Хозяин подземелья

Через две двери, из палаты снова донёсся детский стон, и Вера, не раздумывая, рванулась туда. Где все? Почему никто из пациентов не поднял тревогу? Все палаты сейчас переполнены, хоть кто-то должен был услышать ребёнка!

Но нет. Никто не отреагировал, даже когда в палату вбежала сама Вера. Накачанные обезболивающим люди спали мёртвым сном. На дальней койке действительно виднелась крохотная фигурка, которая никак не могла принадлежать взрослому человеку. Девочка. Это была маленькая девочка лет пяти.

Грудь её вздымалась слишком часто. Вот чёрт!

Вера подлетела к ней и склонилась над распластанным тельцем, невольно опершись на матрац. И вляпалась в мокрую лужу. Ребёнок обмочился? Матрацы в больницах были закрыты водонепроницаемыми чехлами, и даже небольшое количество пролитой на них воды могло намочить всю простынь.

Но характерного запаха не было, и Вера недоумённо нахмурилась. А потом ей на глаза попался висевший на струне над койкой пустой мешок от раствора Рингера и трубка, спускавшаяся куда-то под мышку девочке. Глаза Веры расширились. Обе локтевые ямки девочки были пусты, но на дальней остался след запёкшейся крови.

Дерьмо! Вера коротким движением пощупала лоб девочки – сухо и холодно. Она была ледяной, как начинающий холодеть труп. Её рука метнулась к запястью ребёнка, нащупывая пульс под большим пальцем.

Кожа на руке ребёнка под Вериными пальцами была пугающе холодной. Сердце девочки колотилось, как бешеное, но наполнение пульса было совсем слабым, Вера едва смогла нащупать его. Дыхание было поверхностным и частым.

Вера с ужасом поняла, что девочка умирает.

Она прямо сейчас уходила, времени у неё осталось совсем немного. Но её можно спасти! Можно! Вера знала это точно. Понятия не имела, откуда, но знала. Девочка издала животный стон и вдруг выгнулась в судорожном припадке. О боже! Это судороги от обезвоживания или уже агония? Вера похолодела.

– Маша!!! – взревела она так, что, кажется, звякнули стёкла в окнах.

Несколько пациенток вздрогнули в своих кроватях, одна из них села и начала подслеповато озираться в темноте.

– Какая Маша? – тихо спросила она.

Но Вера уже летела к выходу из палаты.

– Маша!!! – она толкнула дверь так, что та грохнула о стену. – Маша!!!

Голос Веры отскакивал от стен и потолка. Она шлёпнула рукой по выключателю в палате, вместе с этим свет ярко и стойко вспыхнул и в коридоре. Самое, чёрт побери, время! В коридор из процедурного на нетвёрдых ногах выскочила медсестра.

С одного взгляда было понятно – измотанная Маша уснула лицом прямо в журнал предметно-количественного учёта. Возможно, вносила туда препарат, который вогнала в мешок, висевший над девочкой. Она непонимающе огляделась и неуверенно пошла в сторону открытой палаты, из которой лился свет.

– Живее! – рявкнула Вера и влетела в процедурный.

Она схватила трёхлитровый мешок с раствором Рингера, девочке понадобится много, она сможет притормозить поток, когда водный баланс восстановится. Она походя прихватила запакованные катетер и систему.

Сначала решить проблему обезвоживания, потом они разберутся со всем остальным. Сначала снять нагрузку с сердца, печени и почек. Может быть, им удастся найти кровь для переливания, если она понадобится… Мысли лихорадочно забегали в голове Веры кругами, она прервала их мельтешение. Сейчас не до этого.

Вера помчалась обратно в палату и застала там Машу, столбом стоявшую над бьющейся в судорогах девочкой.

– Маша!!! – снова заорала Вера.

Она была не в силах выдавить ничего содержательного, просто хотела побудить медсестру к хоть каким-нибудь действиям. Медсестра подпрыгнула на месте и с воплем: «Божечки», – побежала из палаты. Не совсем то, что Вера хотела, но уж лучше ступора. Может принесёт сибазон, который Вера не прихватила, или приведёт подмогу.

Ребёнок бился достаточно сильно, и это вселяло надежду. Агональные судороги обычно послабее, впрочем, ничего нельзя знать наверняка. И как ей, спазмированной, вгонять катетер? Да где же медсестра? Вере бы сейчас пригодилась помощь!

