Время-козел

Александр Плоский

Время-козел

ПРЕДИСЛОВИЕ, КОТОРОЕ ТОРЧИТ ЗДЕСЬ БЕЗ СПРОСА, СЛОВНО НЕЗВАНЫЙ ГОСТЬ НА ТОРТЕ

…в котором читатель, не знакомый с особенностями местности, получает краткий, но исчерпывающий инструктаж о вселенной, её обитателях и главном принципе мироздания, который гласит: «ВСЁ – ЧУШЬ, но эта чушь – СВЯЩЕННА».

Начнём, как и положено, с начала. А начало у всего этого – плоское.

Представьте себе диск. Не тот, что вертится в музыкальном автомате, наматывая на себя вечную тоску, а большой, очень большой. Такой большой, что его края постоянно сливаются с горизонтом, заставляя мореплавателей, которые туда доплывают, писать чрезвычайно скучные отчёты о том, как вода тихо и без всякого шума утекает в никуда, падая с кромки мира в космическую бездну.

Этот диск покоится на спинах четырёх слонов. Слоны эти не простые, а космические, и зовут их: Т'фон, Тубул, Беррилия и Джеракин. Они, в свою очередь, стоят на панцире гигантской звездной черепахи по имени Великий А'Туин, которая величаво и неспешно плывёт через омут космоса. Куда именно? Это вопрос, который А'Туин, вероятно, задаёт сам себе раз в тысячу лет, и, не получив внятного ответа, плывёт дальше. Философы всего Диска тратят жизнь, размышляя о Цели. А'Туин, надо полагать, просто её знает. Или ему всё равно. Оба варианта одинаково унизительны для философов.

На этом Диске полно всякого удивительного: тут и драконы (к счастью, в основном вымершие), и тролли (кремниевые и не слишком сообразительные, но неплохие ребята, если их не дразнить в полнолуние), и гномы (низенькие, бородатые и помешанные на золоте и аккуратных, ровненьких технических чертежах). Но главное его богатство – это, конечно, магия. Её здесь так много, что она просачивается в реальность, как бульон сквозь сито, приправляя обыденность самой что ни на есть отборной нелепицей. Здесь сыр может быть лунным, корабль – летающим, а смерть – высоким скелетом в балахоне, который любит кюрри и ведёт неторопливые беседы на капслоке.

Но есть на Диске два места, которые важны для нашей истории.

Первое – это горное королевство Ланкр. Холмистое, зелёное и насквозь пропитанное практичным здравомыслием, что здесь ценится куда выше любой магии. А в Ланкре есть маленькая страна под названием Овцепики. Ею, если присмотреться, управляют три ведьмы.

Матушка Ветровоск – старшая. Её взгляд способен остановить заряжающегося быка, а метла – проложить путь к истине сквозь любую городскую ерунду. Нянюшка Ягг – её опора, советчица и ходячая энциклопедия народной мудрости, которая знает, что от хорошей ворожбы должно пахнуть пирогами, а не серой. И Маграт Чесногк – молодая, романтичная и убеждённая, что у всего должна быть инструкция и этичный подход, что регулярно вызывает у старших ведьм приступы молчаливого отчаяния. Они не носят остроконечные шляпы (это гламур), а носят практичные чёрные. Они не творят заклинания (это пафос), а «наводят порчу» – то есть, трезво и с прищуром объясняют вселенной, как ей следует себя вести. Их сила – не в магии, а в понимании того, что люди, в сущности, остаются теми же самыми идиотами, что и тысячу лет назад, просто шляпы у них стали приличнее.

Прямой противоположностью этому здравомыслию является второе важное место – Незримый Университет в Анк-Морпорке. Это главный (и единственный, если не считать нескольких жалких подражателей) центр магического образования на Диске. Если ведьмы – это терапевты от магии, лечащие жизненные проблемы травками и угрозами, то волшебники из Университета – это кардиохирурги, предпочитающие решать вопросы мощными, сложными и чрезвычайно дорогими заклинаниями, даже если речь идёт о том, чтобы вкрутить лампочку.

Ими руководит Архиканцлер Чудакулли – пожилой волшебник, чья борода является самостоятельной экосистемой, а главный талант заключается в умении выживать, отлавливая и подавляя в зародыше любые попытки своих коллег «улучшить» мир с помощью магии, что неминуемо приводит к его случайному уничтожению. Под его началом служит целый штат деканов и преподавателей, чьи научные интересы варьируются от высокой теории Не-Существования до прикладной кулинарии. Их главная цель – не допустить, чтобы какой-нибудь слишком амбициозный волшебник случайно не стёр реальность в порошок, а их главное развлечение – обед, ради которого они готовы временно приостановить любой апокалипсис.

