На грани, или Это было давно, но как будто вчера. Том 2

– Смотри, Сяргей Афанасич, смотри! Кажись, папаша ваш к табе в гости едет, – услышал Сергей голос одного из батраков.

Зная крутой нрав старика, люди забеспокоились. Сергей, прикрываясь ладонью от яркого солнца, посмотрел в сторону юго-запада, где в ровной степной глади увидел знакомую фигуру родного отца. Афанасий, заложив за спину руки, не спеша приближался к хутору сына; за его спиной в поводьях, фыркая и мотая головой, шла молоденькая кобылка.

– Да! И правда, папаша наш. Вот папаша… Ну даёт! Даже лошадь жалеет, сам пешком рядом с ей идёт. Тожеть скажешь, едет он… – усмехнувшись, упрекнул своего рабочего Сергей.

– А я ево ишо сдаля заметил, – похвастался тот, вместе со всеми всматриваясь в степную даль.

– Молодец! Глазастый ты у нас, – похвалил парня Сергей. – Васькя! – немного призадумавшись, крикнул Сергей своему сыну. – А ну-ка, крутани голову́ вон той овце, – указал он на достаточно упитанное животное.

– Какую, папаш? Вот енту?

– Да, да, енту самую.

– А зачем, папаш? Как крутну, так ведь она опосля долго не проживёт, – удивился Василий.

– Ну ты, Васькя, и бестолковый. Хошь сказать, што я папашу позавчерашним мясом кормить должён? Как бы не так! Пущай он свежего покушает да с собой заодно возьмёт, а там и мамаша свеженького мясца отведает. Понимать надыть!

– Так а голову́ на кой дьявол ей крутить? – не унимался сын.

– А-а-а! Енто, сынок, другая история. Он же, папаша-то, как мене говорит: «Ты, Сяргунькя, хорошую овцу на мясу не режь! Режь тока ту, што вот-вот магёт сдохнуть. Хорошую – тока на продажу!» Вот и скажи тяперяча: и чаво мене их жалеть?! У мене ентих овец, почитай, тыщи, а я дохлятину есть должён?! Нет! Так не пойдёт. Ну… и супротив папашиной воли тожеть не попрёшь – он ведь, папаша-то, и по шея́м надавать магёт. Вот и приходится так хитрить. А куды деваться-то? Вот так вот! Учися, Васькя, уму-разуму.

Василий стоял, удерживая вырывающееся из рук животное, и внимательно вникал в назидательные слова своего отца.

– Да!.. Ну и дедусь у нас… – покачал с удивлением головой Василий и, скрутив резким движением животному голову, оставил его в стаде.

– Добрый день, папаша. Добро пожаловать, – кланялся отцу в искренних приветствиях Сергей.

– День добрый, сынок. Мир вашему дому, – протяжно молвил Афанасий, продолжая хозяйским взглядом окидывать владения сына.

– С миром принимаем вас, папаша. Проходите в дом. Отдохните с дороги. Сей же час вас чаем потчевать будем, – указывая на двери шалаша, Сергей приглашал своего отца в гости.

– Та енто мы завсегда успеем, – протяжно промолвил Афанасий, – рассказывай, сынок, как у тебе дела на хозяйстве. Вижу, делом занят – и сам, и люди вон работают. Всех овечек подстриг аль ишо осталися? – интересовался Афанасий, осматривая стадо стриженых овец. – Ой! Сяргунькя! Глянь, глянь-кя! – вдруг всполошился Афанасий, вглядываясь в многочисленное стадо.

– Што случилось, папаша, што вы там увидали? – для достоверности засуетился Сергей.

– Вона, овца больная волчком кружится. Лови её, Васькя, лови. Зарезать надыть, а то сдохнет, – затараторил Афанасий, предупреждая об опасности.

– Иде, папаша, иде она? Чавой-то я её не вижу, – нахмурив брови, Сергей стал рьяно осматривать свое стадо.

– Та вон она, вон она! Васькя, хватай её! – указывал рукой своему внуку Афанасий. Как и было задумано, овцу поймали, и теперь к обеду ожидался свежий куырдак.

