Консоламентум. Следы на камнях

Он встал и подошёл к окну, спиной к Виктору:

– Нас интересуют их отношения с коммунистами. Не спрашивай, какие – сам не знаю. Контрразведка шепчет что-то о «красной угрозе», но мне-то что? – Рено повернулся, и в его глазах вспыхнул холодный огонь. – Мне нужны доказательства их причастности к убийствам на Монмартре. И информация о тех двух библиоманах с улицы Муффтар. Помнишь их? Они уехали с Гар-де-Лион в южном направлении. Чем чёрт не шутит: может, столкнёшься с ними на мессе в Нотр-Дам-де-ла-Гард.

Он резко захлопнул папку, и звук ударил по тишине, как гильотинный нож.

– Курт объяснит детали. У тебя три дня, чтобы выучить свою новую биографию. Виктор… – Рено наклонился так близко, что Виктор почувствовал запах табака и мяты, – если твои новые друзья заподозрят неладное, мы не станем тебя спасать. Для Франции ты уже мёртв.

В уличном шуме доминантой прозвучали колокола Сакре-Кёр, словно отсчитывая время до начала операции. Виктор понял – обратного пути нет. Его больше не существовало.

Марсель, Район Ле-Панье, четверг 1 июля 1920 года.

Рю Сен-Лоран извивалась, как змея, вымощенная брусчаткой, хранившей следы бесчисленных шагов – рыбаков, торговцев, революционеров. Ветер с моря нёс запах соли и грядущей бури.

Улица дышала тревожным ожиданием. Брусчатка, выщербленная годами и революциями, звенела под сапогами Пьера, словно предупреждая о приближении бури. Он шел впереди, широкоплечий и неудержимый, как сама революционная волна, накрывавшая Европу.

Он шёл впереди, его хлопковая куртка надувалась, словно парус, при каждом порыве ветра. Он обернулся, ухмыльнулся:

– Ну что, писатель, готов увидеть, где рождается правда?

Алессер молча кивнул. Кира шла рядом, её пальцы слегка сжали его руку – предупреждение или ободрение, он не был уверен.

– «La Voix du Peuple» – не просто газета! – Пьер остановился перед старым зданием, где на дверях висела вывеска с потёртой краской. – Это оружие. И мы даём его в руки тем, у кого раньше были только кулаки.

Дверь скрипнула, открываясь в просторное помещение, заставленное печатными станками.

– Вот она – революция! – Широко улыбнулся Пьер… – Ты понимаешь, Алессер, – он обернулся, его глаза горели фанатичным блеском, – слова сейчас важнее пуль. Каждая строчка в нашей газете – это выстрел в сердце буржуазного порядка.

Алессер молча кивнул, сжимая потрёпанную папку с рукописями. Кира шла рядом, ее пальцы нервно перебирали ремешок кожаной сумки, висевшей у нее на плече.

Дверь в редакцию «La Voix du Peuple» скрипнула, как старый корабль, впуская их в царство свинца и чернил.

Из-за горы газет поднялась знакомая Алессеру фигура.

– Бернар?!

Старый типограф ухмыльнулся, разглаживая пегие усы.

– Ну вот и наш блудный литератор пожаловал. Только теперь, вместо всякого бульварного чтива, будешь писать о классовой борьбе?

Алессер остолбенел:

– Как ты… Почему ты…

– Почему я здесь? – Бернар громко рассмеялся и хлопнул по печатному станку. – Этот «старый печатник» печатал листовки еще для Парижской Коммуны! Когда Пьер нашёл меня в типографии и сказал, что нужно поднимать рабочих Марселя… Он многозначительно постучал пальцем по виску. – Кто лучше старого наборщика знает силу слова?

Пьер, прислонившись к стеллажу с газетами, добавил:

– Мы искали человека, который понимает и печатное дело, и цензуру изнутри. Бернар провёл за этим – он потряс в воздухе гранками, – больше лет, чем ты живешь, Алессер. Когда его типографию в Лионе закрыли за «подрывные публикации» лет десять назад…

– Они думали, что могут заткнуть мне рот! – внезапно взорвался Бернар. – Да я эти шрифты знаю лучше, чем собственные морщины! Пьер предложил: «Будем печатать правду в Марселе». А я ему: «Только если по-настоящему, без этих буржуазных недомолвок!»

Алессер медленно обводил взглядом помещение: печатные станки, пахнущие машинным маслом, стопки свежих газет, чернильные пятна на полу – всё это было настоящей историей, которую создавали прямо сейчас.

