Время-козел

Гномы, чьи бороды, казалось, содержали больше математики, чем вся библиотека Незримого Университета, совершали нечто непотребное. Они не работали – они приставали к самой реальности. Один из них, прильнув ухом к булыжнику, вёл с ним одностороннюю беседу, время от времени вскрикивая: «Слышишь? Диссонанс! Спортивный диссонанс на глубине семисот футов!». Двое других натягивали между фонарными столбами струны из сплава, названного «застывшим воплем вольфрама». Звук, который они издавали, был столь высок и пронзителен, что у Колона не только зачесались зубы, но и заныла давно забытая мозоль на левой пятке, словно она тоже была вынуждена участвовать в этом акустическом кошмаре.

– Эй! – прогремел Колон, чья терпеливость имела чёткий предел, обычно совпадающий с моментом, когда происходящее требовало от него мыслительных усилий. – Вы тут что, картину пишите? Или город прослушиваете? Предъявите документы на… на это безобразие! – Он ткнул пальцем в общую композицию, которая с его точки зрения являлась беспорядком, усугублённым наличием инструментов.

Гномы обернулись. В их глазах не было ни страха, ни вины – лишь холодный, профессиональный интерес, с каким геолог рассматривает особо уродливый, но многообещающий образец породы.

– Документы? – переспросил старший из них (его борода была заплетена в сложную косу, напоминавшую чертёж гидравлической системы). – У нас есть нечто более важное. Несанкционированный гравитационный аномалийный источник. Идеальной массы и непредсказуемой ритмики. Это вы.

Колон почувствовал себя так, будто его только что обвинили в том, что он неправильно дышит. Он попытался постучать себя по уху, но передумал, опасаясь, что оно, чего доброго, тоже окажется аномалией.

– Я тебе щас устрою аномалию по твоей… – начал он, но гном, не слушая, уже что-то быстро вычислял на вощёном табличке.

– Сержант, вы – ходячий кладезь низкочастотных вибраций! Ваша поступь – это хаотичный марш, опрокидывающий все наши модели! Нам необходимы ваши данные! Пройдитесь, пожалуйста, от булочной до колодца. Представьте, что вы несёте хрустальный унитаз, полный рассерженных ёжиков. Нам нужна эта неуклюжая, великолепная нестабильность!

В голове Колона, обычно напоминавшей уютный чулан, где все мысли были аккуратно расставлены по полочкам с надписями «Еда», «Сон» и «Не моё дело», вдруг зазвучал голос коммандера Ваймса: «Колон, если идиот предлагает тебе стать частью своего идиотизма, соглашайся. Обычно это самый быстрый способ доказать, что он – идиот».

Но здесь пахло не просто идиотизмом. Здесь пахло чем-то серьёзным, дорогим и оттого ещё более подозрительным.

– Послушайте, – сказал Колон, внезапно почувствовав прилив несвойственной ему дипломатии. – У меня есть график. График обхода. В нём нет пункта «изображать хрустальный унитаз». Убирайтесь, пока я не внёс вас в графу «посторонние шумовые явления, подлежащие пресечению».

Лицо гнома исказила гримаса такого глубокого, почти космического отчаяния, будто он только что увидел, как сама Тьма-Что-Плавает-Между-Звёздами опоздала на автобус.

– Бесполезно! – простонал он, обращаясь к небесам, которые, впрочем, были надёжно скрыты анк-морпоркским смогом. – Они измеряют мир линейками! Их не волнует музыка сфер – им подавай справку о её санкционированном исполнении!

В этот момент из ближайшего переулка высунулась знакомая физиономия Мелкого Тима.

– Не связывайся, сержант, – с важным видом посоветовал нищий. – У них тут с резонансом непорядок. Утром чёрный кот рыжему дорогу перебежал, а они, видите ли, свои струны настраивали. С тех пор у них фаза сбилась. Теперь они думают, что гармонию можно вычислить, а она, зараза, по настроению живёт. То густо, то пусто.

Гномы, услышав это народное наблюдение, замерли в шоке. Простое, иррациональное объяснение сработало на них, как удар молотком по их безупречному прибору. Один из них, самый молодой, с отчаянием в голосе воскликнул: «Так значит, теорема Глубинного Ротора не учитывает фактор межвидового кошачье-человеческого конфликта?!»

Это был последний гвоздь в крышку их научного гроба. Гномы, бормоча что-то о «недокументированных переменных» и «хаотическом влиянии уличного фольклора на квантовые состояния», стали спешно сворачивать свой лагерь.

