабых, но даже у тени есть память. Демид был моим побратимом. Они ударили по мне через него. Это моя война. Тебе не нужно в нее лезть.

Горькая, злая усмешка исказила губы Ратибора.

– Не нужно? – переспросил он, и в его голосе зазвенела опасная нота. – Они называют меня 'ключом'. Они приходят не за тобой, отец. Они приходят за мной. Твоя война стала моей в тот день, когда я родился. Ты лишил меня права выбора, всю жизнь скрывая правду. Теперь я требую права знать, за что мне, возможно, придется умереть.

Его слова повисли в воздухе. Это был прямой вызов. Вызов не только отцу, но и всему, на чем строился их мир, – на его молчании, на его тайнах, на его решениях.

И тут плотина прорвалась.

Ратибор с силой ударил кулаком по столу. Глиняный кувшин, стоявший на краю, подпрыгнул и с дребезгом разбился о каменный пол.

– Ты учил меня чести! – выкрикнул он, и его голос сорвался от ярости и боли. – Учил всегда смотреть людям в глаза! А сам смотришь в сторону, когда я спрашиваю о собственной матери! Кто она была?!

Он шагнул ближе, его глаза горели в полумраке.

– Обычная женщина, которую ты любил, не полезла бы в самое пекло за тобой! Она не стала бы причиной такой мести! И уж точно она не родила бы 'ключ', за которым охотятся эти твари! Кто она, отец?! КТО ОНА?!

Последний вопрос был почти воплем. Прямой, безжалостный, он ударил по Всеволоду сильнее любого меча. Броня, которую старый воевода носил десятилетиями – броня суровости, молчания и отстраненности, – с треском раскололась.

Он поднял на сына глаза. И Ратибор впервые в жизни увидел в них не гнев, не строгость, не разочарование. Он увидел в них голую, незащищенную, незаживающую боль. Боль, такую глубокую и древнюю, что казалось, она была душой этого дома, этого леса, всей его жизни. И он понял, что пробил стену. Но за ней оказалась не крепость, а руины.

Глава 33: Имя на ветру

Ярость Ратибора схлынула так же внезапно, как и нахлынула, оставив после себя лишь горький привкус и звенящую тишину. Он смотрел на отца, на эту внезапно обнажившуюся боль в его глазах, и чувствовал себя варваром, сорвавшим старую, едва затянувшуюся повязку с гноящейся раны.

Всеволод тяжело вздохнул – звук, похожий на скрип старого дерева под ветром. Он медленно отложил свой меч в сторону и сделал неопределенный жест рукой в сторону скамьи. Приглашение сесть. Молчаливое перемирие.

Огонь в очаге почти погас, лишь один упрямый уголек тлел в глубине, отбрасывая слабые, умирающие отсветы. Тени в горнице сгустились, превратив ее в подобие пещеры, где двое мужчин остались наедине со своими призраками.

– Её звали Морана, – голос Всеволода был тихим, лишенным всякого выражения, словно он говорил о ком-то давно забытом, чье имя едва не стерлось из памяти. – И нет, она не была обычной женщиной. Она была… иной.

Он замолчал, подбирая слова, словно вытаскивая их из глубокого, темного колодца.

– Я встретил ее в том самом походе на север, в Темных Лесах. Мой отряд шел по следу работорговцев, но мы попали в засаду. Это были не воины. Это были они. Жрецы. – Он кивнул на ритуальный нож, все еще лежавший на столе. – Их было много, они выросли из-под земли, как грибы-поганки. Бой был коротким. Я был тяжело ранен, отстал от своих, потерял сознание. Они бы нашли меня. И моя жизнь закончилась бы на их алтаре, как жертва их голодному богу. Но нашла она.

Всеволод смотрел в угасающий уголек, и его взгляд был там, в прошлом.

– Она была совсем юной. Девушка, жившая среди этих чудовищ. Она вытащила меня, врага, истекающего кровью, в какую-то нору под корнями старого вяза. Она лечила мои раны. Травами, мхом… и чем-то еще. – Он потер висок. – Я был в бреду, но помню ее руки. Холодные, как родниковая вода. И ее глаза.

Он снова замолчал.

– Она была похожа на дикую лесную птицу. Сильную, но пугливую. Готовую в любой момент сорваться и улететь. И глаза у нее были… цвета зимнего неба перед бурей. А в глубине их – такая печаль, древняя, как эти леса.

Ратибор сидел не шелохнувшись, боясь спугнуть эти обрывки воспоминаний, которые его отец, казалось, вырывал из себя с мясом.

– Она была одной из них, да, – наконец, признался Всеволод. Его голос стал еще тише. – Они не держали ее в плену. Она выросла среди них. Они нашли ее в лесу ребенком, так она говорила. Воспитали ее. Они верили… они верили, что в ней течет особая, древняя кровь. Что она – Избранная их богини, способная слышать голоса духов и заглядывать за грань. Для них она была живой святыней.

Он повернул голову и посмотрел на Ратибора.

– Но я… я увидел в ней не жрицу. Я увидел пленницу в золотой клетке. В ее глазах была тоска. Тоска по простому, теплому солнцу, по человеческому смеху, по жизни без вечного холода их бога. Я полюбил ее, Ратибор. Полюбил так, как не думал, что можно любить. И я уговорил ее бежать со мной.

Он представил ее жертвой, несчастной девушкой, очарованной рассказами о другом, светлом мире. Он умолчал о ее силе. Умолчал о том, что, возможно, решение бежать было не только его. Он рассказал историю так, как хотел ее помнить, – историю спасения, а не похищения. И Ратибор, отчаянно желавший верить, слушал, не подозревая, что это – лишь первая, самая светлая страница в очень темной книге.