– Но почему я? – наконец вырвалось у него. – Я писал детективы, развлекательные истории… С чего вы двое решили, что я смогу?

– Именно поэтому! – Пьер резко шагнул вперёд. – Ты умеешь зацепить читателя, вести его за собой. Твои парижские очерки о «Туле» – это же готовый материал о нацистской угрозе!

Бернар достал из стола пожелтевший номер «La Lumière»:

– Вот, читай сам: «Тайные общества Монпарнаса». Ты еще тогда, сам не зная того, разоблачил их связь с промышленниками. А теперь представь – ты будешь писать о том, как эти же капиталисты грабят докеров Марселя!

Кира, до этого молча наблюдавшая за разговором, неожиданно вступила:

– Это не просто политика, Алессер. Они ищут то же, что и мы. – Ее пальцы сжали ремешок сумки.

– О чём ты? – нахмурился Пьер.

Она медленно открыла сумку, откуда виднелся уголок старинного фолианта.

– Мой отец был не просто антикваром. Он был мастером, «Великим Хранителем» ложи «Северной Звезды» в Петербурге. Эта книга… – Голос Киры стал шепотом. – Она содержит не просто ритуалы. Она объясняет, как символы правят миром.

Бернар ахнул:

– Так это правда! «La Clé du Labyrinthe Astral»! Я думал, это просто легенды…

Бернар был потрясён:

– Ходили слухи, что он написал её сразу после «Dogme et Rituel de la Haute Magie» – тоже редкая вещь. Но эта! Я думал, что это только вымысел…

– «Ключ к Астральному Лабиринту». Год написания 1856, якобы утерянная рукопись, созданная вскоре после «Догмы и Ритуала Высшей Магии». Согласно слухам, в последние годы жизни Элифас Леви работал над тайным трактатом, в котором раскрыл связь между древними египетскими мистериями, каббалистической геометрией и астральными вратами – порталами в иные измерения. Книга якобы содержала зашифрованные схемы «Астрального Лабиринта» – сети невидимых путей, соединяющих священные места силы Европы и Ближнего Востока. Тот, кто разгадает код, сможет: находить «узлы» астральной энергии для усиления магических ритуалов; проникать в «Храм Невидимых», где хранятся тайные знания исчезнувших цивилизаций; управлять «Эфирными Стражниками» – сущностями, охраняющими порталы.

– А вот и ответ на мой вопрос: «Почему они её ищут»… – Алессер покосился на подругу.

– Почему её ищут?! – взорвался Бернар.

– Эти сумасшедшие верят, что книга содержит координаты «Гиперборейского портала» – места, где можно пробудить древнюю арийскую силу.

– Масоны всего мира, высшие градусы, конечно, подозревают, что в тексте скрыт утраченный ритуал «Строительства Небесного Иерусалима» – аллегория духовного преображения, но также и реальный архитектурный шифр.

– Католическая церковь считает книгу еретической и натравила на её поиски иезуитов, так как в ней якобы описано, как «перехитрить ангелов Страшного Суда».

– Рукопись якобы написана на пергаменте с чернилами, смешанными с золотом и кровью (по слухам, самого Леви).

Иллюстрации включают: лабиринт с движущимися стенами (при изменении угла зрения); символ «Пентаграммы Астрального Ключа» – вариант пентакля с вписанным глазом Гора; шифр, основанный на комбинации «Кода Трансильвании» (из личной переписки Леви) и «Языка Птиц» (алхимический арго). Легенды гласили, что Леви спрятал её в катакомбах под Парижем, охраняемых призраками розенкрейцеров. Часть страниц была передана русскому мистику Папюсу, а затем попала в руки Григория Распутина. Слышали, что его убить так и не смогли?

– И «Туле» знает, что она у вас? – резко оборвал её Пьер, его пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

Бернар внезапно застыл – глаза смотрели сквозь присутствующих куда-то вдаль:

– Я всё это время думал, что я упустил, пока вы мне рассказывали о своих приключениях… Алессер, твой первый рассказ, который ты принёс в газету. Сейчас, подождите! – Бернар вскочил с кресла и побежал наверх по железной лестнице. – Она там, в архиве…

Спустя две минуты он, прервав немую сцену молча переглядывающихся молодых людей, бросил на стол еще один номер популярной газеты.

– Вот! Читайте:

«Дым сигареты инспектора висел в воздухе неподвижно, как будто и он застыл перед странной картиной, представшей перед нами. Лавка пахла старым деревом, воском и чем-то ещё – медным, резким. Кровью.

