На грани, или Это было давно, но как будто вчера. Том 2

Свой кусок вытащил и Колесниченко. Филипп Владимирович, загадочно улыбаясь, несколько секунд молча стоял и с каким-то сожалением и сочувствием смотрел на солдат и на эти два куска мыла, которые бойцы протягивали ему, понимая, что большего солдатики взамен предложить ему ничего и не смогут. Очевидно, в памяти бывшего офицера мелькали события жестоких, кровопролитных боев и коротких передышек, которым люди радовались как дети. Вспоминая свои фронтовые будни, Филипп Владимирович понял, что отказать этим людям он уже не сможет.

– Ну что, товарищи красноармейцы! В этом вопросе я вам помочь смогу, учитывая важность вашего мероприятия… Есть у нас в клубе и патефон, и пластинки, – сообщил председатель, возвращаясь к своему месту за столом. – Сейчас я напишу записку завхозу, чтобы он вам выдал его, но только под расписку! Сами понимаете, товарищи, вещь казенная, не моя личная, – предупредил Филипп Владимирович, составляя распоряжение. – А вечером, как вернете, он вам вашу расписку отдаст или уничтожит в вашем присутствии. И мыло тоже ему отдадите: времена сейчас тяжелые, на хозяйстве в колхозе все пригодится, – распорядился председатель и подал Лёшке вдвое сложенный листок.

Лица Лаврушина и Колесниченко засияли улыбками.

– Спасибо вам большое, товарищ председатель! – радостно произнес Лёшка и, забрав документ, протянул руку.

– Большое вам спасибо, Филипп Владимирович! Вы нас здорово выручили, – благодарил председателя Николай.

– Завхоза вы можете найти там же, в клубе. Ремонт мы нынче в нем затеяли, – сообщил председатель. – А дорогу вам мой ездовой покажет, он вас и довезет до места, – добавил Филипп Владимирович, подходя к окну. – Васька! – крикнул председатель, открыв створку оконной рамы. – Отвезешь солдат к нашему клубу, а потом, как они у завхоза возьмут патефон с пластинками, доставишь их к дому Пэрэпы. Понял?!

– Да, Филипп Владимирович, понял, – донесся с улицы тонкий голос Кузнецкого.

– Потом сюда приедешь, во вторую бригаду с тобой поедем. Лошадей, смотри мне, шибко не гони! – предупредил он мальчугана.

– Хорошо! Я мигом, туда и обратно, – отвязывая с коновязи своих подопечных, кричал Васька.

– Вот сорванец! – улыбнулся председатель, махнув головой в сторону Кузнецкого. – Ну что, товарищи красноармейцы?! Желаю вам весело провести ваше мероприятие. Как человек хоть и бывший военный, но я понимаю, что оно проводится втайне от командования, поэтому обязан предупредить вас об осторожности. Шибко там не разгуливайтесь, чтобы излишним шумом не привлекать внимание посторонних, – наставлял Филипп Владимирович.

– Ну что вы! У нас ребята вполне порядочные, не шумные и не скандальные, – заверил его Колесниченко. – Да и переполох нам лишний ни к чему.

– Вот и хорошо. Судя по вашей порядочности, надеюсь, девчат наших у вас никто не обидит?! – улыбался председатель, протягивая руку для прощаний. – До свидания, товарищи, успехов вам в борьбе с нашим общим врагом. Бейте фашистов да гоните их до самого Берлина, а самое главное, домой возвращайтесь живыми и здоровыми.

– Еще раз спасибо вам за понимание и за помощь! – благодарили Филиппа Владимировича друзья, довольные тем, что сравнительно легко им удалось договориться. Распрощавшись в благодарностях с председателем, а потом и с сотрудниками конторы, бойцы вышли на улицу.

– Теперь слушай меня, Васёк, – обратился к Кузнецкому Лёшка, когда они отъехали от правления колхоза на приличное расстояние. Наклонив голову к уху мальчугана, он стал говорить полушепотом: – Как только стемнеет, подходи к тому дому, куда ты нас привезешь. Наш полк будет на ночной марш выдвигаться, и ты вместе с нами сможешь на подводе отсюда уехать. Не на председательской подводе, конечно, на нашей, – усмехнулся Лёшка.

– Оно понятно, что на вашей, только представьте себе, что я у председателя колхозный тарантас с лошадьми угоню, – засмеялся мальчуган звонким заразительным смехом.

– Ну да, а председатель ваш погоню за тобой организует на ослах, – добавил в шутку Лёшка.

