Ловец тьмы

Услышал тяжелый вздох.

– Барира говорит, что перерождение идет очень тяжело. Ей иногда кажется… что Дайтан не выживет.

– Думаешь, пора покормить его… правильно?

Это был их эксперимент. Каждый день слуги резали какое-то животное и поили парня, найденного на улице, теплой кровью. Что если вампир может не убивать людей?

Каждый из семьи в свое время провел этот эксперимент над собой. Хорошая новость: вампиры Гошты могли есть и получать удовольствие от любой пищи, только алкоголь на них не действовал – вкус ощущался, а вот сознание оставалось трезвым как стеклышко, как будто чай пили. Плохая новость: если вампиру долго не давать крови человека, у него мутился рассудок, он превращался в монстра и убивал всех, до кого мог дотянуться. Остановить в этот момент его может только бронзовый кинжал в сердце. Да, вампиры боятся вовсе не серебра, а меди. Это первое, что узнал граф после обращения.

Когда с человеческой кровью всё стало понятно, они попробовали перейти на кровь животных. Эффект был тот же, только чуть замедленный. Бешенство приходило примерно через месяц, а не через неделю подобного питания.

Чуть позже Кедеру пришла в голову мысль: если на крови животных можно протянуть месяц, то, может быть, можно сочетать разные виды пищи? Пить кровь животных, а изредка убивать людей, чтобы не доводить до безумия.

И опять ничего не вышло. При чередовании вампир чувствовал тошноту, слабость. Можно протянуть какое-то время, если вдруг по какой-то причине не нашел подходящую жертву из людей. Но если ты ранен, то такая замена не поможет, будешь медленно умирать, пока не выпьешь человека.

Так они узнали, что обратной дороги нет.

И вот теперь, когда впервые они столкнулись с новообращенным, они сделали еще одну попытку. Что если сразу давать вампиру кровь животных? Если он не будет знать вкуса человеческой крови? Пока казалось, что это приведет только к его гибели.

Дворецкий молчал долго, а потом заговорил неуверенно, будто боясь, что разозлит господина:

– Дайтан не приходит в бешенство. Сила его не увеличивается. Нам не следует опасаться… резни. Только его смерти. Но… может, так будет лучше для него?

Энье опасался, что Шонгкор не поймет. Возмутится, что в его доме убивают юношу. Но Кедер ухмыльнулся.

– Может, и лучше… Я всё еще считаю, что и меня нужно было оставить охотникам, чтобы добили сразу. Но Чарек так не думал. А ты, я вижу, пришел к другому выводу?

Дворецкий смутился.

– Ваше сиятельство…

– Прекрати юлить и говори, – резко прервал граф.

Энье поднял голову и посмотрел в глаза.

– Господин граф. Если бы я считал, что долгая жизнь в теле монстра лучше, чем смерть, разве я не попросил бы обратить меня? – Грустная усмешка тронула губы Кедера. И дворецкий продолжил смелее: – Что ждет Дайтана? И кем он станет? Что если сейчас мы выходим его, а лет через пять, придется его ловить, чтобы убить? Мы ничего о нем не знаем. Что если его хотели убить по той же причине, что и вы… убиваете?

– Вижу, семья на тебя все-таки повлияла. Ты веришь в благородство вампиров, что они могут убивать из чувства справедливости, и не веришь в благородство людей, в то, что парень случайно попался чудовищу. – Шонгкор задумчиво смотрел на пламя.

– Я верю, что вампиры – это те, кто когда-то был человеком. А люди бывают разные, – твердо возразил Энье.

Они помолчали. В это Кедер тоже верил. Яд в крови не превращал тебя в монстра. Ему нужна была кровь, чтобы жить. И он убивал. Убивал тех, кого считал недостойными жизни: убийц, растлителей детей. Не всегда убийца душил кого-то в подворотне. Это мог быть ростовщик, отбирающий последнее у вдовы с малолетними детьми.

За сорок с лишним лет он убедился, что одного мерзавца (или мерзавки, женщин они тоже убивали, хотя и реже) хватало, чтобы накормить его семью примерно на полмесяца. У него были разведчики, которые постоянно ездили по деревням и мелким городишкам, собирали слухи, знакомились с «кандидатами». Убивать нужно было подальше от места, где они жили, потому что охотники на вампиров кое-где еще бродили по Гоште. И да. Пока он искал возможность не превратиться в чудовище полностью, в приступе бешенства он убил ни в чем неповинных людей. Но больше этого не повторится.

