Корона из Пепла. Сумерки Яви

Alex Coder

Корона из Пепла. Сумерки Яви

Глава 1: Запах железа и чабреца

Петух в Медвежьем Углу был ленив, и потому деревню всегда будил молот. Его мерный, тяжелый стук, доносившийся с окраины, был надежнее восхода солнца. Ратибор проснулся под этот знакомый ритм, расталкивая остатки сна. Он не нежился в постели. Холодные доски пола, ковш ледяной воды из колодца, выплеснутый в лицо, и миска густой овсяной каши, плотной, как глина, – таким было каждое его утро. Быт боярина-пограничника был прост и суров.

Путь от отцовских хором до кузни лежал через всю деревню. Медвежий Угол оживал. Староста Прохор, красный как рак, размахивал руками, пытаясь переспорить трех баб у колодца, – безнадежное дело. Мальчишки, взъерошенные после сна, с гиканьем гоняли кур по пыльной улице. Жизнь текла своим чередом, привычная и понятная.

Но в этой простоте всегда таилось иное. Краем глаза Ратибор заметил, как из-за плетеной изгороди мелькнула косматая голова домового. Хозяйка, старая Матрена, уже выставила для него блюдце с молоком. У крыльца соседнего дома лежал, подергивая во сне лапой, огромный волкодав Борз; на его седой шкуре сквозь шерсть проступали выцветшие синие руны – оберег от хвори и сглаза. Никто не обращал на это внимания. Духи и магия были не чудом, а частью быта, такими же обыденными, как смена времен года.

Источник утреннего перестука встретил Ратибора жаром и запахом угля. Кузня.

– Солнце уже стыдится за тебя, боярич, – пророкотал голос, перекрывая звон металла.

У наковальни стоял Игнис. Гора, а не человек. Плечи, как у молодого быка, руки, толщиной в бедро Ратибора, покрыты не только въевшейся сажей и мозолями, но и мелкой, твердой чешуей цвета старой бронзы. Он беззлобно зыркнул на Ратибора из-под густых бровей.

– Солнце всходит, когда Игнис берет в руки молот, – без улыбки ответил Ратибор, привычно отражая подколку.

Между ними всегда было так – короткие, мужские перепалки, больше похожие на обмен ударами тренировочных мечей. Игнис был ему как дядька, суровый и надежный, как сталь, что выходила из-под его молота. Сейчас он ковал лемех для плуга. Ратибор смотрел, как он работает. В этом была своя магия. Игнис не просто бил по раскаленному металлу. Казалось, он вдыхал в него свой жар, и полоса железа под его ударами светилась дольше и ярче обычного, покоряясь воле мастера.

Дверь из кузни вела в дом, и здесь мир огня и железа сменялся миром трав и тепла. Их встречала Аурум, жена Игниса, и их дочь, Кайя. В доме витал густой, горьковато-сладкий аромат. Аурум, женщина удивительно тонких черт лица, сидела у стола и перебирала сухие пучки зверобоя и чабреца. Лишь ее глаза, цвета старого золота, с вертикальными зрачками, выдавали ее драконью кровь.

– Здравствуй, Ратибор, – ее голос был тихим, как шелест сухих листьев. – Для отца. Опять нога к непогоде ноет, знаю.

Она протянула ему небольшой глиняный горшочек с темной, пахучей мазью. Ее забота о боярине была такой же обыденной и неотъемлемой частью их жизни, как стук молота ее мужа. Кайя, сидевшая в углу и точившая небольшой охотничий нож, лишь коротко кивнула ему, не отрываясь от своего дела.

Ратибор взял мазь. Простые слова благодарности были бы здесь лишними. Он кивнул в ответ и вышел.

Он не успел сделать и двух шагов, как резкий толчок в бок едва не сбил его с ног. Кайя возникла рядом, бесшумная и быстрая, как всегда.

– Опять к отцу своему? Скука, – фыркнула она, пихая его еще раз, уже слабее, играючи. Ее рыжие, как осенняя листва, волосы были растрепаны, а в зеленых глазах плясали оранжевые искорки. – Лучше бы в лес пошли. Старый Бори сказывал, зайцы в этом году жирные, ленивые. Самое время силки проверить.

Ратибор лишь отмахнулся, но пошел чуть быстрее, чтобы не отставать от ее упругого шага. Так было всегда. Он, ее отец и их дружба, сотканная из сотен таких вот утр, из общих походов в лес, споров и понятных без слов подколок.