– В нашем колхозе ослов нет! – пуще прежнего захохотал Васька, содрогаясь худенькими плечами. Не смогли сдержать себя от смеха и Лёшка и Николай.

– Здесь, в селе, тебе обращаться к нашему командованию полка бесполезно, – успокоившись, уточнил детали дела Лаврушин. – Никто тебя в полк как воспитанника не возьмет, потому что ты местный, за это командиров по головке не погладят. А вот когда тебя обнаружат в нашей части далеко от дома да выяснят, что ты сирота, то вероятность того, что ты в полку останешься, будет гораздо больше. Поэтому мы постараемся тебя скрытно от всех увезти подальше от вашего села, а там ты уже нашим командирам и объявишься. Ты меня понял? – обратился он к Кузнецкому, по-товарищески положив ему на плечо руку.

– Чего тут не понять? Как стемнеет, я обязательно подойду, – пообещал мальчуган, останавливая лошадей.

– Ну вот и мы с музыкой, – заявил Колесниченко, когда друзья через полчаса вошли в шумное помещение. Лёшка гордо держал в руках патефон, а в руках Николая возвышалась небольшая пачка пластинок.

– Ура-а-а! – прокричали на всю комнату женские голоса, сопровождая восхищенные возгласы аплодисментами.

Счастливая Воронина подбежала к Лёшке и, приподнявшись на цыпочки, принародно наградила его нежным поцелуем. Она была в восторге оттого, что Лёшка, несмотря на все преграды, именно по ее просьбе раздобыл и патефон, и пластинки.

– Где вы разжились музыкой?.. Ну молодцы!.. Всё! Отодвигаем стол, будем танцевать!.. – послышались с разных сторон возбужденные голоса; все стали готовиться к предстоящему мероприятию. Зазвучала музыка, и ухажеры, по-армейски поправляя форму, стали приглашать девушек на танцы. Девчата весело кружились, охотно меняя кавалеров. Веселье продолжалось…

День подходил к концу. Друзья стали расходиться, давая возможность молодым побыть наедине. Ведь ночью снова в поход! Лаврушин в состоянии предвкушения уединения с Верочкой галантно проводил гостей и, закрыв на запор дверь, вернулся в комнату.

Перед его глазами – запрокинутое лицо Ворониной. Лёшка как заколдованный не спускал глаз с ее тела необыкновенной свежести. Красивое платье, в которое Верочка облачилась специально для этого случая, облегало ее гибкий стан, ломаясь в тонкой осиной талии, подчеркнутой узким пояском. От нее исходило какое-то непонятное обаяние. Верочка распустила волосы, поправила прическу и шепотом, еле шевеля губами, с неким лукавством спросила:

– Мы остались одни?

– Да! Мы одни, – подтвердил Лёшка.

Верочка бесшумным шагом стала медленно приближаться к Лаврушину. Темно-русые волосы спадали на ее хрупкие плечи. Нежный овал лица через плотные занавески освещался тусклым светом, а тень ее тонкой фигуры словно по волнам поплыла по стене. Из-под аспидно-черных бровей озорно светились большие серые глаза. Выразительные губы Верочки слегка шевельнулись, и очаровательная улыбка еще больше украсила ее лицо.

Лёшка был просто очарован. В ней не было недостатков. Она была обладательницей той внешности, которую природа довела до окончательного совершенства. Какая-то неведомая, колдовская тайна манила Лаврушина к ней. Не в силах себя сдержать, Лёшка сделал решительный шаг навстречу. И Верочка тут же прильнула к его груди. Она трепетала в его объятьях. Легкая дрожь и тепло ее тела побуждали нашего героя на более решительные действия. Это как сумасшествие, от которого невозможно было прийти в себя. Наступило то состояние, от которого влюбленные не ведали, что творили, и они надолго впали в это безумие, отдаваясь ему сполна. Жар пылкой и страстной любви приятно обжигал молодые тела, растапливая опаленные войной души…

Как связисты ни старались скрыть факт пребывания Ворониной во время марша во взводе связи, от пытливого взгляда Сомикова его скрыть не удалось. Уже вечером третьего дня политрук отчитывал Матиевского за то, что тот скрыл от командования истинную причину отсутствия фельдшерицы в его подразделении.

– Вы что, товарищ капитан, не считаете должным поставить командование полка в известность о том, что одна из ваших подчиненных во время марша отсутствовала в вашем подразделении? – последовал вопрос политрука на крыльце дома, где расположился на дневку Матиевский.

