Консоламентум. Следы на камнях

– Ты уверен, что обыскал всё? – спросил он, его голос стал тише, но от этого только опаснее.

– Я обыскал всё! – почти крикнул Тьери, но сразу же понизил голос. – Книги там нет. Деланж, должно быть, спрятал её где-то…

Фальк в упор смотрел на Тьери. Прошло уже минуты две, наборщик стоял «ни жив, ни мёртв»…

– Хорошо, – наконец сказал Фальк. – Мы действуем по плану «Б» – мадемуазель де Шатель станет нашей приманкой. Если Деланж действительно спрятал книгу, он не оставит её в опасности.

Тьери почувствовал, как сердце его заколотилось. Он знал, что план «Б» означал похищение Киры. Но он также понимал, что это опасно. Полиция уже могла быть начеку.

– А если полиция вмешается? – осторожно спросил он.

– Значит, действовать нужно немедленно!

Фальк подошёл к нему, положил руку на плечо. Его прикосновение было холодным, как лёд.

– Ты знаешь, что на кону, – сказал он. – Если мы не найдём книгу, всё пойдёт прахом. И ты будешь одним из первых, кто ответит за это.

Тьери почувствовал, как по спине пробежал холод. Он кивнул, стараясь выглядеть уверенно, но внутри он был готов сбежать куда угодно, лишь бы подальше от этого человека.

Глава 5. «Райдо»

«Цени каждый новый день своей жизни, ведь он может стать последним!»

– Философ-стоик.

Рю Мартир 60, вторник 18 мая 1920 года, около 3 часов ночи.

Алессер медленно поднялся по узкой лестнице, ведущей к его комнате в мансарде. Каждый шаг отдавался в висках, словно эхо от ударов молота. Усталость, накопившаяся за эти последние дни, давила на плечи, но он знал, что расслабляться нельзя. Его пальцы сжали ключ так крепко, что металл впился в ладонь. Он остановился у двери, прислушиваясь. Тишина, обволакивающая словно ватное одеяло, почти давила на уши.

Дверь открылась с лёгким скрипом. Алессер замер на пороге, его глаза медленно скользили по комнате… Книги, которые он так бережно расставлял на полках, валялись на полу, их страницы были измяты и порваны. Матрац сброшен с кровати, ящики комода выдвинуты, а их содержимое – одежда, бумаги, личные вещи – разбросано по полу. На столе чернильницы были перевёрнуты, их содержимое растеклось по рукописям, превратив слова в бесформенные кляксы.

Ощущение того, что кто-то так бесцеремонно вторгается в твой мир, вызывает очень сильные эмоции. Сначала это укол страха, затем чувство потери, пустоты… и затем они, закручиваясь вихрем: «Какого чёрта?!» – дают выплеск агрессии, ярость. Кто бы что ни говорил, а это сильно заряжает. Человеческий организм аккумулирует, наверное, где-то у себя во внутренних «батарейках», запас энергии на такой случай.

Алессер был взбешён. Но в то же самое время осознание произошедшего привело к очень важной мысли – Кира! Она может ничего не знать. Он навещал её последнее время каждый день. У него вошло в привычку сообщать ей о своих планах. А ведь он пропал на трое суток…

Мозг работал, как динамо-машина. Он начал собирать самое необходимое: Деньги не тронули, они так и продолжали лежать пачкой в дальнем углу верхнего ящика стола. Паспорт… паспорт, скорее всего, остался в кабинете у Рено, чёрт! Ладно, это сейчас не важно. Его движения были резкими, почти механическими.

Но одна злорадная мысль всё же грела его душу: та книга, за которой все охотились… давно уже вернулась к законной владелице. Он отнёс её в магазин в тот день, когда она попросила его помочь с составлением каталога фолиантов из коллекции Владимира, буквально за пару дней до ареста. Теперь не оставалось сомнений: нужно срочно увезти Киру из города!