Глава 34: Сорванный ритуал

Рассказ Всеволода потек быстрее, словно прорвавшаяся плотина. Тени в горнице задвигались, оживая, и Ратибору казалось, что он слышит эхо тех давних событий – звон стали и крики в заснеженном северном лесу.

– Сбежать от них было почти невозможно, – говорил Всеволод, и его пальцы сжимали подлокотники кресла. – Они знали лес лучше любого зверя. Их лагерь был скрыт так, что целая дружина могла пройти в ста шагах и не заметить. Нужен был не просто побег. Нужен был хаос. И Морана дала нам его.

Он перевел дыхание.

– Они готовились к своему главному ритуалу. В ночь зимнего солнцестояния, когда грань между мирами становится тонкой, как лед на ручье. Они собрали для него десятки пленных, что свозили со всех разоренных деревень. Они собирались призвать нечто… могущественное. Воплощение своей богини, так говорила Морана. И она, Морана, должна была стать центром этого ритуала. Его сердцем.

В голосе отца не было гордости, только тяжесть воспоминаний.

– Она знала, что во время обряда все жрецы, все до единого, соберутся у главного алтаря. Их сила, их воля – все будет направлено в одну точку. И в этот момент остальной лагерь останется почти без присмотра. И она знала, где они держат пленных.

План был отчаянным и безумным. Пока ночь солнцестояния опускалась на лес, и в лагере культистов начались их зловещие песнопения, они вдвоем, – он, едва оправившийся от ран воевода, и она, юная жрица, знающая каждую тропку, – прокрались к загонам. Это были просто ямы, прикрытые плетеными щитами, полные измученных, напуганных людей.

– Мы не просто открыли их, – продолжал Всеволод, и его глаза лихорадочно блестели. – Мы создали панику. Подпалили пару шатров. Перерезали веревки у привязанных волков. И лагерь взорвался.

Он описывал это так ярко, что Ратибор почти видел это. Десятки пленников, обезумевших от страха и внезапной надежды, бросились врассыпную, крича, сбивая с ног охрану. Волки, сорвавшиеся с привязи, набрасывались на всех без разбору. Лагерь погрузился в ад.

– Ритуал был сорван, – голос Всеволода стал почти шепотом. – В самый ответственный момент. Вся сила, которую жрецы собирали и направляли, потеряла фокус. И ударила обратно. Я видел, как некоторые из них просто падали замертво, истекая кровью из глаз и ушей. Другие сходили с ума. Вместо того чтобы призвать своего бога, они открыли дверь в пекло, и оно опалило их самих.

В этом хаосе, под покровом дыма и криков, они и ушли. Они бежали через ночной, заснеженный лес, и погони за ними не было.

– А на рассвете, – закончил Всеволод, – на остатки их лагеря наткнулась моя дружина, которая искала меня. Они ударили по ослабленным, деморализованным культистам и перебили почти всех.

Он горько усмехнулся.

– Битва была выиграна. Князь счел меня героем. Человеком, который не только выжил в плену, но и умудрился спасти десятки невинных и сорвать главный план врага. Обо мне слагали песни. Но я знал, что я наделал на самом деле.

Он посмотрел на Ратибора тяжелым, полным вины взглядом.

– Я не просто сбежал с любимой женщиной. Я совершил величайшее святотатство против их бога. И я украл у них самое ценное, что у них было – их избранницу, их живое воплощение богини, их… ключ к силе. Они не простили этого. Они не могли простить. Они просто ждали.

Ратибор молчал. В голове его медленно, со скрипом, складывалась новая, страшная картина мира. Великий подвиг его отца, о котором он слышал с детства, воспетый в песнях гусляров, оказался не героическим деянием, а отчаянным поступком влюбленного мужчины. Актом, который спас несколько десятков жизней тогда, но обрек на угрозу сотни жизней сейчас. Последствия того далекого, отчаянного побега кровавым эхом докатились до их порога.

Глава 35: Неоконченная история

Первые, серые лучи рассвета начали пробиваться сквозь узкие слюдяные окна, изгоняя из горницы глубокие ночные тени. Разговор окончился. Последний уголек в очаге давно потух, и в зале стало холодно. Ратибор сидел на скамье, оглушенный рассказом отца, словно его ударили обухом по голове.

Он смотрел на Всеволода. Смотрел по-новому. Не как на легендарного воина, чьи подвиги были высечены в камне истории. Не как на строгого, отстраненного родителя, чьи приказы нужно было выполнять. Он видел перед собой просто человека. Человека, который когда-то совершил великий и одновременно страшный поступок во имя любви, и который всю оставшуюся жизнь платил за него, скрываясь от последствий и прячась за стеной молчания. Ратибор больше не чувствовал ни гнева, ни обиды. Только тяжесть. Тяжесть этого прошлого, которая теперь легла и на его плечи.

Оставался лишь один, последний вопрос. Тот, с которого все и началось.

– А… она? – тихо, почти шепотом, спросил он. – Что стало с матерью?

Лицо Всеволода, до этого открытое и измученное воспоминаниями, мгновенно закрылось. Щиты снова поднялись. Боль в его глазах, на мгновение утихшая, вспыхнула с новой, почти невыносимой силой. Он отвел взгляд в сторону, на пустую стену.

– Я привез ее сюда. Мы поженились. Через год родился ты, – голос его стал монотонным, безжизненным, словно он зачитывал сухую летопись. – Она… она не смогла жить здесь.