Пули для Венеры

– Спасибо, дорогая, – буркнул Бульдог, кивая ей налить. – И закрой дверь покрепче. Нам не нужны… посторонние уши.

Эдди молча кивнула, и её пальцы, тонкие и бледные, сжали ручку графина. На выходе она бросила на Лео быстрый, испуганный, почти умоляющий взгляд. Дверь закрылась с тихим, но окончательным щелчком, словно захлопнулась крышка сундука с секретами.

– Ну что ж, – начал Лански, поправляя очки костяшками пальцев. – Начнём, пока наш общий друг Аль не сел в свой личный поезд до Алькатраса. Эпоха клоунов и уличных стрелков закончилась. Начинается эпоха бухгалтеров и стратегов. Время дикарей прошло.

Он не улыбнулся. Никто в комнате не улыбнулся. Шутки здесь были иного свойства.

– Лаки передаёт привет, – продолжил он, его голос был ровным, как гладь озера перед бурей. – И свои, окончательные, условия. Войны – в прошлом. «Комиссия» создана не для праздной болтовни. Новые правила – для всех. Мы решаем споры за этим столом, а не на улицах, поливая друг друга свинцом из «томми-ганов». Это дурной тон. И, что важно, это плохо для бизнеса. Привлекает ненужное, назойливое внимание тех, кого мы так щедро кормим.

Доменико медленно, с наслаждением, повертел свою стопку в руках, заставляя жидкость плескаться и играть на свету золотистыми бликами.

– Правила, – произнёс он наконец, и его низкий, глухой, будто подземный голос прозвучал в тишине, как скрежет камня о камень. – Хорошо. А кто будет следить за соблюдением этих правил? Мы? Те, кто всю свою сознательную жизнь жил по одному-единственному правилу – сила есть право? – Он медленно перевёл свой тяжёлый взгляд на Лански. – Когда волк съедает овцу, это не потому, что он зол. Это потому, что он – волк. Такова его природа. Меняешь правила – меняй природу.

Костелло наконец поднял глаза от своей сигары. Он улыбнулся, тонко, почти по-дружески, но глаза его остались холодными, как ледники.

– Природу, Доменико, можно… перенаправить. Или… заменить. Волк, который не хочет учиться новым правилам, очень быстро становится чучелом в музее естественной истории. А бизнес… настоящий бизнес, – он сделал паузу, – он продолжается. Без него.

В воздухе, уже густом, запахло откровенной, не замаскированной угрозой. Тихой, вежливой, упакованной в дипломатию, но оттого не менее смертельной.

– Речь идёт не о природе, – парировал Лански, не меняя тона. – Речь идёт о деньгах. Войны стоят очень дорого. Взятки политикам – дёшево. Судьи – дёшево. Полицейские – вообще копейки. Мы покупаем не улицы, Доменико. Мы покупаем тех, кто этими улицами управляет. Это и есть новые правила. Экономика. Эффективность.

– Мои люди, – упрямо, как бык, сказал Доменико, – привыкли к старым, проверенным правилам. Они понимают язык силы. Уважают язык силы. Они не понимают ваших… бухгалтерских отчётов и балансов. Для них цифры на бумаге – это не аргумент.

– Значит, твои люди – идиоты, – мягко, почти с сожалением, произнёс Костелло. – А идиоты, к большому сожалению, имеют обыкновение умирать молодыми. Или садиться в тюрьму. На долгие-долгие годы. Как наш общий друг Аль.

Лео видел, как под столом сжались в тугой, белый от напряжения кулак пальцы его отца. Он сам почувствовал жгучую, недетскую обиду за него, за их семью, за их честь. Эти люди, эти «бухгалтеры» и «премьер-министры», пришли в его дом, на его территорию, и читали ему мораль, как мальчишке.

– У меня есть дело поважнее ваших философий, – Доменико отпил глоток коньяка, давая понять, что тема исчерпана и он её закрывает. – Крупная поставка через Онтарио. Пять тысяч ящиков канадского виски. Нужна чистая, быстрая разгрузка. Причал №12. В следующую среду. Ночью.

Лански кивнул, подтверждая всё сказанное.

– Деньги уже переведены на условлённые счета. Охрана? Логистика?