Ждать было некогда. Вера поспешно нацепила мешок раствора Рингера на крючок на струне и рванула упаковку катетера. Чёрт! Забыла спиртовые салфетки. А фиг с ними. Всё равно ей антибиотики широкого спектра местно наляпали на ожоги. Авось дойдёт чего!

Вера крепко ухватила ближайшую руку девочки, мимолётно порадовавшись, что ту скрутило в относительно удобном положении. Вен не было совсем. Обезвоживание и спазм заставили их едва ли не схлопнуться.

Рука девочки ходила ходуном, Вера тщетно пыталась удержать её на месте, чтобы хоть попытаться нащупать место ввода. Было жутко неудобно.

– Маша! – в отчаянии закричала она снова.

Да помогите же кто-нибудь! Но никто не шёл, а девочка слабела всё сильнее и сильнее. Вера придавила её коленом, не до сантиментов сейчас, и всерьёз вцепилась в руку ребёнка. Господи, помоги…

Каким-то невероятным чутьём, чудом Вера вдруг ясно увидела, куда нужно колоть. Тонкая, едва заметная жилка тянулась достаточно близко к коже, чтобы она смогла поймать её иглой. Господи, помоги, умоляю.

Прилаживаясь к хаотичной тряске, Вера беззвучно взмолилась всем высшим силам на свете и толкнула иглу под кожу. Густая кровь не хотела показываться в катетере, и Вера не знала, попала она в вену или нет.

По правилам сейчас нужно было подключить к катетеру шприц с физраствором и вогнать жидкость, проверяя, уйдёт ли она в кровеносную систему или надуется шаром под кожей. Но шприца под рукой тоже не было. Вера неслась так, что схватила первое, что пришло ей в голову.

Она разорвала упаковку с системой, уверенно прикрутила трубки к мешку и катетеру и, скрестив пальцы, открыла зажим на полную. Раствор хлынул щедрой струёй и быстро добрался до катетера.

Вера, придерживая девочку, склонилась над рукой, повторяя беззвучно: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…» Раствор поступал, Вера видела это по бурной капели из мешка, а кожа вокруг катетера не вздувалась бугром. Есть! Есть, она попала! Живительная влага поступает в кровеносную систему девочки.

Чёрт… Приклеить и примотать катетер тоже было нечем. Вера бросила взгляд по сторонам, будто надеялась, что на соседней тумбочке найдётся пластырь и бинт. Конечно же, их там не было, и Вера не отпускала ребёнка, опасаясь, что она вытащит катетер снова.

Теперь бы вогнать ей коктейль из сибазона и обезбола. Ну и преднизолона, чтоб наверняка. Надо остановить судороги! Надо помочь малышке дышать! Но как отойти? А чёрт! Этим должны заниматься в реанимации, где сигнализация от обсервационных систем уже перебудила бы весь персонал!

Да помогите же кто-нибудь!

К счастью, из коридора послышались торопливые шаги, в палату вбежала Маша со вторым дежурившим сегодня доктором, Андреем. В руках у медсестры был ещё один мешок и система, а у доктора – шприц.

Вера облегчённо выдохнула и отпрянула от девочки, предоставляя им доступ. Андрей, не теряя времени, воткнул шприц в порт катетера и начал вводить противосудорожный препарат. Девочка практически сразу успокоилась.

– Ты же говорила, она вырвала капельницу, – между делом пробормотал доктор.

– Пустой вот этот был, – закивала Маша, указывая на висящий опустевший мешок. – А этого не было!

– Дуй за обезболом, – бросил Андрей, и Маша убежала. – Обезвоживание… Перелить бы… – продолжил доктор бормотать, видимо, для Веры.

– Согласна, – кивнула она. – Я посмотрю группу в карте и запрошу в банке.

Андрей не посмотрел на Веру, он был всецело занят пациенткой. Вера вышла из палаты и отправилась в свой кабинет. Она быстро вбила пароль и вошла в систему. Она не знала имени пациентки, но найти её карту было нетрудно – единственная пятилетняя пациентка во взрослом отделении.

В карте, кстати, имени тоже не было. Вот вам и объяснение, почему рядом с ребёнком не было родственников. Потеряшка. Девочку, видимо, нашли без сознания, так доставили в больницу и запихали на единственное свободное место. Бедолага!

Очень жаль, что такую тяжёлую не отправили в реанимацию, но Вера понимала – все отделения настолько переполнены обожжёнными, переломанными, отравившимися дымом, нахлебавшимися воды в попытке спастись, что их расталкивали, куда только можно. С другой стороны, это вселяло надежду. Если в больницу продолжают везти живых, а не только мёртвых, значит, и у тех, кто ещё не найден, ещё есть шанс.