Колон, наблюдая за их отступлением, с глубоким удовлетворением сделал запись в блокноте: «На площади Победы посторонние лица пытались применить к городу несанкционированную математику. Пресечено. Всё в порядке».

Он не знал, что его простое, честное непонимание стало тем самым случайным фактором, который невозможно было просчитать ни в одной формуле. Тем пятнышком хаоса, что заставляет идеальный механизм споткнуться о собственную безупречность. И пока гномы в отчаянии пересчитывали свои уравнения, сержант Колон, насвистывая нестройную, но очень довольную мелодию, направился в пирожковую – место, где гравитация всегда побеждала, а единственной приемлемой вибрацией был довольный стук ложки о дно пустой тарелки. Он был уверен, что навёл порядок. Он и не подозревал, что только что стал тем самым камешком, который, запущенный в идеально отлаженные шестерёнки мироздания, способен вызвать самый восхитительный и непредсказуемый из всех возможных – анк-морпоркский – грохот.

Глава 14

…в которой ведьмы находят нищего по расписанию, а нянюшка Ягг открывает концепцию «обратной милостыни», попутно решая вопрос стратегической важности.

Три ведьмы выплеснулись из духовно опустошённых стен «Вереска» на бойкую улицу Анк-Морпорка. Воздух вибрировал, натянутый как струна, которую вот-вот лопнет камертон вселенской скуки. Где-то точно по расписанию опрокинулась телега с капустой, и её владелец не заламывал руки, а с механистичной грустью заполнял «Форму 7-Б/Уведомление о несанкционированном распространении овощной продукции на проезжей части».

– Ну, ингредиент добыли, – проворчала матушка Ветровоск, завязывая свой узелок с пылью Ринсвинда. – Теперь бы найти местечко потише, где эту ерунду не пытаются упорядочить.

– О, я знаю местечко! – оживилась нянюшка Ягг, взгляд её прилип к вывеске ближайшего пивного заведения, как муха к мёду. – «Разбитое Ведро»! Рукой подать. Освежиться для ритуала надо. Сухость во рту – враг концентрации, а пустота во фляжке – враг всего остального.

Маграт уже открыла рот, чтобы предложить более одухотворённое место, но её опередил звук – идеально рассчитанный, сухой плюх монеты, падающей в деревянную чашку.

Они повернулись. У стены, на идеально отмеренном расстоянии в три фута от прохода, сидел нищий. Он не просил – он отбывал повинность. Его лохмотья были аккуратно драпированы, на лице – маска профессиональной скорби, а перед ним на мостовой мелом была выведена безупречно ровная черта.

– Подайте бедному калеке, – пропел он монотонно, сверяясь с маленькими песочными часами. – Следующая возможность для милостыни – через сорок семь секунд. Не пропустите.

Матушка Ветровоск замерла, как скала. Её взгляд скользнул с нищего на часы, с часов – на меловую черту.

– Это ещё что за новости? – спросила она так тихо, что уличный шум на секунду притих, пристыженно. – У нищих теперь график?

– Регламент, – поправил нищий, не поднимая глаз от песочных часов. – Девяносто секунд на призыв, пятнадцать – на перерыв. Для оптимизации потока. Вы как раз в моё немое время попали.

– Немое время? – прошипела Ветровоск. В её глазах заплясали молнии. – Нищенство – это не про «оптимизацию потоков». Это про то, чтобы сидеть в луже и надеяться, что у кого-то дрогнет сердце. А ты тут со своими песочными часами… ты портишь всё дело!

– Но эффективность выросла на пятнадцать процентов! – попытался возразить нищий, впервые проявив признаки живой эмоции – страха.

И тут вмешалась нянюшка Ягг. Не из жалости, а потому, что её ум, отточенный многолетним управлением огромной семьёй, уловил возможность.

– Погоди, Эсси. – Она повернулась к нищему, и её улыбка стала такой сладкой, что у того дурно засосало под ложечкой. – У тебя, значит, перерыв?

– Семь минут, да.

– А на перерыве ты кто? Не нищий? Так, человек с улицы. А раз так, можешь и одолжение сделать. Человеческое.

Нищий растерянно заморгал.

– Мы тут проводим одно дельце, – продолжила нянюшка, понизив голос. – Нам нужно тихое место. Уголок во дворе «Разбитого Ведра» подойдёт. И мы бы не хотели, чтобы нас… кто-либо преждевременно обнаружил.

