Код Акаши

– Ну и свинарник тут у тебя, – ворчит она, окидывая скромное убранство взглядом, и поясняет, предвосхищая дальнейшие расспросы. – Я перенесла разум в оболочку, что хранилась здесь.

– А твои куклы? – вырывается у меня. – И та… тушка…

– Мари, Пьер и мое другое тело в спячке, летят домой, – откликается она. – Зачем спрашиваешь, если тебе нет до них дела?

– Проявляю вежливость, – признаюсь я.

Я по-настоящему обескуражен ее появлением, а она, напротив, чувствует себя здесь по-хозяйски. Мы словно вернулись на триста лет назад. На постели – все те же черничные простыни, чистые, но изрядно запылившиеся из-за того, что мне они, по большей части, без надобности. Я намного комфортнее чувствую себя в капсуле для сна с подогревом, нежели в пустой, холодной постели. Просто в обществе Оккам-Прайм принято иметь кровать, как некий символ достатка и благополучия. Ни тем, ни другим я, впрочем, похвастаться не могу. Аскетичный быт отставного комиссара – антитеза успеху и процветанию.

– Как прошло с Сэмом? – деловито интересуется Офелия и, сбросив мусор со столешницы, водружает на нее пакет. – Хотя не отвечай. Подожди. Я принесла тебе поесть. Ты и сам выглядишь так, будто скоро откинешься, я заметила это еще в госпитале. Давно ты ел? А спал?

– Отрубился на десять минут в такси на Некрополисе, – честно говорю я, – но я не люблю спать, ты знаешь. Мне вечно снится какая-то муть. Лучше совсем этого не делать.

Офелия осуждающе качает головой, и волна ее белоснежных волос от движения ползет по плечу. После общения с другой платиновой блондинкой я волей-неволей задумываюсь, не приходится ли моя старая знакомая дальней родственницей Ришар. Прежде я как-то не спрашивал, откуда Офелия взялась, не «моль» ли она? Во времена нашего романа я предпочитал не лезть, куда не просят. Она тоже. Если кто-то из нас начнет предаваться воспоминаниям о своей неприлично долгой жизни, то это растянется еще на добрую сотню лет.

К черту ностальгию.

Офелия выпутывается из рукавов кафтана на славянский лад, отороченного искусственным мехом, и небрежно швыряет его на барный стул. Из принесенного пакета появляются два контейнера со смесью, выполненной в стиле китайской еды. Щедро приправленные острым соусом макароны плавают в алой субстанции.

Никогда не понимал пристрастия жителей Оккам-Прайм к «восточной кухне», но голод сильнее моих предрассудков.

Мы поглощаем смесь в неуютном молчании, и все же, как бы она ни выглядела, мне становится чуточку легче. Пробуждаются инстинкты. Я запоздало понимаю, что сегодня чуть не погиб. По-настоящему. Никакая регенерация не спасла бы меня от последствий крушения кара.

Неужели кто-то и правда этого добивался? Уничтожить меня до того, как я доберусь на исследовательскую станцию.

О, дьявол!

А ведь я сказал Луизе, что мне нужно закончить кое-какие дела, лишь бы отстрочить момент отцифровки. А на деле я спрятался в своей убогой квартирке, как жалкий трус, настолько мне омерзительна мысль, что ради миссии придется отдать частицу себя в чужие руки. И не просто частицу. Все, что у меня есть.

Холодные, бесчувственные, равнодушные к миру, мы изо всех сил цепляемся за последнее свое сокровище – разум. Этот блистательный разум будет загружен в мерзкую тушку болванчика.

Но ведь многим это нравится? Быть может, и я постепенно втянусь? Потрачу состояние на достоверную копию, оснащенную множеством прежде недоступных возможностей, переберусь на Гелиотрон, чтобы жить среди других ценителей суррогата? Или, напротив, стану одним из психов Некрополиса, что так пристрастились к моменту умирания, что только и делают, что нарываются на неприятности в надежде, что их прикончат?

Некрополис. Сэм. Луиза сказала, что расследование привело его туда. А Офелию привело сюда желание узнать, что стало с ее супругом. Нельзя забываться.

Я отставляю в сторону опустевший контейнер, что вызывает у Офелии недовольную мину. Подхватив оба контейнера, она выставляет на экране ресайклера верные настройки и швыряет отходы туда.

– Это пластик категории «С», а не «Е», – озвучивает она. – Настолько наплевательское отношение к экологии возмутительно.