Не стало в больнице гематологии, пульмонологии, хирургии, урологии – одно сплошное отделение неотложной медицинской помощи. Больных старались подсовывать поближе к тем врачам, которые в этот момент им были нужнее: больше переломов, чем ожогов – в травматологию; с травмами, но из бока ветка торчит – в хирургию. Реанимация давно была забита особо тяжёлыми.

Как и морг. Просто ужас, сколько тел, опознанных и неопознанных, скопилось в холодильниках в подвале больницы. Руководство спешно выдавало востребованные тела родственникам и организовывало временные хранилища для безымянных, но это не всегда помогало. Пик поступления, казалось, ещё не прошёл.

Всё это Вера думала походя, не заостряя внимание. Она уже лезла в карточку девочки и искала нужную графу. Первая положительная. И хорошо, и плохо. С одной стороны, не самая редкая группа, доноров обычно хватает. С другой стороны, переливать ей можно только первую группу. Может, удастся обойтись плазмой?

Вера полезла в базу данных банка крови и выругалась. Жуткий наплыв пациентов создал дефицит донорской крови. Конечно, люди толпами шли на станцию переливания при их гематологии, она теперь работала круглосуточно, но один человек может сдать четыреста миллилитров крови за один раз, а пациентам иногда требовались литры.

Вера всё равно оставила запрос в банке крови, указав в заголовке, что кровь требуется для ребёнка. Конечно же, запросу присвоят наивысший приоритет! Больше она ничего сделать не могла. Они попробуют продержать девочку на Рингере и физрастворе, фора у них есть.

Вера заблокировала компьютер и вышла из кабинета. Ей захотелось проверить ребёнка, всё-таки она не была педиатром и с детьми работала редко, что заставляло её волноваться. Да, все жизни ценны, но почему-то за здоровье ребёнка она испытывала гораздо большую ответственность.

Вера прошла по пустому коридору в палату. Свет в ней выключили, значит, состояние ребёнка больше не угрожающее. Рядом с девочкой стояла Маша. Плохо. Медсестра должна курсировать между пациентами, а не наблюдать состояние одного. Но решение было здравое. Лучше, чем оставить её без присмотра или приставить к ней врача.

«Надеюсь, что скоро найдутся родственники», – подумала Вера. Ей очень хотелось, чтобы ребёнок, придя в сознание, увидел над собой знакомое лицо, а не чужое, закрытое маской. Впрочем, если хоть кто-то из ближайших родственников девочки выжил и находится в Братине, то они скоро объявятся.

Администрация в режиме реального времени публикует списки эвакуированных с указанием особых примет и местонахождения, а значит, данные об этой девочке уже вывешены в общий доступ. Если есть на свете справедливость, то её родственники с нетерпением всматриваются в постоянно обновляющуюся страничку.

Маша проверила наглухо примотанный катетер, зачем-то заглянула в трубку капельницы и приподняла простынь. Вот это правильно! Когда ребёнок начнёт мочиться, можно будет и выдохнуть.

– Я присмотрю, Маш, – тихо сказала Вера, и медсестра, ежесекундно оглядываясь, спешно бросилась к выходу.

Похоже, бедная женщина вовсю прочувствовала свою вину за несвоевременный уход в царство Морфея и теперь не присядет ни на секунду до самого конца дежурства. Вера и понимала её, и не могла винить. Все они с ног сбились в последние дни. Она и сама отключилась и проснулась только чудом.

– … кто-то в ординаторской погром устроил, – донёсся тихий голос санитарки из коридора. – Бутылку с физиком на пол скинули, тележку с перевязкой в стену влепили…

– А кто там был?

Вера прижала уши и сконфуженно съёжилась. Ей было стыдно, что она так насвинячила в ординаторской и не прибрала за собой. К тому же, ей и впрямь не хотелось собирать осколки и тереть пол. Как и объяснять, почему это произошло.

– Да не знаю, – ответила санитарка. – Никого!

– Скажешь тоже, никого! – фыркнул мужской голос.

– Я в санитарной была и по палатам бегала, Салимов в кабинете сидел, отчёты писал, Машка в процедурке была…

– Странно это всё…

– То-то и оно!