Это был их мир. Прочный, как сталь Игниса, и пахнущий чабрецом из рук Аурум. Мир, в котором еще не было места страху. Ратибор и не догадывался, что этот знакомый до последнего камушка покой уже начал ржаветь по краям.

Глава 2: Хромой медведь

Боярские хоромы не были дворцом. Скорее, крепостью, вросшей в землю. Массивные, пропитанные смолой бревна, толщиной в обхват, узкие, как бойницы, слюдяные окна. Дом строили не для праздности, а чтобы выстоять в долгую зиму и выдержать короткую, но яростную осаду. Внутри, в полумраке главной горницы, пахло так, как должен пахнуть дом воина: горьковатым дымом от очага, старой кожей и пчелиным воском от десятков свечей.

У огня, в тяжелом резном кресле, сидел боярин Всеволод. Время и битвы иссушили его, оставив лишь жилы, кости и несгибаемую волю. Седина посеребрила виски, а лицо избороздили глубокие морщины, словно карту прожитых лет и пережитых горестей. Одна его нога была неестественно прямой и неподвижной – память о давней сече, что закончила его путь дружинника и начала путь правителя-пограничника. Сейчас он методично, с привычной точностью, правил оселко́м лезвие старого боевого топора.

При виде сына он не улыбнулся – улыбка давно стала редкой гостьей на его лице. Он лишь коротко кивнул, и его серые, выцветшие глаза осмотрели Ратибора с привычным критическим прищуром.

– От драконов идешь? – его голос был скрипуч, как старая телега. – Опять тебя Игнис уму-разуму учил?

В голосе не было тепла, но Ратибор уловил в нем то, что другие бы не заметили, – едва различимую нотку гордости за то, что его сын дружен с лучшим кузнецом на всю округу.

– Их мазь, – Ратибор протянул горшочек. – Аурум велела передать.

Всеволод взял его, не говоря спасибо. Слова благодарности между ними были такой же лишней шелухой, как и нежности. Он молча задрал штанину, обнажая колено, пересеченное белесым, уродливым шрамом, и принялся втирать темную, пахучую мазь.

Их разговор был таким же деловым и скупым.

– Прохор жалуется, озимые плохо всходят. Проверь завтра, что с землей.

– Сделаю.

– На восточном краю частокола два столба подгнили. Возьмешь мужиков, замените.

– Хорошо.

– Вешней водой мост через Черный ручей подмыло. Не сегодня-завтра рухнет. Пошли людей с утра.

Всеволод говорил не как отец с сыном. Он говорил как правитель, отдающий распоряжения своему наместнику. Он не растил из Ратибора просто воина, умеющего махать мечом. Он ковал из него хозяина, чья голова должна была болеть об урожае и мостах так же, как о вражеских набегах.

Ратибор, дождавшись, когда отец закончит, вставил свое:

– Я хотел завтра с Кайей пойти на дальние болота. Проверить силки. Там всегда дичи много.

Воздух в комнате мгновенно похолодел. Лицо Всеволода, до этого просто суровое, окаменело. Он поднял на сына взгляд, и серая выцветшая сталь его глаз стала твердой и холодной, как лезвие его топора.

– На дальние болота не пойдете.

Слова упали в тишину, как камни в колодец.

– Но почему? – попытался возразить Ратибор. – Мы там сто раз были.

– Я сказал, – отрезал Всеволод. В его голосе не было гнева, лишь непререкаемая тяжесть приказа. – Там нечисто.

Он не объяснил. Не счел нужным. Просто поставил перед фактом, как ставит стену щитов перед врагом. Ратибор открыл было рот, чтобы спорить дальше, но осекся. Он наткнулся на тот самый взгляд. Взгляд, который не принадлежал хромому старику в кресле. Это был взгляд воеводы Всеволода, Хромого Медведя, который когда-то одним этим взглядом останавливал начинающийся в войске бунт и заставлял замолкать сотни глоток.

В этот миг Ратибор понял, что спорить бесполезно. И что слова "там нечисто" – это не просто отговорка. Это – запертая наглухо дверь, за которой скрывается что-то, о чем его отец, переживший десятки битв, не хочет даже говорить. Он молча кивнул.

Всеволод вернулся к своему топору, и тишину в горнице снова нарушил лишь тонкий, звенящий скрежет камня о сталь. Но мирный домашний звук больше не успокаивал. В нем слышался отголосок невысказанной тайны, и тень прошлого его отца, казалось, стала длиннее, накрыв собой всю комнату.

