Коробки с уточками

– Вы понимаете, что это означает? – спросила Лиза тихо.

Ирина подняла взгляд, глаза её были пустыми, словно в них исчезло нечто привычное.

– Я понимаю, – сказала она. – Я понимаю, что тогда я делала вид, что ничего не замечаю. Я понимала, что могу помешать тем, кто помогает. Но теперь… теперь я вижу, что помощь была маской.

Она подняла руку, как будто хотела отодвинуть бумагу, но остановилась. В её движении было не гордыня и не горечь, а страх и искупление одновременно.

– Вы готовы свидетельствовать? – спросил Марк.

Ирина задумалась, затем кивнула. Её голос дрожал, но она сказала твёрдо:

– Да. Я могу рассказать всё. Но я хочу, чтобы вы поняли одно: это не будет красиво. Это будет списком людей, которые делали вид, что помогают. Это будет не конец, а продолжение их жизни, а у детей – новая жизнь, если вы это остановите.

Лиза записала слова молча и подала Козловой чистый лист бумаги и ручку. Женщина писала не механически; она писала так, как будто выгребала старую правду наружу. Когда она закончила, на столе лежал перечень номеров телефонов, адресов и имён. Рядом – пометка о тех, кто получал переводы. Там же была фраза, написанная с трудом: «Они просили "не задавать лишних вопросов"».

– У меня есть ещё одно, – сказала Ирина, – но боюсь. Бояться – значит помнить. Я могу назвать тех, кто приходил лично. Но некоторым из них я не хочу причинять вред. Я не знаю, правильно ли это.

Её колебание было прозрачным: человек, который всю жизнь подписывал бумажки, теперь понимает, что каждое перо крепит судьбы. Лиза смотрела на неё и ощущала, как во всём этом запутанном клубке, наконец, появился узел, который можно распутать. Она толкнула ручку Ирины чуть дальше и сказала тихо:

– Назовите всё. Мы будем разбираться с последствиями. Но сначала – факты.

Ирина снова закусила губу и начала перечислять. Ее голос стал ровнее, когда она шла по списку, словно примеряя каждое имя и каждую дату на весах правды. Она назвала фамилии людей из фондов, указала номера счетов, подтвердила существование «Светлого завтра» и имя Горбачёва, вспомнила адреса складов и имя человека, который слышался на одном из записей как «Алексей».

Когда список был закончен, Марк поблагодарил её и осторожно встал. Он не улыбнулся, не сделал громкой ноты, просто сказал:

– Спасибо.

Они ушли, оставив Козлову в доме, где снова зазвучали чашки и пенящийся чай. В машине Лиза не сразу заговорила. Она держала в руках лист с именами и чувствовала, как его тяжесть отличается от той, что у неё была у склада – это была не просто бумага: это начало цепи действий, которые могли привести к арестам, к суду, и, возможно, к возвращению кого‑то из тех, кого считали потерянными.

Марку позвонили – ответ прозвучал коротко: "Запрос в банк на новые счета. Горбачёв в списке. Завтра допрос". Лиза посмотрела на дорогу, где мелькали дома, и поймала в глазах отражение уточки, которую держал маленький Павел. Она сжала лист ещё крепче и не сказала ничего, потому что вопросов было много, но сейчас важнее было идти по следу, нежели обсуждать, что будет затем.

Глава 11. Горячая линия

Телефон в кабинете редакции начал звонить до семи – сначала один, затем ещё; кто‑то внизу уже принял несколько звонков от читателей, но Лиза знала, что эти звонки ей не нужны. Её интересовали не любопытные сообщения и не паника, а один конкретный ответ от банка: подтверждение операций, по которым аналитики в полиции наконец соединили несколько нитей. Она распечатала ранние сводки, положила их на стол и снова посмотрела на расплывшиеся строки, где стояли суммы, коды переводов и краткие пометки «K47», «сопровождение». Бумаги пахли тонером и временем – чёрный цвет букв казался плотнее, чем вчера.

– Горячая линия отдела финансов подтвердила перевод на имя Горбачёва, – сказал Марк, входя в редакцию и бросая на стол распечатку. – Это не тот Горбачёв, которого вы подумаете, – пояснил он, – но человек с весомыми связями. Его операции совпадают по датам с нашими отправками. Есть ещё одна вещь: найден телефонный маршрут, через который договаривались перевозки. Он ведёт к курьерской сети, и там имя «АртРесурс» фигурирует как топ‑клиент на декабрь 2001.