Вера выдохнула с облегчением. Похоже, её не заподозрили. Ну и прекрасно! Она всматривалась в лицо ребёнка – напряжение ушло из него, характерная для обезвоживания острота черт медленно уходила.

Конечно, девочка выглядела болезненной, но жуткий лик смерти уже оставил её. Девочка была довольно симпатичной, лицо её не было повреждено, по подушке разлетелись кудрявые чёрные длинные волосы.

В палату бесшумно, но спешно влетел мужчина. Это был не доктор, на нём не было медицинского халата и маски, совершенно обязательной к ношению там, где у людей были открытые и столь обширные раны.

Вера вытаращилась на него, открыв рот. Ночь на дворе, никаких посещений быть не может.

– Вы как сюда попали?! – вскричала она.

Мужчина даже не повернул головы. Он подлетел к лежавшей в кровати девчушке, прошипел что-то сквозь зубы и упал рядом с кроватью на колени. Он с бесконечной бережностью взял ручку ребёнка и коснулся её губами.

Вера вдруг выдохнула с облегчением. Она поняла – теперь за девочкой присмотрят самым тщательным образом. У мужчины были точно такие же кудрявые волосы, только намного короче. Да и кожа была белее.

– Вы её отец? – спросила Вера.

Мужчина чуть приподнял голову, нахмурился и молча окинул Веру взглядом. Ну конечно же, это был отец! Кто ещё? Их фамильное сходство бросалось в глаза даже в такой темноте. К тому же, только родители способны лбом прошибить все бюрократические препоны на пути к собственному ребёнку и ворваться в закрытую на ночь больницу.

Мужчина отвернулся и снова уставился на ребёнка. Он протянул было к ней руку, но отдёрнул её, будто боялся навредить девочке.

– Всё в порядке, Вы можете коснуться её, – мягко сказала Вера.

Рука мужчины неуверенно опустилась на лоб девочки, он судорожно вздохнул, а Вера зачем-то начала едва слышно говорить:

– У обожжённых две проблемы, и первая из них – вода. Обширные повреждения кожи ведут к тому, что она не может выполнять главную свою функцию – удерживать воду внутри организма. Вода слишком быстро испаряется с сочащихся сукровицей ран.

Мужчина снова поднял лицо к ней, по нему пробежала болезненная судорога.

– Детям приходится труднее всего – соотношение площади поверхности их тел и веса иное, чем у взрослых. Взрослые, в пропорции, естественно, при той же площади кожи имеют больший вес, то есть, больше воды, а значит – больший запас прочности. Вторая проблема – инфицирование. Открытые глубокие раны, какими являются ожоги, это распахнутые и увешанные приветственными транспарантами ворота для всех инфекций, что летают в воздухе. Барьер, который выстраивает против них кожа, исчез, а вкусная питательная среда из белков, жиров и углеводов выставлена напоказ, как на шведском столе.

Вера осеклась и едва не хлопнула себе по губам. Словечки и обороты, которые они легко использовали в медицинском, это было совсем не то, что нужно было слышать отцу искалеченного ребёнка. Вера поспешно продолжила:

– Мы засыпали раны порошковым антибиотиком и дали ей раствор Рингера, чтобы восстановить водный баланс. Сейчас ей гораздо лучше, но полностью исключить инфицирование мы не можем. Вам нужно будет следить за ней. За её состоянием.

– Что? – впервые отозвался мужчина.

Он снова посмотрел на Веру, глядя на неё целиком, а не в глаза. Наверное, непривычно разговаривать с тёмным силуэтом, стоящим на фоне окна, но свет Вера включать не станет. Здесь у многих есть термические поражения роговицы, и свет им всё равно, что пара капель кислоты.

– Следить за температурой, понимаете? – проговорила Вера с расстановкой. – От инфекции у обожжённых поднимается температура, а при повышении температуры организм теряет ещё больше воды из-за ускорившегося метаболизма. У детей температура может взлететь до сорока двух градусов за считанные минуты, а метаболизм ускоряется сильнее, чем у взрослых.

Мужчина как-то заторможенно кивнул, и Вера расслабилась. Отлично. Она не стала рассказывать отцу, что произошло с девочкой, хотя давно поняла сама. Ребёнка по какой-то неведомой причине доставили к ним, медсестра, согласно протоколу, измерила температуру, ввела катетер и подключила систему с физраствором, после чего ушла за врачом, отошла к другому пациенту или ещё бог знает куда.

