Бескоролевье

– С чем прибыл?

Монах не спеша снял с ноги сапог, вынул из него пергамент и с поклоном передал письмо архимандрита Петра Пашкевича, настоятеля минского монастыря святых апостолов Петра и Павла. Священник сообщал русскому резиденту о конфликте между виленским епископом Константином Казимиром Бжоствоским и великим гетманом литовским Казимиром Павлом Яном Сапегой.

Два года назад епископ предал гетмана анафеме, однако многие ксендзы и настоятели не подчинились решению Бжостовского. Тогда епископ обратился к папе Иннокентий XII с просьбой отлучить непокорных от своих мест и объявить их неспособными к занятию духовных высших должностей. Латинский первосвященник на словах поддержал епископа, но при этом разрешил примасу Радзиевскому снять отлучение с гетмана.

– Чудны дела Твои, Господи… – Никитин вновь прочитал донесение. – Так что же сейчас происходит в Вильне?

– Гетман и его приспешники отбирают земли, пожертвованные ранее костёлам и кляштарам, вставшим на сторону епископа. Самому епископу не раз грозили смертью.

– Что еще?

– Больше ничего.

– Латиняне совсем разума лишились, – Никитин зажег ещё одну свечу. – Чудно…

Когда монах вышел, резидент перечитал послание и задумался.

Накануне резидент имел беседу с имперским посланником фон Страатманом о совместных действиях против турок. До сих пор «Священный союз» существовал лишь на бумаге: империя завязла в войне с Францией за Пфальцское наследство, Польша бездействовала, и Россия была вынуждена вести войну в одиночку. Несмотря на отсутствие союзников, Россия уже блокировала Азов и уже была близка к тому, чтобы взять город. Однако победа могла стать прологом большой войны: Крымское ханство являлось вассалом Оттоманской империи, и едва ли Стамбул будет безучастно наблюдать за тем, как Москва берет под свою руку владения Бахчисарая. Увы, беседа с цесарцем закончилась ничем – фон Страатман лишь пообещал, что доведёт информацию до его императорского величества Леопольда I.

Дьяк задумчиво почесал окладистую бороду. Да, непросто быть посланником!

Неожиданно в ворота снова громко постучали, в ответ залаял сторожевой кабель. Дьяк покосился на стену – на месте ли ружье.

– Егор, спроси – кто таки?

– Что за люди? – раздался во дворе зычный голос стряпчего.

– Гонцы, от киевского воеводы князя Борятинского.

Никитин быстро убрал послание в ящик, запер его на ключ, спрятал ящик в сундук, сверху завалил одеждой, после чего подошёл к окну.

– Отопри.

В вечерних сумерках было видно, как во двор прошли три человека. Стрелец опасливо выглянул на улицу, после чего быстро затворил ворота.

Никитин бросил взгляд вокруг, погасил свечи на столе и вышел в соседнюю комнату. Через минуту двое стрельцов и стряпчий привели маленького человека в поношенном стеганом кафтане, который сразу же бухнулся на колени.

– Кто таков? – дьяк опустил голову, буравя глазами вошедшего.

– Мещанин из Стародуба, Ивашка Суслов.

– С чем пришёл?

– По делу государеву, боярин, – человек вынул из-за пазухи заскорузлый сверток и с поклоном передал дьяку.

Никитин повертел бумагу в руках и отложил в сторону, после чего чуть заметно кивнул – стрельцы вышли. Стряпчий запер дверь, а сам удалился в угол комнаты.

– Скажи на словах.

– Гетман малороссийский Иван Мазепа смотрит на польскую сторону, чему есть много доказательств.

Дьяк наклонил голосу.

– Что говоришь? Пьян?

– Нет, не пьян, боярин. Гетман с радными панами держит тайные связь, и паны шлют посылки гетману. За то гетман поляков жалует и деньгами и званиями, а казаков не жалует.

Никитин поморщился – за долгую службу в посольском приказе он знал цену подобным доносам.

– Не жалует, говоришь. Так ты за жалованием пришёл?

– Помилуй, боярин, – Суслов истово перекрестился. – Истину говорю. Радные паны обещают гетману отдать всю Гетманьщину, и Правобережье, если он отдастся под их руку.