Лиза смотрела на цифры, затем подняла глаза на него. В комнате был голос редактора, проверяющий правки, и в углу слышался монотонный треск принтера, печатающего последние заявки на завтра. Они оба знали, что теперь предстоит действовать аккуратно: публикация без проверок может разрушить источники, и это она знала на вкус – горьким эхом прошлых ошибок.

– У нас есть список номеров, которые фигурировали в телефонной распечатке на тот период, – продолжил Марк, – и одно из направлений – это сотовая сеть в другом регионе. Люди, которые организовывали отправку, часто использовали предоплаченные номера. Мы попытались проследить их по регистраторам – и один из номеров связан с именем, которое всплывало в тех письмах: «Светлое завтра».

Лиза взяла блокнот и отметила: «связь Горбачёв—Светлое завтра—AртРесурс—K47». Записи складывались в линию, но каждый новый шаг требовал подтверждения. Она включила диктофон и набрала номер, который показался в одном из документов; на том конце ответил помощник Горбачёва, голос плавный и учтивый.

– Мы готовы сотрудничать, – сказал он, – но у нас есть условия. Материал будет проверяться нашим юристом. И, пожалуйста, воздержитесь от публикации личных данных наших доноров.

– Нас интересуют факты по переводам в декабре 2001, – ответила Лиза спокойно. – Мы надеемся на документы и на доступ к расследованию.

Помощник записал их требования и обещал передать. Это было обычное мягкое прикрытие: разговаривать – хорошо, но дать документы – редко. Лиза почувствовала, как в животе у неё заворочался ледяной комок. Люди с деньгами обычно предлагают диалог, потому что диалог может длиться вечно.

Пока они разговаривали, в полицию пришла женщина из служби безопасности «Транспорт‑Сервис». Она держала в руках папку с записями о рейсах и позициях водителей. Её лицо выглядело сдержанно, но в глазах была усталость: ежедневно иметь дело с грузами и бумагами – это не то же самое, что смотреть на судьбы, спрятанные внутри коробок.

– У нас есть дополнительные данные по машине, – сказала она. – Код фургона совпадает с записью. Мы нашли в архивах фотографию, где видна часть наклейки клиента. С этим материалом можно дойти до людей, которые сегодня представляются не просто компаниями.

Марк и Лиза взяли папку и начали сверять маркировку с накладными. Сопоставление шло как операция часовщика: ровно, аккуратно, и каждое совпадение добавляло веса версии. Номер счёта – совпал, логотип на кузове – совпал, и в одном углу папки была пометка от руки: «Срочно. Горбачёв».

– Он тщательно прятался в благотворительности, – сказал Марк тихо. – Люди с такими возможностями умеют создавать хорошую видимость. Они дарят посуду, оплачивают ремонт, ставят имена на стенах – и никто не замечает, что за этими жестами может скрываться что‑то иное.

Лиза сделала паузу и отложила ручку.

– Мы должны пойти по юридической линии, – сказала она. – Запросы, уведомления, поручения. И параллельно – искать людей, которые готовы дать показания. Один из посредников уже заявил о готовности сотрудничать при условии защиты.

– Кто? – спросил Марк.

– Курьер, тот самый, который был на крыше старого дома, – ответила Лиза. – Он дал информацию и сказал, что может назвать людей, если ему обеспечат безопасность. У него был прямой контакт с водителями и он видел коробки. Это тот случай, когда свидетель видит механическую сторону вещей и может, наконец, назвать исполнителей.

– Отлично, – кивнул Марк. – Свяжемся с ним. Сделаем защищённый опрос. Но параллельно – не публикуем ничего критического. Если Горбачёв активен – мы можем получить ответ через пресс‑службы и юристов, которые начнут давить.

Они провели встречу с шефом редакции: коротко, по делу, без лишних эмоций. Решение было принято: публиковать можно будет только полностью проверенный материал, и, когда придёт время, Лиза будет готова к юридическим баталиям. Это не означало отступление – это означало осмотрительность.

Днём они встретились с курьером в безопасном месте: маленькое кафе недалеко от старого театра, в углу, где было слышно только шум посуды и тихие разговоры официантов. Мужчина оказался молчаливым и напряжённым, выглядел плохо выспавшимся. Он принёс с собой старую фотографию груза и несколько распечаток, где были его пометки.