По особняку пронесся очередной мучительный крик, перешедший в глухой стон. Как только всё стихло, Шонгкор задал последний вопрос:

– А что об этом думает Барира?

– Барира думает так же, – глухо ответил Энье, опуская голову.

– Не юли, – опять предостерег граф.

И дворецкий вновь посмотрел в глаза, только чуть прищурился.

– Барира хочет, чтобы жил я. Но относительно Дайтана она полностью со мной согласна.

Вот то, что всегда мучит. Ты привыкаешь к людям и так больно видеть, как они уходят. Иногда в расцвете лет, иногда убеленные сединами, как Чарек или Энье. А ты знаешь, что один укус – и он будет рядом если не всегда, то очень долго. Но не имеешь права на это. Если тебя обратили насильно, то другим ты обязан предоставить этот выбор. И согласиться с ним.

Юсав вылез на крышу через чердачное окно, тут же поскользнулся и покатился вниз, но Цигрен был уже рядом, грубо схватил за руку и засмеялся:

– Куда собрался, не расскажешь?

– Руку вывихнешь, чудовище! – пробурчал парнишка. – Поаккуратней нельзя?

– Так это тебе надо поаккуратней, – возразил вампир, усадил Юсава на плед и заботливо укрыл. – Кажется, последний раз мы здесь встречаемся. До весны переждать надо.

Внешне Цигрен был старше его всего на шесть лет. Но он же вампир. Он всегда так будет выглядеть, в отличие от Юсава. Когда ребенком Юсав попал в семью, Цигрен был ему сначала за отца, потом за старшего брата, а теперь стал другом.

Цигрен был кареглаз и черноволос. Чуть крупный нос слегка задирался вверх и портил гармонию лица – так Барира говорила. Зато глаза и губы были прекрасны. Это, а также веселый характер, умение говорить комплименты, помогало завоевать самую неприступную красавицу.

– Хорошо вам, тварям, – продолжал ворчать Юсав. – Не мерзнете. А тут хоть пропади.

Цигрен расхохотался:

– А что соседская кухарка не греет тебя?

– Греет! – ядовито ответил парнишка. – Только на крыше почему-то ты, а не она!

Когда Юсаву исполнилось четырнадцать, он впервые задумался, почему этот вампир с ним возится? Оказалось, Цигрен тоже был сиротой.

Его мать умерла, когда ему исполнилось лет семь. За год до этого она успела продать его лесорубам: те взяли мальчишку из жалости, понимая, что если не им, то кому-нибудь другому она продаст незаконнорожденного, и кто знает, что это будет за человек.

Судя по внешности, отцом Цигрена был какой-то лейнец. Парень помнил рассказы матери. Мол, была она первой красавицей и скромницей. Однажды пошли с подругами в соседнюю деревню на танцы, да только не дошли. Встретили их лихие люди. Прямо на дороге попользовали, кто сильно сопротивлялся, тех тут же и прибили. А ее да еще одну молодку в вертеп потащили. Мать притворилась покорной и ночью, когда разбойники утомились их насиловать, сбежала. А вторую, наверно, тоже убили, а может, так и прижалась с разбойниками.

Но мать вернулась в деревню, а там порченных не сильно привечают. Вскоре стало очевидно, что она беременна. Выселили ее в лес, в развалившуюся избушку, в которой до этого ведьма жила, пока ее не сожгли. Там мать и родила, а после горе мыкала с сыном. В городе попрошайничала. Деревенские ей помогали – они же не злые, просто положено так. Порченные могут и других девок с пути правильного сбить. В этом месте мать всегда начинала хохотать. Цигрен, когда рассказывал эту историю, тоже смеялся и обрывал рассказ, заявляя, что, может, всё это сказка, а мать его – обычная шлюха.

Цигрен сунул ему в руки теплую фляжку:

– На вот, выпей глинтвейна. Специально тебе принес.

На лице Юсава отразился такой восторг, такая благодарность, что слова были излишни. Потом подумалось, что, кажется, с таким выражением сам Цигрен смотрит на графа: как на потерянного и вновь обретенного отца. Как будто никому нельзя говорить, что граф его отец, но они-то двое знают истину.

– Ну что там, рассказывай, – вампир толкнул локтем Юсава. – Правда, что ли, всё получилось с кухаркой?

– А чего? – парнишка сделал глоток. – Чего тут трудного-то? Это ж не девственницу уломать. Всё как ты сказал, так и сделал: молча смотрел в глаза, потом всякие глупости ей шептал, когда никто не видит. Ну и всё.

