Последний поцелуй вдовы

– Я не верю в переселение душ!

– А как ты можешь доказать, что этого не существует?

– Мне не надо этого доказывать! Во мне не может быть души другой женщины.

– Она не "другая". Она – это ты, Александра. Я догадывался об этом давно, следил за тобой, всматривался. Но потом потерял тебя год назад. А теперь нашел. И не собираюсь больше терять.

– Я свободно могу уйти от тебя в любой момент. Наш контракт не запрещает мне этого.

Он отпустил меня, хмуро кивнув.

– Тогда подари мне последний танец. Притворись Анной. Попрощайся со мной. У нас не было времени тогда. Подари мне эту возможность сейчас.

Я нехотя кивнула, поправляя платье.

Граммофон заиграл что-то старинное, грустное. Даниш обнял меня, ведя по залу медленно, чувственно.

– Ты помнишь? – спросил он, прижимая мою ладонь к своей груди.

– Нет.

– Тогда закрой глаза.

Я послушалась. Его губы коснулись моего виска, шеи, ключицы – горячие, как угли.

– Анна… Я не была Анной.

Но в этот момент почувствовала, как внутри груди что-то откликается, когда он осыпает мою шею поцелуями.

Боль. Тоска. Любовь. Его любовь.

– Ты не была Анной. Она была тобой. У души нет имени. У нее есть свет. И я научился видеть лишь твой. Все эти годы я жил в кромешной тьме. Это было до тебя… Это было адом.

Когда танец закончился, Даниш отступил, глядя на меня с прежним холодом.

– Ты хочешь знать, как это возможно? Переселение душ. Я могу дать тебе научное объяснение.

– Надеюсь, моих знаний хватит, чтобы хоть немного понять.

– …Душа – энергия. Она никуда не исчезает, когда умирает тело. Анна умерла от пневмонии двадцать один год назад. Мы были ровесниками и только обручились по воле наших родителей. Она знала, что вернётся ко мне. Анна мне об этом сказала. Я должен был искать её. Глаза – зеркало души. Я искал её глаза в толпах людей десятилетия. Уже отчаялся. Но когда случайно встретился с тобой взглядом на одном осеннем балу год назад – понял, что моим поискам наконец-то пришел конец.

– …Но почему я?

– Потому что ты – единственная, чьё тело подошло для ее перерождения.

Я задрожала.

– Это неправда… Ты сумасшедший.

Он рассмеялся.

– Нет. Учёный.

Темные Ветви Судьбы

Тишина зала особняка Вороновских была густой, как смола, пропитанная вековой пылью и шепотом теней. Я стояла перед портретом Анны – той, что умерла двадцать один год назад. Ее глаза, написанные мастерской рукой, смотрели на меня с холста, но это были мои глаза. Теперь я это отчетливо видела. Тонкие, с серебряными искорками, словно зимний лес, пойманный в ловушку сумерек.

– Неужели… такое может быть? – прошептала я, касаясь холодной позолоченной рамы.

Герцог стоял в трех шагах, его черный сюртук сливался с мраком. Он молча наблюдал, как мои пальцы дрожат, как дыхание сбивается в груди.

– Когда заключим брачный договор, ты можешь уйти, – его голос, обычно острый как лезвие, теперь звучал приглушенно, почти мягко. – Живи своей жизнью. Или… останься. Но не как гостья. Не как тень прошлого. Если решишься – только как жена. Настоящая. Верная.

Я молчала. Воздух между нами сгустился, наполненный невысказанным. Он принял мою тишину за отказ. Его карие глаза – темные, мрачные, – скользнули по моему лицу в последний раз.

– Что ж. Я уважаю твое решение, – он повернулся к двери, и в этот миг что-то внутри меня разорвалось от груза навалившихся эмоций.

– Даниш!

Он замер. Не оборачивался, но плечи его напряглись, будто под тяжестью невидимых цепей.

– Я останусь с тобой. Хочу быть твоей… Твоей настоящей женой. Как тогда. Как двадцать один год назад.

Тишина заволокла все.

Он резко обернулся, лицо – маска изумления и боли.

– …Ты вспомнила?

– Все.

Я бросилась к нему. Платье, тяжелое от кружев и парчи, захлестнулось вокруг ног, но я не чувствовала ничего, кроме жара в груди. Расстояние между нами исчезло – и вот его руки схватили меня за талию, прижали к себе так, что легкие опустели.

– Анна… – его голос разбился о мое имя, словно он боялся, что я рассыплюсь в прах.

Я впилась пальцами в его плечи, чувствуя под сукном жесткие мышцы, мужскую силу.

– Зови меня Александра. Только так.

– Как скажешь.

Его губы нашли мои – не поцелуй, а утверждение, клятва, высеченная в плоти.

Даниш оторвался, дыхание горячее на моих губах, как адское пламя.