А ещё в Университете есть Библиотека. Не просто собрание книг, а измерение, полное магических фолиантов, которые не столько читают, сколько с ними договариваются. И хранит это сокровище Библиотекарь. Когда-то он был человеком, но в результате одного небольшого магического инцидента стал орангутангом. Все быстро привыкли, ибо он стал куда лучше справляться со своими обязанностями. Сейчас он наотрез отказывается менять обратно свой вполне комфортный и практичный облик, ограничиваясь недовольным «Уь!», если кто-то предлагает ему «вернуть всё как было».

Среди всего этого магического блеска и учёной важности затерялась одна примечательная личность – волшебник Ринсвинд. Он является живым доказательством того, что природа, наделяя талантами, может и сэкономить. Он был принят в Университет лишь потому, что его приняли все остальные, а выгнать его было лень. Единственное заклинание, которое он знает, – это одно из Восьми Великих Заклинаний, созданных в начале времён. Оно поселилось в его голове, вытеснив всё остальное, включая смелость, амбиции и способность к полезным в быту чарам. Его главный, и поистине гениальный, талант – это паническое бегство. Ринсвинд способен убежать от угрозы, которая ещё только собирается возникнуть в воспалённом мозгу далёкого тирана. Он – воплощённый инстинкт самосохранения, одетый в потрёпанную мантию с вышитыми инициалами «ВУ» (что остроумные коллеги расшифровывают как «Волшебник Условный»).

Но у него есть друг. Или, скорее, безоговорочно преданный, чрезвычайно опасный и совершенно неотвязный спутник. Сундук. Он был сделан из древесины волшебной груши каким-то давно умершим мастером и обладает собственным разумом, характером и несколькими дюжинами коротких, но проворных ножек. Сундук повсюду следует за своим хозяином с упорством рояля, влюблённого в пианиста. Внутри него – измерение, большее, чем снаружи, где хранится не только скромный скарб Ринсвинда, но и, по слухам, несколько забытых цивилизаций и пара не сданных в срок библиотечных книг. Сундук яростно защищает хозяина от любых опасностей, предпочитая метод «стремительно перебежать дорогу и захлопнуть крышку». Для всех остальных он – источник кошмаров, ибо что может быть страшнее мебели, которая на вас мстительно цокает когтями?

А сам Университет стоит в сердце города. Не просто города, а ГОРОДА. Анк-Морпорк. Он лежит на берегу реки Анк, которую местные жители с гордостью называют «самой густой рекой в мире» – настолько густой, что по ней, в случае острой нужды, можно прогуляться, а рыба в ней эволюционировала, научившись дышать ржавыми гвоздями и философским цинизмом.

Анк-Морпорк – это сердце Диска. Оно бьётся неровно, с хрипом, и выплёскивает в артерии-улицы потоки жизни, которая здесь кипит, бурлит, ворует, торгует, пьёт и регулярно пытается кого-нибудь убить. Здесь есть Гильдия Воров (с лицензией и системой штрафов за несанкционированное ограбление), Гильдия Нищих (с тарифной сеткой и профсоюзными взносами), Гильдия Алхимиков (которая раз в неделю обязательно что-нибудь взрывает) и ещё с дюжину других, вплоть до Гильдии Учителей Танцев для Полуженщин-Полуосьминогов (пока что не признана, но борется за свои права).

А порядок в этом кипящем котле абсурда поддерживает Городская Стража. Вернее, её элитное подразделение – Ночная Стража. Командор Сэмюэль Ваймс, человек, чьё лицо напоминает гранитную глыбу, на которой устало высекли предупреждение о вреде курения, возглавляет эту кучку отчаянных, не слишком умных, но упрямых людей. Есть у него капитан Моркоу Железобетонссон – гном, честный, как отвес, и сержант Ангва фон Убервальд – девушка из далёкой горной страны, обладающая, скажем так, несколько волчьими замашками и нравом. Им помогают сержант Фред Колон, чей ум движется с той же скоростью, что и его талия, и капрал Нобби Шнобс, настолько невзрачный, что у него, кажется, есть официальное разрешение на нарушение законов природы, просто находясь поблизости.