Дьяк пристально посмотрел на Суслова. Последние слова живо напомнили о событиях сорокалетней давности, когда Ивашка Выговский отстранил от власти Юрия Хмельницкого и стал малороссийским гетманом. Несмотря на донос Мартына Пушкаря, Москва верила Выговскому до тех пор, пока тот, иудина душа, не нанёс предательский удар в спину русский войск. Ошибка чуть не стоила России потери всей Украины…

Никитин задумчиво почесал бороду.

– Сказывай про связь.

– Игумен Кирилловского монастыря отец Иннокентий каждую неделю ездит к гетману в Батурин. Игумен же пересылается со львовским митрополитом Иосифом Шумлянским. Епископ тайно принял унию и сношается с радными панами.

– Кто может подтвердить твои слова?

– К игумену постоянно ходят подьячие приказной избы, Налетов и Фатеев. Если крепко с тех воров спросить, так расскажут все.

Никитин снова почесал бороду. Видя нерешительность дьяка, Суслов приблизился и тихо произнес:

– А есть ещё сведения, которые вслух произносить не смею, а могу сказать только великому государю.

Дьяк в задумчивости прочитал донос, после чего поднял голову и внимательно посмотрел на собеседника.

– И перед великим государем повторишь все, как здесь было сказано?

– всё как на духу, боярин.

– Добро, – негромко произнёс Никитин. – Переночуешь здесь, в подклети. Иди, тебя проводят.

Суслов вышел.

– Налетова и Фатеева взять под стражу, и под крепким караулом отправить в Москву, – сказал Никитин стряпчему.

– А с этим что делать? – стряпчий кивнул на дверь.

– Поставь к нему караул. А утром – и его в Москву. Там разберутся.

Стряпчий вышел, а Никитин сел на скамью и вновь задумался.

Как и любой другой дипломат, дьяк выполнял не только официальные функции, но и занимался сбором информации – говоря современным языком, осуществлял в Речи Посполитой военную и политическую разведку. Полученная в Варшаве и Вильне информация немедленно уходила в Москву, в двухэтажный каменный дом, расположенный на Ивановской горке Белого города, между усадьбами Беклемишева и Полтева, где проживал глава русского внешнеполитического ведомства – думный дьяк Посольского приказа Емельян Игнатьевич Украинцев, сам ранее бывший послом в Речи Посполитой, и потому хорошо понимавший важность наличия развернутой сети агентов на территории западного соседа России. Никитин получал сведения из разных источников – это были купцы, шляхтичи, священники – жители Великого княжества Литовского, которые, несмотря на жестокие гонения, остались верны православной вере своих отцов и дедов. К русскому резиденту стекалась различная информация о перемещении войск, возведении новых крепостей, решениях, принимаемых на сеймах и сеймиках, шляхтецких конфедерациях, даже о событиях при дворе…

Над Варшавой стояла глубокая ночь. К Суслову, сидевшему в тёмной подклети, принесли еду – миску с вареной полбой, кусок хлеба и кружку кваса. Когда стрелец вышел, Суслов услышал, как снаружи глухо стукнул металлический засов.

Вдалеке загрохотал гром, по черепице забарабанили первые капли дождя. Где-то в углу стрекотал сверчок. В маленьком, чуть более ладони, окошке, были видны далекие всполохи молний.

Суслов прилег на огромный ларь. Страх перед неизвестностью стал наваливаться вместе с темнотой ночи. Правильно ли он сделал, что крикнул роковое «Слово и дело»? Что с ним будет теперь? Не лучше ли было остаться в стороне – какая ему забота до дел сильных мира сего?

Никитин тоже не спал – сидя на скамье, он прислушивался к раскатам грома и размышлял, что писать в Москву. От своего предшественника, дьяка Бориса Михайлова, он знал, что это был не первый донос на малороссийского гетмана Ивана Мазепу-Колединского и православного епископа Львова Иосифа Шумлянского.