– На этот раз я не отпущу тебя никуда. Не отдам даже самой смерти. Клянусь. Запомни мои слова.

– Я принимаю твою клятву.

За окном, в такт нашему безумию, завыл ветер, будто сам особняк застонал от давно забытой боли.

Он рассмеялся – низко, глухо, и в этом звуке было что-то животное.

– Тогда позволь доказать тебе свои слова.

Его руки скользнули под мои колени, подхватили меня. Шаги его гремели по лестнице, а за окном начал накрапывать дождь.

Покои герцога тонули в полумраке – тяжёлые шторы, кожаные кресла, постель с шёлковыми простынями, чёрными, как его глаза сейчас.

Он бросил меня на кровать, сорвал перчатки зубами.

– Разденься, любовь моя.

Я дрожащими пальцами расстёгивала корсет, но шнуровка не поддавалась.

– Медлишь? – он наклонился, перерезал ленты ножом – откуда он взялся, я не поняла.

Ткань расползлась, обнажая мою грудь. Дождь усилился, стуча в стёкла, как сотня нетерпеливых пальцев.

Даниш прижал меня лицом к подушке, руки завел за спину, связал тем же шнуром от моего корсета.

– Ты хотела этого? – его шёпот мне в ухо, зубы на моей мочке.

Я закивала, не в силах выговорить что-либо.

Ладонь шлёпнула по заднице, боль запылала на моей коже.

– Громче. Скажи это громче.

– Да… Да! Я хочу этого!

Его пальцы вошли в меня резко, без предупреждения. Я вскрикнула, выгнулась, но он прижал мою спину плечом, не давая двинуться.

– Ты вся мокрая, – прошипел он мне в затылок. – Как эта ночь.

Герцог развернул меня, поднимая на руки. Я не успела сообразить что-либо, как уже стояла у окна.

Он вдруг подтолкнул меня на колени к самому подоконнику. Холодное стекло прилипло к груди, ветер завывал, дождь хлестал, а он вошёл сзади, – одним толчком, разрывая мое сознание на части.

– Боже!…

– Нет бога здесь, – прорычал он, вбивая себя глубже с каждым толчком. – Не в этой спальне. Не сегодня.

Боль смешалась с удовольствием, слёзы капали на подоконник. Даниш схватил меня за волосы, откинул голову назад, заставив смотреть в своё отражение – растрёпанное, алое, смущенное до дикости.

– Кто ты теперь?

– Твоя…

– Не ври!

Удар бёдрами, заставляющий взвыть.

– Я никогда не совру тебе!

Он замолчал, замедлился, затем резко развернул, уложив меня на меховой ковер у камина.

Тело его горело, как уголь, кожа пахла моим жасминовым парфюмом. Губы нашли мои, язык вторгся, как захватчик, а руки приковали запястья к полу.

– Смотри, любовь моя, – прошептал он, поднимая мои ноги на свои плечи. – Смотри, как я возьму тебя. Творец создал тебя лишь для меня. Ты – моя Ева, сотворенная из ребра моего.

Я повернула голову в сторону и увидела длинное зеркало в пол у стены. Мы отражались там.

Проникновение было медленным, мучительным, каждую секунду я чувствовала как он заполняет меня целиком. Ритм ускорялся, удары становились жёстче, резче, я цеплялась за него, кричала, но он не останавливался, пока волны не накрыли нас обоих.

Последнее, что помню – его голос, прорезающий шум ливня: – Теперь ты моя навсегда… Александра.

Я прижалась к его груди, чувствуя, как содрогается все тело.

– Отнеси меня в ванну… – прошептала я, закрывая глаза.

Он не ответил, но руки его подхватили меня снова, лёгкие, как перо.

Дождь за окном стих, я ждала, пока наполнится ванна. Вода была горячей, почти обжигающей, наполненной маслами с ароматом лаванды. Даниш опустил меня в неё медленно, словно боясь, что я растворюсь в воде.

– Можешь оставить меня… – я попыталась выговорить, но он уже снимал рубашку, обнажая тело.

– Нет. Если оставлю, заплачешь. Я же уже сказал. Я не оставлю тебя больше никогда, – сказал он тихо, шагая в воду. – Особенно сейчас. Ты пережила потрясение, а то, что между нами было, лишь усугубило это.

– Не усугубило.

– Не спорь.

Его пальцы скользили по моей коже, смывая следы ночи – пот, соль, слезы. Губка касалась шее, плеч, груди, заставляя мурашки бежать вниз, к животу.

– Холодно? Ты дрожишь, – прошептал он, целуя мое плечо.

– От тебя…

Он усмехнулся, опустился ниже, проводя мочалкой по моим изгибам.

– Чистая, – произнёс он, целуя мою шею.

Я закрыла глаза, чувствуя, как сердце колотится в горле.