Афанасий еще раз неспешно окинул взором хозяйство, заглянул на конюшню, в катухи, на летний загон, осмотрел свежевыкопанный колодец.

– Худук новый, смотрю, недавно выкопали? – спросил Афанасий, оглянувшись на идущего рядом сына,

– Да, папаш, вот надысь, недели полторы назад, не боле, – подтвердил Сергей, замечая, что отец его трудами доволен.

– Молодец! Худук на хозяйстве всегда добрым должён быть, а то и два, и три. Вон скотины у тебе скока. Без воды в степу со скотиною никак… Вижу, дела у тебе, сынок, идут справно – енто хорошо. Я рад за тебе. Ну, раз всё в порядку, тады, хозяин, веди в дом. Тяперяча можно и чаю попить, – расплываясь в улыбке, обратился он к Сергею.

– Милости просим, папаша, проходите в дом, – удовлетворенный родительским одобрением своей хозяйской деятельности, Сергей милостиво приглашал отца в свое скромное жилище. В свою очередь, убедившись, что сын хозяйство ведет исправно, Афанасий отправился в шалаш, где эстафету приняла сноха, усаживая свекра на почетное место.

– О!.. А енто откедва у вас мяса свежая да жирная такая?! – насторожился Афанасий. – Неужто овцу хорошую зарезали недавно? – требовал он от снохи отчет, вглядываясь в ее глаза пытливым взглядом.

– Што вы, папаша, што вы?! – протестовала Василиса Васильевна. – Енто нас соседи надысь угостили, – отчиталась она, заранее предупрежденная мужем, как надо отвечать свекру в таких случаях.

– А-а-а! Вон оно што! Ну тады ладно, – успокоился Афанасий, – дай бог здоровья соседям, – добавил старик, принимая из рук снохи пиалу горячего чая.

Развалившись в широких санях, пригретый лучами февральского солнца, Сергей стал замечать, как под звуки монотонного топота копыт, фырканье сытых лошадей да скрип снега под полозьями справных саней его самого стало клонить ко сну.

«Хорошие получились сани, добротные», – подумал Сергей, в очередной раз одобряя свое изделие, которое он с сыновьями изготовил сам.

Кузня у него на хуторе была на хозяйстве большим подспорьем как для своих нужд, так и для дополнительной прибыли. В ближайшей округе, километров на сто с лишним, кузниц в степи не было. Две были только в Джаныбеке, а это как раз и есть сто с лишним верст от хутора. Заказов в летний период было хоть отбавляй. Работы хватало – только не ленись; потому и доход от нее был немалый. А поставить кузню на хуторе настоял отец. «Дай, Господи, яму здоровья», – подумал про себя Сергей и еще раз глянул на дремлющего в санях состарившегося отца. Прошло каких-то пять лет, как Афанасий перестал ездить по хуторам сыновей, проверяя их хозяйскую деятельность. За это время умерла жена, и он после ее смерти резко сдал здоровьем. Осунулся. А потом и совсем ослаб.

– Ну што, Стяпан, заворачивай-ка, помолясь, к хутору, хватит уже колесить по степу. Пора и домой ехать, – дал распоряжение сыну Сергей.

– Как скажешь, папаш… – протянул гулко Степан, и сани медленно стали сворачивать к хутору. Серый дымок из труб саманных мазанок поднимался высоко в небо, обозначая тихий и безветренный день.

– Дедусь… Дедусь приехал! Ура-а-а!!! Дедусь приехал!.. Родной наш!.. Любимый!.. – кричала заранее подготовленная к встрече детвора, лишь только лошади показались на хуторском дворе.

Разбуженный криком и гиканьем ребятни, Афанасий проснулся и тут же оказался в объятиях своих многочисленных правнуков. Его счастью не было предела. Ведь он считал, что его привезли на хутор к другому его сыну – Петру. Раскрыв на ощупь котомку, он стал тут же угощать детей сладостями. А те только этого и ждали!

