Корона из Пепла. Сумерки Яви

Ратибор знал, что его шансы невелики. Весь вечер он провел не за пирушкой, а на тренировочном поле, в одиночестве оттачивая удары, которые ему показывал отец. Он не боялся смерти. Он боялся проиграть и подвести Кайю. Она пришла к нему вечером, принесла чистую рубаху для боя. "Не надо," – сказала она тихо. "Я сама выйду. Это мой бой". "Нет," – твердо ответил он. "Он оскорбил женщину в моем доме. Теперь это – мой бой".

На рассвете, когда туман еще лежал на земле, на площади снова собрались все. В центре был очерчен круг. Эрик, ухмыляясь, вышел в него. В одной руке у него был круглый щит, в другой – тяжелый боевой топор. Он был уверен в своей победе. Ратибор вышел напротив с отцовским мечом и простым деревянным щитом, окованным железом.

Поединок был жестоким. С первых же секунд стало ясно, что Эрик превосходит Ратибора и в силе, и в опыте. Его топор со свистом рассекал воздух, удары были подобны ударам молота. Ратибор не пытался их отбить – его щит и меч не выдержали бы. Вместо этого он использовал то, чему его учила не только наука отца, но и спарринги с Кайей, – ловкость и скорость.

Он не стоял на месте. Он танцевал вокруг варяга, как волк вокруг медведя, уклоняясь, отскакивая, заставляя Эрика махать своим тяжелым топором впустую. Он использовал каждую ошибку противника, нанося короткие, быстрые контрудары, целясь в незащищенные руки и ноги. Несколько раз ему это удалось – на предплечье и бедре варяга появились кровоточащие порезы.

Толпа замерла, наблюдая за боем. Деревенские, поначалу не верившие в своего чемпиона, начали выкрикивать слова поддержки. Варяги, наоборот, помрачнели. Их боец был сильнее, но этот юркий мальчишка не давал ему применить свою силу.

Но опыт есть опыт. Эрик, разозленный собственной беспомощностью, пошел на хитрость. Он сделал ложный выпад, заставив Ратибора отскочить, а сам, вместо удара, с силой метнул в него свой щит. Ратибор инстинктивно прикрылся своим, и в этот момент щиты с оглушительным треском столкнулись. От удара рука Ратибора онемела, и он на мгновение потерял равновесие.

Этого мгновения варягу хватило. Он шагнул вперед и нанес удар ногой по щиту Ратибора, выбивая его из ослабевшей руки. А следующим, молниеносным движением он ударил плашмя топором по клинку меча. Сталь со звоном столкнулась со сталью. Отцовский меч вылетел из руки Ратибора и отлетел на несколько шагов.

Он остался один на один с разъяренным варягом, безоружный, с одной лишь разбитой губой и ноющей рукой. Эрик, тяжело дыша, ухмыльнулся, поднял свой топор. Победа была его.

Глава 21: Вердикт

Топор Эрика взметнулся вверх, сверкнув на первых лучах восходящего солнца. В толпе деревенских женщин кто-то испуганно вскрикнул. Кайя, стоявшая в первых рядах, подалась вперед, ее пальцы сжались в кулаки так, что побелели костяшки. Ратибор смотрел прямо на лезвие, тяжело дыша, не отводя взгляда. Он проиграл, но не собирался умирать с закрытыми глазами.

– ДОСТАТОЧНО!

Голос Всеволода, усиленный утренней тишиной, прогремел над площадью, как удар грома. Он шагнул в круг. Он не бежал, не суетился. Просто встал между Эриком и Ратибором, заслонив сына своей широкоплечей, хоть и исхудавшей фигурой.

Топор варяга замер в воздухе.

– Он обезоружен! – прорычал Эрик. – Победа моя! Правда на моей стороне!

– Я вижу обезоруженного воина, – ровным голосом ответил Всеволод, глядя на варяга в упор. – Но я также вижу, что стоит он на ногах. Я вижу, что на твоем теле, воин, кровь. А на его – ни капли. По закону поединка "до первой крови", победил он. Но он потерял оружие. Поэтому, по закону чести, это – ничья.

Варяги недовольно загудели. Это было натягиванием правил, но даже они не могли отрицать, что слова боярина звучат веско.

– Он прав, Эрик, – неожиданно раздался хриплый голос ярла Олафа, который тоже шагнул к кругу. – Ты пролил его кровь? Нет. Он стоит на ногах? Да. А теперь опусти топор.

Всеволод повернулся к Эрику.