Старик Леви лежал на спине, его седые волосы слиплись от красной лужицы, растёкшейся по полу. Шея была перерезана аккуратно, почти хирургически – один глубокий, точный надрез. Но не это заставило сержанта присвистнуть.

– Чёрт возьми, инспектор, взгляните-ка!

На полу, рядом с телом, кровью был выведен знак: две пересекающиеся линии, а над ними – ромб, будто корона.

– Это что, руна? – спросил сержант, снимая фуражку.

В этот момент из подвала донёсся крик жандарма:

– Инспектор! Здесь есть потайная дверь!

Потайная комната была крошечной – не больше чулана. В центре стоял сундук, обитый железом, с тем же проклятым символом на крышке. Открытый. Пустой.

– Кто-то опередил нас, – пробормотал жандарм.

Инспектор наклонился, поднял с дна сундука клочок бумаги.

– Немецкий. Готический шрифт.

– Что там? – спросил доктор, зажигая спичку. – «Der Schlüssel ist nicht das Ende, sondern der Anfang. Der Wächter erwacht.» – «Ключ – не конец, а начало. Страж пробуждается», – перевёл он на французский.

Наверху, в лавке, где лежал мёртвый старик, часы пробили десять.

Доктор, поправляя пенсне, фыркнул:

– И какое отношение это имеет к убийству?

– Самое прямое, – ответил инспектор, поднимая голову. – Убийца не просто резал горло старику. Он оставил послание.»

– Это мой рассказ, – ответил Алессер. – Что ты хочешь этим сказать, Бернар?

– В твоём рассказе только одно имя собственное: «Леви»! Почему ты выбрал для убитого именно это имя?

– Ну… времени было мало… «Элифас Леви»?! Чёрт, я даже не подумал…

– Да, похоже, пока эту взаимосвязь видим только мы, – сказал Пьер.

– И они… Я не рассказывала раньше. Тогда, в Париже… Ко мне заходил один профессор – немец. Вайс, Людвиг Вайс. Он интересовался эзотерикой. Очень хотел купить эту книгу. Я рассказала ему, что её у меня временно забрал – ты! – Кира стояла бледная, еле дыша.

– М-даа… Сюжет лихо закрутили, вы оба… – с горечью в голосе усмехнулся в пегие прокуренные усы Бернар. – Вывод: первое, каким-то образом эта книга влияет на твоё творчество, мой мальчик; второе, полиция пока не знает, где тебя искать и что это за книга; третье, фаталистично-агрессивно настроенные люди из тайного общества, готовые на убийства, ищут тебя и книгу.

– Мне кажется, что они пока не подозревают, какую именно книгу они ищут, – Алессер облокотился на стол сжатыми кулаками. – Может, они, зная имя автора, наверняка знакомы с его творчеством…

– Альфонс-Луи Констан… – произнёс Бернар, – настоящее имя автора. «Вся магия заключается в воле, направленной к добру или злу, но всегда преображённой светом истины» – «Догма и ритуал высокой магии», он написал это в то же время, что и ваш – весьма опасный манускрипт.

– Констан-Леви был странным гибридом: друг социалистов – в молодости участвовал в кружках Фурье; учитель оккультистов, его ученики – от Папюса до Алистера Кроули. В 1861 году его арестовали за… карикатуру на императора, магия тут была ни при чём. – Остроумия Бернару было не занимать.

– Значит, эти мрази убили человека, думая, что «мифический» фолиант у него, из-за фамилии? Они же знали, как на самом деле звали автора, не могли не знать! – Пьер был в ярости.

– Когда на кону шанс заполучить инструмент, способный повлиять на расстановку сил в Европе? Такие люди ни перед чем не остановятся, – высказал своё мнение Бернар.

– Значит, не подозревают? – сощурившись, глядя на друга детства, уточнил Пьер.

Кира покачала головой:

– Они подозревают. Но не знают главного. – Она посмотрела прямо на Алессера. – Что ты уже начал её расшифровывать.

Тишина накрыла невидимым куполом собравшихся, только тиканье часов на стене сохраняло ощущение реальности.

– Я? – Алессер почувствовал, как холодеют ладони. – Я просто записывал символы… как они выглядели…

– Именно в той последовательности, в которой их нужно читать, – прошептала Кира. – Ты, сам того не ведая, активировал древний механизм.

Рю Сен-Лоран 14, четверг 1 июля 1920 года, вечер.