– Мне похер, – ощериваюсь я. – Еще скажи, что просветленные жители Гелиотрона его вообще не используют, а вкушают нектар с посуды из листьев.

– Ты варвар, – заявляет Офелия, и в ее устах это, надо думать, самое страшное оскорбление. – Мы используем пластик, но правильно его утилизируем. А вы скоро засрете свою планету, подобно людям. Ладно, Фил. Ты действительно хочешь спорить на эту тему?

– Нет.

Она поправляет волосы, отчего браслеты на ее запястье звенят. Она всегда поразительным образом сочетала в себе несочетаемые фрагменты человеческого культурного кода, что придавало ей небывалый шарм, делало уникальной. Славянский кафтан, индийские побрякушки, ковбойские сапоги, платье с викторианскими рюшами. От каждой нации, каждой эпохи Офелия взяла что-то свое, слепив в целостный образ. На ком-то другом вся эта мозаика из текстур смотрелась бы нелепо. Но она…

Подожди-ка, – останавливаю я себя. Что-то скребется на задворках сознания. Я сжимаю и разжимаю кулак, ощущая, как напрягаются мышцы, и, опустив глаза к своему запястью, вижу слабую пульсацию пульса.

– Так что там с Сэмом? – торопит Офелия.

– Что за дрянь была в смеси? – рычу я. – Офелия…

Она резко переключается с праведного гнева из-за экологических проблем Оккам-Прайм на свою личную драму. Офелия делает шаг и виснет у меня на шее. Теперь я могу во всех подробностях рассмотреть причудливый цвет ее глаз, ставших от слез не зелеными, а ультрамариновыми.

– Он… его больше нет, да? – взволнованно шепчет она.

– Что было в смеси?! – жестче повторяю я. Ей-богу, сейчас я хорошенько наподдам ей или оттаскаю за волосы без всяких сантиментов. И как ей только хватило ума!

– Просто стимулятор, – быстро говорит Офелия. – Раньше ты не имел ничего против. Филип, я не дура, чтобы подсовывать ТС или что-то в этом духе комиссару нарко-полиции. Я… Мне нужно немного сочувствия. Я не хотела, чтобы ты сообщил мне о его смерти, словно зачитываешь рапорт.

Мне действительно становится ее жаль. Я вздыхаю. Дышать. Странно, когда это не фигура речи, а реальное действие. Воздух режет горло, а грудную клетку саднит от непривычного давления изнутри. Из-за чего мне кажется, что я теряю контроль. Над своим телом, над ситуацией, над чем-либо вообще. Я уже лет сто не подвергался воздействию стимуляторов, если не дольше. Последний раз это было с ней, с Офелией. Скорее всего, поэтому наш скоротечный роман и остался в памяти таким ярким штрихом. Он был прочерчен эффектом от более-менее безобидной химии.

– Я уже не комиссар, – напоминаю я. – И тебе стоило меня предупредить, прежде чем…

Я устало машу рукой, а Офелия перехватывает мою кисть в полете и переплетает наши пальцы. Ее кожа такая теплая, что контакт с ней обжигает. Но и я становлюсь теплее. Я гадаю, позволяют ли современные стимуляторы вызвать рвотный рефлекс, чтобы избавиться от отравы, пока остальные эффекты не проявились. Так делали люди. Вроде как, им помогало.

– Он мертв? – давит Офелия.

– Да нет же, – выпаливаю я. – Пока еще нет.

Если Луиза не лгала, Сэм получил тестовую версию вакцины и введен в некое подобие искусственной комы, чтобы остановить развитие болезни и сберечь его мозг, пока не подоспеет доработанный образец. Но я не могу посвятить в это Офелию, не могу ее обнадежить. Я поставил свою подпись в контракте, требующем от меня хранить информацию в строжайшей тайне. И никакой стимулятор не развяжет мне язык.

– Но скоро… это скоро случится, – печально заключает Офелия и роняет голову мне на плечо. Она головокружительно пахнет. Или так и должны ощущаться запахи, если ты жив, а не ведешь жалкое подобие жизни? По сути наследники не далеко ушли от андроидов, а иные из них могут позволить себе куда больше сенсорного опыта, чем мы.

Слава науке. Слава технологиям. Гребаным технологиям, что вытащат из меня мою личность и засунут в болванку.

Да лучше пребывать в постоянных наркотических грезах ТС в трущобах Оккам-Прайм, нежели это унижение.