– Поединок окончен. Он показал, что готов защищать честь своего дома до конца. А ты, воин, вчера повел себя не как гость, а как разбойник. Ты оскорбил женщину, которая находилась под моей защитой, и был зачинщиком драки. Ничья в поединке смывает твой позор, но не твою вину. Подойди и попроси прощения у той, кого ты оскорбил.

Это было неслыханно. Варяги зашумели еще громче. Извиниться? Перед женщиной? Да еще и перед "ведьмой"? Эрик побагровел от ярости и унижения.

– Никогда!

Всеволод молчал, просто смотрел на него. Но рядом с боярином, как из-под земли, выросли два десятка его самых верных мужиков с топорами и рогатинами. А с другой стороны подошли варяги, их руки тоже лежали на рукоятях мечей. Ситуация снова накалилась до предела.

И снова все решил ярл Олаф. Он подошел к Эрику и что-то тихо, но жестко сказал ему на своем северном наречии. Эрик побледнел, попытался возразить, но ярл лишь указал своим единственным глазом на Всеволода, потом на его людей, а затем – на свои порезы на теле Эрика. Смысл был ясен: бой сейчас будет не в их пользу, да и поединок он, по сути, не выиграл.

Скрипнув зубами так, что затрещало на скулах, Эрик медленно опустил топор. Он прошел мимо Ратибора, бросив на него взгляд, полный ненависти. Он подошел к Кайе. Он не смотрел ей в глаза.

– Прости, – процедил он сквозь зубы.

– Я не слышу, – спокойно сказала Кайя, глядя на него в упор.

– Я ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ! – рявкнул он, так что услышала вся площадь.

Развернувшись, он, расталкивая своих же, пошел прочь с площади.

Ярл Олаф подошел к Всеволоду. "Твой сын – хороший боец. В нем есть дух волка. Мы уходим. Торг окончен. Но запомни, боярин, – он понизил голос, – варяги не забывают ни дружбы, ни обид. Мы еще вернемся".

Он кивнул своим людям. Северяне, недовольно переговариваясь, начали собираться. Они не были рады такому исходу. Они не проиграли, но и не победили. А для варяга это было почти одно и то же. Они уходили, оставляя за собой не только проданные товары, но и невысказанную угрозу. Мир был восстановлен, но он был хрупким, как тонкий осенний лед.

Глава 22: Последствия

Как только последний из варягов скрылся за поворотом лесной дороги, напряжение, висевшее над площадью, спало. И тут же сменилось ликованием. Деревенские жители обступили Ратибора. Его хлопали по плечам, трясли ему руки. Староста Прохор, прослезившись, жал ему руку, называя "нашим соколом" и "защитником". Девушки, еще вчера смеявшиеся над ним, теперь смотрели на него с восхищением.

За один день он превратился из "боярского сынка" в настоящего героя их маленького мира. Он не победил могучего варяга, но он выстоял против него. Он принял вызов, от которого любой другой бы бежал, и защитил не только честь Кайи, но и честь всей деревни. Он доказал, что он не только умелый воин, но и мужчина чести, готовый поставить на кон свою жизнь ради справедливости.

Позже, когда толпа схлынула, к нему подошел отец. Всеволод ничего не сказал. Он просто подошел и своей тяжелой, мозолистой рукой поправил на сыне сбитую в бою рубаху. Затем он осмотрел его раны – разбитую губу, синяки, – и его взгляд, обычно суровый, на мгновение смягчился. "Болит?" – только и спросил он. Ратибор мотнул головой. Всеволод кивнул и, тяжело опираясь на палку, пошел в дом. Но Ратибор знал, что за этой скупостью скрывалась высшая похвала. Его отец, старый воин, был горд им. Он понял, что его сын сдал самый главный экзамен – проверку на прочность духа. И что он готов к тем вызовам, которые, как знал Всеволод, уже стояли на пороге.

Но сам Ратибор не праздновал.

Он сидел на краю тренировочного поля, где вчера готовился к бою, и методично точил свой меч, тот самый, что выбили у него из рук. Он снова и снова прокручивал в голове поединок. Он не обманывал себя. Он не победил. Он выжил. Выжил благодаря хитрости, ловкости и своевременному вмешательству отца. Он видел свои ошибки: вот здесь он открылся, здесь – промедлил с ударом, здесь – позволил врагу навязать свой ритм боя.

Он смотрел на дорогу, по которой ушли варяги. Он слышал прощальные слова ярла Олафа: "Мы еще вернемся". Это не была пустая угроза. Они вернутся. И в следующий раз они могут прийти не для торга. И ему нужно быть готовым.