– Мои люди, – отрезал Доменико. – Моя логистика. И мой сын, – он кивнул в сторону Лео, не глядя на него. – Ему пора узнать, как течёт настоящая, большая кровь. Пора учиться настоящему делу. Не на кухнях у старых должников.

Все взгляды, как по команде, устремились на Лео. Он почувствовал, как горячая кровь приливает к его щекам, как ладони становятся влажными. Он пытался сохранить лицо, выдать на него ту же каменную маску невозмутимости, что была у отца, но чувствовал, что это плохо получается.

– Молодёжь – это хорошо, – заметил Костелло, изучающе, как товар, глядя на Лео. – У молодёжи… свежие, не замыленные идеи. Новый взгляд на старые проблемы. Правильно, Леонардо?

Лео собрался с мыслями, заставив свой голос звучать ровно и твёрдо, без дрожи.

– Правильно, синьор Костелло. Главное – чтобы эти идеи были… прибыльными. А не просто свежими.

Костелло усмехнулся, коротко и одобрительно, довольно кивнув. Лански не проявил никаких эмоций, лишь слегка склонил голову.

– Есть одна небольшая проблема, – вмешался Джино, наклонившись вперёд, и его тень легла на стол. Его голос был тихим, сиплым, но все присутствующие сразу же замолкли, как по команде. – Сальваторе Марадзано. Его голодные шакалы в последнее время слишком активно рыщут вокруг порта. Вынюхивают. Если почуют лакомый кусок…

– Если почуют, значит, кто-то их накормил, – резко, отрубил Доменико. Он перевёл свой взгляд на Лански, и в его глазах вспыхнули стальные искры. – У тебя нет нерешённых проблем с нашими… уважаемыми друзьями из семьи Марадзано? Может, они не до конца поняли ваши новые «правила»?

– У «Комиссии» нет проблем, – холодно, как январский ветер, ответил Лански. – Проблемы есть только у тех, кто не хочет или не может жить в условиях нового мира. И мы с такими… разберёмся. В рамках установленных процедур.

Внезапно Доменико сменил тему, повернувшись к Бульдогу. Его взгляд стал рассеянным, но от этого не менее опасным.

– Тони, а эта новая официантка твоя… Откуда ты её, собственно, взял?

Лео похолодел. Сердце его застучало где-то в районе горла, перекрывая дыхание. Он почувствовал, как Джино за его спиной замер, слушая с удвоенным вниманием.

Бульдог смущённо пожал плечами, его лицо расплылось в улыбке.

– Эдди? Да так… Сирота. Из Бостона, говорит. Работает всего неделю. Старательная, тихая. А что, Доменико, не понравилась? Сменить?

– Слишком тихая, – задумчиво, растягивая слова, произнёс Доменико. Его взгляд снова стал отстранённым, будто он копался в глубинах своей феноменальной памяти. – И глаза… Слишком умные для простой официантки. Слишком много думает. Напоминает мне кого-то… – Он сделал театральную паузу, заставив всех присутствующих замереть в ожидании. – Не было ли у неё проблем с законом? Может, она из тех… строптивых сучек, что лижут руку копу, который их кормит?

Лео едва сдержал порыв вскочить и закричать, чтобы он заткнулся. Он сжал пальцы в кулаки так, что ногти глубоко впились в ладони, оставляя красные полумесяцы.

– Нет, что ты, Доменико! – засмеялся Бульдог нервным, фальшивым смешком. – Я же говорю, проверял. Чиста, как слеза. Нигде не замешана. Просто девчонка, но умная. Знаешь, нынче молодёжь вся такая…

– Умная, – повторил Доменико, и в его глухом голосе прозвучала лёгкая, но ледяная, как айсберг, насмешка. – Да…Умная, и похоже, с характером. Эти два качества бывают опаснее и непредсказуемее любого кольта. Помни об этом, Тони.

Он отпил последний глоток коньяка, и разговор, будто по мановению дирижёрской палочки, снова перешёл к деньгам, поставкам, распределению районов влияния. Но семя подозрения было брошено в благодатную почву. Лео видел, как настороженно, с новым интересом, на отца посмотрел Костелло, как Лански сделал ещё одну, почти невидимую пометку в своём блокноте, и как Джино за его спиной застыл с выражением хищного ожидания на своём каменном лице.