– Молодец, – похвалил Цигрен задумчиво. – Смотри только, чтобы не залетела.

– Ты больно об этом переживаешь, – хмыкнул Юсав.

– Переживаю, – посерьезнел вампир. – Я свое детство как вспомню… Не дай бог никому.

– И что ты делаешь, чтобы не залетела? – удивленно поднял брови парнишка.

– Я-то? – Цигрен лукаво усмехнулся. – Ну что ж. Раз первый урок усвоен, переходим ко второму.

И он стал объяснять молодому другу всё в подробностях, иногда чертя схемы на покрытой инеем крыше. Сначала Юсав слушал внимательно, а потом понял, что уже не чувствует пальцев.

– Слышь, – попросил он, стуча зубами. – Может, в дом пойдем? Всё равно не соображаю уже от холода.

– Эх ты, цыпленок, – ласково произнес Цигрен. – Пойдем.

Он помог парнишке подняться и поддерживая, чтобы тот не скатился с крыши, затолкал его на чердак. Следом и сам залез в чердачное окно.

В особняке он проследил, чтобы Юсав сел у камина. Энье, увидев замерзшего парнишку начал ругаться и даже замахнулся полотенцем на Цигрена, но тот хохоча увернулся и сбежал в свою спальню.

– Доведет он тебя до беды, – ворчал седой дворецкий.

Юсав помалкивал, продолжая прихлебывать глинтвейн из фляги. В беду он не очень верил. Цигрен был разведчиком, в особняке бывал редко, чаще выискивал мерзавцев, которые могли пойти в пищу их семье. Но, если ночевал здесь, это всегда было приключением для Юсава. И даже иногда закрадывалась мысль, что и он не против стать таким, как он, вампиром.

Глава 3. Деловой партнер

Одним из тех, с кем Кедер познакомился на балу, был Щаб Юмсан барон Бадави4. Если бы здесь был Энье, он бы обязательно пошутил, что хорошего человека Щабом не назовут. Барон был из тех аристократов, кто составлял конкуренцию купцам и тоже занимался торговлей зерном, пряностями или тканями, если доходов от поместья не хватало для достойной жизни. В Шумафе проще относились к предпринимательству, чем в Энгарне. Никто не считал, что аристократу стыдно заниматься подобным. Может, поэтому здесь было гораздо меньше разорившихся землевладельцев с приставкой «ми»5.

Пока Шонгкор жил в Энгарне, ему не приходилось всерьез заниматься торговлей. Поместье было большим, крестьяне выращивали не только зерно, но и лен, картофель. Еще его дед позаботился, чтобы было хорошо развито скотоводство, ремесла. Графские охотники в положенное время били зверя в лесах.

Но всё это богатство управляющий отдавал проверенным людям, предлагавшим приемлемую цену: и себя не обидят, и поставщика. Отец в эти дела не вникал.

В шестьдесят восемь лет он нелепо погиб на конной прогулке, которую совершал до завтрака в любую погоду. Молодая лошадь понесла и сбросила всадника в реку, слуги подоспели слишком поздно. Все согласились, что смерть хорошая: и пожить успел, и сына вырастить.

Кедеру тогда исполнилось тридцать два, ни жены, ни даже невесты у него еще не было. Отец, сам женившийся поздно, искренно считал, что спешить с этим некуда. Поэтому наследник жил в свое удовольствие.

Его мать – Кедер помнил только, что это была бледная худая женщина, – умерла за пять лет до этого. Он вырос в традиционной графской семье: отец охотился и выпивал с друзьями, выбирая минутку, чтобы потискать хорошеньких служанок; мать молилась и кислым лицом демонстрировала, что ее муж – это кара небесная за какие-то прегрешения предков. Наследника перепоручили сначала кормилице, затем по очереди духовнику, стремянному, гувернеру и парочке учителей.

Трудно сказать: отец хорошо разбирался в людях или Бог Своей милостью графского сына не обошел, но все эти люди сделали жизнь Кедера яркой, насыщенной, интересной, и навсегда остались гораздо ближе родителей. Дольше всех с ним рядом находился стремянной Чарек, сначала превратившийся в личного слугу, а после смерти отца ставший дворецким. Пусть ему будет тепло во дворцах Эль-Элиона. Если бы не он…

Кедер, унаследовавший, кроме пары сундуков с деньгами и драгоценностями, замок и его окрестности, сильно в хозяйственные дела не вникал: если что-то хорошо работает, зачем это трогать? Он наконец осуществил свою мечту и отправился путешествовать. Так повелось и дальше: большую часть доходов от имения он тратил именно на путешествия. А потом понял, что на них можно и зарабатывать: кого-то проводить в дальнюю страну или таинственное место (например, Песчаный монастырь), для кого-то отыскать редкий камень или украшение, картину или вазу.