А над всем этим, в своём пустом, как его совесть, кабинете во Дворце Патриция, восседает правитель города – лорд Гавелок Витинари. Гений, тиран и философ, который управляет Анк-Морпорком не с помощью армии, а с помощью тонкого понимания человеческой природы, которая, как он выяснил, на 90% состоит из жадности, на 9% – из страха и на 1% – из благородных порывов, которые можно аккуратно перенаправить в полезное русло. Он смотрит на город, как часовщик на сложные, грязные, но в целом исправные часы, и время от времени подкручивает ту или иную шестерёнку. Обычно через Ваймса.

Именно в этот момент, когда все шестерёнки, казалось бы, тикают в своём привычном, хаотичном ритме, в Анк-Морпорке кто-то решил, что часы идут неправильно. Не просто спешат или отстают. Нет. Они решили, что неверно само Время.

И, как это часто бывает, когда кто-то пытается навести идеальный порядок, начался такой бардак, по сравнению с которым обычный анк-морпоркский хаос показался бы образцом немецкой педантичности. И все вышеописанные личности – ведьмы, волшебники, стража и даже один трусливый волшебник с его деревянным кошмаром – волей-неволей оказались в самом эпицентре.

Но это уже совсем другая история.

ВСТУПЛЕНИЕ

В бесконечном космосе, где звёзды мерцают, как забытые монеты в кармане у великана, плыл Великий А'Туин – гигантская черепаха, несущая на панцире мир Диска. А'Туин плыл уже целую вечность, и за это время он научился игнорировать многое: кометы, что норовят почесать ему брюхо; астероиды, путающиеся под ластами; и даже случайных богов, что иногда пытались устроить на его спине пикник с видом на бесконечность.

Но в этот раз что-то было не так. Что-то щекотало в носу – невидимая пылинка хаоса, или, быть может, просто каприз мироздания. А'Туин замер, его древние глаза моргнули, и он чихнул. Чих был таким, что эхо разнеслось по вакууму, заставив ближайшие созвездия мигнуть, как будто кто-то выдернул шнур от лампочки.

Далеко внизу, на Диске, в холмистых лугах Овцепиков, где трава была такой зелёной, что казалась нарисованной слишком увлеченным художником, три ведьмы сидели за чаем. Матушка Ветровоск помешивала ложкой в кружке с видом человека, который точно знает, сколько сахара нужно, чтобы жизнь стала терпимой. Нянюшка Ягг хихикала над анекдотом про гоблина и его носки. А Маграт Чесногк расчёсывала волосы, мечтая о принце на белом коне – или хотя бы на пони.

Вдруг земля дрогнула. Не сильно – всего лишь лёгкий толчок, как будто Диск решил поудобнее устроиться на панцире. Но шляпы ведьм подпрыгнули на дюйм, и чай в кружках плеснул через край.

– Не к добру, – проворчала матушка Ветровоск, прижимая шляпу. Её взгляд скользнул к горизонту, где небо было таким же ясным, как всегда, но с лёгким намёком на надвигающийся абсурд.

– Может, просто ветер? – предположила Маграт, но в её голосе уже звенела тревога.

– Ветер не чихает, – отрезала нянюшка Ягг, отхлёбывая из фляжки. – А это был чих. Большой. Космический. Похоже, кто-то наверху решил, что пора встряхнуть дела.

И ведьмы, как всегда, оказались правы. Потому что в мире, где время текло не по правилам, а по настроению, один чих мог перевернуть всё с ног на голову. Или с панциря на хвост.

Глава 1.

…в которой Гексон Лобрец заключает сделку, Патриций ставит эксперимент, а город и не подозревает, что его собираются завести как часы.

Кабинет Патриция был холоден и пуст, как череп закосневшего идеалиста. За огромным столом, на поверхности которого пыль боялась появляться без пропуска, заверенного в трёх инстанциях, сидел Гавелок Витинари. Он наблюдал, как Лобрец разворачивает свои чертежи с торжественностью жреца, демонстрирующего священного скарабея.

– Ваша милость, – голос Лобрца был отточен и быстр, как нож гильменского банкира. – Позвольте представить. Проект… «Такт».

Витинари склонил голову. Его взгляд скользнул по сложным схемам, на которых время было разложено на оси, шестерёнки и дифференциальные уравнения.