Глава 3: Чужаки у старого дуба

Запрет отца был как камень, брошенный на дорогу. Обойти можно, перешагнуть – нет. Ратибор уважал приказ. Но упрямство, унаследованное от того же отца, зудело под кожей, требуя ответа. Что значит "нечисто"? Почему взгляд боярина стал таким ледяным?

На следующее утро, проверив озимые и отдав распоряжения по починке частокола, он нашел компромисс. Не дальние болота. Старый дуб. Место, которое деревенские и так обходили стороной. Последнее время охотники жаловались, что Леший там стал особенно злым и нелюдимым, путал тропы, а то и вовсе мог напустить морок. Если в лесу и вправду завелось что-то "нечистое", оно должно было проявить себя там.

Кайя его замысел поняла без слов. Едва он свернул с тропы, ведущей к реке, в сторону дубравы, она материализовалась рядом, словно выросла из-под земли.

Лес принял их в свои зеленые, пахнущие прелой листвой и грибами объятия. Здесь Кайя была хозяйкой. Она шла впереди, двигаясь с плавной грацией хищника. Ее драконья кровь обостряла чувства до предела. Она слышала то, чего не слышал Ратибор, – треск сухой ветки под лапой пробегающей куницы за сотню шагов. Она видела сломанный папоротник, на который он не обратил бы внимания. Она чувствовала запахи – теплого мха, острой смолы и… чего-то еще, тревожного и чужого. Она была идеальным следопытом, живым воплощением инстинкта.

– И все же зря ты отказался от дружины, – нарушил тишину Ратибор, перешагивая через замшелый ствол упавшего дерева. – Представь: Киев, ратные смотры, походы в степь. Слава.

Кайя фыркнула, даже не обернувшись.

– Княжья псарня. Сидеть в душном городе, ходить строем, есть из общего котла и ждать, пока тебя пошлют умирать за клочок земли, названия которого ты даже не знаешь. Слава? – она на мгновение обернулась, и в ее глазах блеснули насмешливые искорки. – Слава – это когда ты сам себе хозяин. То ли дело здесь – свобода.

Она была права, и от этого становилось досадно.

Старый дуб они сначала почувствовали, а потом увидели. Воздух вокруг него стал тяжелее, словно налился свинцом. Само дерево было гигантом, пращуром этого леса, его морщинистая кора походила на лицо древнего старика. У его корней они нашли то, что искали.

Это не были следы Лешего. Несколько тушек лисиц, зайцев и один молодой барсук были аккуратно разложены по кругу, образуя уродливый, прерванный символ. Их шерсть была влажной от крови, которая пропитала землю под ними, но ни на одном теле не было следов борьбы, рваных ран или укусов. Животных убили где-то в другом месте, принесли сюда и разложили. Сын воина, Ратибор знал почерк хищника. Это был не он. Это был ритуал.

Внезапно Кайя замерла, как испуганная лань. Она схватила Ратибора за руку, и ее пальцы оказались неожиданно сильными.

– Чужие, – прошептала она, и ее зрачки сузились. – Пахнет гнилью… и холодным железом. Быстро!

Они нырнули в густой ельник, затаившись за колючими лапами так, что их самих едва было видно. Ждать пришлось недолго.

К дубу вышли трое. Они двигались бесшумно, ступая так легко, словно земля не держала их. Одеты они были в темные, неброские дорожные плащи, а лица их скрывали глубокие капюшоны. Они подошли к своему страшному творению. Один из них, самый высокий, присел на корточки и провел рукой над мертвыми зверями. Ратибору показалось – или тени под его ладонью и вправду сгустились, став густыми и почти осязаемыми?

Чужаки не произнесли ни слова. Они словно общались беззвучно. Осмотрев символ, они так же молча, как и появились, развернулись и ушли, их фигуры растворились в полумраке дубравы.

Ратибор и Кайя не шевелились, почти не дыша, пока последний шорох их шагов не затих вдали. Ратибор чувствовал, как бешено колотится его сердце. Он посмотрел на Кайю. Ее лицо было бледным, а в глазах застыл тот же холодный ужас, что и у него. Это были не сказки охотников. Не проделки Лешего и не суеверия стариков. Это было что-то реальное. Молчаливое. И смертельно опасное. Угроза перестала быть слухом. У нее появилось лицо, скрытое под темным капюшоном.

Глава 4: Разговор за полночь

Воздух в отцовском доме казался густым и тяжелым. Ратибор вернулся уже затемно, стараясь ступать как можно тише, но это было бесполезно. Отец ждал его.