В 1689 году в Вильнев к Яну Собескому явился некий монах Соломон с письмом от Мазепы – гетман, устав от железной власти Москвы, обращался к его милости королю польскому, великому князю литовскому Яну Третьему с просьбой принять Левобережье под свою высокую руку с соблюдением обычаев Православной церкви, прав гетманских и вольностей казацких. Собеский, опасаясь вступать в открытый конфликт с Москвой, но и не желая упустить такой шанс, дал тайное поручение своему другу молодости и доверенному лицу, львовскому епископу Шумлянскому, перешедшему из православия в униатство, войти в сношение с гетманом войска Запорожского и вести переговоры от своего имени. Москва вовремя узнала о переговорах, и в Батурин для проведения следствия был отправлен подьячий Михайлов. Малороссийский гетман, предупрежденный об опасности, заблаговременно уничтожил уличающие его бумаги и даже велел схватить польского эмиссара шляхтича Домарацкого, которого впоследствии сдал московитам вместе с посланием от львовского епископа. Мазепе удалось убедить царского посланника, что доносы на него являются происками врагов, связанных с ляхами. Заслушав доклад Михайлова, юный царь Пётр Алексеевич распорядился закрыть дело. Варшава, в свою очередь, объявила Соломона лжецом, оклеветавшим Яна III и Мазепу, а заодно обманувшим львовского епископа. Монах был брошен в тюрьму, а спустя год передан российским властям. В Москве Соломона расстригли, после чего выдали головой гетману Мазепе – на расправу. В Батурине незадачливый интриган и кончил свою жизнь.

Гроза окончилась только под утро. Когда на востоке уже забрезжили первые краски зари, Никитин решил, что пора, наконец, ложиться спать. Однако с улицы послышались низкие удары колокола – первый, второй, третий…

Резидент вышел в клети, где растолкал стрельца.

– Порфирий, дрыхнешь, что ли, чёрт? Слышишь? Звонят!

Стрелец, протирая глаза, сел на лавку.

– Ну звонят, и что? К заутрене, известно…

– Да нет… звон другой… случилось что…

Стрелец прислушался – действительно, над городом стоял низкий гул колоколов, наполнявший душу щемящей тоской.

– Сходи, узнай, что случилось… – Никитин несильно подтолкнул стрельца. – Давай, не мешкай!

Стрелец недовольно пробурчал что-то, но обулся, подпоясался и вышел. Никитин подошёл к окошку – улица была пустынна.

Наконец стрелец вернулся.

– Их милость король Иоанн Третий скончались, упокой, Господи, его грешную душу.

Никитин грузно опустился на лавку.

Пока его милость Ян Собеский, король польский и великий князь литовский, был силён, радные паны были вынуждены склонять головы перед его властью. Но сейчас, когда раб Божий Иоанн предстал перед Создателем, кто наследует его престол? И не превратится ли Речь Посполитая в злейшего врага Русского Государства?

– Порфирий, быстро беги, готовь коней. В Посольский приказ доставишь послание. Будь готов через час выехать. С собой возьмёшь Никиту. И этого Ивашку Суслова доставишь в Преображенский приказ. Там с ним разберутся.

Никитин быстрым шагом вошёл в светлицу, сел за стол и принялся писать. Спустя час из ворот посольства выехала повозка с плотно занавешенными окошками.

Как часто ценная агентурная информация, дойдя до адресата, не находит применения и кладется под сукно!

Ивашка Суслов был доставлен в Преображенский указ, где перед князем Фёдором Юрьевичем Ромодановским повторил свой донос. Однако в ходе дознания подьячие Налётов и Фатеев объявили, что бывали у кирилловского игумена только по делам воеводы. В это время из Киева пришло известие, что игумен Иннокентий неожиданно представился. Все ниточки, с помощью которых можно было размотать клубок обмана и предательства, были оборваны. Дело было закрыто. Пётр снова заверил Мазепу, что доносам на него не верит, а в честности и преданности гетмана не сомневается. По просьбе гетмана Мазепы Суслов под крепким конвоем был доставлен в Батурин, где сгинул, неизвестно как – либо в сыром пыточном подвале, либо на плахе.

Глава III. Дорогу королю!

Гроза, разразившаяся ночью над Варшавой, была ужасна: яростные зигзаги молний чертили небо, на землю обрушивались потоки воды, ураган сносил ветхие крыши домов, валил старые деревья. До самого рассвета в Вильяновском дворце никто не смыкал глаз – ближайшие родственники усопшего короля, не стыдясь ещё неостывшего тела монарха, яростно делили наследство.

Главный претендент на корону – старший сын покойного монарха Якоб Собеский – сразу после кончины отца вскрыл архив, собрал наиболее важные документы, после чего уехал в Варшаву, где занял королевский замок, приказав закрыть ворота и не пускать никого без его личного разрешения.