Он схватил саквояж и вышел из комнаты, двигаясь быстро, задевая превратившийся в хлам когда-то ценимые им вещи. На улице было темно, только слабый свет фонаря освещал мостовую. «Форд» ждал его, словно верный «Маренго» Наполеона.

Домчался он до намеченной цели за каких-то 15—20 минут. Вниз по улице Мартир, налево на рю Фобур-Монмартр, пересек Гран-Бульвар, по рю Монмартр перескочил на рю де Лувр, поворот налево в сторону набережной де ла Жевр, дальше резко направо на Пон-Нотр-Дам. Перелетев по мосту через Сену, он рванул по рю де ла Сите на мост Пти-Пон, снова блеснула рябью, отражённой луны, река – он на левом берегу. Рю де Пти-Пон, Сен-Жак, Гей-Люссак, Клод-Бернар, поворот на рю Рато и, наконец, он резко затормозил на рю дю По-де-Фер – напротив монастыря «Сестёр Святого Причастия». Этот шумный, полный людей до самого вечера квартал спал. До магазина Киры оставалось пробежать каких-то триста метров.

Благодаря ежедневным длительным прогулкам его ноги легко стерпели очередной рывок. Добежав до нужного поворота на рю Муффтар, он резко остановился. На улице оказалось неожиданно шумно! Нет, не то чтобы он был наивен и, пока летел на «жестянке» по пустому Парижу, он готовился к возможной засаде людей этого неизвестного «Генриха», которым пугал по телефону своего собеседника Ле Культр. Он даже продумывал план штурма, с этой целью он держал наготове револьвер, удачно выбитый им из руки лже-адвоката. Но тут, похоже, уже происходили батальные экзерсисы.

***

Улица, обычно тихая и спокойная, теперь напоминала поле боя. Редкие выстрелы разрывали ночную тишину, эхом отражаясь от каменных стен домов. В центре этого хаоса, прижавшись к стене, стоял сержант Анри Моро. Его лицо было бледным, а рука, сжимающая револьвер, дрожала.

– Держитесь, Моро! – крикнул кто-то из его коллег, пытаясь прикрыть его огнём. Но Моро уже не мог двигаться. Он чувствовал, как силы покидают его, а сознание начинает затуманиваться. Он упал на колени, опираясь одной рукой о стену, а другой всё ещё сжимая оружие. Его взгляд упал на тротуар, где лежал один из нападавших – мужчина в одежде рабочего, с лицом, искажённым болью.

Тень, прилипшая к стене, будто вырезанная из самой субстанции ночи, двигалась прерывисто, как маятник, колеблющийся между инерцией страха и импульсом долга. Алессер, сгорбившись, ощущал под пальцами шероховатость камня – тот же песчаник, из которого в XIII веке возводили стены Тампля, поглотившего шёпоты еретиков и звон мечей крестоносцев. Гул выстрелов, разрывавших воздух где-то за спиной, напоминал ему какофонию церковных колоколов, звонивших набат во времена Варфоломеевской ночи.

– «Париж никогда не меняется», – подумал он. – Только маски меняют носителей.

Моро, распластавшийся на мостовой, стал теперь частью этого многовекового контрапункта – ещё одна жертва, вписанная в маргиналии Истории.

Дверь магазина Киры, украшенная резьбой в стиле «ампир», казалась порталом в иное измерение – туда, где время замедлялось, обволакиваясь запахом пергамента и ладана. Алессер метнулся к ней, как алхимик, спешащий спасти философский камень от рук невежд, и в последний миг, подняв глаза, увидел в окне второго этажа лицо, словно сошедшее с гравюр Дюрера: бледное, отрешенное, с глазами, в которых читалась тревога. Жест Киры – кивок, едва уловимый, как движение крыльев моли вокруг свечи – был полон семиотической насыщенности: согласие, предупреждение, обет.