Она многозначительно посмотрела на его чашу с единственной монетой.

– А взамен… – нянюшка Ягг обернулась к Маграт. – Дорогая, а там у тебя не завалялась булочка?

Маграт, смущённо порывшись в сумке, извлекла нечто, отдалённо напоминавшее булочку.

– Держи, – сказала Ягг, вручая её нищему. – Это не милостыня. Милостыня – это когда из жалости. А это – взятка. Дело честное, рыночное.

Нищий, ошеломлённый такой извращённой логикой, машинально взял булочку.

– Ладно, – сдался он, быстро сунув её в складки одежды. – Двор «Ведра» всегда открыт. Скажите, что вас Мелкий Тим прислал.

– Вот и договорились, – просияла нянюшка Ягг. – И запомни, парень: настоящее нищенство – это не в том, чтобы брать, когда положено. Это в том, чтобы брать, когда дают. А дают обычно тогда, когда меньше всего ждёшь.

– Как огурец, – внезапно и мудро изрёк Мелкий Тим.

– Как огурец? – удивилась Маграт.

– Ну да. Жизнь – она непредсказуемая. Как огурец. Лежит себе, лежит, а потом – раз! – и вот тебе, либо в рассол, либо на салат. Непредсказуемо.

Воцарилось короткое молчание.

– Глубокая мысль, – на полном серьёзе заключила нянюшка Ягг. – Прямо в яблочко. Или в огурец.

Ведьмы двинулись дальше. Нянюшка Ягг на ходу озабоченно прошептала Ветровоск:

– Эсси, мне бы тут перед ритуалом одно дельце стратегической важности решить… Отойти, значит. На минуточку.

Ветровоск, не замедляя шага, мотнула головой в сторону тёмного переулка.

– Ищи дверь с надписью «Только для своих» или здоровенный цветочный горшок. Как все нормальные люди.

– Ага, – кивнула нянюшка и, приободрившись, зашагала быстрее, предвкушая скорое разрешение насущной проблемы и, конечно же, первый глоток чего-нибудь покрепче чая.

Глава 15

…в которой вводится понятие «уличного расписания», а нянюшка Ягг открывает, что некоторые приметы лучше проверять по двум источникам.

Улицы Анк-Морпорка подстригли. Метафорически, конечно, но ощущение было именно такое. Раньше они виляли, как пьяный стражник после получки, предоставляя пешеходу богатый выбор коротких путей и неожиданных тупиков. Теперь же они напоминали прочерченные по линейке строчки в бухгалтерской книге – прямые, скучные и предсказуемые.

Три ведьмы двигались по такой улице, как три запятых в идеально составленном предложении – явно лишние и нарушающие гармонию. Впереди, по запаху пива прокладывая курс, двигалась нянюшка Ягг. За ней, пытаясь не потеряться в собственных мыслях, – Маграт. Замыкала шествие матушка Ветровоск, чья фигура излучала такую концентрацию неодобрения, что даже новые, идеально ровные плиты мостовой под ней казались слегка покоробленными.

Именно в тот момент, когда Ветровоск мысленно сравнила новый городской порядок с гробом, обитым внутри бархатом, путь им преградил Чёрный Кот.

Он был не просто чёрным. Он был чёрным с профессиональной тщательностью, словно его наняли для создания атмосферы зловещих предзнаменований с девяти до шести, с перерывом на обед. Он пересёк улицу перед самым носом у нянюшки Ягг с неспешной важностью посыльного, который знает, что его сообщение всё равно никуда не денется.

– Ну, вот и дела! – провозгласила Ягг, останавливаясь так резко, что Маграт чуть не залезла ей на спину. – Теперь всё ясно. Придётся искать объезд.

– Что ясно? Что случилось? – встревожилась Маграт, ожидая увидеть разверзшуюся пропасть или, на худой конец, патруль стражников.

– Да вон он, бархатный господин! – ткнула пальцем Ягг в удаляющуюся кошачью спину. – Чёрный кот дорогу перешёл! Это ж хуже некуда! Теперь тут до скончания веков ходить нельзя. Невезение навеки поселилось. Надо назад, искать переулок, который ведёт к «Разбитому Ведру» через складские дворы. Там, правда, собаки злые, но это хоть опасность понятная.

– Собаки – это просто собаки, – отрезала Ветровоск, не замедляя шага. – А вот суеверие – это паразит, который ест мозги, оставляя после себя удобрения для новой глупости. Кот шёл потому, что ему на той стороне что-то показалось интересным. А может, ему просто наступили на хвост. Иди дальше.