– Я испугался тогда, – сказал он, глядя на Лизу, – потому что это было не обычное задание. Мне сказали: "Не открывай коробки— читай накладную и подписывай." Мы так и делали. Деньги у нас платили сверху. Я видел мальчика? Нет. Я видел коробки. Но видел, как их загружали – и как одного из работников называли "Алексей".

Его голос был низкий, и в нём не было чувства показаться героем; у него было чувство человека, который несёт бремя сохранённой правды и усталости. Он показал им запись чата в телефоне того времени, где был короткий приказ: «20.12 – рейс на Пулково. Важно: не открывать».

– Ты был на крыше, – сказала Лиза после паузы. – Почему ты убежал тогда? Почему молчал?

– Я испугался, – повторил он. – Мне сказали, что если кто‑то начнёт задавать вопросы, то пострадает моя семья. Я видел, как некоторые люди не прощают любопытство. Поэтому я и прятался – потом я решил обратиться к кому‑то, кому можно доверить. Мне нужен был гарантий. Я сказал правде только тогда, когда подумал, что мне помогут.

Его признание было одним из тех моментов, когда слово «помощь» обретает конкретную ценность: свидетель не расскажет, если не будет уверен, что его и близких защитят. Это понимание вело их к разговору с адвокатами и к необходимости обеспечения охраны свидетеля.

Марк записал всё, что сказал курьер, затем задал цепочку уточняющих вопросов: кто именно отдавал приказы, было ли указание о пунктах назначения, подписывались ли документы при перевозке, кто наблюдал за загрузкой. Ответы сложили полотно: коробки, маркировка «подарки», сопровождающие бумаги, чёрный фургон и «Алексей» как фигура, которая координировала. Банк – Горбачёв как донор; транспорт – «Транспорт‑Сервис»; курьер – посредник, иногда испуганный.

– Мы зафиксируем твоё имя как источник и обеспечим процесс защиты, – сказал Марк, вставая. – Ты готов пройти это в суде?

Курьер дрогнул. Он не мог сказать «да» твёрдо; он согласился слово за словом, потому что не видел альтернативы: иначе цепочка осталась бы паутиной, и дети – фигура в документах – оставались бы где‑то между строк.

Пока они выходили из кафе, Лиза посмотрела на распечатки и заметила, как в одной из строк стояла запись, которая до этого ускользала: маленькая подпись «под роспись: Романов А.». Она вырвала лист и вложила его в папку с надписью «Показания». Ей показалось, что в этом простом листе бумага будто ожила: подпись – это акт человека, подтверждение его реальности в тот миг, и это было тем, что нельзя было подделать без следа.

Днём в редакцию пришло ещё одно письмо – анонимное, с угрозами и требованием прекратить «вмешиваться в мир благотворительности». Лиза положила его в папку, в сторону, не показывая никому вначале. Она знала, что угрозы – это обычный сигнал в таких делах: прижимая, люди пытаются остановить поток информации и запугать носителей. Но она также понимала, что риск – это часть профессии, и что сейчас важнее найти следующие звенья.

К вечеру одна из банковских выписок пришла с пометкой: «требуется дополнительная проверка получателей». В документе была фамилия, которая ещё не звучала вслух в их деле – фамилия, принадлежащая человеку, связанного с авиационными грузоперевозками тех лет. Лиза взглянула на Марка.

– Завтра – Пулково, – сказала она. – Наша задача – выяснить, кто принимал груз там, кто подписывал. Если найдём хоть одного свидетеля, который помнит, что коробки были закрыты и имели пометку "не вскрывать", нам легче сложить картину.

Марк кивнул, и на этом их разговор завершился. Они знали, что им предстоит вступить в зону, где деньги и власть пересекались с детскими судьбами, и что их действия теперь должны быть точны, как хирургический надрез. Они разъехались по своим маршрутам, оставив на столе распечатки и записи, которые могли стать ключом к новым свидетельствам. Солнце садилось за домами, и огни города медленно загорались один за другим, создавая сеть, в которой они были как минимум ещё одним звеном – звеном, требующим проверок, доказательств и людской смелости.