С девочкой не осталось никого, кто бы мог наблюдать за её состоянием, а состояние менялось с несвойственной взрослому человеку скоростью. От обезвоживания и боли мозг девочки выдал парадоксальную реакцию, вбитую миллионами лет эволюции: если тебе больно – ползи. Она начала двигаться. Девочка металась и вырвала катетер, чего никто не заметил. За несколько минут система вылила весь мешок живительного раствора на матрац.

А девочке становилось всё хуже. Токсическая нагрузка на органы не убывала, и так обезвоженный организм терял всё больше и больше влаги. Большой объём крови просто сварился вместе с мягкими тканями, а оставшаяся стала вязкой, как клейстер, сердечко плясало, силясь перегонять её по сосудам, но у него уже не хватало на это сил.

Печень и почки не могли на таком низком объёме крови выводить такой объём токсинов, продукты распада белка, попавшие в кровь, начали проходить через гемато-энцефалитный барьер и отравили мозг. Начался судорожный пароксизмальный приступ. Опасное состояние.

И тут Веру осенило. Наверное, её мозг работал не в полную мощь.

– Вы же её отец! Ей нужна кровь! Сдайте кровь!!

Вера даже подалась к мужчине, будто могла лучше донести до него мысль с близкого расстояния.

– Кровь? – неуверенно переспросил мужчина.

– Да! Кровь! Вы же родственники! У вас группа должна быть одинаковая! А так, пока подберут ей по группе, по плазме, по лейкоцитам, по антигенам… А у вас же всё похожее должно быть! Сдайте кровь! Ей нужно переливание!

– Кто Вы? – спросил мужчина.

– Я Вера Игоревна Скворцова, врач-комбустиолог, – чуть раздражённо ответила Вера.

– Врач? Вера?

Этот мужчина начинал её раздражать.

– Да!! – рыкнула она. – Сдайте кровь!!

Мужчина снова кивнул.

– Кровь. Спасибо, – тихо произнёс он, а потом склонил голову, как собака, прислушивающаяся к чему-то.

Из коридора послышался напряжённый свистящий шёпот медсестры:

– … и тут слышу, будто зовёт кто: «Маша, Маша, Маша», я вышла, а там свет из палаты, ну я и пошла посмотреть.

– И что?

– А она там бьётся в судорогах, весь раствор на простыне… И опять: «Маша, Маша»…

Вот чёрт! Вера закусила губу. И надо же было ей именно сейчас историю рассказывать! Если Вера сейчас гаркнет ей замолчать, будет некрасиво, а если не скажет, то Маша сейчас вывалит всю правду-матку, с которой отец этой бедной девчушки без сомнения пойдёт в суд.

– А кто звал-то? – спросил мужской голос.

– Да Вера это была! – с жаром ответила медсестра.

Мужчина снова перевёл взгляд на неё, продолжая напряжённо прислушиваться. Андрей в коридоре неопределённо хмыкнул, но тему продолжать не стал.

– Запрос на переливание уже отправили? – спросил Салимов.

– Да, только это сделала не я, – ответила Маша ещё тише.

– А кто же?

– Запрос был направлен с учётки Веры Скворцовой, – шёпотом ответила Маша.

Отец девочки смотрел на Веру, не отрываясь, и она почувствовала, что краснеет.

– Вера, – повторил он задумчиво.

Бегство из ада

Кир метался по своей комнатке, не в силах усидеть на месте. Матвей молча съёжился в углу на кресле, взгляд его панически плясал между костью, Киром, наглухо закрытым окном и стоявшими на тумбочке часами.

Кир на него не смотрел. Он всей кожей ощущал надвигающуюся окончательную смерть. То, что ещё ночью казалось незначительным и обычным явлением, за несколько часов приобрело масштабы апокалипсиса.

Кир больше не мог сдерживать напор духов, и их вой порывался сквозь все его блоки, сводя с ума. Они орали, вопили и кричали ему, что к нему идёт Смерть, пожирающая всё на своём пути. Смерть, которой здесь ещё не видели.

Кир бы и без этого обошёлся. Дымный чад пробирался в квартиру сквозь щели в окнах, дверях и вентиляции. Он был настолько густым, что заметными клубами витал в тёмной комнате. Ему не нужно было открывать окно, чтобы понять – снаружи всё затянуто густым дымом. Только то, что Киру требовалось в десятки раз меньше кислорода, спасало его от смерти.

Правда, угарный газ из воздуха никуда не делся и на кровь в его жилах он действовал ровно так, как ему и полагалось. Только вот это вызывало у Кира не удушье, а всё усиливающийся голод. Для вампиров снижение функций или объёма крови означает голод.