– Нельзя просто идти! – заволновалась Ягг, хватая её за рукав. – Это же система! Он в одну сторону перешёл – полбеды. А если он сейчас обратно пойдёт? Это уже будет не примета, а крупная узловая станция невезения! Нужно ритуал провести! Плюнуть через левое плечо, три раза повернуться против солнца и прошептать заклинание «Чур меня, чур меня, чур»…

В этот момент из той же подворотни, куда скрылся первый кот, выкатился второй. Он был не просто рыжим. Он был таким огненно-рыжим, что, казалось, вот-вот самовоспламенится от переизбытка дерзости. Он деловито перебежал дорогу точно по тому же маршруту и скрылся в подворотне напротив.

Нянюшка Ягг застыла с открытым ртом. Её внутренняя метафизическая карта мира дала сбой.

– Ну, всё… – протянула она с трагизмом. – Теперь вообще ничего не понятно. Они друг друга отменили? Или это двойная мощь невезения? Или… – её лицо озарилось догадкой, – это они нам дорогу расчищают? Может, это добрый знак?

– Добрый знак, – фыркнула Ветровоск, – это когда в кармане находишь монету, а в кружке – пиво. А это – два кота. Один чёрный, другой рыжий. Вероятность встретить их на улице Анк-Морпорка примерно равна вероятности встретить тут же грязь. Никакого смысла, кроме того, что ты в него сама вложишь.

– Но почему тогда они такие… одинаковые? – вступила в дискуссию Маграт. – Перешли оба в одном месте. Как по расписанию. Раньше коты были непредсказуемы. А эти… словно их кто-то выпустил по графику. Сначала «Несчастье», потом, через промежуток, «Неопределённость».

Воцарилась короткая тишина. Три ведьмы смотрели на пустую, идеально прямую улицу.

– Вот видишь, – тихо сказала матушка Ветровоск. – Вот оно – самое страшное. Даже хаос они пытаются поставить на конвейер. Даже коты. Скоро и несчастья будут ходить по расписанию. А потом наступит конец света, но только по предварительной записи, с соблюдением всех санитарных норм и с выдачей талончиков.

Она ткнула посохом в направлении движения.

– А теперь идём. И если этот перекрёсток и принесёт нам неудачу, то только одну – опоздать к открытию «Разбитого Ведра» из-за того, что мы тут стоим и обсуждаем трудовой график местной фауны.

Нянюшка Ягг на секунду задумалась, а потом с решительным видом плюнула через левое плечо – на всякий случай, чисто для поддержания традиции – и зашагала вперёд. Пусть мир сошёл с ума и пытается всё упорядочить, некоторые вещи просто нельзя пускать на самотёк.

Глава 16

… в которой Гильдия Сыроваров объявляет войну вселенской скуке, а сыр становится солдатом в битве вкуса.

Воздух в главном погребе Гильдии Сыроваров обычно напоминал спор между очень старыми и очень уверенными в себе носками. Это был сложный, прожитый аромат, в котором можно было утонуть, заблудиться и найти просветление. Сегодня же воздух был крикливо-чистым. Он висел неподвижно, как бухгалтер, ждущий объяснения по поводу пропавшей копейки. И это было хуже всего.

Верховный Сыровар Диббл, мужчина, по форме и содержанию напоминавший выдержанный чеддер, стоял перед каменным столом. Его лицо, обычно румяное от хорошего эля и чувства глубокого удовлетворения от вонючего мира, было бледным.

Симфония, как выяснилось, дала сбой.

На столе лежали три головы сыра. Они были ужасны. Не треснувшие, не заплесневевшие не там, где надо. Нет. Они были идеальны. Идеально круглые, с глянцевой, безжизненной корочкой.

– Коллеги! – голос Диббла дрожал, нарушая благоговейную тишину. – Нас посетила ересь! Кощунство!

Он ткнул пальцем в первый сыр.

– «Камамбер Старого Пса»! Должен пахнуть ногами ангела, слегка вспотевшего после битвы добра со злом! А этот… – он понюхал и содрогнулся всем своим сырным естеством, – пахнет… стерильной повязкой! И смотрите на плесень! Она должна быть живой, бархатистой, с синими прожилками отчаяния! А это что? Идеально белый пух! Будто его пудрили!

Палец переместился ко второму сыру, знаменитому «Горному Ветру».