– Ну вот, дедусь, наконец-то вы и приехали, а мы-то вас уже заждались, проходите, проходите, дедусь, вы как раз вовремя, как раз к столу. Тута у нас и щи к обеду поспели, сей же час есть будем, – неустанно тараторила Мария Ивановна. Как прежде, с почтением хлопоча, она бережно заводила старика в мазанку.

– Ну слава богу, добрался́, – торжествуя, с нескрываемой радостью сообщил снохе Афанасий о своем путешествии. – Ты знаешь?! А то ведь у Сяргея мене и почитать уже перестали да и не кормили совсем, одна страсть Господня, – жаловался Марии Ивановне старик, по-настоящему считая, что его привезли к Петру. – Ну слава богу, што приехал, у Пятра-то мене тяперяча нихто не обидит, – утвердительно сказал он, присаживаясь на лавку.

– Енто точно, дедусь! Тута вас нихто не обидит, – соглашалась Мария Ивановна вместе со свекровью, помогая деду раздеться.

– А Петькя-то иде? Штой-то я ево и не слышу, и не вижу? – допытывался Афанасий, прислушиваясь к звукам.

– Да тама он, папаш, на дворе, на хозяйстве хлопочет, – крикнула ему на ухо Василиса Васильевна.

– А-а-а, тады понятно, ну пущай управляется.

Уже на другой день прадед забыл, что его привезли к Петру (как он считал), и по привычке на все свои нужды в первую очередь приглашал к себе мать Анатолия. И она, терпеливо выслушивая капризы старика, старалась во всем ему угодить.

                                       * * *

На командный пункт доставили ужин. Сегодня, на удивление, каша оказалась вкусной. Подкрепившись, Анатолий выпил кружку горячего чая и вышел из траншеи помыть котелок. Сумерки сгущались. После жаркого дня на наблюдательном пункте повеяло прохладой. Над траншеями передовой, поднимаясь вверх с шипением, падали осветительные ракеты. Заметив в темноте силуэты, Анатолий увидел, как по ходам сообщений пробирались разведчики. Среди них он с легкостью узнал рослого Цаплина.

– Здорóво, Анатолий, – приветствовали его Кузнецов и Бейтурсиков, обмениваясь рукопожатиями.

– Здорóво, здорóво, разведка, – улыбался Анатолий, встречая гостей. – Что, опять на вылазку? – махнул он котелком в сторону немецких позиций.

– Туда! В тыл мы не привыкли ходить. Уж очень там скучно, – подметил Илемесс.

– Добрый вечер, Толя, а вернее, доброй ночи, – протянул свою широкую ладонь Цаплин, и друзья обнялись. – Давненько с тобой не виделись, – подметил он, поправляя автомат. – Я как тебя увижу, сразу вспоминаю, как мы с тобой телефонный аппарат на посту оставили. А потом перед Батей как провинившиеся школьники стояли, – смеялся Иван, вспоминая январь.

– Да, Ваня, был у нас с тобой такой казус. Помню, когда ты Бате сказал: «Мы сможем вернуться на наблюдательный пункт и принести телефон», – у меня тогда сердце в пятки ушло. Ну, думаю, все! Тут я бесславно и сложу свою глупую голову. Слава богу, Батя человек был мудрый, дал нам в помощь разведчиков, да еще наказал строго, чтобы без толку на рожон не лезли. Земля ему пухом – хороший был командир.

– Да, царствия ему небесного. Только добрыми словами можно вспоминать такого человека, – качал головой Иван, соглашаясь со словами друга. Они оба замолкли, вспоминая погибшего командира.

– Ну, как у тебя служба, Ваня? Не разочаровался? А то, может, назад к нам, в связь? – вернулся к прерванному разговору Анатолий, подталкивая друга к наблюдательному пункту.

– Нет, Толя, мне эта служба нравится, – продвигаясь по траншее, возражал Цаплин. – Я столько этого добивался, а теперь что – назад пятками? Ни за что!

Друзья устроились у поста Дружинина, где стоял его телефон.

– А как ты, Толя? Твои из дома пишут? Как там мать, сестренки? Все в порядке?