Вдовствующая королева Мария Казимира, удалившись в свои покои, спешно написала письмо, которое отправила с гонцом в резиденцию французского посланника – фольварк Флерон. Едва над Варшавой встала заря, французский посол вновь примчался к Вильяновскому дворцу. Когда посланник вошёл в покои, королева швыряла в огонь камина какие-то бумаги.

– Я ждала вас, мой друг, – Мария Казимира торопливо схватила пачку писем, сунула их в ящик бюро и заперла его на ключ. – Вы знаете, как я дорожу вашим мнением. Вопрос столь важен и деликатен, что мне больше не к кому обратиться.

Полиньяк согнулся в учтивом поклоне.

– Всегда к услугам вашего королевского величества.

– Вы наверно понимаете, что сейчас ситуация такова, что от нескольких слов может зависеть судьба всей Речи Посполитой.

– Вы хотите сказать, судьба короны Речи Посполитой?

Мария Казимира бросила быстрый взгляд на собеседника.

– Вы меня правильно поняли.

– Тогда перейдем к делу. Кого вы хотели бы видеть на престоле?

– Константину.

– Якуба шансов гораздо больше.

– Иногда я жалею, что он мой сын.

Полиньяк с трудом сдержал улыбку.

Королева, считавшая себя мастером политических интриг, не подозревала, что наиболее худшую кандидатуру на роль советчика подобрать было невозможно – аббат уже начал собственную игру. Полиньяк прекрасно отдавал себе отчёт в том, что если не удастся затянуть выборы короля, то Якоб, без сомнения, в самом ближайшем времени взойдёт на польский престол – а следовательно, французскому посланнику в первую очередь требовалось столкнуть лбами наиболее сильных конкурентов – сыновей покойного короля.

– Тогда надо действовать, – француз покачал головой. – Прежде всего вам надо заставить окружающих с вами считаться. А для этого необходимо напомнить о себе.

– Как именно?

– Вам надо встретиться с примасом и заручиться его поддержкой.

– Вы же знаете, примас Радзиевский находится здесь, в Вильяново.

– Так не теряйте времени.

– Что еще?

– Необходимо завладеть королевскими регалиями.

– Корона, меч, скипетр и держава хранятся здесь же.

– Тем лучше. Заприте их в своих покоях. И не пускайте туда никого, не доверяйте никому. Любое доверенное лицо, самая преданная горничная за тысячу талеров охотно предадут вас. Ставки слишком высоки.

– Хорошо. Это все?

– Где находятся личная казна вашего покойного супруга?

– Небольшая часть здесь, – Мария Казимира на секунду запнулась, затем посмотрела на дверь, и продолжила чуть приглушенным голосом. – Основная казна в Жёлкве.

– Прямо сейчас прикажите заложить карету, и езжайте в Жёлкву. Заберите казну и немедленно возвращайтесь.

– Но может быть я пошлю в Жёлкву надежного человека…

– Нет, нет, надо обязательно ехать лично вам.

– Но для того, чтобы собрать все, мне потребуется несколько дней…

– Возьмите с собой самое ценное, то, что можете увезти с собой. У вас сейчас нет даже лишнего часа. Немедленно, слышите, немедленно.

Мария Казимира позвонила в серебряный колокольчик. На звон вошёл слуга.

– Прикажите заложить мою малую карету. Через час я выезжаю.

Когда за слугой затворилась дверь, Полиньяк продолжил.

– И еще. Сразу же после Жёлквы вам необходимо переехать в варшавский дворец.

– Но Якоб… он уже там!

Губы посланника тронула мимолетная улыбка.

– Ваш сын не теряет время даром. Ну что же… Тогда необходимо изыскать способ проникнуть внутрь, – Полиньяк на минуту задумался. – Но ведь тело короля находится здесь?

– Да, оно здесь, в капелле.

– Прекрасно! Сразу после возвращения из Жёлквы возьмите с собой тело короля. И сделайте это так, чтобы вас сопровождало как можно больше людей. Едва ли у Якоба хватит смелости захлопнуть ворота перед телом своего родного отца.

– Наверно, вы правы.

– И последнее. Константину всё это время лучше держаться в тени.

– Но вы же сами говорили, что я должна быть на виду.

– Тень губительна для монарха, но благотворна для претендента на трон. Часто выигрывает не тот, кто сильнее, а тот, кто употребит силу в нужный момент.