– А это? Дырочки! – закричал Диббл. – В «Горном Ветре» дырочки – это пещеры! Пропасти! Там должен был бы заблудиться небольшой гном! А эти? Ровные, калиброванные, в шахматном порядке! Это не сыр! Это решето для идеального пехотинца!

Он с отвращением отшвырнул от себя третий сыр, «Вонючего Джека».

– Самое страшное. Он… не воняет. Вообще. «Вонючий Джек», который не воняет! Это всё равно что дракон, который плюется бумажками для заметок! Бесполезно и оскорбительно!

Молодой подмастерье, движимый научным интересом (и глупостью), отрезал кусок от каждого сыра и сунул в рот. Лицо его прошло стадии: ожидание, замешательство, вселенская скорбь.

– Они… они все на вкус одинаковые, – прошептал он. – Как… как пресное тесто. Просто сыр.

В погребе повис стон. «Просто сыр» было здесь ругательством похлеще любого матерного.

– Но как? – взмолился кто-то. – Молоко то же! Закваска от прадедов!

– Это порча! – уверенно заявил другой, размахивая зазубренным сырным ножом, как магическим жезлом. – Кто-то наслал сглаз!

– Или воздух? Чувствуете? Он стал пустым. Слишком чистым. Дрожжам не за что зацепиться!

Диббл хлопнул ладонью по столу.

– Неважно кто! Важно – что они украли душу! Не только у сыра! У мира! Миру нужен сыр с характером! С изъянами! С душой!

– Что же делать? – хором спросили сыровары.

Диббл выпрямился. В его глазах зажёгся огонь фанатичной решимости.

– Объявляю чрезвычайное положение! Мы будем бороться! Усилим всё! Тройная порция самых диких культур! Будем колдовать, призывая духов хаоса! Заставим сыры бунтовать!

Он схватил с полки древний кувшин с закваской, которая, как поговаривали, помнила, когда Анк был ручьём.

– Ритуал оживления! Принести больше сычуга! Пустить в погреб ту овцу старика Гротора – пусть побродит! Её запах всегда придавал нашим сырам ту самую, неповторимую нотку отчаяния!

Погреб превратился в сумасшедшую лабораторию. Сыровары, охваченные праведным гневом, начали творить ещё более безумные и сильнопахнущие сыры, пытаясь силой вернуть в мир хаос и вкус. Они не знали, что сражались со следствием. Но они сражались за то, во что верили.

А высоко над их погребом Гексон Лобрец с удовлетворением вносил в журнал: «Сектор 7. Биологические процессы: стабилизированы. Показатель скучности: +18%».

Он и не подозревал, что его идеальный порядок столкнулся с самым непредсказуемым врагом – с людьми, готовыми устроить апокалипсис во имя по-настоящему вонючего сыра.

Глава 17

… в которой архиканцлер Чудакулли получает циркуляр о «рационализации магических ресурсов», а Библиотекарь выражает свой протест на уровне фундаментальной физики.

Кабинет архиканцлера Незримого Университета был единственным местом во вселенной, где хаос не просто уживался с порядком – они были вынуждены делить один стул и периодически дрались за него в яростной, но почти невидимой борьбе.

Мастере Чудакулли с удовольствием взирал на этот хаос из-за своего стола. Он только что успешно провёл опыт по превращению своего обеда в нечто, что должно было стать низкокалорийным десертом, а стало небольшим, но шустрым существом, сбежавшим в вентиляционную шахту с писком, напоминающим взбитые сливки. Успех!

Дверь отворилась, пропустив внутрь не магистра с очередной сумасшедшей идеей, а нечто худшее. Нечто в безупречно чистом плаще. Это был не человек, а ходячее утверждение с холодными глазами и блокнотом.

– Ваше преосвященство, – произнёс клерк голосом, лишённым интонаций, как будто он только что научился говорить и делал это исключительно из чувства долга. – Аудит. Магических ресурсов.

Чудакулли нахмурился. Слово «аудит» вызывало у него лёгкую тошноту и желание запустить в говорящего чем-нибудь тяжёлым.

– Какого чёрта? – проворчал он. – Мы в прошлом месяце уже ложки считали. Исчезли только три. Вероятно, съел Библиотекарь. С ним такое бывает.

– Не ложки. Мана. – Клерк протянул папку, перевязанную идеальным бантиком. – Закон о Систематизации. Все магические операции должны быть лицензированы, задокументированы и проводиться в соответствии с утверждённым графиком.