– Вы предлагаете надеть смирительную рубашку на ураган, – произнёс он наконец. – Интересно, порвёт ли он её или научится дуть ровно и по расписанию. Интересный эксперимент.

– Это не эксперимент, ваша милость! Это – необходимость! – Лобрец ткнул пальцем в эпицентр чертежа, где располагался гигантский механизм, названный им «Хронометр Непреложной Истины». – Время не должно быть грязной лужей! Оно должно стать… шлифованным паркетом. По которому цивилизация будет двигаться вперёд без сучка и задоринки.

– Паркет скользок, – заметил Витинари. – На нём легко поскользнуться и свернуть шею. Но вы правы. Это необходимость. Для вас. Продолжайте.

Лобрец не понял, было ли это разрешением или просто констатацией факта. Но для него прозвучал стартовый выстрел.

Он вышел из дворца с чувством человека, который вот-вот подарит миру унитаз с подогревом, даже если мир отчаянно цепляется за свой холодный и дырявый сортир.

А высоко над городом, в башнях Незримого Университета, где понятие «расписание» было столь же зыбким, как желе на землетрясении, архиканцлер Наверн Чудакулли чихнул от внезапного сквозняка.

– Что-то потянуло сквозняком от будущего, – пробурчал он, откладывая ружьё. – Скверно пахнет. Маслом и железом.

И где-то в лабиринте улиц командор Сэмюэль Ваймс, сам того не зная, почувствовал то же самое. У него было чувство, будто он смотрит на идеально составленный отчёт, в котором все цифры сходятся, а единственный вывод – чушь собачья.

Но всё это было только началом.

Пока же Гексон Лобрец смотрел на свои чертежи. И Время, лениво перетекая из прошлого в будущее через сито настоящего, готовило ему сюрприз.

Глава 2

…в которой совершается преступление безупречной точности, находится подозреваемый идеальной кривизны, и обстоятельства складываются с той высшей степенью невезения, которая уже сама по себе является искусством.

Сердце Анк-Морпорка билось на главной площади не ритмично, а как сумасшедший джаз-бандит, который забыл ноты, но помнит, где лежит труба. Оно выплёскивало на брусчатку всё, что плохо лежало, включая слегка подержанную совесть и свежепойманную рыбу, смотрящую на мир одинаково удивлённым взглядом – и рыба, и совесть.

Ринсвинд чувствовал себя здесь как дома. Точнее, как микроб в кишечнике гиганта – незаметно, тепло и с постоянной угрозой быть выброшенным наружу с позором. Он не шёл, а передвигался серией мелких, панических синкоп, напоминая подбитого голубя, пытающегося укрыться в тени собственного испуга.

Его маршрут, представлявший собой мастер-класс по непредсказуемости, на секунду пересекся с деятельностью, которая была полной его противоположностью. У лотка торговца металлоломом, сгрудившись, как хирурги вокруг пациента на поле боя, стояли три гнома в кожаных фартуках, покрытых пятнами окислов и масла. Они с почти религиозным трепетом перебирали ржавые железяки, старые медные тазы и обломки свинцовых труб. Один, самый бородатый, с зажатым в зубах камертоном, простукивал каждый предмет маленьким молоточком, прикладывая к нему ухо.

– Нет, эта гармоника слишком грубая, брат Глоин, – бубнил он, отшвыривая в сторону искривлённую дверную петлю. – Вибрация нечистая. А вот этот обломок…

Он поднял кусок потрёпанной медной трубы и ударил по ней. Раздался чистый, звенящий звук. Лицо гнома озарилось.

– Слышишь? Идеально для резонансного контура нижнего яруса! Берём!

Его спутник, сверяясь с замысловатым чертежом на потрёпанном пергаменте, деловито кивнул и начал сгребать выбранный хлам в холщовый мешок. Они работали с сосредоточенной скоростью, абсолютно игнорируя окружающий хаос, словно их окружала не рыночная площадь, а стерильная лаборатория.

«Вот уж точно, с камертоном в голове», – пробормотал себе под нос Ринсвинд, инстинктивно отшатываясь от столь целенаправленного и непонятного безумия. В его мире, состоящем из сплошных угроз, люди, знающие, чего хотят, были опаснее пьяных троллей. Он ускорил шаг, стараясь раствориться в толпе.