– Так вот зачем это? – из-за действия стимулятора я не могу контролировать гнев и вымещаю его на Офелии, которая, между прочим, сама разожгла это пламя. – Присматриваешь замену? Даже отряхнула старую шкурку от пыли, потому что мне не нравятся долбаные куклы. Прости, но я не попрусь с тобой в Гелиотрон, чтобы прикидываться тем, кем не являюсь. Прекрасно понимаю Сэма. Конечно, он предпочел сдохнуть, лишь бы не играть в эти игры и не позволять пичкать себя химозной дрянью…

Меня прерывает звонкая пощечина.

– Я уже и забыла, какой ты козел, – шипит Офелия. – Не льсти себе! Гелиотрон – вершина прогресса и эволюции. Тебе там не место, ты…

– Козел, варвар, кто еще? – перебиваю я, загибая пальцы на свободной руке, остро ощущая каждый сустав, каждое сухожилие и трепещущую под кожей кровь. – Если я такой отвратительный, зачем же ты ко мне притащилась? Не говори, что за утешением. Я для этого не гожусь. Еще и стимулятор с собой прихватила. Дай угадаю… Потрахаться? Вот, что тебе нужно?

Офелия возмущенно фыркает, но все же тянется за поцелуем, подтверждая мою правоту.

Меня не оскорбляет, что из-за смертельного недуга нынешнего супруга, она вздумала вытащить меня со скамейки запасных. Нашему виду не свойственна моногамия, а стимулятор подавляет рефлексию. Разум, возведенный наследниками в Абсолют, теряет всю свою силу, уступая телу, возомнившему себя живым.

Взбесившаяся кровь стучит в висках и скоростным поездом мчится по венам и артериям. Весь мир сводится до тактильных ощущений. Я успел позабыть, как приятно обманываться. Все кажется настоящим. Мы кажемся настоящими.

Я усаживаю Офелию на столешницу, а она плотно оплетает меня руками и ногами. Не потрудившись избавить ее от нагромождения реликтовых рюш, я просто сдергиваю с нее белье и расстегиваю свои брюки. Член стоит колом и с легкостью вонзается в податливую плоть.

Что же… Без стимулятора это больше напоминало бы попытку просунуть гнилой фрукт в охлажденное желе. Мерзко и совсем несексуально. Люди ошибочно кутали наш вид во флер всепоглощающего эротизма. От мертвецов мало толку в постели. Ни один из нас не прельстился бы киской Люси Вестерна или Беллы Свон, но их крови отведал бы с превеликим удовольствием.

Клыки – вот наши половые органы.

И по старой привычке Офелия кусает меня в шею. Сейчас мне кажется почти милым, что она не удалила клыки, не спилила их за ненадобностью, как это сделали многие другие прогрессивные наследники. В госпиталь она явилась с идеальным «голливудским» прикусом, распространенным у жителей Гелиотрона. Но ко мне – такой, какой ее сотворила природа. Ночной хищницей. Кровожадной стервой.

Мы совокупляемся, как звери, окончательно сбросив путы напускной цивилизованности.

Влажные шлепки и пошлые звуки перемежаются с рыком и пылким дыханием.

Финишировав, Офелия кричит, падает из моих объятий и откидывается на столешницу, украсив своим разгоряченным, изысканным телом усугубившийся беспорядок.

Догнав Офелию, я не спешу покидать ее тело, смакуя ощущения еще несколько мгновений.

Увы, я явственно чувствую, как все возвращается на круги своя, – действие стимулятора постепенно ослабевает. Кровь уже не пляшет свой бешеный танец, а конечности наливаются холодом. Я вытаскиваю из ящика сигареты, вставляю одну в рот, а помятую пачку кидаю Офелии. Она с любопытством осматривает старомодную бензиновую зажигалку. Зажигалка настоящая. Когда-то я конфисковал ее у одного крупного наркодельца при аресте, но вместо того, чтобы сдать в хранилище улик, оставил себе в качестве трофея. Подсудное дело. Как и все вещи с Земли, она до сих пор хранит в себе небольшую дозу радиации.

– Я помню эту зажигалку, – тихо говорит Офелия. – Я была уверена, что ты давно от нее избавился.

– Правда? – откликаюсь я. – Ну, как видишь, нет.

Триста лет назад мы делали тоже самое – трахались, а потом курили, пока наши легкие под остаточным влиянием стимулятора были восприимчивы к табаку. Не знаю, как насчет странных городов из своих снов, но эти моменты близости я все-таки вспоминаю с ностальгией. После Офелии я влачил слишком скучное существование. Но это не значит, что я рад ее триумфальному возвращению в свою жизнь. Да и считается ли это полноценным возвращением?