– Что же вы предлагаете?

– Благодарение Господу, Речь Посполитая в настоящее время пребывает в мире. В противном случае шляхта быстро бы избрала королём вашего старшего сына, и партия была бы проиграна. Однако сейчас царит мир, поэтому радные паны будут торговаться до последнего. А следовательно, бескоролевье может продлиться неопределённо долгое время – месяц, полгода, год, два, три. Пусть другие претенденты тратят деньги и влияние – Константину надо затаиться, на время покинуть Варшаву, а ещё лучше – пределы Польши.

Следуя совету аббата Полиньяка, Мария Казимира немедленно собрала все королевские регалии и заперла их в своих покоях. После этого вдовствующая королева неожиданно пропала, и двое суток о ней ничего не было слышно. Наконец Мария Казимира вновь объявилась в Вильяново. Приказав водрузить гроб с телом Яна Собеского на открытую повозку и созвав делегацию из высшего духовенства и шляхты, Мария Казимира направилась к королевскому замку. Едва повозка прибыла в Варшаву, к ней стали стекаться жители столицы, в безмолвии провожая тело монарха. Когда процессия подошла к воротам варшавской резиденции, гроб сопровождало уже несколько тысяч человек.

Однако по приказу Якоба Собеского ворота замка оказались закрыты. Когда лошади, вёзшие катафалк с гробом, замерли возле самых ворот, Мария Казимира, одетая в длинное чёрное платье, выступила вперед и, театрально воздев руки к небу, громко возопила:

– Дорогу королю!

Тем не менее, ворота так и не открылись – подобно нищему, молящему о приюте, тело великого короля лежало у порога собственной резиденции.

На переговоры к Якобу направилась депутация прелатов во главе с епископом плоцким Залуским. Войдя в Дубовый кабинет, прелат бросил хмурый взгляд на королевича.

– Ваша милость, вы, собственно говоря, ещё не король, и потому не имеете права самовольно распоряжаться в королевском замке.

Якоб смерил епископа высокомерным взглядом.

– Как наследник я вправе принять все разумные меры для охранения имущества и документов моего покойного родителя от возможных посягательств.

– Какую же опасность для наследства представляет присутствие здесь вашей матери?

– Стоит ли вашему преосвященству касаться дел, бесконечно от вас далеких?

– Как будет угодно вашей милости, – епископ подошёл к окну и указал королевичу на повозку с телом Яна III, окруженную огромной толпой народа. – Но помните, что, нарушая законы божеские и человеческие, ваша милость навлечет на себя кару Господню и гнев народа. Подумайте, какой повод вы подаете вашим врагам для пересудов, и взвесьте, что для вас сейчас важнее: кратковременное торжество над собственной матерью или обладание короной Речи Посполитой?

Якоб был вынужден сдаться – ворота распахнулись, и процессия, возглавляемая вдовствующей королевой, вступила в замок.

Едва оказавшись в королевской резиденции, Мария Казимира оставила гроб и заняла покои усопшего супруга. Сюда же она приказала перенести королевские регалии, личную казну короля, а также многочисленные трофеи, добытые Яном Собеским в походах против Оттоманской Порты.

Первый раунд противостояния остался за вдовствующей королевой.

Вечером того же дня тело Яна Собеского было перенесено в замковую каплицу. Монахи обрядили останки в алый бархатный кунтуш, поверх которого надели стальную позолоченную кирасу, к которой крепилась горностаевая мантия. Гроб, обитый аксамитом из чёрного бархата с золотыми галунами и бахромой, с вышитым белым крестом, адамовой головой и перекрещенными костями, был установлен в дворцовой каплице на постаменте с тремя ступенями, вокруг которого стояли тридцать серебряных подсвечников с постоянно горящими свечами белого воска. При гробе денно и нощно дежурили двое солдат с алебардами, рядом стояла вышитая золотыми нитями алая подушка, на которой покоилась выполненная в виде человеческого сердца золотая шкатулка – там хранилось забальзамированное сердце покойного короля, которое, согласно завещанию Собеского, должно быть похоронено Варшаве, в то время как тело надлежало опустить в крипту кафедрального костёла святых Станислава и Вацлава в Кракове.

Однако при исполнении всех церемоний неожиданно возникло новое затруднение – надлежало возложить на тело усопшего монарха королевские регалии, и теперь уже Мария Казимира наотрез отказалась выдать корону, скипетр, державу и меч. На переговоры с королевой отправился воевода русский.