Он посмотрел на свои руки. Они все еще дрожали от пережитого напряжения. Он был героем для своей деревни. Но в глубине души он знал, что ему предстоит еще очень долгий путь, прежде чем он станет настоящим воином. Путь, который будет состоять не из одного поединка, а из сотен битв, и не все из них будут такими честными, как эта. Война, что пряталась в тенях леса, не знала правил "до первой крови". Он поднялся. Нужно было продолжать тренировку.

Глава 23: Охота на тени

Прошла неделя после отбытия варягов. Шумный инцидент быстро превратился в деревенскую байку, а Ратибор – в ее главного героя. Жизнь, казалось, вернулась в свое мирное, сонное русло. Но не для него. Пока деревня успокаивалась, в нем самом росла глухая, неутолимая тревога.

По ночам ему снились не поединки и не варяги. Ему снились черные, бездонные глаза обращенного охотника и слова отца, сказанные в темноте: "Я украл ее у ее бога". Два этих образа сплетались в один удушающий кошмар. Он просыпался в холодном поту, понимая, что битва с Эриком была лишь детской игрой по сравнению с тем, что их ждет. Нападение на хутор Демида не было концом истории. Оно было ее началом. Ждать следующего удара, сидя за стенами деревни, было все равно что ждать, пока волк сам придет и вцепится тебе в глотку. Он должен был действовать.

Каждый день на рассвете он брал лук и уходил в лес, говоря отцу, что идет на охоту. Но дичь его не интересовала. Он охотился на тени.

День за днем он методично прочесывал окрестные леса. Это была холодная, расчетливая работа, которой его тоже научил отец – "Знай землю своего врага лучше, чем он сам". Он возвращался к Старому дубу, к разоренному хутору, к любому месту, где находили странные следы. У себя в комнате, на куске дубленой кожи, он начал рисовать карту, отмечая на ней каждую зловещую находку. Он искал закономерность. Систему. Он пытался понять, как думает его невидимый враг, откуда он приходит и куда уходит.

Кайя почти всегда ходила с ним. Она была его живым компасом, его сторожевым псом. Там, где он видел лишь старые листья и мох, она чувствовала присутствие чего-то чужого.

– Здесь, – говорила она, останавливаясь посреди, казалось бы, нетронутой поляны. – Они стояли здесь. Долго. Воздух до сих пор холодный.

Она описывала это как остаточный след, запах, похожий на озон после удара молнии, только мертвый и безжизненный. Это было присутствие чужой, холодной магии, которое человеческие чувства уловить не могли.

Всеволод знал об этих вылазках. Он видел, как Ратибор каждый вечер склоняется над своей картой, как чистит оружие с лихорадочной одержимостью. И он молчал. Возможно, он считал эти поиски бесполезными. А возможно, он просто понимал, что волчонка, учуявшего кровь, уже не удержать на цепи, и мешал сыну идти своим собственным, опасным путем познания.

И однажды эти поиски принесли плоды. В сыром, затененном овраге, куда редко заглядывало солнце, Ратибор наткнулся на новую цепочку следов. Она была свежей. И она была странной. На влажной, податливой земле отпечатки были едва заметны, словно прошедшие здесь весили не больше ребенка. Но шаг их был широким, мужским. Они шли, почти не касаясь земли, не оставляя вмятин.

Ратибор замер, сердце пропустило удар. Он смотрел на эти призрачные следы. Это были не просто люди. Это были те, кто владел какой-то силой, позволявшей им двигаться так неестественно. Те самые, кого он видел у Старого дуба.

– Я чую их, – прошептала Кайя, встав рядом. – След свежий. Они где-то рядом.

Не сговариваясь, они двинулись по этой аномальной тропе. След вел их прочь от знакомых мест, вглубь леса, в самую чащу, куда не рисковали заходить даже самые смелые охотники. И с каждым шагом лес вокруг них становился все темнее, тише и враждебнее.

Глава 24: Костер во тьме

Призрачная тропа вела их почти два дня. Она уводила их все дальше от дома, в самую глубь векового бора, где под ногами пружинил толстый слой мха, а солнечный свет едва пробивался сквозь густые кроны. К вечеру второго дня Кайя остановилась и припала к земле, как волчица.

– Мы пришли, – прошептала она. – За этим склоном. Пахнет дымом, потом и… страхом.