– Если вы, товарищ капитан, имеете в виду старшину Воронину, то я должен, без сомнения, убедиться в том, что она действительно отсутствовала в расположении полка. Как вы знаете, во время марша не исключаются случаи, когда военнослужащие отстают от своих подразделений. Если мною будет установлен факт отсутствия Ворониной в полку на тот период, я обязательно поставлю командование в известность, – заметил спокойно Матиевский.

– Фёдор Павлович, если вы назвали фамилию, то точно знаете, о ком идет речь! Может, в расположении полка Воронина, как вы сказали, и присутствовала, но у вас в подразделении ее не было. Смею заметить, что отстать от своей медицинской службы, которая перемещалась во время марша на автомобильном транспорте, как-то сложновато. Нетрудно обнаружить отсутствие подчиненного в автомашине. Или я неправ? – намекнул на его бездействие Краснобоков.

Матиевский прекрасно знал об отсутствии Ворониной; его это беспокоило не меньше, чем политрука, но он знал точно, что расположение полка она не покидала, на этот счет у Верочки были другие планы. Понятно, что он и сам был крайне возмущен, но подавать рапорт на старшину не собирался. Сейчас Матиевского беспокоило другое: если политрук поднял вопрос об отсутствии Ворониной в медслужбе полка, значит, кто-то донес и теперь скрыть этот факт не получится. Тут боковым зрением Фёдор Павлович заметил, как их разговор с любопытством со стороны наблюдает Сомиков. «Теперь понятно, откуда ветер дует», – подумал капитан, поворачивая голову в сторону штатного стукача.

Сомиков, скручивая желтыми прокуренными пальцами козью ножку, делал вид, что он не слышит разговора, но в то же время демонстрировал свое косвенное участие. Делал он это преднамеренно: выставляя напоказ свою значимость, давал понять, что, минуя его важную персону, ни в одном из подразделений полка ничего произойти не может. А если и сможет, то только с его позволения. Сомиков был неравнодушен к Ворониной. Он сам был не прочь завести с ней роман, но это ему не удалось: орешек оказался не по зубам. А когда Сергей увидел Верочку в обществе красавца Лаврушина, его сердце и вовсе наполнилось гневом. Кто угодно – только не Лаврушин! До конца своей жизни Сомиков не сможет простить ему два случая: когда Лаврушин облил его холодной водой на посту и тот февральский конфликт с Солянком, когда Лёшка первый поддержал Ваську, но не его. Отвергнутый и оскорбленный Сомиков этого пережить не мог. Его тайная любовь к Ворониной моментально переросла в ненависть, и он непременно решил отомстить им обоим, доложив политруку о взаимоотношениях влюбленных во время марша.

– Мне нечего больше добавить по этому вопросу, товарищ капитан. Если выяснится факт нарушения воинской дисциплины, мною будет подан рапорт на имя командира полка, – резюмировал неприятную беседу Матиевский, еще раз кинув презрительный взгляд на Сомикова.

– Надеюсь на ваше благоразумие, Фёдор Павлович, – предупредительно намекнул капитан, отдавая честь.

На следующий день на столе командира полка лежало два рапорта. Один на старшину медицинской службы, Воронину Веру Дмитриевну, второй на Газизьяна Армена Рубеновича. За нарушение воинской дисциплины Вера получила пять суток ареста, а Армен за обмен плащ-палатки на самогон – десять суток ареста, с вычетом пятидесяти процентов жалования за каждые сутки.

Наравне с донесениями командованию стало известно, что в подразделении полка появился мальчишка-сирота, сбежавший на фронт из детского дома. Случаи, когда боевые полки брали на воспитание несовершеннолетних детей, были не единичны. Десяти-четырнадцатилетние пацаны, сбегая от родителей и из детдомов, стремились на передовую, бить врага наравне со взрослыми. Детей, оставшихся без родителей, полковые командиры зачастую оставляли в своих частях как воспитанников. Пацанов берегли, стараясь держать подальше от боевых рубежей, но война есть война, случалось, что и им приходилось брать в руки оружие. Так в Семьсот девятнадцатом артполку появился свой сын полка.

Вася Кузнецкий, совсем еще мальчишка, четырнадцати лет отроду. Парнишка бойкий и сообразительный, выглядел бодро и озорно. Несмотря на свой возраст, он был не по годам рассудителен, каждое слово, произнесенное им, было по-взрослому продуманно и точно. На фронт мальчуган прибыл с твердым намерением воевать, как любой советский солдат. Командование и бойцы о нем заботились, поставили на довольствие, перешили под его размер форму, сапоги; в полку он стал любимцем.