Внутри магазина царил гербарий апокрифов, упорядоченный по канону Александрийской библиотеки – каждая полка, как глава Книги Бытия, хранила не линейную историю, а древо сефирот, где трактаты по каббале переплетались с черновиками Ньютона, искавшего число Зверя в Откровении Иоанна. Полки, вздымавшиеся к потолку, хранили фолианты, чьи корешки пестрели тиснёными символами: розенкрейцерские трактаты соседствовали с манускриптами по некромантии, а «Молот ведьм» Шпренгера лежал рядом с запрещёнными стихами Вийона. Алессер, прижавшись к витражу с изображением святого Михаила, вслушивался в затихающие звуки битвы – словно средневековый хронист, фиксирующий агонию осаждённого города.

– Куда ты пропал? Что там снаружи? Что происходит? – скороговоркой шептала Кира, захлопнув дверь с готическим звяканьем ключа. Её голос звучал как голос Сивиллы, вещающей из жерла пещеры. – Они ищут тебя, Алессер?

Он молча указал на полку, где между первым изданием сборника стихов Эдгара Аллана По и «Пикатриксом» алебастровым гребнем поблёскивал корешок «La Clé du Labyrinthe Astral». Леви, этот еврей-мистик, переодетый католиком, словно усмехался с портрета на фронтисписе: «Ищите путь через звёздную ось, но помните – каждое зеркало есть дверь в ад».

– Марсель, – выдавил Алессер, чувствуя, как тяжесть фолианта в саквояже превращается в груз веков, – это не бегство. Это peregrinatio academica.

Она повела его к шкафу, за которым скрывался механизм, созданный, возможно, самим Фулканелли для алхимиков fin de siècle. Нажатие на панель, замаскированную под паркетный медальон с гербом семьи де Гиз, вызвало скрежет шестерёнок – звук, знакомый любому, кто изучал трактаты о машинах Леонардо. Тоннель, открывшийся за шкафом, пах сыростью катакомб, где покоились кости шести миллионов парижан – немой архив революций, чумных эпидемий и тайных обществ.

– Знаешь, почему катакомбы в форме лиры? – спросила Кира, направляя луч фонаря на своды, украшенные граффити масонов. – Орфей спускался сюда за Эвридикой. Но здесь, в подземном Париже, теряют не возлюбленных, а рассудок.

Они шли, и Алессеру мерещилось, что тени на стенах складываются в фигуры: Николя Фламель с супругой Пернеллой, Сен-Жермен, поправляющий кружевной манжет, Элифас Леви, выжигающий пентаграмму в самой пустоте. Пространство гудело, словно старый пергамент, на котором ещё читались голоса инквизиторов, спорящих с герметистами, звон цепей узников Консьержери – как будто камни впитывали крики веков.

– Стой, – внезапно замерла Кира. В темноте впереди что-то звякнуло – возможно, шпора агента Сюрте (правильно: Sûreté), а может, меч тамплиера, призванного охранять секреты. Фонарь выхватил из мрака табличку, покрытую патиной времени: «Rue d’Enfer, 1789».

– Ирония, – пробормотал Алессер, – мы бежим от ада, чтобы найти его на улице с тем же именем.

– Ад – это другие, – процитировала Кира, но Сартр здесь, в подземельях, казался всего лишь эпигоном Данте.

Они продолжили путь, и Алессер думал о том, что книга в его сумке – не ключ, а зеркало. Каждый, кто вглядывается в астральный лабиринт, видит в конце концов лишь собственное отражение, искажённое бесконечностью коридоров. Но теперь, когда за ними охотились и полиция, и тени иллюминатов, обратного пути не было – только вперёд, сквозь слои истории, туда, где миф и реальность сплетаются в единый палимпсест.