– Да, Ваня, из дома письма получаю. У них все хорошо. Все работают с раннего утра до поздней ночи, хотя в этом и не признаются. Но я-то знаю! А у тебя как дела дома? Братья, сестры, родители? Все живы, здоровы? Надеюсь, письма им пишешь? Переживаю за тебя, мы же с тобой почти земляки. Саратов от Джаныбека всего в трехстах пятидесяти километрах.

– Конечно, пишу, Толя. Все в порядке у них. Тоже трудятся в поте лица своего. В тылу нашим сейчас всем несладко, но они об этом нам не говорят, чтобы лишний раз не расстраивать.

– Да! Мы тут, под градом пуль и осколков, на пузе пол-Украины проползли. А они там и за себя, и за нас с тобой трудятся. Скорее бы эта война закончилась.

– Это точно, сейчас бы домой, родных обнять. Посидеть поговорить с ними… – промолвил Иван. Ссутулившись, он сидел на снарядном ящике, сжимая в коленях свой ППШ. Его взгляд потускнел, на лоб набежали морщины, видимо, так ему захотелось увидеть своих родных.

Кузнецов, обсудив с Махлеевым мелкие детали предстоящей операции, ждал сигнала от саперов. Загудел зуммер, связист передал команду, и разведгруппа тронулась в путь.

– Ну, давайте, братцы, ни пуха вам, ни пера, – пожелал Анатолий, провожая ребят на задание.

– К черту, – все как один отозвались разведчики, поправляя оружие и снаряжение.

Обитатели наблюдательного пункта встали проводить друзей, высказывая добрые слова напутствия.

Спускаясь со склона высотки, группа скрылась в полуночной мгле. Прижавшись спиной к бревенчатой стене траншеи, Анатолий сквозь маскировочную сеть смотрел в звездное небо. Пулеметная перестрелка да пуски осветительных ракет изредка нарушали тишину июньской ночи. Такие минуты всегда напоминали ему его далекое детство. В этот раз почему-то вспомнился эпизод, который произошел с ним весной тридцать шестого года.

Снег тогда в степи растаял, и теперь в падинах стояла вода. Был как раз тот период, когда можно было идти «выливать» сусликов. Этому сыновей научил отец. С раннего детства, сколько Анатолий себя помнил, он занимался этим промыслом, спасаясь от голода. Не только он один, все малообеспеченное население в эти трудные годы, кто пережил суровую зиму, с нетерпением ждало выхода сусликов из зимней спячки. В степь он пошел с Надеждой. От сестренки помощи и немного, но не так было скучно, как одному: есть с кем поговорить. Два часа кропотливого труда – и вот уже в мешке двадцать пять тушек истощенных за зиму зверьков, с которых теперь требовалось снять шкурки, распотрошить.

Квартировала семья в доме Кожановых. И мать настрого запретила с этими грызунами появляться даже во дворе, а не то что в доме, во избежание гнева со стороны домовладельцев. Сама она их в пищу не употребляла – брезговала. А как среагируют хозяева на то, что в доме постояльцы будут варить сусликов, она не знала, потому и дала строгий наказ детям. Ведь они здесь всего-навсего квартиранты.

Чувство голода толкало детей на скорое приготовление пищи. Чтобы избежать неприятностей, Анатолий принял решение все мероприятия провести за пределами двора, подальше от хозяйских глаз, а самое главное, подальше от глаз матери. В мокрой, испачканной грязью одежде и обуви дети со стороны степи подошли к хозяйскому сараю.

– Так, Надюха, принеси-ка сюда из чулана чугунок, пару луковиц и немного соли у матери возьми, она на полке в баночке стоит, – строго наказал сестре Толя; сам же в это время стал располагаться за саманным сараем.