Я снова думаю про скамейку запасных. И, быть может, в ней нет ничего плохого, но у меня другие планы. Я не собираюсь развлекать эту эксцентричную особу. Меня уже наняла другая, не менее, судя по всему, эксцентричная. И секс под стимуляторами, к счастью, не включен в условия моего контракта.

– Уходи, – говорю я, затушив недокуренную сигарету о столешницу. – У меня много работы.

– О, мудак Филип Марлоу вернулся, – вздыхает Офелия. – Все-таки нужно было подсунуть тебе ТС. Наверное, с ним твоя гнусная сущность отсутствовала бы подольше.

– Послушай, куколка… – Я стискиваю ее подбородок пальцами и дергаю, вынуждая посмотреть себе в глаза. – Явишься ко мне с ТС, я прикончу тебя на месте, а потом не поленюсь посетить банк данных и стереть твое сознание. Навсегда. Воссоединишься с Сэмом, м?

Офелия брезгливо сбрасывает мою руку, поправляет белье и одежду, а затем встает. Она крошечная, но выглядит очень грозной, обнажая клыки. След от них медленно затягивается на моем горле, хотя уже не кровит. Волшебство закончилось.

– Чтобы я еще хоть раз с тобой связалась, – бормочет она себе под нос. – Увидимся еще через тысячу лет.

– И тебе не хворать, – бросаю я ей вслед.

***

Последствия употребления стимулятора настигают меня с заметным опозданием – уже на корабле конвента, куда я прибываю для проклятой отцифровки и других мероприятий, предшествующих высылке на объект. Меня знобит. Во рту сухо и стоит неприятный гнилостный привкус. Ноет крошечная ранка, оставшаяся от клыков Офелии. Если бы меня могло стошнить, то точно бы стошнило.

Заметив мои страдания, доктор Браун предполагает, что я настолько страшусь грядущей процедуры.

В дороге я был занят тем, что тщательно присматривался ко всему подозрительному, решив не впадать в такую же беспечность, как и с каром, но все же улучил минутку, чтобы осмыслить данные, присланные Луизой Ришар. Я бегло просмотрел документы, стоило двери за Офелией захлопнуться. И, пожалуй, доктор Гертруда Браун – первая подозреваемая. Хотя это и лишено логического зерна, – зачем маститому ученому, обладателю кучи степеней и наград, скатываться до торговли компонентами? – она имеет самый расширенный доступ ко всем нюансам проекта. Браун легче всех было организовать сбыт сырья по сторонним каналам.

Вопреки хреновому самочувствию, я пытаюсь к ней присмотреться. А она, в свою очередь, присматривается ко мне. Луиза вполне могла выбрать Браун в качестве доверенного лица, посвященного в факт утечки.

– Это не больно, – снисходительно сообщает доктор, наворачивая круги вокруг кресла, где я дожидаюсь начала отцифровки. – Я просто подключусь к вашему чипу, мистер Марлоу, и…

– И засунете мне в глазницу вон ту длинную иглу? – ерничаю я.

Браун прослеживает направление моего взгляда и насмешливо выгибает белесую бровь.

– Гм, нет, – серьезно говорит она. – Этой иглой мы извлекаем чипы из барахлящих андроидов для диагностики. Но если вы настаиваете…

– Нет, вовсе нет.

Ее крупные губы выгибаются в улыбке. Между них мелькают клыки – чуть подрезанные, чтобы не мешались, но все же сохранившие подобие изначальной формы. Это невольно внушает мне симпатию. Браун, хоть и ученое светило, но не отрекается от своей сути, как это делают некоторые.

Мелочь, а приятно.

– Кстати, это довольно любопытно, – замечает она, пока ее пальцы парят над клавиатурой винтажного компьютера. Скорее всего, в громоздком корпусе образца далекого двадцать первого века современная начинка. Ох уж эта мода на реликты! Иначе не понимаю, зачем держать это барахло на прогрессивной исследовательской станции.

– Что именно?

– Вы возражали против создания своей цифровой копии, но установили чип, – отвечает доктор Браун. – Почему?

– А вы как думаете? – отвечаю я вопросом на вопрос, чтобы избежать многословной речи о причинах некоторых своих, возможно, весьма эксцентричных решений. – Без Акаши мы, как слепые котята. Она была нужна мне для работы.

– Слепые котята… – задумчиво повторяет Браун. – Работа. Насколько мне известно, вы – военный?