Глава 12. Курьер на крыше

Крыша старого дома выходила прямо на двор, где по утрам развозили хлеб и собирались дворовые коты. В ту ночь крыша казалась чужой сценой: ровная плита, исписанная мелкими надписями, и аккуратно сложенные вентиляционные трубы, по которым можно было держаться, если бежать. Курьер забрался туда, потому что люди на улицах могли убить любопытство. На крыше он думал, что сможет спрятаться и обдумать следующий шаг – позвонить, спросить, забыть. Но страх стучал в висках так громко, что даже ветер, казалось, отступал.

Когда Лиза увидела его впервые, он сидел, прижавшись к трубе, в старой куртке, голова опущена, руки в крови – не от ран, а от грязи и перепуганности. В его глазах был смесь стыда и облегчения; он думал, что теперь, когда вышел на свет, уже нельзя сделать шаг назад.

– Мы не хотим боли, – сказала Лиза тихо, когда поднялась к нему по металлической лестнице. – Мы хотим услышать правду.

Он взглянул на неё, и в этом взгляде было всё: отвращение к себе, усталость и болезненное желание искупления. Он сказал своё имя – Игорь – и начал рассказывать, словно освобождаясь от тяжести, которую больше не мог держать в себе.

– Я только доставлял, – шептал он. – Я подписывал накладные. Груз загружали быстро, так, как будто боялись, что кто‑то заметит. Мне говорили: «Не открывай, подпишешь и уедешь». Никто не сказал, что там дети.

Его голова болела от воспоминаний, которые он пытался вытолкнуть, поэтому слова шли рвано, кусочками.

– В ту ночь было холодно, – говорил он. – Мы стояли у ворот, загружали коробки. Я видел людей с деловыми сумками. Один из них – высокий, в пальто – командовал. Я видел его лицо в свете фар… Был человек, который отдавал распоряжения – один, другой стоял рядом и проверял накладные. Мне звонили, говорили: «Всё по плану». Я думал, что это техника, оборудование, какие‑то документы.

Лиза слушала и записывала, не прерывая, потому что прерывания могли дать курьеру повод замолчать.

– Ты видел лицо высокого человека? – спросила она тихо.

– Видел, – ответил он. – Но ночью трудно было различить. Только профиль. Он говорил прямо: «Подпишите» – и всё. Но я помню его голос. Он был ровный. Я слышал его потом на записи, когда НАШЛИ диск. Говорил что‑то о важности операции, о "частной передаче". Говорил: «Ни слов, ни комментариев».

Его руки дрожали так, что листы, которые ему дали, выпали и разлетелись по плите. Лиза подняла их, сгребла в стопку и положила на колени курьера.

– Эти бумаги – наша надежда, – сказала она. – Пожалуйста, расскажи всё, что помнишь про подписи, про людей, которые давали команды. Когда выехал фургон, кто с вами говорил по рации?

– Был ещё один водитель, – сказал Игорь. – Его звали Петров. Он сказал мне: «Не лезь. Просто распишись». Я видел, как они ставили печати. Печати серьёзные, не наши, а с логотипом. Было три коробки с маркировкой «подарки», а внутри – никаких маркировок. Двери были заклеены. Я видел журнал, где была подпись: «А. Р.» Я думал: это имя, возможно, бенефактор. Но тогда для меня это ничего не значило.

Он запнулся и закрыл глаза. В его губах застряла мысль, которую он не мог проговорить вслух: многие делали вид, что добро прикрывает темноту, и он один из тех, кто выполнял приказ.

– Почему ты убежал на крышу? – спросил Марк, который влез наверх следом за ними, стараясь не показать лишней деликатности.

– Я услышал разговоры, что если кто‑то начнёт спрашивать, это плохо для семьи, – ответил Игорь. – Мне грозили. Они знают, где живут водители, где живут жёны. Сказали: "Любой шум – проблемы для всех." Я подумал, что лучше прятаться, чем потом жалеть.

Марк сел рядом, не влезая в его пространство и не предлагая пустых слов. Он говорил так, чтобы курьер мог слышать только факты: кто, когда, где, как.

– Кто давал приказы? – спросал он, и голос его был ровным, профессиональным.

– Мужчина, – сказал Игорь. – В пальто, с документом в папке. У него была печать. Тогда я подумал: «это кто‑то в официальной роли». Он подошёл к водителю и сказал «вписать накладную, подписать, не открывать». В его голосе не было злобы. Он был деловит.

Лиза, не отводя взгляда, спросила:

– Ты помнишь звук его голоса? Может быть, интонацию? Это важно.