Его взгляд, привыкший выискивать угрозы с точностью голодного комара, ищущего блондина на нудистском пляже, выхватил из пестроты лоток торговца «редкими антикварными диковинками». Товар там, как водится, делился на три сорта: «старое», «очень старое» и «я сам не знаю, что это, но выглядит древнее моей бабушки, а она помнила, когда Анк был ручьём».

Среди этого богатства лежала шкатулка. Она была настолько невзрачной, что выглядела подозрительно. В мире Ринсвинда «безобидный» был синонимом слова «смертельно опасный, но пока притворяется».

Вселенная, обожающая столь ясные формулировки, тут же подкинула сюжет.

С противоположной стороны площади раздался крик. Крик был настолько идеален по интонации и драматургии, что, казалось, за него должны были заплатить по тарифу Гильдии Актеров.

– Караул! Вор! Мои позолоченные зубочистки! Уникальная реликвия!

Хаос, этот первичный бульон анк-морпоркской жизни, потянулся на этот звук, как старый алкоголик на звон пробки. Ринсвинд, повинуясь инстинкту, резко дёрнулся назад. Его локоть, движимый чистейшим намерением избежать неприятностей, чиркнул по краю лотка. Шкатулка описала в воздухе дугу, слишком идеальную для простого случая, и с лёгким стуком угодила ему за шиворот с точностью почтового голубя, знающего свой адрес.

– Вот он! Держи вора! – прогремел голос. Торговец оказался рядом, сжимая запястье Ринсвинда хваткой, которой позавидовал бы бульдог в удачный день. – Поймал негодяя!

– Я? Что? Нет! – запищал Ринсвинд, пытаясь вырваться и лишь сильнее увязая в складках собственного плаща, который вёл себя как предатель и соучастник. – Это она сама! Я ваших зубочисток в глаза не видел! Они вообще острые?

– Ага, конечно! А это что? – Торговец с торжеством поднял с земли изящную позолоченную зубочистку, которая, словно по мановению волшебной палочки педантичного режиссёра, оказалась лежащей прямо между его ботинком и потрёпанным сапогом Ринсвинда.

Стоящий рядом стражник тяжело вздохнул. Он уже видел этого тощего человека в остроконечной шляпе. У Ринсвинда было то самое лицо, которое вызывало у стражников рефлекторное желание спросить: «Вы это сделали?» – даже если ничего не произошло.

– Иди сюда, – сказал стражник тоном, в котором просыпалась бумажная работа.

– Она упала! Её подбросили! – пытался объяснить Ринсвинд, чувствуя, как почва уходит из-под ног. – Я видел, как тот человек в плаще… он куда-то скрылся!

Он ткнул пальцем в случайном направлении, где в толпе на секунду мелькнула спина человека в безупречно чистом, не по-городски плаще. Незнакомец обернулся – его лицо было невозмутимо-спокойным, словно он только что сверился с часами и остался доволен, – и исчез за углом с неестественной, почти механической точностью.

– Какой человек? – прищурился стражник, окидывая взглядом внезапно опустевшую площадь. – Никого не вижу. Вижу тебя, шкатулку и зубочистку. Улики налицо. Пойдём.

Ринсвинда поволокли. Улицы, обычно кишащие зеваками, внезапно оказались пусты. Всё было чисто, прибрано и расставлено по полочкам.

Словно невидимый режиссёр-педант прибрался здесь, оставив лишь самый необходимый реквизит для маленького, идеально поставленного спектакля под названием «Виновен». И Ринсвинду, разумеется, выпала роль виноватого. Роль, которую он репетировал всю жизнь.

А он, как всегда, даже не успел получить гонорар. И что хуже всего – роль оказалась безвыходной.

Глава 3

…в которой сержант Колон находит сосиску, капрал Ноббс теряет мысль, а командор Ваймс откладывает одну маленькую, идеальную железку на чёрный день.

Командор Сэмюэль Ваймс стоял на площади, и у него было такое чувство, будто он смотрит на идеально составленный отчёт, в котором все цифры сходятся, а единственный вывод – чушь собачья. Всё выглядело правильно. Слишком правильно. Даже хаос на рынке в этот день казался каким-то подозрительно упорядоченным, будто его расставили по полочкам и пропылесосили.