Они действовали как тени, как два лесных духа. Ползком, пригибаясь за каждым кустом, они забрались на заросший склон глубокого, скрытого от посторонних глаз оврага. То, что они увидели внизу, заставило Ратибора замереть.

Это был лагерь. Гораздо крупнее того, что он видел у хутора Демида. Здесь было не меньше трех десятков человек, и их организация поражала. Это не было разбойничье логово. В центре лагеря горели костры, у которых несколько культистов готовили какое-то темное, дурно пахнущее варево в большом котле. Подальше, на утоптанной площадке, другая группа оттачивала движения с оружием – их короткие, изогнутые мечи мелькали в воздухе с безжалостной точностью. Еще несколько сидели в стороне, скрестив ноги, погруженные в неподвижную, мертвую медитацию. И по всему периметру, словно каменные изваяния, стояли часовые. Дисциплина, порядок и зловещая, деловитая атмосфера.

Ратибор и Кайя устроились в сплетении корней старой сосны, нависшей над оврагом. Отсюда им было видно все. Часы текли. Сумерки сгустились, превратившись в ночь, и лес наполнился своими обычными звуками. Но в овраге царила почти полная тишина.

Наконец, когда на небе зажглись первые звезды, действо началось. Один из культистов ударил в небольшой бронзовый гонг, и звук его, низкий и гулкий, пронесся по лесу, заставив замолчать даже сверчков. Все обитатели лагеря собрались у центрального костра, образовав живой круг.

Четверо из них подтащили к огню огромную, сплетенную из веревок сеть. Внутри сети метался и ревел пленник. Это был не человек. Это был огромный бурый медведь, хозяин здешних лесов, могучий зверь, способный одним ударом лапы сломать хребет быку. Он ревел от ярости и боли, тщетно пытаясь порвать путы.

Из самого большого шатра вышел лидер. Ратибор узнал его – высокий, сутулый, в том же темном плаще. Он приблизился к ревущему медведю. Он не произносил заклинаний. Он не доставал оружия. Он просто подошел и положил свою бледную, длиннопалую ладонь на лобастую голову зверя, прямо между глаз.

Медведь мгновенно затих. Рев оборвался на полуслове, сменившись испуганным, сдавленным хрипом. Могучее тело перестало биться в сетях. Ярость в его глазах сменилась чистым, первобытным, животным ужасом. Зверь понял, что перед ним – нечто страшнее любого охотника.

Лидер-жрец поднял вторую руку и заговорил. Он говорил на том же странном, гортанном языке, полном щелкающих, рваных звуков, что и шепот одержимой девочки Ульяны. И по мере того, как он говорил, с медведем начало происходить нечто чудовищное.

Из его тела, прямо сквозь густую шерсть, начала сочиться темная, маслянистая дымка. Не дым от огня, а нечто живое, пульсирующее. Это была его жизненная сила, его ярость, его дух, вытягиваемый из тела наружу. Дымка потянулась к стоявшим в кругу культистам. Они вдыхали ее с жадностью. И на мгновение глаза каждого из них, попавшие в свет костра, вспыхивали тусклым, неживым черным светом.

Ритуал продолжался. Медведь не умирал. Он оставался жив, но он… пустел. Его шерсть тускнела, теряя здоровый блеск. Могучие мышцы обмякли. Он превращался в свою собственную выцветшую, обессиленную тень. А когда жрец наконец убрал руку и замолчал, в глазах медведя не осталось ничего. Ни ярости, ни страха. Лишь бессмысленная, мертвая пустота.

Они не убили его. Они его выпили.

Ратибор лежал в корнях сосны, и холод, не имевший ничего общего с ночной прохладой, пробирал его до самых костей. Он чувствовал, как Кайя рядом дрожит – не от страха, а от омерзения. Он повидал смерть в бою. Но то, что он видел сейчас, было гораздо страшнее. Это была магия, которой он не мог найти ни названия, ни объяснения. Магия чистого, абсолютного поглощения. И против такого его отец сражаться не учил.

Глава 25: Гости без приглашения

Обратный путь был как во сне. Ратибор и Кайя шли сквозь предутренний, серый лес, не чувствуя ни усталости, ни колючих ветвей, хлеставших по лицу. Образ "выпитого" медведя, пустого и безжизненного, стоял перед глазами. Холод, который они почувствовали в овраге, казалось, впитался в самую их кровь.

В Медвежий Угол они вошли, когда деревня только начинала просыпаться. Не было ни сил, ни желания говорить с кем-либо. Ратибор шел прямиком к отцовским хоромам. Он должен был рассказать. Он должен был заставить отца говорить. Этот кошмар, выползший из прошлого, был слишком велик, чтобы сражаться с ним вслепую.