Он сидел в том же резном кресле в главной горнице, но топор отложил в сторону. В очаге тлели последние угли, отбрасывая на его лицо дрожащие, красноватые отблески, которые делали морщины еще глубже. Он не кричал. Не ругался. Он просто смотрел на сына, вошедшего в комнату, и этот молчаливый, тяжелый взгляд был хуже любого крика.

– Я сказал тебе не ходить.

В голосе не было вопроса. Только констатация нарушенного приказа.

Ратибор не стал оправдываться. Объяснять что-то про упрямство и любопытство было бесполезно и по-детски глупо. Он молча подошел к столу и положил на его дубовую, испещренную отметинами столешницу кусок бересты. При свете одинокой лучины на белой коре проступил неумело, но точно зарисованный углем уродливый символ с круга мертвых животных.

А потом он начал говорить. Ровным, сдерживаемым голосом он рассказал все. О мертвых зверях, разложенных в ритуальном порядке. О крови, впитавшейся в землю без следов борьбы. О трех безмолвных фигурах в темных плащах, скрывающих лица. О том, как один из них словно управлял тенями. Он ничего не утаил, ничего не приукрасил. Это был не рассказ испуганного мальчика, а доклад лазутчика своему воеводе.

Когда он закончил, в горнице воцарилась тишина. Всеволод не сводил глаз с грубой зарисовки на бересте. Его лицо, до этого просто суровое, стало пепельно-серым. Он медленно поднял руку и на мгновение закрыл глаза, и на его лице проступила такая глубокая, такая застарелая боль и смертельная усталость, словно все его старые раны, и на теле, и на душе, открылись разом, кровоточа. Он узнал этот знак. Знал его слишком хорошо.

Ратибор ждал чего угодно: гнева, наказания, новых запретов. Но Всеволод медленно, кряхтя, поднялся с кресла. Он подошел не к сыну, а к старому, окованному железом сундуку, что стоял в углу. Щелкнул тяжелый замок. Извлек оттуда что-то, завернутое в промасленную ткань.

Он вернулся к столу и положил сверток рядом с рисунком на бересте. Развернул. На столе, рядом с нарисованным символом смерти, лежал старый, боевой меч. Не блестящий, не парадный. Его гарда была потерта, на клинке виднелись мелкие зазубрины – следы бесчисленных ударов, а ножны из почерневшей кожи хранили на себе отпечаток сотен дней походов.

– Раз прошлое пришло за мной, – глухо сказал Всеволод, глядя не на сына, а на меч, – ты должен уметь не только пахать землю, но и защищать ее.

Он поднял взгляд, и в его глазах больше не было ни гнева, ни усталости. Только холодная, как зимняя река, решимость.

– Завтра на рассвете. На тренировочном поле. И прекрати свои тайные вылазки. Теперь ты будешь учиться сражаться по-настоящему. И молись всем богам, чтобы этот навык тебе не пригодился.

Он по-прежнему не сказал правды. Не объяснил, что это за символ, что за прошлое, что за чужаки. Но его тактика изменилась. Стена, которой он оберегал сына от мира, рухнула. Теперь он начал ковать из него оружие.

Ратибор смотрел то на отца, то на меч. Он понимал, что сегодняшняя вылазка изменила все. Он перешагнул черту, и теперь дороги назад нет. Между ними, отцом и сыном, возникло новое, хрупкое понимание, рожденное не словами, а общей, безмолвной угрозой.

Они еще долго стояли в тишине, двое мужчин над старым мечом, и единственным светом в сгущающейся тьме был трепещущий, слабый огонек одинокой лучины.

Глава 5: Первый урок стали

Рассвет едва окрасил восточный край неба, а тренировочное поле за деревней уже огласилось глухими ударами дерева о дерево. Всеволод, несмотря на свою хромую ногу, двигался с обманчивой, хищной грацией старого волка. Каждый его шаг был выверен, каждое движение – экономно и смертельно опасно. Он вручил Ратибору тяжелый, затупленный тренировочный меч из дуба, весивший не меньше боевого.

И урок начался.

Это не было похоже на те игры с мечами, в которые Ратибор играл с деревенскими парнями. Это не было благородное фехтование из княжеских дружин, о котором он читал в старых грамотах. Это была жестокая, грязная наука выживания.

– Забудь все, что ты видел на ярмарках, – прохрипел Всеволод, с легкостью парировав яростный выпад Ратибора и тут же ткнув его в бок рукоятью так, что у того перехватило дыхание. – Бой – это не танец. Бой – это работа мясника.