Игорь закрыл глаза и попытался восстановить: – Низкий, ровный. Он говорил спокойно, будто был уверен, что никто не посмеет перечить.

– А имя? – настаивал Марк.

– Я не услышал имени, – сказал Игорь. – Но был пропуск. Я видел пропуск у одного из людей. Номер пропуска – ПРП‑4127. Я видел, как его держал человек с печатью. Я подумал, что он – проверяющий.

Марк кивнул. Пропуск и номер всплывали в их деле, связывая участки цепочки.

– Были ли у грузчиков или у сопровождающих списки с именами? – спросила Лиза.

– Да, – ответил курьер. – Была печатная распечатка с именами. Но там не было адресов. Там были коды: K47. И подписи от руки. Все подписывали. Мне дали распечатку, я расписался и уехал.

Его голос становился прозрачнее: он словно избавлялся от мусора, который давил. Лиза знала, что правду редко несут в пороше слов; её вынимают из повторяющихся деталей и мелких жестов.

– Кто держал коробки? – спросила она. – Кто мог проверять содержимое?

– Никто не проверял содержимое, – ответил он. – Меня это и пугало. Они упаковали так, что даже свет не мог проникнуть. Я видел, как один из сопровождающих проверил упаковку на герметичность. Сказал: «Никаких сюрпризов». Я подумал: «А если там люди?» Но тогда я ещё не верил.

Внизу кто‑то проходил по улице; звуки доносились приглушённо. На плите крыши заворчал кот, и это мелькание реальности как будто смягчало исповедь. Курьер продолжал:

– Я видел номер фургона на накладной. Потом я видел, как та машина уезжала. Я слышал, что ехали в сторону аэропорта. Мне сказали: «Не интересуйся». Они уверяли, что это гуманитарная помощь, частная перевозка. Я думал, что лучше не знать, но потом всё это начало преследовать меня, и я перестал спать.

Его голос ломался. Марк не говорил утешений; вместо этого он задал вопросы, нужные для следствия: кто на фото, кто подписывал накладные, видел ли он печати и штампы, были ли там лица в форме. Ответы были кропотливыми и тянули за собой логические линии: имя инвестора – А. Р.; код K47; фургон с наклейкой; номер пропуска – ПРП‑4127; маршрут – на Пулково.

– Ты готов дать показания? – спросил Марк.

Игорь отвернулся, его плечи дрогнули, в глазах промелькнуло нечто, похожее на надежду и страх одновременно.

– Я боюсь – сказал он честно, – но я не хочу больше жить с этим. Я готов, если вы можете обеспечить безопасность моей семьи. Если будет нужно – я соглашусь.

Лиза записала его слова, отметив пункт «требует защиты» рядом с именем. Показания курьера – это не только цифры и подписи; это живой мост, по которому могли пойти следы к исполнителям и координаторам.

– Расскажи про номер склада, – попросила она. – Есть ли на коробках какие‑то отличительные метки, надписи?

– Были наклейки "Для сопровождения", – ответил он. – Иногда кто‑то приклеивал бумажные полоски с кодом. На одной из коробок была маленькая пометка: «№12 – детский комплект». Я сначала подумал, что это игрушки, затем увидел, что коробки были все одинаковые и плотно упакованы.

Слова «детский комплект» звучали как пронзительный контраст к заявленным «подаркам». Лиза почувствовала, как у неё в горле пересохло. Она не хотела вдаваться в длинные мрачные размышления – ей нужна была фактология, последовательность.

– Был ли среди тех, кто выдавал приказы, кто‑то с документом от фонда «Светлое завтра»? – спросила она.

Игорь закусил губу и кивнул: – Да. Видел эмблему на папке. Там были буквы. Я подумал: "Какое совпадение". Потом понял, что это просто средство, чтобы люди не задавали вопросов.

Внизу зазвенел мобильный – Марк сообщил по рации, что охрана свидетельства и адвокат на связи. Они договорились: курьер даст письменные показания, затем подпишет согласие на защиту свидетеля, и полицейские обеспечат временное размещение в безопасном месте до официального допроса. Игорь сжал ладонь Лизы в ответ на это маленькое обещание.

– Есть ещё одно, – сказал он, глядя в сторону двора, где уже показывался ранний рассвет. – Я видел, как один из мужчин шепнул другому: «Нужно ускориться, завтра полет». Кто‑то сказал «Пулково». Мне это не давало покоя.