Чудакулли несколько секунд смотрел на папку, словно ожидая, что она взорвётся.

– График? Для магии? Да вы с ума сошли, парень! Магия – это не дилижанс! Её нельзя пустить по расписанию! Она… она живёт! Капризничает! Иногда выходит боком!

– Именно для минимизации «боковых выходов», – парировал клерк, открывая блокнот. – Согласно замерам, Университет потребляет до сорока трёх процентов городского магического фона. Эффективность – семнадцать процентов. Остальное – на «стихийные эксперименты» и «фоновое поддержание аномальных сущностей».

– Это Библиотекарь! – рявкнул Чудакулли. – Он не аномальная сущность, он – штатная единица!

– Сущность, – клерк сделал пометку, – под кодовым названием «Библиотекарь». Внесена в реестр для оптимизации.

В этот момент из коридора донёсся звук. Не крик и не взрыв. Это был звук ломающихся законов физики. Звук того, как трескается ткань реальности.

Клерк нахмурился.

– Что это? Несанкционированная активность? В нарушение графика?

– Нет, – мрачно произнёс Чудакулли. – Это, я полагаю, и есть наш ответ на ваш график.

Они вышли в коридор. Из-под дверей Библиотеки медленно выползала… пустота. Но не тёмная, а какая-то пёстрая, клетчатая. Воздух дрожал, и в нём плавали буквы, выпавшие из книг. Они сталкивались друг с другом с тихим шелестом и иногда складывались в ругательства на мёртвых языках.

Дверь в Библиотеку была приоткрыта. Из-за неё доносилось негромкое, но исполненное глубочайшей ярости: «Уук! Уук-э-э-к!»

Библиотекарь воспринял циркуляр о «рационализации» как личное оскорбление. И отвечал на него на понятном ему языке – языке фундаментального хаоса.

Клерк достал приборчик, похожий на компас. Стрелка бешено вращалась, потом замерла и… завязалась в аккуратный узел.

– Аномалия, – констатировал он, пытаясь сделать запись, но ручка у него в руках внезапно расцвела пышным букетом анютиных глазок.

– Вот что ты наделал! – обернулся к нему Чудакулли. – Ты тронул Библиотеку! Вы со своим порядком пытаетесь посадить магию в клетку, а она вам показывает, где раки зимуют! Вернее, где они танцуют краковяк!

В этот момент из Библиотеки выкатился маленький шарик. Он был одновременно чёрным и белым и имел вкус шоколада с миндалём. Покатившись по полу, он приземлился на идеально отполированный башмак клерка. Башмак тут же превратился в очень смущенного хомяка, который озадаченно чихнул.

Клерк впервые проявил эмоцию. Лёгкое недоумение.

– Моя обувь…

– Радуйся, что не голова, – буркнул Чудакулли. – Уноси ноги, пока он не начал швыряться теоремами неполноты. И передай своему начальнику, что Незривый Университет будет работать в своём режиме.

Клерк, ошеломлённо глядя на хомяка, попятился и зашагал прочь.

Чудакулли повернулся к двери Библиотеки.

– Ладно, хватит уже, – сказал он твёрдо. – Покажи им, показал. Верни всё на места. А то книги намокнут.

Из Библиотеки донёсся недовольный, но согласный звук. «Уук».

Клетчатая пустота медленно начала втягиваться обратно. Буквы, шелестя, потянулись за ней. Хомяк чихнул и снова стал башмаком, правда, слегка пахнущим орехами.

Порядок был восстановлен. Ну, тот порядок, который здесь был принят.

Чудакулли тяжко вздохнул. Ему теперь предстояло заполнить кучу бумаг, чтобы объяснить, почему клерк вернулся без башмака и с приступом экзистенциального кризиса.

Но он улыбнулся. Игра стоила свеч. Он только что видел, как самый твёрдый в мире порядок разбился вдребезги о непоколебимый хаос живой магии. И это было прекрасно.

А высоко в своей башне Гексон Лобрец с досадой поставил галочку в графе «Незривый Университет: сопротивление рационализации. Уровень угрозы: повышенный».

Он не понимал, что некоторые вещи нельзя втиснуть в таблицу. Как, впрочем, и некоторые существа. Особенно если у них есть ключ от Вселенской Библиотеки и очень, очень плохое настроение.

Глава 18

…в которой ритуал прерывается на самом интересном месте, и три ведьмы приходят к выводу, что тишина – это тоже роскошь, особенно если она наступает ровно в семь вечера.