Он учил его не красивым приемам, а вещам простым и уродливым. Как ударить под колено, чтобы сломать ногу. Как швырнуть горсть пыли или грязи в лицо, чтобы ослепить на долю секунды – решающую долю. Как парировать удар не мечом, а предплечьем, чтобы вторым движением нанести быстрый, смертельный укол в горло или под мышку.

Раз за разом он сбивал Ратибора с ног. Деревянный меч с силой врезался в плечи, ребра, ноги, оставляя багровые ссадины.

– Вставай! – рявкал Всеволод, не давая ему передышки. – Твой враг не будет ждать, пока ты отдохнешь!

Ратибор поднимался, стиснув зубы, тяжело дыша. Легкие горели, мышцы выли от боли. Он снова бросался в атаку, и снова оказывался на земле.

– Твоя гордость – твой главный враг! – голос отца гремел над ним. – Ты думаешь о том, как выглядишь. А надо думать, как выжить. В настоящем бою нет чести. Есть только живые и мертвые. Выбирай, кем быть.

В середине тренировки, когда солнце уже поднялось над лесом, а Ратибор был вымотан до предела, на поле пришла Кайя. Она не подошла близко, а прислонилась к стволу старой березы на краю поляны. Она ничего не говорила. Просто смотрела, скрестив руки на груди.

Всеволод, наконец, позволил себе передышку. Он отошел к ведру с водой, оставленному у края поля. В этот момент Кайя отделилась от дерева и подошла к Ратибору, который стоял, оперевшись на меч, и пытался восстановить дыхание.

– Он учит тебя драться как человек, – тихо сказала она. Ее голос был серьезен. – Но те, кого мы видели в лесу… они не люди. Или не совсем люди.

Она встала в стойку, и ее тело преобразилось. Она согнулась ниже, ее движения стали плавными, текучими и в то же время порывистыми, как у змеи, готовящейся к броску.

– Ты пытаешься остановить удар. Не останавливай. Уйди с его пути. Пусть его сила работает против него. Чувствуй его. Не смотри на меч, смотри на плечи, на ноги. Туда, откуда рождается удар.

Они начали кружить друг против друга. И это был совсем другой бой. Она не атаковала в полную силу. Она была тенью, ветром. Она скользила вокруг него, уходя от его выпадов на волосок, а ее удары были короткими, быстрыми тычками в уязвимые точки – шею, подколенное сухожилие, солнечное сплетение. Она учила его тому, чему не мог научить отец, – нечеловеческой интуиции боя.

Всеволод вернулся от ведра. Он остановился, увидев, как его сын и драконица кружат в завораживающем, смертельно опасном танце. Их стили были так же непохожи, как камень и ветер, но каким-то чудом они дополняли друг друга. Ратибор был прямой, как его меч, – силой, напором, несгибаемым упорством. Кайя была гибкой, как ее тело, – скоростью, хитростью, инстинктом. Он – щит и меч. Она – кинжал и ускользающая тень.

Боярин не прервал их. Он молча опустился на ствол упавшего дерева и смотрел. И в его суровых, усталых глазах впервые за долгое время блеснуло нечто, похожее на слабую, робкую надежду. Он понял, что его сын, отправляясь на войну, о которой он все еще не решался ему рассказать, не будет один. У него будет не просто подруга детства. У него будет боевой товарищ. Возможно, даже более ценный, чем любой из дружинников, которых он когда-то вел за собой.

Глава 6: Языки пламени

Вечер опустился на деревню, принеся с собой прохладу и запах дыма от домашних очагов. Ратибор и Кайя сидели на скамье у остывающей кузни. Каждый мускул ныл после дневной тренировки, а кожа горела от ссадин. Они молчали, слишком уставшие для разговоров.

Игнис, закончив работу, вышел из кузни, вытирая могучие руки промасленной тряпкой. Он подошел, взял в руки дубовый тренировочный меч Ратибора, лежавший рядом, взвесил его и громко цокнул языком.

– Деревяшкой машете. Детские забавы.

Он бросил меч на землю и сел рядом с ними. Сумерки сгущались.

– Всеволод учит тебя, как бить железом, – пророкотал он, глядя на Ратибора. – Но есть сила и постарше. – Он перевел взгляд на дочь. – И опаснее.

Он заговорил о "языках пламени" – драконьей магии, что текла в их жилах. Игнис объяснял, что это не колдовство, не заговоры, которым учатся у волхвов. Это – часть их сути, их дыхание, их кровь.