***

Перестрелка угасла внезапно, как пламя, задутое резким порывом ветра. Когда инспектор Поль Рено прибыл с подкреплением, хаос рассеялся, оставив после себя лишь следы насилия: двое нападавших, распластанные на мостовой, их тела ещё хранили остаточное напряжение смерти; Моро, стонущий от раны, был увезён в больницу с лицом, искажённым страданием; а наборщик Тьери, теперь скованный наручниками, сидел, бледный, как страница недопечатанной книги, его глаза метались, словно искали спасительную строку в путанице событий.

Рено, ощущая свой просчёт, подошёл к двери антикварного магазина. Дубовая панель, покрытая патиной времени, не ответила на его стук. Он надавил на ручку – замок, старинный и упрямый, сопротивлялся.

– Мадемуазель де Шатель! – его голос разрезал тишину, но стены поглотили звук, как будто само пространство отказывалось сотрудничать.

Минута ожидания превратилась в тягостную рефлексию. Ни шороха, ни вздоха – лишь молчание, плотное, как пергамент средневекового манускрипта. Рено понял: он допустил просчёт. Девушка исчезла, унеся с собой разгадку, и теперь дверь перед ним была не просто преградой, а символом ускользающей истины.

Завтра он пошлёт жандармов к Деланжу, разошлёт приметы, но уже сейчас знал – это лишь формальность. Алессер и Кира растворились в парижских переулках, а с ними и книга, та самая, чьи страницы, вероятно, содержали ключ ко всему. «Ключ», который теперь, как и многие истины в истории, уходил в тень, оставляя его с грузом вопросов и тенью сомнения.

Катакомбы Парижа, вторник 18 мая 1920 года, около 4 часов утра.

Пара медленно продвигалась вперёд, освещая путь фонарём. Туннели были узкими и сырыми, а воздух – спёртым. Они двигались быстро, но осторожно, стараясь не шуметь.

– Куда мы идём? – спросил Алессер, держа Киру за руку.

– Если наша конечная цель – Марсель, то нам надо попасть на вокзал Гар-де-Лион. Ближайший поезд отправляется в пять утра.

– Обычный маршрут ведёт на юг, – продолжала она. – Там есть выход на Данфер-Рошро, а нам нужно в противоположную сторону.

Алессер кивнул, не зная, что ответить. Идти сейчас по улице возможности не было, у них не было выбора. Они должны были бежать, чтобы остаться в живых.

– Есть короткий путь, но я никогда еще им не пользовалась.

Она пошла медленнее, освещая фонарём стены слева и справа, на уровне чуть выше головы.

Темнота здесь не была просто отсутствием света – она обретала текстуру, плотность, почти осязаемую вязкость, как будто сама тьма состояла из миллионов частиц пыли, осевших за века. Своды катакомб, сложенные из костей, смотрели пустыми глазницами, и каждый череп казался немым стражем, хранящим тайну.

Беглецы двигались на ощупь, пальцы скользили по влажному известняку, выискивая едва заметные зарубки – знаки, оставленные теми, кто знал путь. Эти метки не были простыми указателями; они складывались в тайный язык, систему намёков, где крест мог означать тупик, а три параллельные линии – поворот к скрытому ходу.

Где-то впереди, в лабиринте ответвлений, слышался отдалённый шорох – то ли крысы, то ли преследователи. Сырость и тлен каждым вдохом напоминали, что под Парижем лежит не просто сеть тоннелей, а гигантский спрут, где слои истории смешались с костями.

Внезапно стена под пальцами оказалась неровной, с едва уловимой щелью. Надавив плечом, Алессер ощутил, как камень поддаётся – скрип, лёгкий ветерок, и перед ним открылся узкий проход, ведущий в ещё более древнюю часть катакомб. Здесь уже не было черепов – только грубая кладка времён римлян, возможно, забытый акведук или тайный ход средневековых алхимиков.

Бежать значило не просто ускользать от погони – это было путешествие сквозь слои смыслов, где каждый поворот мог оказаться символом, а каждый тупик – зашифрованным посланием. И если бы преследователи искали их в лабиринте смерти, то они сами становились тенью, исчезающей в семиотических глубинах подземного мира.