И это было дерьмовее некуда. Мало того, что Кир мог запросто изжариться живьём в этой квартирке, если он не сможет выбраться из неё до того, как огонь доберётся до дома, так ещё теперь ему вполне ясно грозил Делирий.

Люди в шоковом состоянии или под психоактивными веществами не осознают собственных действий, могут бегать по стенам, нападать на окружающих. Это вполне может дать некоторое представление о состоянии вампирского Помрачения, наступающего от крайнего истощения. С одним нюансом: вампиры гораздо сильнее людей.

Делирий наступал плавно и незаметно, и только сильнейшие могли долго сопротивляться ему. Кир сильнейшим не был. Если его накроет – лишь Небетхет знает, что тогда случится. Кир может открыто напасть на человека. Ребёнка, взрослого – не важно. Его будет вести нюх и древние инстинкты, полученные с Кровавым поцелуем. Он может наброситься на свежий труп.

В любом случает, за такое любой Видящий будет обязан разорвать, сжечь или любым другим способом уничтожить его на месте, как нарушителя закона о Тайне. Для тех, кто продемонстрировал людям сущность Видящих, правило о Ненападении на сородичей не действовало.

Если Кира захватит Помрачение, и он выйдет к людям с клыками наголо, его просто убьют свои же. Ну или Кир в безумии рванётся на улицу и вспыхнет факелом под солнечными лучами.

– Может, одеялом накроетесь? – проскулил вдруг Матвей.

– И что? – напряжённо и резко ответил Кир, ходя кругами по комнате. – Во-первых, одеяло должно быть свинцовым и толщиной в пять сантиметров, а во-вторых, что? Бежать, не зная, куда? Натыкаться на стены? Прыгнуть по незнанию в огонь?!

Голос его разросся помимо его воли. Когда он увидел, как Матвей сжался под его взглядом, он тут же ослабил напор. Кир мог бы устыдиться, но был слишком занят страхом.

– Я могу Вас повести… – тихо предложил Матвей.

Вообще, это была идея. Матвей был достаточно силён, чтобы проявляться и днём и нырять сквозь какую-нибудь светонепроницаемую завесу. На секунду в его одурманенном паникой мозгу эта идея вспыхнула, озарив всё вокруг надеждой, но Кир тут же оборвал себя.

Серьёзно? Он серьёзно об этом подумал? Для начала, насчёт того, чтобы укрыться одеялом, это была правда. Ни одно одеяло не защитит его в достаточной степени, Кир не выносит света вообще, ни в каких количествах. Это, может, и прошло бы для другого вампира, но не для Утер.

Кир выйдет на солнце, быстро получит обширные ожоги, впадёт в Помрачение и сбросит одеяло в попытке найти пищу. В ту же секунду он вспыхнет.

Но даже если бы у него была возможность надеть какой-нибудь светонепроницаемый цельный скафандр, он бы ослеп. Фигура, замотанная, как адская мумия, слепо бредущая по улицам, точно привлекла бы ненужное внимание.

Матвей, воспрявший было духом при виде быстрой работой мысли на лице своего мастера, сдулся, когда Кир отбросил эту идею.

– Спасибо, Матвей. Но ты и сам понимаешь, что хватаешься за соломинку, – тихо сказал Кир, и Матвей опустил голову. – У меня единственный шанс – дождаться темноты.

– Я подслушал, там вертолёты должны летать, эвакуировать всех… Можно сказать, что документы сгорели! Говорят, в Новосибирск, – тут же залопотал Матвей.

– Я их уже слышу, – глухо проговорил Кир. – Посматривай, пожалуйста. Как только солнце сядет, я тут же выйду. Я должен знать, куда бежать.

Матвей кивнул, как болванчик, и рванул во внешнюю стену. Привидения не взрослеют, конечно же. Подросток с радостью побежал исполнять поручение, ощущая собственную нужность. На самом деле Киру не нужен был проводник, чтобы добраться до единственного на весь посёлок стадиона, на который вертолёт и сажали.

Кир тупо уставился в то место, где исчез призрак. Он не стал озвучивать мысль, посетившую его только что: «Сколько вертолётов отправят в маленький посёлок? Хватит ли их, чтобы дождаться Кира? Полетят ли они в ночь или постараются завершить эвакуацию днём?» Пусть Матвей сохранит надежду до самого конца. Незачем пугать парнишку.