Деньги молодой граф тратил только на эти поездки да на одежду. Роскоши не любил, ограничивался самым необходимым, но одевался красиво и удобно – то есть дорого.

В год, когда его жизнь пошла под откос, он всё еще не был женат. Чарек спас его от смерти, но пришлось устроить так, чтобы в Энгарне все считали его погибшим. Поместье вместе с титулом перешло по наследству троюродному брату, но то, что было накоплено, а также коллекцию иностранных диковинок, дворецкий сохранил и вывез. Задним числом Кедер написал завещание, по которому всё имущество переходило доверенным слугам. Одного из законников Кедер без сожаления высушил – он решил оспорить этот документ, чтобы угодить новому графу Иецеру.

Говорят, братец погиб, когда кашшафцы6 захватили Энгарн. Туда ему и дорога. Жадный был сильно.

Однако очень скоро стало понятно, что вырученных средств надолго не хватит. Тогда-то Чарек и предложил заняться торговлей. И заняться пришлось именно ему, графу. Дворецкий справедливо рассудил, что жить Кедер будет дольше, перемещаться по стране быстрее (крылья вампира тут хорошая подмога), а наказывать нечестных купцов проще – значит вникать в торговые дела нужно именно ему.

Не сказать, что сразу всё получилось легко, но стабильный заработок его семья имела. Сейчас они приехали в Давир из самого северного княжества – Сэла. Привезли оттуда овечью шерсть и пряжу, янтарь, встречавшийся только на том побережье, много соли (в Шумафе это не настолько ходовой товар, но в Сэле она лечебная, бледно-розового цвета), а также множество готовых изделий, которые стоили дороже. Теперь нужно было найти того, кто всё это сможет перекупить.

Шонгкору уже шепнули несколько имен, и он выбрал барона Бадави. И нет, вовсе не потому, что старик ему понравился. Просто он был одним из тех, кто жил в Давире всего три года. А вообще Бадави производил довольно странное впечатление.

Во-первых, он носил парик из золотистых волос, с длинными красивыми кудрями. В Шумафе всегда были в моде парики, видимо, сказывался тот факт, что даже летом в домах было холодно, а в шапках ходить неприлично. Но этот парик невероятно уродовал сморщенное лицо с ярко выраженными носогубными складками и заломом между бровей. Во-вторых, тонкие губы барон постоянно презрительно поджимал, так что они почти исчезали. Презрение Бадави выказывал, когда говорил с любым человеком, даже равным ему по положению. И только если сталкивался с кем-то, у кого титул выше, лицо расплывалось в слащавой улыбке. В-третьих, цвет глаз Бадави знала, вероятно, только его мать. А может быть, и она не догадывалась. Он постоянно щурился, так что и без того маленькие глазки совсем исчезали.

Кедер с удивлением узнал, что барону всего лишь пятьдесят шесть лет – выглядел он значительно старше, хотя держался бодрячком. Познакомившись с графом Иецером, засиял как медный чайник, а когда узнал, что Кедер ищет делового партнера, вообще чуть не растекся медовой лужицей. Шонгкор испытывал такое сильное отвращение, разговаривая с ним, что он сразу попал под подозрение.

Сегодня барон пригласил графа в свой особняк, находившийся, почти в центре столицы, лишь в четверти часа ходьбы от княжеских особняков. Кедер и Юсави прибыли точно к назначенному времени – три часа по полудни.

Шонгкор полюбовался на величественное здание в два этажа с семью полукруглыми окнами на каждом. На втором этаже – два балкона. На крыше – множество труб. Всё это говорило о том, что владелец особняка не бедствует: чтобы в таком помещении не замерзнуть, нужно целый лес сжечь.

Ворота представляли собой изящную металлическую решетку с пиками наверху. Они уже были распахнуты, рядом ожидали слуги в овчинных шубах и шапках, надвинутых почти на самый нос, хотя в Давире еще царствовала осень. Зимой жизнь в Шумафе совсем замирала и люди выходили на улицу только по крайней необходимости.