В одном месте Кира резко остановилась, и Алессер, всматриваясь в то место, где луч фонаря остановился, разглядел символ, похожий на букву «R».

– Я знаю, что это! – сказал он, указывая на знак. – Я видел его уже, – он многозначительно похлопал рукой по саквояжу. – Это «Райдо», руна, обозначающая «путешествие». Кто её здесь оставил? У меня складывается впечатление, что я – Алиса, попавшая в зазеркалье…

Прямо под руной обнаружилась сливавшаяся со стеной металлическая дверь с углублением вместо ручки. Если бы не Кира, он бы просто прошёл мимо.

Девушка просунула кончики пальцев в отверстие и, нажав на что-то, с лёгкостью толкнула толстый лист металла.

***

Они шли по тёмным переходам уже около четверти часа, когда Кира дотронулась до его руки и показала на нишу в очередном тоннеле справа от них.

– Мы пришли, – тихо произнесла Кира.

Протиснувшись через узкий проход, они оказались в небольшой камере, где стояла старая железная лестница, ведущая вверх. В потолке тесного колодца был люк, запертый на ржавый замок. Она вытащила из кармана жакета ключ, который точно вошёл в скважину.

Выбравшись из люка, они оказались в комнате с оштукатуренными стенами, похожей на кладовку. Кира подошла к двери и, использовав уже пригодившийся им ключ, отперла её. Выйдя, Алессер озадаченно взглянул на Киру:

– Пальмы? – не верил он своим глазам. – В Париже растут пальмы? Прямо на улице?!

– Мы в оранжерее! – тихо рассмеялась Кира. – Мы в «Jardin des Plantes de Paris». Я и забыла, что ты недавно в Париже.

Дверь позади закрылась, повеяло теплом влажного тропического леса. Они пошли по дорожке в окружении высоких пальм, их листья шуршали над головой. Справа и слева виднелись густые заросли растений, среди которых скорее угадывались по запаху орхидеи, гибискусы и другая экзотика.

Где-то вдалеке было слышно журчание воды.

Дорожка начинала сужаться, и они заметили, что растения вокруг становятся менее густыми. Впереди была стеклянная дверь, за которой виднелся тусклый свет зари.

Они прошли мимо последних лиан, которые всё ещё пытались обвить стволы деревьев, и мимо нескольких пальм, чьи листья, уже не такие высокие, как в центре теплицы, едва дотягивались до плеча Алессера.

Открытая дверь встретила их свежим бризом с Сены. Теплица осталась позади.

– До вокзала нам идти ещё минут двадцать, – сказала Кира, – нам останется минут десять, чтобы купить билеты и успеть занять свои места.

– Нам нужно ехать без «посторонних глаз», – ответил ей Алессер, – билеты в вагон первого класса – это то, что нам нужно… – Он замялся. – Ты не против?

Кира кивнула, несколько угловато, как показалось Алессеру, и быстро пошла по направлению к Сене. Ворота они миновали, используя всё тот же «волшебный ключ». Перед ними открылся чудесный вид…

Набережная Сены встретила их прохладным ветерком, который играл с полами их пальто. Вода в реке медленно текла, отражая серое парижское небо. Впереди возвышался мост Аустерлиц, его каменные арки словно парили над водой.

Мост отозвался гулким эхом стука их каблуков. По обе стороны тянулись чугунные перила, украшенные изящными узорами. На мосту не было никого в этот ранний час. Они остановились на мгновение, чтобы взглянуть на Сену. Вода была тёмной, почти чёрной, и лишь редкие блики света скользили по её поверхности.