Даниш вынул меня из воды, завернул в полотенце, отнёс на кровать. Лёг рядом, целуя ключицы и грудь.

– Это блаженство, смотреть на тебя такую. Расслабленную, разгоряченную. Я хочу сделать тебе ещё приятнее, – сказал он, опускаясь между моих ног. – Хочу, чтобы ты знала, что ожидает тебя в нашем будущем.

Первый поцелуй там был лёгким, как крыло бабочки. Но этого было достаточно, чтобы глаза помутнели, а сердце неистово забилось. Потом язык задвигался – медленно, кругами, заставляя меня вздрагивать каждый миг.

– Даниш… О, Боги…

Он не ответил, углубился, ласкал, кусал, доводя до изнеможения. Я схватила его за волосы, не зная, то ли тянуть прочь, то ли прижимать ближе. Волны удовольствия накатывали, становились выше, резче, пока не смыли меня целиком.

Я ахнула, выгибаясь, чувствуя, как тело растворяется на части.

Мужчина поднялся, обнял, прижал к себе.

– Ты прекрасна, – прошептал он. – Я люблю тебя, Александра. И буду защищать тебя всегда. Какое бы ты имя не носила, где бы ни была, я отыщу твои глаза из миллионов и верну на истинное твое место – рядом со мной, как и должно быть.

После этого было медленно, нежно. Он вошёл в меня, глядя в глаза, шепча что-то по-чешски. Движения были ленивыми, глубокими, как прилив, затягивающий на дно.

Я обняла его за плечи, чувствуя, как тело наполняется теплом.

– Не уходи…

– Никогда, – пообещал он, целуя меня в губы.

Блаженство пришло тихо, как осенний листопад – без боли, без суеты, просто растворив меня в нём.

Мы заснули в обнимку, его рука на моей груди, моя голова под его подбородком. За окном снова начал лить дождь.

Эпилог: Утро после балаГазета «Северная пчела», 10 ноября 1850 года:

«Герцог Вороновский объявил о помолвке с загадочной алхимичкой. Очевидцы утверждают: невеста принесла на бал человеческое сердце!»

Пять лет спустя, Прага

Пять лет с Данишем – это шелковые простыни и его нежные объятия, ночные вальсы в пустых залах с позолотой, а теперь – его руки, поглаживающие мой беременный живот.

– Ты моя религия, – шепчет он, целуя шрам на шее – тот самый, от ножа Лариона.

Мы ходим на свидания – он наряжает меня в платья, которые стоят целых чешских деревень, водит в оперу, где певцы кричат о любви, а я чувствую его взгляд на мне на протяжении всего представления – горячий, ласковый.

Иногда ночью я просыпаюсь от кошмаров – Ларион зловеще смеётся, держа мою отрубленную кисть с обручальным кольцом. Тогда я пробуждаюсь вся в слезах. Даниш всегда зажигает ночник и убаюкивает меня в своих руках, шепча самые нежные слова мне на ушко.

…

Эта ночь пахла розами и грозой. Я гуляла одна в саду нашего пражского поместья, гладила живот, шептала будущему ребёнку о звёздах. Я скучала по Санкт-Петербургу, но вернуться назад, в его общество, не хотела. Может, лет через десять, когда подрастет малыш…

Задумчиво касаюсь серебряного кулона на своей шее. Лунная сфера. А внутри – прах его сердца. Он всегда со мной. Мой Микаэль.

Неожиданно тени ринулись на меня из-за кустов – трое в масках. Один сорвал свою сразу же.

Это был Ларион.

– Наконец-то нашел. Ты испортила мне жизнь, – прошипел он, и в его глазах было то, что я видела в своих кошмарах – безумие. – Теперь моя очередь.

Я побежала. Ноги скользили по мокрой траве, сердце рвалось наружу, пальцы крепко сжимали кулон. Позади – их шаги, впереди – обрыв, а за ним – горная река, чёрная, как смоль.

– Тебе некуда бежать, Александра! Ты попалась! Это конец! – заорал Ларион, нагоняя меня с другими. – Перестань смотреть туда. Все равно не прыгнешь же!

Я прыгнула.

…

Холод. Тьма. Я выползла на песчаный берег в лесу, кашляя водой, и увидела – это не пражская Влтава. Природа какая-то странная… Мрачная, враждебная.

Где я? Тело такое… лёгкое. Слишком лёгкое.

Я схватилась за живот. И сразу же пришла в дикий ужас.

Беременный живот куда-то исчез.

Волосы упали на плечи – длинные, белые, как снег.

Я подскочила на ноги, голова закружилась. Медленно, но верно, я пошла на просвет в деревьях.

Вскоре лес рассеялся и я увидела совершенно странную картину. Величественный город вздымался передо мной – готические шпили, паровые кареты, афиши с кричащими заголовками.