– Знаю я, где что лежит! – деловито огрызнулась девчушка. – Будет он мне еще рассказывать…

Поправляя платок, она стремглав побежала в дом. Толя положил на землю старый, в разноцветных заплатках мешок и принес из колодца воды, чтобы потом помыть в нем разделанные и потрошеные тушки. Устроился он на перевернутом вверх дном старом ведре, подтянул ближе к себе мешок и, проверив нож на остроту, принялся за дело. В мыслях Анатолий уже представлял себе кипящий на костре чугунок, от которого должен был исходить приятный запах. День приближался к вечеру. Надо было успеть все сделать засветло. Ну вот прибежала и расторопная сестренка.

– Вот, держи, принесла, – задыхаясь от спешки, выпалила Надя, держа в руках большой чугунок, на дне которого перекатывались две небольшие луковицы. Ее глаза радостно искрились, щеки горели огнем, развязавшийся платок сбился на затылок, обнажая короткостриженую голову.

– А соль забыла, да?! – строго спросил брат.

– Ничего я не забыла! – возмутилась Надя, широко раскрыв глаза. – Вот она, смотри! – оттягивая карман, сестра продемонстрировала, что все на месте. – Я уже не маленькая, чтобы забывать. Куда ее высыпать? – гордо спросила девчушка, опуская сосуд на землю.

– Лук вытащи из чугунка, взрослая! – деловито подтрунивая, велел Анатолий.

Поднявшись, он стал отмывать от крови покрытые цыпками руки. Когда на дно принесенной посуды опустилась первая тушка, за стеной сарая послышались шаги. Из-за угла появилась фигура хозяина дома.

– А чой-та вы тут делаете? – спросил Василий Фёдорович, окидывая строгим взглядом расположившихся за его сараем детей.

Сердце Анатолия затрепетало от страха. Кожанов по-хозяйски осмотрелся, заглянул в лежащий на земле мешок с оставшимися в нем двадцатью четырьмя сусликами, скрутил его правой рукой посередине и поднял с земли. Взглянув с сожалением на перепуганных детей, в другую руку мужчина взял чугунок. Не спеша, поворачиваясь к малышне спиной, он вдруг через плечо сухо сказал:

– А ну-ка, пошли со мной, – и, скрипя кожаными сапогами, направился к калитке.

– Дядь Вась! Мамка нас отлупит, если мы с сусликами во двор зайдем, – взмолился Толя, оставаясь на месте как вкопанный.

Надежда, прижавшись к брату, от накрывшего ее приступа страха стояла бледная как полотно. Ее посиневшие на холоде губы тряслись, на глаза навернулись слезы. Боясь хозяйского гнева и предстоящей взбучки от матери, она еще сильнее прижалась к старшему брату, схватившись за его правую руку; по щеке перепуганной девчушки покатилась слезинка. Оглянувшись назад, Василий Фёдорович увидел перепуганных до смерти детей, и ему до боли в сердце стало их жаль.

– Вот скажите мене, деточки мои дорогие, хто в ентом доме хозяин: я аль ваша мамка? – с улыбкой задал он вопрос.

– Вы, дядь Вась, – в один голос ответила перепуганная детвора.

– Так вот тады и делайте, што я вам говорю. И не бойтеся. Нихто ваших сусликов не отнимет, и ругать вас нихто не будет, – успокоил он повергнутых в ужас детей, – берите своё ведёрко, лук и пошли со мной в избу, – настоятельно, но без строгости сказал Кожанов и пошел во двор развалистой походкой.

Толя с Надей, несколько успокоившись, но взволнованно переглядываясь, подобрали с земли остатки утвари и молча поспешили за хозяином. В сенцах Василий Фёдорович быстро разулся и первый вошел в дом. Из-за закрытой двери было слышно, как он со смехом и с жалостью рассказывает о произошедшем случае своей жене.

– Конечно, детишкам есть-то охота. Они же вон полуголодные день-деньской бегают, – качая головой, рассуждала хозяйка. – Кады ж енто тяжёлое время закончится-то, а? Господи Иисусе, спаси и сохрани, – крестилась тетя Надя, подавая хозяину большую миску с теплой водой.

Дети еще долго снимали с себя запачканную одежду и обувь, прежде чем появились на пороге дома. В чисто убранной комнате было тепло, уютно, приятно пахло свежей выпечкой.