У дверей, ведущих в королевские покои, Матчинского остановили четверо высоких гайдуков.

– Королева не принимает, – басом произнес огромный детина в малиновом кунтуше.

Лицо Матчинского побагровело от гнева.

– Я – Марек Матчинский, сенатор Речи Посполитой и воевода русский.

– Велено без доклада не пропускать никого, за исключением французского посланника.

Матчинский, сдерживая ярость, стиснул кулаки.

– Так доложи обо мне.

Гайдук в нерешительности потоптался на месте, затем скрылся за дверью. Спустя минуту тот же гайдук широко распахнул двери, пропуская воеводу русского.

– Вас ждут.

Вдовствующая королева, одетая в чёрное платье, сидела у окна, теребя в руках тонкий батистовый платок. Матчинский отвесил Марии Казимире поклон.

– Ваша милость, при жизни вашего супруга я мог входить сюда в любое время без доклада.

– Времена изменились, пан Матчинский. Чем обязана вашему визиту?

– Прошу передать мне хранящиеся у вас корону, меч, державу и скипетр.

– Я не могу исполнить вашу просьбу.

– Прошу учесть, что это не моя личная просьба – я говорю от имени Речи Посполитой.

Небрежная усмешка мелькнула на губах вдовствующей королевы.

– С какого дня, пан Матчинский, вы представляете Речь Посполитую?

– С сегодняшнего – потому что впервые в истории Речи Посполитой покойный монарх лежит на смертном одре с обнаженной головой и без королевских регалий.

Улыбка сошла с губ Марии Казимиры.

– И тем не менее, я вынуждена ответить вам отказом.

– Тогда я должен знать причину вашего отказа.

Вдовствующая королева откинулась на спинку кресла

– Короной и скипетром может завладеть лицо, не имеющее на них законных прав.

– Мадам, осмелюсь напомнить вам, что до коронационного сейма ни одно лицо не имеет прав на корону и скипетр, включая вас.

Вдовствующая королева вздрогнула, щеки её окрасил лихорадочный румянец.

– Если желаете, попытайтесь забрать силой, – она резко поднялась с кресла. – Мне больше нечего вам сказать. Прощайте.

– Прощайте, ваша милость, – воевода русский отвесил поклон. – Пусть это останется на вашей совести.

Покинув королевские покои, Матчинский несколько минут пребывал в размышлениях, после чего отправился в королевскую оружейную. Два жолнёра, стоявшие у дверей, беспрепятственно пропустили воеводу.

В оружейной Матчинский взял старинный, времен Сигизмунда Августа, стальной шлем с золоченой гравировкой в виде короны – именно в этом шлеме Ян Собеский 13 сентября 1683 года въезжал в спасенную им столицу Священной Римской империи, а также два огромных меча – согласно легенде, эти мечи магистр Тевтонского ордена Ульрих фон Юнгинген отправил королю Польши Ягайло и великому князю Литовскому, Русскому и Жематийскому Витовту в качестве официального вызова на бой перед Грюнвальдской битвой. Положив шлем и мечи на вышитую золотыми нитями подушку из алого бархата, воевода русский направился в часовню, где лежало тело покойного монарха.

В дворцовой каплице ярко горели свечи. Королевский духовник Вота и ещё двое монахов-иезуитов служили заупокойную мессу, моля Господа об отпущении грехов и спасении души умершего короля. В небольшом отдалении стояли великий гетман коронный Станислав Яблонский и архиепископ Гнезненский Августин Михаил Стефан Радзиевский. Однако в часовне не было самых близких покойному королю людей – ни Мария Казимира, ни Якоб, ни Константин, ни Александр не сочли нужным присутствовать при гробе мужа и отца. Королева по-прежнему неотлучно пребывала в своих покоях, ревниво оберегая королевские регалии, младшие сыновья находились при ней, а Якоб, бросив всё, срочно поехал в Жёлкву.

Матчинский вошёл в каплицу, держа на вытянутых руках подушечку, на которой лежали стальной шлем и два скрещённых меча. При виде воеводы русского Карло Маурицио Вота прервал чтение и склонил голову, солдаты опустились на одно колено, великий гетман и кардинал-примас сделали шаг в сторону, пропуская Матчинского к гробу.