Я подавляю смешок. Меня так и подмывает ответить, что последние войска, в которых я служил, входили в антигитлеровскую коалицию. Эта шутка перестала быть смешной лет так шестьсот-семьсот назад? Да и не шутка вовсе. И чем меньше обо мне знает доктор Браун, тем лучше. Луиза советовала также не распространяться, чем я занимался в Оккам-Прайм, чтобы не тревожить коллег по исследовательской миссии. По официальной версии, я просто головорез, которого конвент нанял, чтобы обеспечить безопасность ученых, трудящихся на недружественной, плохо изученной планете.

– Типа того, – уклончиво отвечаю я.

– Ладно, – Браун быстро теряет интерес к этой теме. – Меня предупредили, что вам понадобится оболочка с хорошей подготовкой и соответствующими навыками. Но я знаю вас, солдафонов, так что не вздумайте вести себя на станции, как привыкли. Увижу что-то подобное – тут же вырублю вашего носителя.

– Увидите? – удивляюсь я. – Но…

– Да, – доктор кивает. – Я… Как бы это сказать? И здесь, и там.

Я изумленно приоткрываю рот и провожу языком по клыкам. На них все еще осталось мерзкое послевкусие, являющейся справедливой ценой за радости, что дарят стимуляторы.

– С андроидами бывают проблемы, потому мне удобнее было расщепить свое сознание, – не без гордости сообщает Браун. – Конечно, не каждый на это способен. Нужны годы тренировок. Вам, понятное дело, глупо мечтать о чем-то подобном. С непривычки вообще будете врезаться в стены, так что аккуратнее первое время.

Потрясающе, – мрачно думаю я. Мало того, что мне придется ощущать куклу из органически-углеродного наносплава, прилипшую к моему сознанию, как дерьмо к подошве ботинка, так ей еще и нужно учиться управлять. И как в таких условиях выполнить поручение Луизы? Ни в одном человеческом фильме-нуар не было детектива, что неуклюже натыкается на предметы и сшибает все на своем пути, вместо того, чтобы курить сигары в контровом свете и, цинично вздыхая, вести свое расследование.

По моему кислому виду Браун понимает, как меня расстроили ее рассуждения.

– Ничего, – ободряюще говорит она. – Вы быстро освоитесь. Мы используем только самые продвинутые оболочки, а не всякое устаревшее барахло. Рефлексы будут даже круче, чем у настоящего тела. Кстати, пока я готовлю необходимое, посмотрите требуемые параметры. Ну, кроме умения махать кулаками.

– Какие еще нахер параметры? – недоверчиво уточняю я.

– Внешность, – бросает она, отвернувшись ко мне спиной. – Персонал станции штампуется по одному образцу, но многим комфортнее сохранить какие-то черты, чтобы не шарахаться от собственного отражения.

От собственного отражения… – повторяю я про себя. Я не помню, когда в последний раз видел свое отражение. Зеркала – рудимент в мире наследников. Некоторые эксцентричные богачи собирают их у себя, но даже стимуляторы не способны наделить этот хлам каким-то функционалом. Я слышал, что под ТС возможно что-то увидеть, но не склонен верить всяким россказням. И, конечно, я предпочитал не думать о том, что жалким болванчикам доступно то, что немыслимо для нас, их создателей.

Кажется, доктору Браун просто чертовски нравится шокировать меня каждым сказанным словом.

– У меня нет особых пожеланий, – заторможено говорю я. – Любая внешность сойдет.

– Сразу видно новичка, – фыркает она. – А как насчет сменить прическу? Она вам не надоела за тысячу лет? Или, быть может, подправить…

– Ладно, окей, – сдаюсь я, пресекая любое потенциально оскорбительное продолжение. – Волосы можно сделать короче, остальное не трогайте. Вы меня к исследовательской миссии готовите или к злоебучему конкурсу красоты?

– Будь моя воля, я бы внесла кучу корректив, – желчно бросает она. – Как минимум, избавила вас от привычки сквернословить. Сотрудники станции – заслуженные ученые, а не всякий сброд, с которым вы привыкли иметь дело, где вы там служили.

Ученые, в бочке моченые, – фыркаю я про себя. Теперь я жалею, что мое общение с доктором Зазнайкой не ограничится подготовительным этапом. Она, как я уже понял, еще та заноза в заднице, и, как и большинство научных светил, мнит себя гребаным Сверхчеловеком.