– Для вас, людей, огонь – это враг или слуга, – говорил он, и отсветы от горна плясали на его бронзовой чешуе. – Он либо греет вам еду, либо сжигает дома. Для нас огонь – это язык. Он может говорить. Он может созидать. Им я очищаю металл, слышу его душу, выгоняю из него слабость. А могу и просто сжечь все дотла.

Он встал, взял клещами раскаленную добела заготовку, что остывала у горна. Металл светился, как маленькое солнце. Игнис поднес его к лицу. Он не дул на него. Он лишь слегка изменил свое дыхание, выдохнул – медленно, протяжно. И пламя, еще живущее в металле, откликнулось. Оно послушно затанцевало, то угасая до тусклого огонька, то разгораясь до ослепительной вспышки. Это было тонкое, почти инстинктивное управление.

– Твои вспышки гнева, – сказал он, не оборачиваясь к Кайе, – это лишь крик. Грубая, неотесанная сила. Ты швыряешься пламенем, как ребенок камнями. Ты должна научиться не кричать, а шептать огню. Иначе однажды он сожжет не врага, а тебя саму.

Внезапно их разговор прервал далекий, отчаянный крик из деревни:

– Пожар! Горим!

Они вскочили. На дальнем краю деревни, у самого леса, полыхал один из хозяйственных сараев. Оранжевые языки пламени уже вырывались из-под соломенной крыши, жадно пожирая сухое дерево.

Все трое бросились туда. У пожара уже собралась толпа. Люди бестолково суетились, кто-то пытался лить воду из ведер, но это было все равно что плевать на раскаленную сковороду. Пламя, подгоняемое вечерним ветерком, уже готово было перекинуться на соседний дом. Паника нарастала.

И в этом хаосе Ратибор вдруг почувствовал, как в его голове все прояснилось. Уроки отца – о тактике, об управлении, о том, что паника – главный враг, – всплыли в памяти. Он запрыгнул на бочку, чтобы его было видно и слышно.

– СТОЯТЬ! – его голос, усиленный тренировками и внезапной уверенностью, прорезал шум. Все на мгновение замерли, уставившись на него. – Пятеро! Ломайте забор! Не дайте огню дорогу! Вы, – он указал на женщин, – цепочкой к колодцу, ведра передавать! Быстро!

Люди, получив четкие, ясные приказы, словно очнулись от ступора. Паника сменилась лихорадочной деятельностью. Цепочка из ведер протянулась от колодца к пожару, мужики с топорами набросились на плетень.

Пока Ратибор командовал, Кайя смотрела на огонь. Она не видела в нем врага. Она видела родную, неукротимую стихию. И слова отца – "научись шептать огню" – эхом прозвучали в ее голове. Она подбежала ближе, туда, где жар был невыносим для обычного человека. Она протянула руки к пламени. Она не думала. Она чувствовала. Она инстинктивно "потянула" огонь на себя, призывая его к себе, как непослушного пса.

И огонь откликнулся. Языки пламени, уже лизавшие стену соседнего дома, дрогнули и потянулись в сторону, сжимаясь, уплотняясь. Кайя не тушила его. Она контролировала его, превращая бесформенное море огня в один ревущий, бьющийся огненный столб, устремленный в ночное небо.

Когда пожар потушили, от сарая остались лишь дымящиеся, почерневшие угли. Но деревня была спасена.

Староста Прохор подошел к Ратибору, который, перепачканный сажей, тяжело дышал. Старик посмотрел на него не как на боярского сына, которым можно помыкать, а с новым, глубоким уважением. Как на будущего предводителя.

К ним подошел и Всеволод, молча наблюдавший за всем с края площади. Он не сказал ни слова. Просто подошел и тяжело опустил руку на плечо сына. Эта скупая отцовская ласка была ценнее любой похвалы.

Глава заканчивалась на безмолвной сцене. Ратибор и Кайя, оба в саже и копоти, стояли у догорающих углей. Они смотрели друг на друга, и в их взглядах было новое понимание. Сегодня они впервые действовали как единое целое. Он – как разум и воля, управляющий людьми. Она – как сила и инстинкт, управляющий стихией. Они спасли свой дом.

Причина пожара осталась невыясненной. Случайная искра, неосторожность… Но в холодном вечернем воздухе уже витало горькое подозрение, что это не было случайностью. Враг больше не прятался в лесу. Он подошел еще на один шаг ближе.