Холонюв

Освободив в зимне-весенний период наибольшую часть правобережной Украины, войска Первого Украинского фронта вели активную подготовку к Львовско-Сандомирской операции. План командующего фронтом Конева по разгрому противника, утвержденный Ставкой верховного главнокомандования, акцентировался на прорыве вражеской обороны двумя мощными ударами одновременно, обходя город Броды с севера. В направлении на Раву-Русскую – двумя общевойсковыми и одной танковой армиями, а с юга, в направлении на Львов, – двумя общевойсковыми и двумя танковыми армиями, рассекая бродовскую группировку противника надвое с дальнейшим ее окружением и уничтожением по частям.

Подразделениям Пятьсот тридцатой стрелковой дивизии, входящей в состав Двадцать четвертого стрелкового корпуса Тринадцатой армии, ставилась задача сломить сопротивление противника и прорвать его эшелонированную оборону в направлении на Раву-Русскую. В дальнейшем, развивая успех и преследуя отступающего врага, требовалось с ходу форсировать реку Вислу и, продолжая наступление, захватить и расширить плацдарм на западном берегу реки в районе города Сандомира.

По замыслу штаба фронта общее наступление планировалось на четырнадцатое июля, но дату начала операции пришлось изменить, так как противнику удалось раскрыть замысел о готовящейся операции. Разведкой было установлено, что немецким командованием стали приниматься контрмеры: отвод своих подразделений с первых позиций главной полосы обороны, а также попытки подтянуть ближе к фронту свои резервы. В связи со сложившимися обстоятельствами наступление пришлось перенести на день ранее намеченной даты.

Семьсот девятнадцатый артполк получил задачу на начало намеченной операции поддерживать своим огнем части Двести восемьдесят седьмой стрелковой дивизии. Стрелковые полки Пятьсот тридцатой дивизии находились во втором эшелоне наступающих войск. Тринадцатого июля, после короткой артподготовки, была прорвана первая линия немецкой обороны западнее станции Звенячье. Под натиском наших частей противник был вынужден отойти на вторую линию, находящуюся на рубеже Горохув – Цехув. После упорных боев с пехотой и танками противника была прорвана и вторая линия вражеской обороны. Наши стрелковые полки стали стремительно преследовать отступающего противника по маршруту Селец – Переспа, где и заняли боевые порядки. Противник, закрепившись на заранее подготовленных оборонительных рубежах, стал прочно удерживать свои позиции и с самого утра четырнадцатого июля начал контратаковать нашу ударную группу. После отбитой атаки противника, к десяти часам утра, с запада показались знакомые силуэты вражеских бомбардировщиков.

– Воздух! – закричали с разных сторон наблюдатели, когда в небе появилась авиация противника.

Партия из тридцати «юнкерсов» стала заходить на бомбежку наших позиций. Пехотинцы и орудийные номера бросились к своим ровикам и блиндажам. Ожили зенитные орудия. Стали раздаваться выстрелы стрелкового оружия. И надо же было такому случиться, что в этот самый неподходящий момент с Сосковцом произошла непредвиденная оказия: только он удалился от траншей по нужде, как проклятый фашист авианалет затеял. Растерявшись, Трофим стал метаться по полю, не понимая, что ему в такой ситуации делать. Эту неблагопристойную картину не мог не заметить Васька Солянок; оставить такой деликатный эпизод без обсуждений он, конечно, не мог. Но поделиться им с друзьями без промедления, по понятным причинам, обстоятельства не позволяли. Потому он решил перенести такое забавное мероприятие на другой, более подходящий для этого дела момент.

Образуя смертельную карусель, немецкая авиация в течение получаса бомбила огневые рубежи, стараясь сровнять с землей боевые порядки частей. Казалось, что живым в этой мясорубке остаться было невозможно. Но через полчаса круг, который описывали «юнкерсы», разомкнулся, и самолеты, израсходовав боекомплект, стали удаляться.