– Ну, проходите, проходите, – по-доброму приглашала растерянных детей хозяйка. – Чавой-то вы как не свои в дверях-то встали? Идите мойтя руки, я вас пышками щас угощу, – предложила тетя Надя, направляясь к печке.

Тетя Надя – хозяйка дома, добрая и радушная женщина пятидесяти девяти лет – с любовью и нежностью относилась к детям своей квартирантки. Четверых детишек, оставшихся без отца, Мария Ивановна кормила и воспитывала одна. И, когда предоставлялась возможность, тетя Надя старалась угостить детвору чем-нибудь вкусненьким, хотя и самим жилось нелегко. Грузная, с крутыми бедрами хозяйка, переваливаясь с одной ноги на другую, взяла с печки тарелку и подошла к детям.

– Вот, нате, перекусите, пока Василий Фёдорович ваших сусликов облупит, – протянула она детям на тарелке две свежие пышки.

– Спасибо! – радостно, в один голос поблагодарили ее дети и принялись жевать горячую выпечку.

Хозяин тем временем, устроившись посреди комнаты, ловко ошкуривал и потрошил «вылитых» ими зверьков. Толя с Надей, переглядываясь, молча наблюдали за каждым его движением. Через несколько минут тетя Надя, перемыв разделанные тушки, сложила их в чугунок, сдабривая луком и солью.

– Вот! Тяперяча они малость просолятся, а потом мы на ночь в печь-то их и поставим, штоб протомились там, – рассказывала о длительном процессе приготовления хозяйка. – А утром – милости просим к столу! Блюдо будет готово, – поясняла женщина, унося чугунок в сенцы.

Для детей ожидание было делом утомительным. Им хотелось употребить это блюдо сейчас. Но никуда не денешься – придется подождать.

Утра следующего дня детвора ждала с нетерпением. Тетя Надя по обычаю хлопотала у печки, гремя посудой и хозяйственными приборами.

– А нонче-то не што вчерась. В ночь-то хорошо подморозило – зябко на дворе, – сообщил зашедший с улицы Василий Фёдорович. – Лужи все ледком покрылись, – пробасил хозяин, снимая шапку и старенькую, в заплатках куртку. – Скотину со дня на день в степ выпущать надыть. Урожай в прошлым годе был безлишковый, тока на прокорм и хватило. Ни сена, ни соломы, почитай, нету. Пущай скотина в степу сама сабе корм ищет. Да и не нонче так завтра трава попрёт.

– Щас и колхозный скот, и единоличники скотину в степ выгонят – и будет табе как в прошлом годе весной. Почитай, всю траву сплошь скотина и вытыптала. Вот табе и выпущай, – сетовала тетя Надя.

– Да будя табе! Тожеть скажешь – вытыпчут! Степ большая, всё не вытыпчут. Клинчиха-то што приходила? По делу аль так – языком почесать?

– Приходила… Говорит, свою корову с телком кормить нечем. Тожеть выпущать их в степ собрались – а куды деваться? Што, пущай скотина пустые ясли грызёт?

– Так-то оно так, понятно, што корма нету. Тока и степ ишо голая стоит.

– У-ух! И беда с ентой скотиной. Раннею весною сена нету, а летом вся трава от жары сгорит. Вот и паси, мужик, коровушку…

– Што там соседка ишо сказала окромя скотины? Колькя ихний не образумился ишо? Не передумал жаниться-то?

– А!.. Сколько ентова обормота ни учи – всё ума-разума яму не втолчёшь. Вот втемяшил сабе в голову́, да тока всё одно и талдычит, мол, лучше Маньки Евдокимовой девок нету! – негодовала тетя Надя. – Вот скажи мене, ну на што яму та лахудра сдалась? Вон у Лухмановых Васёна – какая девка работящая. А у Рогожкиных Дуняша – тожеть девица уже на выдание, да ишо и мастерица на все руки. А ентот: «Нет! Тока на Маньке жанюсь…» Вот и всё табе!.. Говорит: «Мы с ею будем жить ладно и богато». Ну што ты яму скажешь?!