Кедер соскочил с коня и прошел в дом мимо кланяющихся слуг. Там сбросил меховой плащ – из черных соболей. Теплый и изящный, он стоил почти столько же, сколько хорошая лошадь. Парик он не носил – густые темные волосы легкой волной падали на плечи. Впрочем, кажется, в этом доме парик никому был не нужен: протопили на совесть. А ведь он еще в прихожей.

Юсав уже исчез, заводя знакомство со слугами. Он не будет зря терять время, вызнает про хозяина всё, что можно.

Барон спускался вниз по лестнице навстречу гостю, но примерно на середине остановился, громко восклицая:

– Добрый день, ваше сиятельство! Добрый день! Рад видеть вас в своем скромном жилище. Очень скромном. Проходите скорее, уже подают жареного гуся. Гуся! Скажу по секрету: такого паштета из гусиной печени вы не попробуете даже у князя! Заметьте, даже у князя! Секрет моего повара, который он никому не выдает. Никому!

Кругленький Щаб размахивал пухленькими ручками, выражая свой восторг.

«Тонкий ход, – подумал граф. – Множество восторгов, но ждет на середине лестницы. Показал, что он мне равен: проделал ровно столько ступенек вниз, сколько должен я сделать к нему вверх».

Общаясь с людьми, Кедер никогда не актерствовал, ради того чтобы завоевать чье-то расположение, не притворялся радостным, польщенным или растроганным, всегда говорил то, что думает. В крайнем случае молчал.

Сейчас он демонстративно смерил взглядом ступени, чуть насмешливо уставился в маленькие глазки хозяина, и улыбка его стала похожа на оскал:

– Только ради гуся и паштета не буду медлить.

С удовольствием заметил, как по лицу Бадави скользнула тень. Он явно понял намек и даже спустился еще на пару ступеней. Скрывая досаду за слащавой улыбкой, продолжил взывать:

– Идемте, идемте, господин граф! В жизни не так много удовольствий, и еда – одно из них. Только одно! Поверьте, я умею наслаждаться жизнью. Умею!

– Не сомневаюсь, – Шонгкор всё же пошел вверх навстречу барону и жареному гусю.

В небольшой столовой – всего лишь в два окна – было так жарко, что граф впервые обеспокоился, не станет ли ему плохо. Кроме печи пылал камин. Стол накрыли на три персоны. Кедер вопросительно поднял бровь, но тут дверь медленно открылась, и в комнату вошла молодая девушка в сопровождении горничной.

Бадави тут же небрежно махнул рукой, чтобы служанка вышла, подскочил к девушке, взял ее ладонь обеими руками и, глядя на нее с приторным умилением, сказал, стоя вполоборота к графу:

– Разрешите представить вам мою дочь. Унайзат Юмсан виконтесса Бадави, – затем подвел ее к Кедеру и продолжил: – Виконтесса! Уна, это Кедер Шонгкор граф Иецер. Граф Иецер! Я тебе о нем рассказывал. Помнишь, рассказывал?

Шонгкор встретился с ней взглядом и непроизвольно сглотнул. У этого сморщенного гриба не могло быть такой дочери. Девушка была чудо как хороша: большие голубые глаза, светлая кожа – щеки только чуть зарозовели от смущения, – каштановые волосы уложены в замысловатую прическу, подчеркивающую нежную округлость лица. Острым зрением он видел, что над изящными темными бровями работала не горничная, а Сам Всевышний. Взял темную кисть и провел идеальные дуги, подчеркивающие красоту взгляда. Носик ровный, губки пухлые. Лепечут робко:

– Добрый день, ваше сиятельство.

Опускает густые и длинные ресницы и приседает в реверансе.

Граф прочистил горло, прежде чем ответить:

– Добрый день, юная леди. Прошу: Кедер, просто Кедер.

Двери вновь распахнулись, и в проеме показался повар в белом фартуке с огромным блюдом на плече, где лежал жареный гусь.

– К столу! К столу! – снова замахал ручками Бадави.

Кажется, он всё повторял дважды.

Вынырнувшие словно из ниоткуда лакеи отодвинули стулья для господ, помогая им сесть. Гусь оказался прямо перед ними, а следом шли поварята в таких же белых фартуках с тарелками, судками и блюдцами в руках. Скоро весь стол густо уставили снедью. Лакеи из-за спины быстро нарезали гуся и уложили куски на тарелки, налили в бокалы вина и внимательно следили за малейшим движением руки господ, чтобы положить тот или иной деликатес.