Перейдя мост, они оказались на бульваре Дидро. Широкая улица, обсаженная деревьями, вела прямо к вокзалу. По бокам стояли старинные здания, их фасады украшены лепниной и балконами с коваными решётками. Они шли мимо ещё не открывшихся небольших кафе, где за столиками днём сидели люди, обсуждая последние новости или просто наслаждаясь безделием. И как каждое утро – это начиналось с запаха свежеиспечённого хлеба.

Вскоре вдалеке показалось здание Лионского вокзала – его массивные часы показывали без двенадцати пять.

***

«Гар-де-Лион» в это раннее утро был словно ожившая картина Клода Моне: солнечные лучи, пробивающиеся сквозь высокие стеклянные своды, играли на мраморном полу, создавая причудливые узоры. Вокруг витал аромат свежесваренного кофе, смешанный с лёгким запахом угольного дыма от паровозов. Редкие в этот час пассажиры, ещё сонные, спешили к своим перронам. На стенах висели циферблаты, стрелки которых настойчиво напоминали время до отправления поездов.

Билетная касса, расположенная в углу зала, была небольшой, но уютной. За стеклянной перегородкой сидела молодая девушка-кассир, лет двадцати пяти, с аккуратно уложенными каштановыми волосами и лёгким румянцем на щеках. Её форма – тёмно-синий жакет с золотыми пуговицами – сидела на ней идеально, а на груди блестел значок с именем: «Мари». Она работала быстро, но с улыбкой, словно ранний час не мог испортить ей настроение.

– Два билета в купе первого класса до Марселя, пожалуйста, – произнёс Алессер, протягивая деньги через окошко.

– Сейчас! – Мари весело кивнула, её пальцы быстро пробежали по клавишам кассового аппарата. Она выписала билеты на плотной бумаге с водяными знаками и золотым тиснением, аккуратно проставила печать и протянула их через окошко. – Ваши билеты, месье, – сказала она, улыбаясь. – Стоимость – сто двадцать франков за каждый. Поезд отправляется через пять минут, третий вагон, купе номер семь. Поспешите!

Беглецы поспешили к перрону. Они почти бежали… мимо пожилого господина в котелке, который что-то бормотал себе под нос, держа в руках газету; молодой пары, явно влюблённых, которые смеялись, споря о том, кто забыл зонтик; и носильщика, который, несмотря на ранний час, уже успел обзавестись лёгкой испариной на лбу.

На перроне их встретил кондуктор – высокий мужчина с седыми усами и добродушным лицом. Его форма была безупречно выглажена, а на груди красовался значок с надписью «Старший кондуктор». Он проверил билеты, кивнул и жестом пригласил следовать за ним.

– Третий вагон, купе семь, – произнёс он, открывая дверь вагона. – Если что-то понадобится, я буду в конце вагона.

***

Купе первого класса было настоящим воплощением роскоши. Мягкие сиденья, обитые тёмно-синим бархатом, зеркало в позолоченной раме, шторы из тяжёлого шёлка с вышитыми узорами. На столике стояла ваза со свежими розами, а в углу располагался небольшой шкафчик для багажа. Пол был покрыт ковром с замысловатым орнаментом, а на стенах висели картины с видами французской провинции.

– Я только сейчас поняла, как устала, – прошептала Кира, садясь на один из диванов и снимая жакет.

– Нам следует быть осторожнее, – ответил Алессер, закрывая дверь на ключ и задергивая шторы единственного окна. – Неизвестно, кто нас видел и как скоро об этом узнает Рено или те, которые за нами гнались…

– Надолго это? – спросила она. – Мой магазин… за ним никто не присмотрит.

– Милая моя, дорогая Кира! – он сел рядом, обнимая её за плечи. – Всё будет хорошо, нам бы только добраться до Марселя. Там у меня есть друзья. Думаю, месяц-другой… Мы снова сможем вернуться!