– Дурак думкою богатеет, – подметил спокойно Василий Фёдорович. – Ничаво! Папаша двухвосткой хорошенько отпорет пару раз, и забудет Колькя про Маньку свою, – добавил он, вытираясь полотенцем.

Василию Фёдоровичу шестьдесят лет, но он еще в хорошей физической форме. Крепкого телосложения, широкоплечий, несуетливый, заходя в помещение, он, казалось, заполнял собою все пространство комнаты. Кожанов был рачительным хозяином; его двор и дом ухожены, все вещи и инструмент находились на своих местах, во всем наблюдалась твердая рука неутомимого труженика.

– Ну што, хозяйка, завтрак-то готов? – обратился он к жене с улыбкой. – А то вон малышня-то щас слюною захлебнётся, – смеялся хозяин, проверяя пальцем остроту ножа. Приложив к груди круглый калач хлеба, Василий Фёдорович принялся нарезать его большими увесистыми кусками.

– Та готово… Куды ей деваться-то. Магёшь всех к столу кликать, – усмехнулась тетя Надя, вытаскивая ухватом из русской печи горячий чугунок.

– Так, детвора! А ну-ка, давайте к столу! – крикнул хозяин, зазывая всех на завтрак.

Дети, как горох из банки, высыпали в большую комнату, где посреди стола стоял чугунок, рядом – нарезанные куски ароматного хлеба, а по краям расставлены эмалированные тарелки. Усевшись на лавки, малышня с нетерпением наблюдала, как хозяин снял с незамысловатой посудины крышку, и помещение моментально наполнилось ароматом, напоминающим запах вареной курятины. При помощи медной шумовки и деревянной ложки Василий Фёдорович стал раскладывать каждому в тарелку по одной затушенной в печи ароматной тушке.

– Давай, детвора, налетай, пока подешевело, – смеялся дядя Вася, наблюдая, как дети с аппетитом принялись уплетать свежее мясо за обе щеки. – А ты чаво, Манькя, стесняешься? – обратился он к своей квартирантке, которая осталась в дальней комнате. – Ты чаво к столу не идёшь? Аль боишься, што кому-то не достанется? Иди сюды, здеся всем хватит. Давай присоединяйся к нам, – неустанно пытался призвать к трапезе свою квартирантку добродушный хозяин.

– Нет, што вы, Василий Фёдорович, я сусликов не кушаю, не могу. Я боюсь их есть, – отказывалась напрочь Мария Ивановна, брезгливо отворачиваясь.

– Так! А ну-ка, иди сюды! – строго призвал свою квартирантку хозяин. Мария Ивановна, подчиняясь его воле, зашла в комнату.

– А как вкусно пахнет! – заметила она, нерешительно подходя к столу. Дети внимательно наблюдали за происходящим, продолжая жевать.

– А ты што думала, што в чугунке гадость какая варилась? – смеялся Василий Фёдорович, отламывая от тушки заднюю ножку. – На-ка вот, держи, – протянул он Марии Ивановне отломанный кусок.

– Та не могу я, Василий Фёдорович! – пытаясь отвернуться от стола, твердила она.

– Держи, табе говорю! – строго приказал Кажанов и сунул ей в руку кусочек мяса.

Противиться хозяину дома Мария Ивановна не смела. Тем более что аромат, стоящий в комнате, говорил о том, что это должно быть вкусно. Глядя на то, как с аппетитом ели мясо ее дети, она, решившись, наконец положила кусочек мяса на язык.

– Да! Оказывается, енто вкусно! – с удивлением произнесла Мария Ивановна, пережевывая мясо.

В комнате все залились звонким смехом…

                                       * * *

Взрыв, прогремевший за передовой, прервал воспоминания. Северо-западнее наблюдательного пункта ожившие вражеские пулеметы посылали в темень косые веера трассеров. Осветительные ракеты одна за другой взлетали вверх, освещая тот край обороны, где прогремел взрыв. Наши пулеметчики ответным огнем старались подавить огневые точки противника, откуда велась стрельба.