На город обрушился самый настоящий средиземноморский шторм. Дождь хлестал по стеклам, ветер гудел в трубах, изредка сотрясая старый дом глухими ударами. В спальне, окутанной теплым светом настольной лампы, царила тишина – будто в защитной капсуле, отгороженной от бушующей стихии. Алессер и Кира лежали на широкой кровати, окруженные разбросанными книгами, картами и остывшими чашками черного кофе. В центре этого творческого хаоса покоилась та самая книга – «Ключ к Астральному Лабиринту».

Палец Алессера скользил по странице, вычерчивая контуры странной схемы:

– Подожди… – он нахмурился, вглядываясь. – Это же… Плеяды? Альциона вот здесь. Но… – его палец ткнул в другое скопление точек, – …это не так! Положение звезд… оно неверное. Совсем не такое, как на настоящем небе. Почему? Со школы помню – так не бывает.

Кира приподнялась, укрывая ноги одеялом.

– Может, ошибся Леви? Или… это не карта, а загадка? Если не ошибка, – пробормотала Кира, – то что он хотел показать этой неверной картой? Не просто так же…

Она потянулась за чашкой, но кофе уже остыл. Вместо этого Кира взяла грифель и перенесла несколько линий из книги в блокнот, пытаясь воспроизвести загадочный узор.

Где-то на крыше заскреблась ветка. Алессер на мгновение оторвался от страницы, прислушался, но шторм объяснял любой шорох. Он перевернул страницу.

– Если это действительно ключ, то где же дверь?

– Может, она прямо здесь? В этой комнате. В этом доме. – Кира намеренно говорила легким тоном, стараясь разрядить накопившееся напряжение. – Ты же сам говорил, что Леви любил прятать вещи на виду.

Ее пальцы скользнули по старой дубовой панели у кровати, испещренной царапинами времени. Алессер наблюдал за ней, затем внезапно поднялся и подошел к окну.

Запотевшее стекло отражало их двоих – уставших, но собранных. Где-то внизу, в городе, мелькнули фары машины. Или это ему только показалось?

– Слушай! Вот что он имел в виду? – Алессер процитировал, переходя на торжественный тон: – «Он говорил с ними притчами, ибо знал: слова – как листья на ветру. Сегодня они зеленые и сочные, завтра – сухие, истертые в прах временем. Люди будут спорить о букве, забыв о духе, будут дробить истину, как камень, пытаясь извлечь из нее искру, не замечая, что свет уже льется с небес».

Кира задумчиво продолжила:

– Поэтому Он рассказывал о сеятелях, о потерянных овцах, о блудных сыновьях. Не потому что не мог сказать прямо, а потому что прямое слово – как меч: оно ранит, если держать его неосторожно. А притча – как семя…

– …упадет в сердце и прорастет, когда почва будет готова, – закончил Алессер. – Думаю, Леви пытался дать ключ к пониманию Евангелия. Помнишь, апостолы спрашивали Иисуса, почему Он говорит притчами?

Кира кивнула:

– Иисус передавал знания через иносказания, предвидя, как язык со временем изменится, исказив прямые указания. Поэтому сегодня многие библейские тексты понимаются неоднозначно – кроме притч. Их суть осталась нетронутой, защищенной мудростью образного слова.

– От этих мыслей у меня мурашки по коже, – передернула плечами Кира.

Алессер серьезно посмотрел на нее:

– Нам нужно принять решение. Либо завтра мы уезжаем и прячем книгу там, где ее никто не найдет, либо…

– Либо находим то, что искал Леви, – перебила Кира. – А потом решаем, что с этим делать.

Внезапно Алессер признался:

– Я начал писать роман. Не для газет, – он покачал головой, видя ее удивленный взгляд, – просто для себя.

– О чем он? – осторожно спросила Кира.

– О нас. О тебе. Обо мне…

***

Шторм превратился в живую семиотическую систему. Ветер выводил курсивные узоры на мокром стекле, дождь пунктуировал пространство частыми ударами, а раскаты грома служили восклицательными знаками в этом природном манускрипте. Казалось, сама стихия говорит на забытом языке, где каждое дуновение – морфема, каждый проблеск молнии – сакральный иероглиф.

Алессер читал Киру как драгоценный свиток – через случайные прикосновения и многозначительные взгляды. Его пальцы, скользящие по ее ладони, пытались расшифровать послание: линии жизни и судьбы складывались в текст более откровенный, чем любые слова.