Виконт поддерживал светскую беседу: то заводил разговор о каком-то блюде, расписывая его достоинства и вкус, то переходил на погоду, то начинал вспоминать кого-то из присутствовавших на балу. Кедер слушал его вполуха и отвечал коротко, хотя и всегда уместно. Он любовался Уной, сидевшей напротив него.

Лет шестнадцать, не больше. Чувствует его взгляд и смущается: то опускает глаза, то поднимает и смотрит на него, ласково улыбаясь.

«Не бойся, малышка, тебе ничего не грозит».

Даже не будь он вампиром. Даже если бы они встретились лет пятьдесят назад, для такой девчушки сорокалетний жених – это слишком. А, кроме того, он давно понял, что по странной прихоти небес лишен способности любить. Хотеть может, а любить нет. Но этот цветочек даже хотеть невозможно: таким светлым духом Эль-Элиона можно лишь любоваться. Опять же он не обольщался: может быть, ангелочек та еще штучка: умеет притворяться, врать, стрелять глазками, выманивать деньги и по ночам тайком встречаться с конюхом. Но еще она умеет производить впечатление. Поэтому сейчас не хотелось ни о чем думать, только следить, как маленький кусочек гуся исчезает среди алых губ или ровный белый жемчуг блеснет, когда она засмеется над папиной шуткой.

Когда слуги унесли остатки гуся и прочих мясных деликатесов, а вместо них поставили блюда с разнообразными десертами, в дверях показался некто в добротном коричневом сюртуке с книгой в руках. Бадави взглянул на молчаливую тень и подскочил. Почтительно склонился в сторону графа:

– Ради Всевышнего, простите. Я отлучусь ненадолго. Ненадолго! Мой секретарь не будет меня беспокоить без необходимости. Без необходимости – никогда! Вы не успеете выпить и бокал вина, как я уже вернусь. Скоро вернусь!

Кедер благодарно ему улыбнулся: наконец перестанет тарахтеть над ухом. Но тут же задумался: оставляет его наедине с дочерью, хотя и в присутствии слуг. Неужели действительно прочит в женихи? Но она же так прелестна, неужели не может найти ей мужа помоложе? Или в Шумафе виконтессу так трудно выдать замуж за графа?

Он снова посмотрел на Уну и увидел, что девушка тоже его рассматривает и теперь, когда отец ушел, ведет себя чуть смелее.

– Виконт Бадави нескоро вернется, – шепнула она заговорщицки. – Он всегда так делает, когда приглашает домой выгодного жениха. Надеется, что пока мы наедине, я смогу вас очаровать.

Шонгкор рассмеялся от такой откровенности и почувствовал необыкновенную легкость.

– Почему он так уверен, что я выгодный жених? – поинтересовался он, пригубив вино. – Я вас в три раза старше.

«В пять», – добавил он про себя.

– Не наговаривайте на себя! – покачала головой девчушка. – Виконт Бадави сказал, что вам тридцать два.

– Было. Десять лет назад, – Кедер всегда называл возраст, когда стал вампиром. Заметил, как удивленно вытянулось лицо Уны, но девушка тут же спохватилась.

– Вы всё равно преувеличили, – укоряюще произнесла она. – Вы не в три раза меня старше. Или вы считаете, что мне четырнадцать? – в голосе послышалось возмущение.

«С математикой всё в порядке, – усмехнулся Шонгкор про себя, – вся в отца».

– Думаю, вам шестнадцать, – увидел, как она зарделась оттого, что он угадал и понимающе кивнул. – Тем не менее я определенно слишком стар для вас.

– Виконт Бадави так не считает, – вздохнула она. – Моя мама тоже была младше его на двадцать пять лет, – по лицу скользнула тень, и Уна перевела разговор на другую тему: – Виконт Бадави действительно много рассказывал о вас. Вы правда были в Бакане?

– Да, – кивнул он. – Но почему вы называете отца «виконт Бадави».

Она слегка пожала плечами:

– Он еще в детстве приказал называть его так, – тут же вернулась к тому, что ее интересовало: – А вы долго были в Бакане? Праздновали там Похороны года?

– Да.

– Расскажите, пожалуйста, как это происходит, – бровки приподнялись умоляюще. – И про пумоми, если можно, расскажите. Вам разрешали туда заходить?

Кедера тихонько хмыкнул от удивления. Даже не все преподаватели церковных школ знали о том, что в каждом доме баканца есть молитвенная комната. И уж тем более мало кто знал, что местные называли ее пумоми.