Но он не успел.

Когда они вышли на площадь перед боярским двором, он замер. У ворот, тяжелых, окованных железом, стояли гости.

Их было пятеро. Люди в темных, дорожных плащах, с капюшонами, низко надвинутыми на лица. Впереди стоял он – высокий, сутулый жрец, чей жест выпил душу из лесного зверя. Они не ломились в ворота, не кричали. Они просто стояли. Безоружные, с открыто и мирно опущенными руками. Но от них исходил такой холод, что чахлые цветы, росшие в палисаднике у ворот, казалось, пожухли и поникли.

Вся деревня замерла. Те немногие, кто уже вышел на улицу, – женщина с ведрами, старик, идущий к хлеву, – застыли на месте, боясь пошевелиться. Хлопнула одна, другая дверь – люди прятались по домам. Даже вездесущие мальчишки исчезли. На сторожевой вышке над воротами напряженно, как струны, застыли двое дозорных, их руки лежали на самострелах.

Ратибор и Кайя остановились в нескольких шагах от них. Жрец даже не удостоил их взглядом. Его лицо, скрытое тенью, было обращено к дому боярина. Он ждал.

Скрипнула тяжелая дверь. На крыльцо, тяжело опираясь на резную палку, вышел Всеволод. Его лицо было бледным, но спокойным. Он увидел незваных гостей, увидел своего сына и Кайю, стоящих поодаль, и все понял.

Ратибор и Кайя, не сговариваясь, подошли и встали по обе стороны от боярина. Три фигуры, готовые встретить угрозу.

Жрец медленно, словно нехотя, повернул голову. И он посмотрел не на Всеволода, старого воина, своего давнего врага. Он посмотрел прямо на Ратибора. Под тенью капюшона блеснули глаза – темные, безразличные, как два куска обсидиана. Во взгляде не было ни ненависти, ни гнева. Лишь холодное, деловитое внимание хирурга, разглядывающего инструмент.

А затем жрец заговорил. Его голос был тихим, почти шепотом, но обладал странной силой, проникая в каждый угол замершей площади.

– Мы пришли не воевать, боярин Всеволод.

Он говорил медленно, с чужим, северным говором.

– Мы пришли забрать то, что принадлежит нам по праву крови. Вы нарушили договор. Вы сорвали великий ритуал. Но время пришло платить по счетам.

Он сделал паузу, давая словам впитаться в тишину. Его темный, немигающий взгляд по-прежнему был прикован к Ратибору.

– Долг можно вернуть, – продолжил он. – Нам не нужно золото. Нам нужен ключ.

Глава 26: Ультиматум

Слово "ключ" повисло в холодной утренней тишине. Всеволод, стоявший на крыльце, внешне казался спокойным. Лишь его рука, сжимавшая набалдашник палки, побелела в костяшках, выдавая внутреннее напряжение. Он перевел свой тяжелый взгляд со жреца на притихшую деревню, а затем снова на незваных гостей.

– У вас нет никаких прав на этой земле, – его голос был ровным и твердым, как гранит. – Убирайтесь, пока мои люди не насадили ваши пустые головы на частокол.

Уголок рта жреца, видневшийся из-под капюшона, тронула слабая, презрительная улыбка.

– Ваши люди? – он обвел невидимым взглядом замершую деревню. – Горстка испуганных крестьян и пара драконов-полукровок? Не смешите меня, воевода. Вы знаете нашу силу. – Он сделал многозначительную паузу, и Ратибор невольно вспомнил пустые глаза "выпитого" медведя. – Ваш сын видел ее. Мы пришли с миром. Мы даем вам выбор, – он произнес это с едва уловимым нажимом, – из уважения к ней.

– Отдайте нам мальчика. Его кровь завершит начатое и вернет равновесие. И все закончится. Никто больше не пострадает. Ни один дом в этой деревне не сгорит. Ни один ваш друг больше не умрет.

Последняя фраза прозвучала не как угроза. Она прозвучала как констатация факта. Как напоминание о крови Демида, о пепле его хутора. Как обещание того, что будет, если ответ будет "нет". Это был холодный, выверенный шантаж.

Ратибор не выдержал. Ярость, копившаяся в нем со вчерашней ночи, прорвалась наружу. Одним движением он выхватил из ножен отцовский меч. Лязг стали разорвал тишину.