Когда их губы наконец встретились, это было слиянием двух алфавитов – мгновенным узнаванием родственного кода. Ее вздох стал диакритическим знаком над гласной тишины, его объятия – скобками, заключающими целую вселенную.

Ураган достиг апогея: ветер выл глаголами повелительного наклонения, дождь ставил точку в конце предложения. Но в комнате родился новый язык – где молчание значило больше слов, а прикосновения становились идеальным переводом с тайного на единственно верный.

Они разомкнули объятия, лишь когда в окне появился первый свет – бледный, как карандашный набросок на полях творящегося дня.

– Это был диалог в твоем романе? – сонно прошептала Кира, засыпая у него на плече.

– Нет, – поправил Алессер, проводя пальцем по ее губам, – это был пролог.

Символика их отношений больше не требовала перевода. Знаки говорили сами за себя.

Глава 7. Опасные связи

«Если ты не готов умереть за правду, значит, ты уже умер для нее.» – Альбер Камю

«Опиум – это религия народа, лишенного Бога.» – Шарль Бодлер

Марсель, Старый порт, пятница 6 августа 1920 года.

В порту Марселя воздух пропитан запахом соли, рыбы, машинного масла и… опиума. Густой, как дым в затемнённой курильне. Сладковато-терпкий, с нотами жжёной карамели и горького миндаля – будто тлеет старое дерево, пропитанное смолой и вековой пылью.

Это не просто дым, а тяжелый, почти осязаемый шлейф, обволакивающий помещение, въедающийся в одежду, в волосы, в кожу. В нем есть что-то древнее, почти ритуальное: пряность восточных базаров, горечь лекарственных настоек, приторность перезрелых фруктов.

Если вдохнуть глубже, можно уловить металлический оттенок – как будто на языке остался привкус медных монет. А еще – едва заметную ноту чего-то животного, плотного, словно испарения потной шерсти или теплой крови.

Это запах, который не забывается. Он липнет к памяти, как смола. И тот, кто хоть раз его почувствовал, будет узнавать его всегда – даже спустя годы.

Здесь, среди складов, заполненных товарами со всего света, тени движутся беззвучно, а сделки заключаются шепотом. Влажный августовский ветер доносит обрывки разговоров на корсиканском диалекте, смешанном с провансальским акцентом.

Экономические связи города, как и всей страны, были разорваны на полях Первой мировой, но кое-кто уже нашел способ заработать на послевоенном хаосе. Опиум, запрещённый в метрополии, продолжает течь рекой из Индокитая – через «Форт Буайе» («Fort Boyard»), через Шанхай, через темные трюмы кораблей, чьи капитаны знают, когда стоит смотреть в другую сторону.

Построенный по приказу Наполеона, форт так и не услышал грома пушек. Его казематы, предназначенные для сотен солдат, никогда не оглашались строевыми командами. Вместо этого в них поселилось молчание, прерываемое лишь плеском воды в затопленных коридорах. Но если прислушаться – сквозь шум прибоя можно уловить шепот. Шепот сделок, заключенных при свете керосиновых ламп.

В первые годы XX века сюда приходили корабли под нейтральными флагами. Их капитаны знали, что в трюмах, под мешками с рисом и ящиками колониальных товаров, лежат плотные шары опиума-сырца, завернутые в промасленную бумагу. Груз принимали люди в потертых морских бушлатах – без имен, без званий. Они исчезали в лабиринте форта, оставляя на мокрых камнях лишь темные пятна, которые прилив смывал к утру.

Говорили, что таможенники из Ла-Рошели иногда видели огни в узких окнах форта. Но когда их катера приближались, огни гасли, и только эхо скрипа дверей выдавало чье-то присутствие.

В архивах колониальной администрации сохранились отчеты с пометкой «Спецгрузы. Квадрат B-14». Но большинство страниц вырваны. На тех же, что уцелели, встречаются фамилии:

– «Леклерк» – чиновник, утонувший при загадочных обстоятельствах в 1908 году.

– «Дюваль» – таможенный инспектор, внезапно вышедший в отставку и уехавший в Алжир.

– «Феру» – купец, чья шхуна «Этуаль» исчезла в сентябре 1911 года, но через месяц была найдена пустой, с опиумными крошками в трюме.

Сегодня форт – еще одно заброшенное правительством историческое сооружение. Но иногда, когда ночь особенно темна, рыбаки видят в его окнах мерцание. Они крестятся и уходят на веслах подальше.

– «Там до сих пор кто-то есть», – говорят старики в портовых кабачках.