Она смотрела на него как-то по-другому: в глазах не было ни упрёков, ни грусти…

Секунда – ничтожный миг, едва уловимый пульс Хроноса, если измерять её в категориях земных потребностей: скажем, в жестах, необходимых для поднесения ложки ко рту или пережёвывания куска хлеба. Но та же секунда, вырванная из линейного потока времени, способна стать бездной, в которой умещается целая вселенная. Достаточно мгновения – одного-единственного, нерасчленимого кванта бытия – чтобы осознать: любовь, та самая, что не подчиняется законам энтропии, уже пустила корни в самой глубине души, и никакие бури судьбы не вырвут её оттуда.

Поезд с глухим стуком сцепок пришёл в движение, и за окном поплыли, словно страницы иллюминированного манускрипта, пейзажи – тщательно прописанные, но лишённые подлинной жизни, как всё, что остаётся по ту сторону стекла. Заря – та самая, что в иных обстоятельствах могла бы стать символом надежды, – теперь лишь робкий наблюдатель. Её взгляд, украдкой скользящий к седьмому купе, тут же отводился, словно перед незримым запретом, и тогда она растворялась в собственном смущении, как алхимик, так и не сумевший добыть философский камень.

Комиссариат XVIII округа Парижа, среда 19 мая 1920 года, 9 утра

– Жерар, есть ли вести от Моро? Как он там? – Инспектор Рено стоял лицом к окну с чашкой кофе в одной руке и дымящейся сигаретой в другой. Движения его рук были скованными, и он уже несколько раз ронял пепел на лацкан своего пиджака. Лицо его казалось вытянутым. Щетина на подбородке и щеках грозила превратиться в бороду.

– Он будет жить, патрон, – своим спокойным манером ответил сержант Дюбуа. – Даю ему месяц, дольше валяться в кровати он не выдержит, – добавил он бравурно, решив, что небольшая разрядка не помешает для поддержания настроения начальника.

– Месяц… Я остался с одной «рукой», Жерар! Мы с тобой и так на «последнем издыхании». Ладно! – продолжил он. – Собирайся, мы снова едем в Санте.

***

Камера для допросов в тюрьме Санте была тесной, словно гроб, запертый в подземелье. Воздух здесь был тяжёлым, пропитанным запахом сырости, пота и страха. Виктор Тьери сидел за столом, его руки, скованные наручниками, лежали на коленях, словно безвольные плети. Лицо его, бледное, почти прозрачное, казалось вырезанным из воска, а глаза, глубоко запавшие, словно вглядывались в какую-то невидимую бездну. Губы, сухие и потрескавшиеся, были сжаты в тонкую линию, будто он боялся, что из них вырвется что-то, что не в силах удержать. На столе перед ним стоял стакан воды, но он даже не притронулся к нему, словно боялся, что глоток воды станет последним, что он сделает перед тем, как его душа окончательно покинет тело. Его пальцы, тонкие и нервные, постукивали по поверхности стола, словно отбивая такт его внутреннего смятения.

Инспектор Поль Рено вошёл в комнату медленно, размеренными шагами, словно его ноги были скованы невидимой цепью. Сев напротив арестованного, инспектор молча, многозначительно осмотрел помещение и, наклонившись вперёд, холодным и пронзительным взглядом вонзился в Тьери.

– Виктор, – начал он спокойным голосом, – давайте начнём с самого начала. Вы работаете в газете «La Lumière», верно? Наборщик… Не самая заметная должность, но важная. Расскажите, как вы оказались втянуты во всё это?

Тьери опустил глаза, его пальцы сжались в кулаки, словно он пытался удержать остатки своей гордости, своей человечности. Он молчал, как будто каждое слово, которое он произнесёт, будет стоить ему куска души.

– Я… я просто хотел подзаработать, – прошептал он едва слышно. Голос его дрожал, словно он боялся, что каждое слово станет последним. – Зарплата наборщика – гроши. У меня семья, дети… Мне предложили деньги за информацию. Я думал, это просто конкуренция между газетами. Ничего серьёзного.