***

За тяжёлой, дубовой дверью Эдди прислонилась спиной к прохладной, шершавой стене, пытаясь заглушить бешеный, неистовый стук собственного сердца, который, казалось, сейчас вырвется наружу. Её пальцы дрожали, и она спрятала их в складках передника. Они все там. Все те, кто решает. Все те, кто мог одним кивком, одним словом приказать убить моего отца. И их сыновья.

Сквозь массивное, почти глухое дерево доносился приглушённый, неразборчивый гул голосов. Разобрать что-либо было почти невозможно. Но я должна попробовать. Должна что-то услышать. Хантер ждёт информации. Это моя работа. Мой долг.

Она огляделась. Длинный, слабо освещённый коридор был пуст. Сделав глубокий, дрожащий вдох, она прижалась ухом к узкой щели между дверью и косяком. Сердце колотилось так громко и отчаянно, что заглушало все внешние звуки. Она зажмурилась, сосредоточив всю свою волю, всё внимание на клубке голосов за дверью.

«…Комиссия… новые правила… единый фронт…» – донёсся тихий, размеренный, неэмоциональный голос (это должен быть Лански).

«…Капоне… Алькатрас… конец одной эры…» – отозвался другой, более бархатистый (Костелло).

«…война… плохо для бизнеса… привлекает внимание… федералы…»

Потом раздался тот самый, низкий, глухой, как подземный гул, голос Доменико Моретти. «Правила?.. Когда волк съедает овцу, это не потому, что он зол. Это потому, что он – волк. Его природа».

Эдди сглотнула подступивший к горлу ком. В его словах была пугающая, простая и животная правда, от которой становилось холодно.

Она напряглась ещё сильнее, стараясь уловить каждое слово, каждый обрывок фразы. «…поставка… Онтарио… пять тысяч ящиков… причал №12… среда… ночью…»

Причал №12. Среда. Ночь. Она мысленно повторяла эти слова, вбивая их в память, выжигая на внутреннем экране. Это была не просто информация. Это была улика. Подтверждение для Хантера. Потенциальная смерть для Лео.

Внезапно из-за двери, совсем близко, послышались тяжёлые, уверенные шаги, направляющиеся к выходу. Эдди отпрянула, как ошпаренная, прижимаясь спиной к стене в тёмной нише, за портьерой. Дверь с скрипом распахнулась, и на пороге, заливая собой весь проём, появился Джино. Его глаза-буравчики, привыкшие выискивать слабость, сразу же, будто наткнувшись на препятствие, наткнулись на неё. Время остановилось, сжавшись в липкий, ужасный миг.

– Ты что тут делаешь, шлюха? Подслушиваешь? – прошипел он, и его рука, быстрая, как молния, рванулась вперёд, железной хваткой впиваясь в её тонкое запястье.

Ледяной, парализующий ужас сковал Эдди. Всё. Конец. Всё кончено. Её миссия, её месть, её жизнь – всё оборвётся здесь, в этом грязном коридоре.

– Нет… я… я ждала, когда позовут долить… коньяк… – выдавила она, и её собственный голос показался ей писком мыши.

– Врёшь, как сивый мерин! – его пальцы, сильные и жёсткие, впились в её руку, словно стальные клещи, обещая синяки. Его лицо приблизилось к её, и она почувствовала запах дорогого одеколона, табака и чего-то кислого, животного.

В этот момент в дверном проёме, запыхавшийся и багровый от гнева и, возможно, страха, возник Бульдог.

– Джино, чёрт бы тебя побрал! Я тебя послал за сигарами, а не за официантками! Коньяк кончился, иди принеси ещё, быстро!

Джино с немой, кипящей ненавистью посмотрел на своего босса, но его хватка на мгновение ослабла.

– Она подслушивала, Тони, я тебе говорю! Ухом к двери прилипла!