«Но что за страх позорный, Сверхчеловек, тобою овладел?» – выплывает откуда-то из закоулков памяти. Я хмурюсь, пытаясь вспомнить, откуда эта цитата, а главное, понять, с чего вдруг она пришла мне на ум. Наверное, из-за несостоявшейся шутки про военную службу против стран «оси». Они были еще теми любителями ницшеанского бреда. А Браун, часом, не в Анненербе начинала научную карьеру? Из-за великанского роста и белобрысых волос она вполне сошла бы за гордость арийской нации. Белобрысая… конвент целиком состоит из одной «моли»?

Завязывай, – говорю я себе. От меня требуется делать выводы, а не развешивать ярлыки.

– Готово, – провозглашает она. – Можем начинать. Попрощайтесь с Акаши, ей на станцию доступ заказан.

– Почему это?

– По кочану, мистер Марлоу, – пресекает Браун. – Вас наняли для защиты персонала, а не для того, чтобы вы задавали идиотские вопросы.

Я уныло киваю и мысленно взываю к Акаши:

Прощай?

До новых встреч, – откликается она. – Не беспокойтесь. Я буду дожидаться вашего возвращения. Захотите поделиться впечатлениями или получить трактование любым необычным сновидениям – я к вашим услугам.

Меня не обнадеживает ее оптимизм. Он заложен в алгоритмах Акаши, а искренность нельзя подделать комбинацией кода. По правде, ей, невозмутимой, всезнающей, мудрой, плевать на наши дела. Она останется, даже если что-то на планете пойдет не так, и я не вернусь.

И почему я вообще об этом думаю? Что может пойти не так?

Я закрываю глаза и проваливаюсь в темноту – без снов, без мыслей, без чувств. Браун не обманула – процедура отцифровки действительно безболезненная. Возможно, она похожа на смерть в представлении философов-агностиков. Ни рая, ни ада, ни чистилища. Глухой мешок пустоты, наброшенный на голову, поглощающий все сигналы тела и импульсы.

Времени нет, потому я не знаю, сколько провожу в синтетическом небытие.

А открыв глаза, я впервые за тысячу лет, нет, целую вечность, вижу солнечный свет, лежащий на гладком полотнище серой стены. Он такой яркий, что больно смотреть. Кое-как совладав с непослушным чужим телом, я принимаю сидячее положение и растираю зудящие веки. Руки не ощущаются неуклюжим придатком к сознанию, но координация пока оставляет желать лучшего. Простым, как мне казалось, легким движением я едва не выдавливаю себе глаза. К этому нужно привыкнуть.

Лучи свободно струятся в окно, выходящее на кровавый лес и бледно-лиловые горы. А над ними в зеленоватом небе висит белый шар неведомого светила.

Это не солнце. И это не Земля. И я больше не я.

akashi_chapter[5] = “

Кристина”;

Я мысленно составляю благодарственное письмо, обращенное к Тени, что отправила меня сюда. Я больше не умираю. На этой планете приятный климат, на станции хорошо кормят, хоть и чудаковатыми овощами, а также обеспечивают всем необходимым. Не нужно ломать голову, как заработать денег, чтобы отладить свой быт. И в придачу – серебряные чудики, наследники, как там их – скрывают под скафандрами и шлемами массу интересного.

Словом, мне нравится то, что я вижу.

На мой притязательный вкус «сталкер» оказывается весьма симпатичным. Если его собратья такие же красавчики, то мне повезло. Впрочем, я тут же отвешиваю себе воображаемый подзатыльник. Чипы, вживленные нам, позволяют понимать язык. На что еще они способны? Вдруг заодно они воздействуют и на зрительные нервы, подменяя картинку? И передо мной вовсе не роскошный брюнет с очумительными глазами цвета капучино, а какая-то склизкая тварь?

Пожертвовав трофеем в виде шлема, я тянусь к его лицу, чтобы проверить свое пугающее предположение. Конечно, ему это не нравится, и он шлепает меня по пальцам.

Он и до того смотрел на меня так, будто я призналась, что разбила его любимую тачку. Нет, не так. Переехала насмерть на его любимой тачке его любимую собаку.

Мои кисти снова в захвате. И за такую вопиющую наглость он точно сломает мне запястья. Я не сильно-то беспокоюсь об этом. От созерцания обитателя серебряных доспехов воочию на меня накатывает нездоровое веселье. А я, между прочим, восседаю у него на груди, обнаженная выше пояса.

– Какого? – беспомощно возмущается «сталкер». Голос у него тоже приятный.