Оправившись от бомбежки, бойцы стали возвращаться к боевым местам. Люди по обычаю начали приводить в порядок свои окопы и ровики, развороченные авиационными бомбами врага. Стали слышаться голоса, повеяло терпким дымком солдатской махорки. А с позиции дивизионной пушечной батареи Дружинин услышал смеющийся голос Васьки:

– Я смотрю, а Трофим наш бегает вдоль траншеи и не знает, что ему делать: не то начатое завершить, не то, спасая свою жизнь, назад в свой окоп бежать. Так со спущенными штанами по полю и мечется…

Раскатистый хохот волной покатился над извилистой лентой обороны. Услышав слова друга, Ваня Топчак разразился звонким заразительным смехом. Глядя на искренне смеющегося товарища, Дружинин невольно улыбнулся сам, вспоминая своего родного дядю Матвея: тот тоже, как у него на родине говорили, был здоров посмеяться. Вспомнил Анатолий один яркий эпизод из своего раннего детства. Может быть, он его и забыл бы, да только взрослые родственники, часто вспоминая, неоднократно пересказывали этот случай, так он в памяти у него и остался.

А дело было летом, в период сенокоса. Мужчины, жившие на хуторах, с раннего утра выезжали в степь, косить в падинах траву. Домой приходилось возвращаться поздно, когда становилось уже темно. Так вот в один из таких запоздалых вечеров братья вернулись на хутор и решили отужинать в шалаше у Петра, там как раз и находилась вся малышня, включая Анатолия. Тайком выглядывая из-за занавески на печи, он наблюдал за ужином взрослых. Хозяйка, жена Петра Сергеевича, Татьяна, вместе со старшей дочерью хлопотали у печки на улице, гремели посудой в комнатке, суетились у стола, потчуя хозяина и гостей ужином. Надо прямо отметить, что тетя Таня была до невероятности ревнивой и ревновала она своего мужа даже к воображаемой женщине, не говоря уже о той, что по случаю могла оказаться с ним рядом. Понятно, что позднее возвращение супруга подталкивало ревнивицу к догадкам об его измене.

– Штой-то запозднилися вы сёдня, – буркнула хозяйка, искоса поглядывая на мужа.

– Так а до лимана-то дорога не близкая. Скока время потратишь, пока туды доберёшься да обратно доедешь. А ишо надыть поспеть поболе травы накосить, пока она зелёная да в соку, – пояснил ей супруг, помешивая ложкой щи в широкой тарелке.

Отец Анатолия, будучи большим шутником, узрел в этом деле подходящий случай для озорства. Ну не мог он упустить возможности раззадорить свою ревнивую сноху. Сдерживая улыбку, Степан хлопнул ладонью по колену и, нахмурив при этом брови, с серьезным видом стал напирать на Петра:

– Говорил я табе, Петькя, давай сёдня к моёй заедем, а завтра пораньше косить закончим – и тады к твоёй. От твоёй же быстро-то не отделаешься, она у тебе как клещ, вцепится – не оторвёшь! Ан нет, ты мене не послухал. Вот тяперяча и оправдывайся… От сказанных Степаном слов Татьяна переменилась в лице.

– Я так и знала, што ты тока за порог – и тута же к какой-нибудь лахудре под подол полезешь. Ну вот што у тебе за натура такая блудливая?! – завелась с пол-оборота тетя Таня.

Она как будто только и ждала подтверждений, что муж ей изменяет. Понимая, что брат специально спровоцировал невестку, Матвей залился звонким заразительным смехом. Но его раскатистый хохот еще больше раззадорил неугомонную сноху.

– Нету у табе боле никаких дел, как тока по чужим бабам шастать! Кады ты тока насытишься, кобель блудливый?! – не унималась женщина, еще громче гремя посудой.

– Так яму, Тань, так! Дай яму, дай! Пущай ентот кобель знает, как по чужим бабам шастать! – еще больше подливал маслице в разгорающийся огонь Степан.

Хватаясь за живот, Матвей выскочил на улицу, и теперь уже оттуда через открытые двери можно было слышать его раскатистый хохот. Пётр с улыбкой на лице продолжал трапезу, наблюдая очередную сцену ревности своей жены. Наконец, понимая, что ее попросту провоцируют, Татьяна несколько успокоилась и вышла на улицу, где заливался смехом Матвей. Сам же Степан, продолжая трапезу, вспомнил один эпизод из своей жизни. Тогда ему было отроду всего девятнадцать лет.

Не прошло и года с начала его семейной жизни с Марией Ивановной, а нужно было готовить себя к роли отца: жена была на девятом месяце беременности. Со дня на день должен был родиться их первенец. И все бы ничего, но вот только на улице был май, да еще и в самом разгаре. Душе и телу, как и бурно пробуждающейся природе, хотелось полета, хотелось без промедления свершить нечто, ранее непостижимое. И повод для свершения такой затеи чудесным образом неожиданно появился.