– Какое подслушивала? Дверь неплотно закрыта, её сквозняком прижало! Отстань от девчонки и делай, что сказано, а то сам знаешь…

На секунду их взгляды скрестились – два хищника, измеряющие дистанцию и силу. Затем Джино с силой, будто отшвыривая что-то грязное, отпустил её руку, плюнул на дорогой персидский ковёр и, не сказав больше ни слова, молча удалился тяжёлой поступью. Бульдог грубо втолкнул Эдди обратно в кабинет, сунув в её дрожащие руки графин.

– Наливай всем, и чтобы я тебя больше тут не видел сегодня. Быстро. И без дрожи.

Эдди вошла, опустив голову, чувствуя, как горит лицо. Воздух в комнате был густым, как кисель, от невысказанного напряжения. Все взгляды, тяжёлые и колючие, были устремлены на неё. Она чувствовала на себе особенно пристальный, изучающий, как скальпель, взгляд Доменико Моретти. Она подошла к столу, её руки предательски тряслись, заставляя хрусталь мелко, жалобно позванивать.

– Прошу прощения, синьоры, – прошептала она, едва слышно, начиная разливать коньяк.

– Ничего, ничего, дорогая, – неестественно громко и бодро сказал Бульдог. – Неловкость. У всех бывает.

Когда она наливала Доменико, он не отводил от неё своего тёмного, нечитаемого взгляда. Он следил за каждым её движением, за дрожью в руках, за биением жилки на её шее.

– Скажи, девочка, – произнёс он тихо, так, что слышали, наверное, только она и сидевший рядом Лански, но его шёпот прозвучал громче любого крика. – А в Бостоне… у вас часто принято подслушивать у дверей? Или это чисто нью-йоркская, уличная привычка?

Эдди замерла с графином в руках, из которого чуть не пролила дорогой напиток. Ледяная волна страха прокатилась по её спине, сковывая мышцы. Она заставила себя поднять на него глаза, встретить его взгляд, хотя всё внутри кричало и рвалось прочь.

– Я… я не понимаю, о чём вы, синьор. Я просто ждала, когда меня позовут. Дверь… она сама приоткрылась.

Он держал её в своём всевидящем, пронзительном взгляде, казалось, целую вечность, выжимая из неё душу. Потом его губы, тонкие и бледные, тронуло подобие улыбки, не имеющей ничего общего с теплом.

– Конечно. Просто ждала. Случайность. – Он отпил коньяк, а затем добавил, обращаясь уже ко всем, но не сводя с неё своего гипнотического взгляда: – Предательство… в любом его виде – будь то тухлое мясо в поставке, или ложь в отчёте, или подслушивание у дверей… это единственный грех, который в нашем деле не прощается. Никогда. Ни за какие деньги. Помни об этом, девочка. Заруби на носу.

Он, наконец, отпустил её взгляд, будто выпустив из силков перепуганную птицу. Эдди, чуть не плача от смеси дикого облегчения и леденящего душу ужаса, выскочила из кабинета, чувствуя, как подкашиваются ноги.

В комнате повисла тягостная, густая пауза. Костелло нарушил молчание, равнодушно стряхнув пепел с сигары в массивную пепельницу.

– Итак, вернёмся к нашим баранам, господа. Мейер, ты, кажется, хотел обсудить процент с оборота в Бруклинских портах…

Лео сидел, не двигаясь, словно вкопанный. Он видел животный, неприкрытый страх в глазах Эдди. Видел холодную, уничижительную насмешку в глазах своего отца. И впервые в жизни, сидя за этим столом, среди этих людей, ему захотелось не просто наблюдать за происходящим молча. Ему захотелось встать и сказать что-то. Защитить. Но стальные тиски традиций, долга и страха сжимали его горло, не давая издать ни звука. Он мог только смотреть. И ненавидеть себя за это молчание.

ЧАСТЬ II: ИГРА ТЕНЕЙ

Глава 6: Ночь в Гарлеме

Ритм ворвался в неё раньше, чем запах или свет. Глухой, настойчивый удар контрабаса, отзывавшийся где-то под рёбрами, заставил кровь пульсировать в висках в новом, диком ритме. Прежде чем её глаза успели привыкнуть к полумраку, тело уже откликнулось на этот зов – мурашками по коже, лёгким головокружением. Лео вёл её за руку вглубь «Малого рая», и толпа, горячая и податливая, расступалась перед ним, как море перед форштевнем корабля.