И, возможно, они правы. Потому что империи умирают, но их тени – никогда.

В начале года один марсельский журналист попытался добраться до форта на рыбацкой лодке. Его тело нашли через неделю – без признаков насилия, с абсолютно белыми глазами. В кармане был блокнот с единственной записью: «Они все еще считают деньги».

Марсель – город контрастов. На фоне бурлящей политической жизни, социалистических митингов и забастовок докеров, в подполье зреет иной заговор. Корсиканские кланы, связанные кровью и преступлением, уже почуяли запах денег. Они еще не называют себя «Ребята из Аяччо» – это будет позже, в американских газетах, – но связи уже налажены. В кабачках на окраинах, где полиция появляется только за взятку, обсуждают последний груз, прибывший из Сайгона. Опиум, украденный с государственных складов или пропавший при «невыясненных обстоятельствах», теперь здесь, в Марселе. Говорят, что он дешевле, чем в курильнях самого Индокитая.

Пока еще Новый Свет не знает героина в том виде, в каком он захватит Америку через три десятилетия. Но в подвалах Марселя уже работают алхимики нового века. Поль Карбон, корсиканец с холодными глазами, и Франсуа Спирито, итальянец с репутацией человека, который «решает проблемы», экспериментируют с морфием. Они еще не знают, что через десять лет их лаборатории станут основой трансатлантического наркотрафика, а их имена будут звучать в докладах американских федеральных агентов.

Власти делают вид, что ничего не замечают. Полиция занята политическими беспорядками, таможенники – контрабандой вина и табака. Никто не хочет связываться с людьми, у которых слишком много друзей в высоких кабинетах.

В этом году никто еще не слышал о «Французской связи». Хотя нити уже протянуты: от марсельских доков до нью-йоркских пристаней, от индокитайских плантаций до кабинетов парижских чиновников.

Скоро придет время, когда героин станет оружием – против врагов, против конкурентов, против целых наций. Но пока что в Марселе лишь шепчутся в темноте, подсчитывают прибыль и ждут новых кораблей.

***

Итак, солёный ветер смешивался с запахом гниющей рыбы и машинного масла. Особый смог – не просто туман, а почти алхимический пар, насыщенный испарениями контрабанды, пота и лжи, – навис куполом над доками порта.

В одном из складов, заваленном ящиками с маркировкой «Сайгон – Марсель», двое корсиканцев вскрывали груз. Не апельсины, не шелка, не кофе. Плохо очищенный, липкий, как смола, опиум с едким ароматом, напоминающим прокисший мёд.

– Говорят, в Китае за это расстреливают. – Бросил младший, толстяк Жан-Клод, осторожно тыкая ножом в чёрную массу.

– В Китае – да. А здесь? Здесь – это «государственное дело»! – Старший, Антуан Санти, затянулся сигарой, выпуская дым к низкому потолку. – Знаешь, откуда этот груз? Из Форта Буайе. Через Шанхай. Через полмира. И всё ради чего? Чтобы какой-нибудь буржуа в Париже мог курить свою трубку и мечтать о драконах.

Жан-Клод засмеялся, но смех его был нервным. Он знал, что за этим складом стоят не просто контрабандисты. За этим стояли чиновники, банкиры, может, даже министры.

La Voix du Peuple – Редакция

Трехэтажный дом из потемневшего от соленых ветров камня втиснулся между складом турецкого табака и конторой судовых маклеров. Его желтая штукатурка облупилась, обнажив кладку времен Наполеона III, а чугунная вывеска «La Voix du Peuple» скрипит на ветру, будто напоминая о старых обещаниях.

На первом этаже – замурованная арка: когда-то здесь была конюшня контрабандистов. Теперь здесь расположилась типография. Грохот двух старых печатных машин «Marinoni» заглушает даже портовые гудки. Запахи свинца, масла и дешевой бумаги – смесь, от которой у наборщиков к сорока годам желтеют пальцы. На стене – портрет Жореса с пулевой дыркой в виске, оставленный «на память» после июля 1914-го.

Второй этаж – редакция. Длинный зал, заставленный столами с кривыми ножками. На каждом – чернильницы, переполненные пепельницы и бутылки «Pastis» – для вдохновения. Главный редактор Жан Бернар сидит в «кабинете» – бывшей кладовке, где на полке между томами Золя и Маркса ржавеет револьвер образца 1871 года. На стене – карта Марселя с булавками: красные – забастовки, черные – полицейские участки, синие – бары, где вербуют информаторов.