В тот погожий день к нему, молодому кузнецу, по делу из соседнего хутора приехали Ситниковы: дядя Семён со своей снохой Дарьей. Дарья в свои двадцать пять лет осталась вдовой, с тремя детьми на руках. Ее мужа Василия полтора года тому назад убила необузданного характера лошадь. Рано овдовев, Дарья продолжала жить в своей мазанке на хуторе свекра. Дядя Семён свою сноху и внуков не обижал, всячески поддерживал, продолжая считать их полноценными членами своей семьи. Вот только дело-то было молодое, и ей, Дарье, ее молодому и полному жизненных сил телу требовалась мужская рука, да вот вопрос: где ее взять? Для вдовы с тремя детьми это дело в один миг не решалось.

Дядя Семён, встретившись со своим давним соседом, Сергеем Афанасьевичем, после традиционных приветствий ударился в бурные обсуждения хозяйских дел. За житейскими разговорами старики не заметили, как по неосторожности удалились от кузни оставив вдову наедине со Степаном. Молодые и ранее были знакомы, друг друга они знали очень хорошо, хотя тесного общения не имели: Дарья была на шесть лет старше Степана. Она уже давно была замужней женщиной и на своего соседа, совсем еще зеленого, в период замужества особого внимания не обращала. Теперь он повзрослел, она успела овдоветь. Беда была только в том, что Степан уже успел жениться, но ведь запретный плод всегда сладок. Приметив, как сосед ловко справляется и с инструментом, и со всеми кузнечными делами, молодая вдова почувствовала, как в ее груди вспыхнул вдруг яркий огонек сладострастия. Лукаво улыбнувшись, Дарья кинула взгляд на своего свекра – не заметит ли он ее греховной затеи? – скинула с головы на плечи в ярких узорах платок и походкой соблазнительницы приблизилась к Степану, насколько это было возможно.

С хутора доносились звуки играющей вдалеке детворы, раздавались приглушенные голоса домашней птицы. Рядом с кузней стояла мирно в упряжи покладистая по характеру молодая кобылка, изредка фыркая и помахивая черным, ровно подстриженным хвостом. Степь, пробудившись после долгой зимы, являла себя во всей красе. Теплое весеннее солнце не припекало, как в летний зной, а как будто обнимало теплотой своих невидимых лучей. В небе на разные голоса заливались хохлатые жаворонки, в ровной степной глади, покрытой сплошным зеленым ковром, насвистывали суслики, в густеющей траве стоял прерывистый стрекот кузнечиков, изредка слышалось щебетание мелких птах. Охлаждающий ветерок доносил со степи запах свежей полыни, разбавленный ароматом ранних полевых цветов. Зарождающаяся в степном просторе жизнь бурлила, побуждая молодое тело Степана и его сознание если не на подвиг, то на что-то не по-детски хулиганское. Близость чужой женщины, жаждущей любви, он почувствовал сразу, всем своим натруженным телом. С первых секунд он понял желания своей соседки, даже если бы она ничего не говорила. Но она не безмолвствовала.

– Вон как вы, Стяпан Сяргеич, молотками-то ладно справляетесь, прямо так и глядела бы на вас цельный день, – тонким голоском нараспев произнесла Дарья комплимент в адрес молодого кузнеца, держа за углы спущенный на плечи платок.

Поводя бедрами, она как магнитом притягивала Степана к себе, отчего в его грешном уме стала зарождаться не менее лукавая мысль: «А не закадрить ли мене ёй? Вона как она своими кубеками-то3 водит!» От этой мысли его бросило в жар. Оторвав взгляд от уличной наковальни, он на всякий случай посмотрел на своего строгого папашу и на дядю Семёна. «Не дай бог, они што-нибудь заподозрят», – подумал Степан, предостерегая себя от ненужных неприятностей.

Но за действиями своего свекра и отца Степана внимательно наблюдала и осторожная в таких делах Дарья. Когда молодые вместе убедились в том, что хозяин любезно приглашает гостя к столу, на душе стало спокойней, но и в то же время волнительней. Теперь Степан смелее и оценивающе окинул взором пышные формы своей соседки. С этим делом, надо прямо сказать, у Дарьи все было в порядке, да и лицом она была необыкновенно приятна. Боясь, что ее тоже могут позвать к столу, Дарья заторопилась: нужно было быстрее и как можно деликатнее обсудить вопрос дальнейших тайных встреч.