– Попробуй, возьми! – прорычал он, делая шаг вперед.

Рядом с ним Кайя, до этого стоявшая неподвижно, издала низкое, угрожающее шипение. Ее тело напряглось, готовое к прыжку, а из ноздрей вырвались два тонких, едва заметных облачка дыма. Дозорные на стене вскинули самострелы, беря на прицел фигуры в черном.

Но жрец даже не удостоил их взглядом. Его лицо по-прежнему было обращено к Всеволоду. Он игнорировал юношескую ярость Ратибора и звериную угрозу Кайи, словно они были не более чем надоедливыми щенками. Важен был лишь ответ хозяина стаи.

Всеволод положил свою тяжелую, костистую руку на плечо сына, властно останавливая его. Он надавил, заставляя Ратибора опустить меч. "Тихо", – беззвучно прошептали его губы. Затем он выпрямился, и в его фигуре, несмотря на хромоту, появилось старое величие воеводы.

– Мой сын – моя кровь. Он останется на моей земле.

Он сделал паузу, глядя жрецу в самую тень его капюшона.

– Ответ мой – нет.

Жрец медленно кивнул, словно именно этого он и ожидал. Словно весь этот разговор был лишь формальностью, необходимым ритуалом перед началом войны.

– Выбор сделан.

Его тихий голос снова пронесся над площадью, но теперь в нем не было и намека на мирные предложения.

– Мы вернемся. И мы возьмем свое. С процентами.

С этими словами он, не говоря больше ни слова, развернулся. Его спутники последовали за ним. Пятеро "людей в черном" так же молча, как и пришли, зашагали прочь от деревни, их фигуры становились все менее четкими, словно растворяясь в утренней дымке.

Угроза была озвучена. Линии проведены. Война была объявлена.

Глава 27: Ночной совет

После ухода чужаков оцепенение, сковавшее деревню, спало. Но на смену ему пришел не шум, а глухой, тревожный ропот. Люди выходили из домов, сбивались в кучки, испуганно перешептывались, бросая косые, боязливые взгляды на дом боярина. Угроза, до этого бывшая лишь страшной сказкой, обрела голос, и слова ее были ясны даже самому простому пахарю. "Отдайте мальчика, или мы вернемся".

В доме боярина напряжение можно было резать ножом. Весь день Всеволод молчал. Он ходил по горнице, отмеряя шаги, – шаг здоровой ногой, тяжелый пронос больной, – словно зверь, запертый в клетке. Ратибор пытался заговорить с ним, задать вопросы, что горели в нем огнем, – о "праве крови", о "проваленном ритуале", о матери, – но отец отмахивался от него, как от назойливой мухи.

Когда сгустились сумерки, к боярину пришли гости. Те, кому он доверял. Первым, без стука, вошел Игнис, отец Кайи. Его огромное тело, казалось, заполнило собой весь дверной проем. Лицо его было мрачнее грозовой тучи. Следом, семеня и оглядываясь, пришел старый староста Прохор.

Они сели за стол. Всеволод поставил на стол глиняную бутыль с медом, но никто к ней не притронулся. Ратибор, стоявший у очага, тоже приготовился слушать. Теперь, когда враг стоял у ворот, скрывать от него правду было безумием. Он был готов.

Но Всеволод думал иначе. Он поднял на сына свои усталые глаза.

– Иди спать, Ратибор.

Ратибор замер.

– Отец, я… Я должен знать…

– Ты должен слушаться, – жестко прервал его Всеволод. – Что бы мы тут ни решили, тебя это не касается. Это не твоего ума дело. Иди.

Это было несправедливо. Унизительно. После всего, что он видел. После того, как враг назвал его главным призом в этой войне. "Не твоего ума дело". Слова хлестнули, как пощечина. Оскорбленный до глубины души, Ратибор сжал кулаки, готовый спорить, кричать. Но, встретившись с тяжелым, непреклонным взглядом отца, он понял, что это бесполезно.

Он молча кивнул, повернулся и вышел из горницы, нарочито громко хлопнув дверью. Он слышал, как отец тяжело вздохнул за его спиной.

Но он не пошел в свою спальню. Ярость и обида смешались в нем с отчаянным желанием знать. Он не мог просто лечь и уснуть, пока за закрытой дверью решается его судьба. Прокравшись по темному коридору, он нашел то, что искал – узкую щель в стене, за которой находился стенной шкаф, где хранили старые меха. Из шкафа, через другую щель, можно было слышать все, что происходит в горнице. И видно – если прижаться глазом к доскам.