– Записано, – ответил Марк. – Нам нужен каждый штрих. Если ты готов – чтобы завтра прийти в участок и всё подписать, мы подготовим адвоката. Мы не выдадим тебя.

Курьер кивнул и, впервые за всю вечность, вздохнул глубоко. Вздох был не облегчением финала, а началом работы: теперь он не один. Лиза собрала его показания и начала составлять список, кому надо позвонить и что запросить: журнал выезда на Пулково, списки сопровождающих, фотографии с загрузки, запись с камер въезда на склад.

Когда они спустились с крыши, у Игоря на лице не было улыбки. Была твердость, которая пришла не от силы, а от понимания, что правда вызывает последствия. Он дал контактные данные, подписал предварительные бумаги, и, когда ушёл, шаг его казался хоть чуть более уверенным. Лиза осталась на ступеньках и смотрела, как он исчезает в сумерках. Она поняла, что эти шаги – не романтика расследования; это тропа, ведущая в глубины, где будут боли и провалы, но ещё и возможности найти тех, кто ждал спасения.

Глава 13. Ночная проверка склада

Свет фар рассеивал ночь ленточами, а бетон у ворот выглядел холодным и неприветливым. Склад стоял в глубине промышленной зоны, за ним тянулись ряды закрытых ангаров и железных заборов, и оттуда периодически доносился скрип ворот. Марк вышел из машины первым, на плече висел фонарь, в руках – пакет с перчатками и набором для снятия отпечатков. Рядом с ним шли двое оперативников в униформе, Лиза – в непромокаемой куртке, с фотоаппаратом на шее, и Павел, который держал уточку как талисман и шел молча, стараясь не мешать.

Они обошли периметр, пока охранник на вахте, которого вызвали по договорённости, пощёлкивал замки и открывал ворота. Склад добро пожаловать предлагал запахом старой бумаги, масел и стального холода. Внутри – ряды высоких стеллажей, между ними – темные коридоры, где свет фонарей делал пятна и тени. Каждый звук – шаг, шорох пакета – отдавался эхом и казался слишком громким для этого места.

– Проверяем все камеры, – сказал Марк тихо, – пусть никто не шумит лишнего. Надо работать быстро и аккуратно: любая спешка может разрушить следы.

Они разделились на пары. Лиза пошла к правому крылу, где по данным курьера и накладным были пометки о коробках с маркировкой «детский комплект». В нескольких метрах от неё Павел сел на старую деревянную ящик‑лавку и наблюдал, как взрослые двигаются, будто собирая пазл из полумрака.

Первым делом взяли образцы пыли с коробок, сняли отпечатки с ручек и замков. Лиза фотографировала страницы журналов, лежавших на верстаке, фиксировала штампы и рукописные заметки. Накладные были аккуратно сложенными в папках: печати, подписи, даты. В одной из папок лежала распечатка со штампом «Пулково – отгрузка 20.12.2001». Руки Лизы чуть дрожали, когда она делала кадры – не от страха, а от предчувствия важного обнаружения.

– Там, – крикнул один из оперативников, – у стенки что‑то не так. Похоже на следы ремонта.

Марк бросился к нему. Стена между двумя секциями была облицована листами фанеры; по краю фанеры виднелась новая клеевая лента, и внизу у пола – следы распила. Кромка фанеры выглядела так, словно недавно была снята и снова прикручена; в щели лезла тень, глухо пахнувшая плесенью и спрессованным текстилем.

– Осторожно, – прошептал Марк и вызвал техническую группу. Они сняли несколько шурупов и, применяя фонарики, начали аккуратно отодвигать панель. За ней открылась ниша, узкая и неглубокая, но заполненная – не коробками с запчастями, как ожидалось, а детскими вещами: стопки выстиранных, бледных платьиц, вязаных шапочек, пакеты с одеждой маленького размера. Между тканями лежали игрушки – маленькие машинки, куклы, и там, совсем близко к поверхности, – одна знакомая уточка с трещиной.

Лиза почувствовала, как в горле пересохло. Уточка – та самая, которая на фотографиях и в воспоминаниях Павлика – лежала в жестяной коробочке, рядом с конвертом. Она осторожно взяла конверт перчатками: на нём была пометка «№12», и в углу – печать, похожая на ту, что встречалась в других документах: круглая, с узором в виде креста. В конверте – листы, аккуратно сложенные, на них – рукописные записи и даты передач.