– Итак, давайте я повторю, чтобы у меня в голове всё встало на свои, пардон, не свои места, – произнёс Ваймс, обращаясь к сержанту Колону, который с важным видом вёл записи в блокноте, периодически облизывая кончик карандаша с видом дегустатора дорогого вина. – Некий гражданин… – Ваймс бросил взгляд на торговца, который смахивал несуществующую пыль с вернувшихся к нему зубочисток с видом человека, только что одержавшего победу над великим злом. – …утверждает, что у него украли зубочистки. В тот же самый момент…

– …в тот же самый момент, сэр, – подхватил Колон, сверяясь с записями, – некий подозреваемый, известный как Ринсвинд, был застигнут на месте преступления со… – он запнулся, перечитав собственную запись, – …со шкатулкой за пазухой. Которая, по его словам, упала сама.

– Упала сама, – безразлично повторил Ваймс. Его взгляд упал на мелкие щепки у его ног. – И, само собой, разбилась. Удобно.

– Весьма, сэр, – согласился Колон. – Улики уничтожены. Хитро. Почти как в той истории с пропавшим пирогом миссис Кейк, помните? Тоже всё сошлось, а потом оказалось, что его собака…

– Не помню, – сухо прервал его Ваймс.

Его внимание привлекла маленькая, идеально круглая железная штуковина, лежавшая в пыли рядом с местом падения шкатулки. Она была настолько чистой и новенькой, что выглядела здесь совершенно посторонней. Он наклонился и поднял её.

– И это что? – спросил он, протягивая находку Колону. – Часть той самой шкатулки? Выглядит как… шестерёнка.

Колон прищурился, поднося находку к глазам.

– Да так, какая-то железяка, сэр. От часов, поди. Нашёлся кто-то, у кого время кончилось, – он фыркнул, довольный своей шуткой, и потянулся сунуть её в карман. – Может, пригодится.

Ваймс молча забрал шестерёнку обратно. Он повертел её в пальцах. Холодная. Точная. Совершенная. Он сунул её в собственный карман. Не как улику. Как напоминание. О том, что даже в самом простом деле может заваляться деталь от совсем другого механизма.

В этот момент к ним подбежал капрал Ноббс.

– Сэр! Я обыскал местность, сэр! – выпалил он, отдавая честь так резко, что с его головы слетела каска. – Улик не нашёл! Только это! – Он торжественно протянул Ваймсу полусъеденную, слегка помятую сосиску.

Ваймс посмотрел на сосиску. Потом на Ноббса.

– И она, эта… вещь… имеет отношение к делу? – спросил он без особой надежды.

– Ну, она же была на месте преступления, сэр! – искренне удивился Ноббс. – Может, преступник её обронил? Или свидетель? Или… или она сама свидетель! – Его лицо озарилось догадкой, которая была настолько кривой, что, казалось, вот-вот сорвётся с его физиономии и убежит в ближайший подвал. – Может, она что-то видела!

– Приобщи её к своему желудку, капрал, и закрой дело о пропавшем обеде, – мрачно произнёс Ваймс.

Он снова посмотрел на площадь. Всё вроде бы сошлось. Ринсвинд. Шкатулка. Зубочистка. Слишком уж всё сошлось. Слишком аккуратно. Как будто кто-то расставил всё по своим местам, а потом позвал стражу. В его долгой карьере дела редко складывались в такую аккуратную картинку. Обычно они представляли собой груду нестыковок, лжи и случайностей. А здесь… здесь не хватало бардака. Чистого, честного, анк-морпоркского бардака. Того самого, который он годами учился понимать и с которым у них были сложные, но в целом рабочие отношения.

– Всё, – отрезал Ваймс, чувствуя лёгкий, едва уловимый зуд где-то в глубине копского нутра. – Заканчиваем здесь.

– Дело закрыть, сэр? – уточнил Колон. – Внести в протокол «происшествие, вызванное нарушением графика движения»? Новая формулировка, от Гильдии Хронометристов.

– Нет, сержант, – Ваймс похлопал по карману, где лежала шестерёнка. – Дело закрыть. Пока что. И внести в протокол как «инцидент с участием известного лица». И всё.

Он не знал, что это было. Возможно, ничего. Возможно, просто ещё один день в Анк-Морпорке. Но он знал, что положит эту идеальную, холодную железку в ящик стола. Туда, где он хранил другие безделушки, которые однажды, возможно, сложатся в узор. Пока же этот узор был ему невидим, и от этого старый копский инстинкт тихо ворчал, как спящая собака, которой что-то приснилось.

И командор Ваймс очень не любил, когда его инстинкты начинали видеть сны без его разрешения.