Неожиданно мальчик-разносчик газет толкнул меня в бок, сунув в руки газету с печатью змеи, пожирающей свой хвост.

– Энигма Экспресс! Безымянный убийца затих на целых пять месяцев! Что это – конец или затишье перед бурей?! – провопил он в мое удивленное лицо, удаляясь вопить дальше по улице на прохожих.

Я уронила черную газету с золотыми буквами в лужу под ногами, прижалась к стене.

…Где я?

Александра Лоренская не смогла бы выжить в той горной реке. Она бы не выбралась из глубокой пучины, разбилась бы о прибрежные камни или утонула в быстром потоке.

Тогда… чьё это тело? Кто я?

Лужа. Мое отражение. Это не совсем моё лицо. Слишком бледное, слишком худое. Серые глаза, серебристые волосы. Белое платье, совсем как у невесты.

Я знаю, кто я…

Я Сандрина Лорелей, баронесса. А это…

Это город – столица Восьми туманных земель. Дэсмур.

Шепот мертвецов

Туман. Он обволакивал Дэсмур, как саван, плотный и непроглядный, пропитанный запахом сырой земли и гниющего дерева. Я шла босая, ощущая под ногами холодные камни мостовой, острые камешки, как зубы мертвеца. Белое платье, некогда струившееся по полу бальным залам, теперь волочилось за мной, испачканное в грязи и чем-то темным… кровью? Или просто тенью этого проклятого города? Прохожие останавливались, их глаза, широкие от удивления, следили за мной, словно я была призраком, вырвавшимся из склепа. Их шепот сливался с шорохом ветра, но слова терялись в тумане, превращаясь в бессмысленный гул.

Я пыталась вспомнить… что случилось? Была река… холодная, черная вода, цепляющаяся за платье, как руки утопленников. Я упала? Выбралась? Или… меня вытолкнули?

Чем глубже я вдыхала этот городской туман, тем больше воспоминаний ускользало, словно песок сквозь пальцы. Кто-то дернул меня за рукав – маленький старик с глазами, полными ужаса, забормотал что-то на странном наречии, звучавшем как смесь латыни и скрипа старых дверей.

Я вырвалась, не понимая, бежала, пока ноги сами не привели меня к высоким железным воротам.

"Necropolis Silentium" – гласила надпись, выкованная в ржавом металле.

"Город мертвых. Молчание вечно."

За воротами, среди надгробий, мерцал синий огонек. Он звал, манил, обещал ответы.

Я побежала, спотыкаясь о корни деревьев, вцепившихся в землю, как скелетные пальцы. Запах жасмина ударил в нос – сладкий, губительный, знакомый. Где-то я уже чувствовала его… но когда?

Огонек погас, как только я протянула руку. Я упала на колени, слезы смешивались с грязью на лице. Кто я?

– Баронесса Санрина Лорелей… – прошептала я, но имя звучало чужим.

Тьма сгущалась. Где-то вдали завыл ветер, и вдруг раздался хриплый голос:

– Дитя, что ты тут делаешь?

Старуха, сгорбленная, как корень старого дуба, стояла рядом, ее лампа бросала дрожащий свет на мое лицо.

– Опасно здесь, – проскрипела она. – Безымянный убийца хоть и затих на пять лун, но ночи в Дэсмуре не прощают легкомыслия.

Ее пальцы, сухие и цепкие, впились в мою руку. Она повела меня в свою сторожку – крошечную лачугу, пахнущую полынью и старостью.

Чай из полыни, горький, как деготь, вернул мне немного ясности. Старуха пристально смотрела на меня, потом вдруг схватила газету – «Энигма Экспресс», напечатанную на черной бумаге золотыми буквами.

– Вот же ты! – прошипела она, ткнув кривым пальцем в портрет.

Я увидела свое лицо.

«Пропала. Санрина Эрналин Лорелей. 100 000 пентаклей за информацию. Обращаться в Министерство Темных Дел».

Старуха захихикала, ее глаза сверкали алчностью.

– Сто тысяч… – прошептала она. – Сто тысяч…

А я смотрела на газету и понимала: кто-то очень хотел меня найти. Но… кто?

Старуха зашевелилась, ее грубые пальцы сжали мою руку так, что кожа покраснела в районе запястья.

– Пойдем, дитя, – проскрипела она, и в ее голосе звенела жадность, словно монеты в гробу. – Министерство заплатит за тебя хорошие деньги…

Туман сгущался, обволакивая нас. За спиной шептались могильные плиты.

– Не иди с ней… – прошелестел один голос.

– Она продаст тебя не тому… – добавил другой, холодный, как лезвие.

– Вы… слышите? – спросила я, глядя на старуху.

Она нахмурилась, ее желтоватые глаза сузились.

– Кого, дитятко? – она притворно вздохнула. – Ох, бедняжка, наверное, головой ударилась, когда падала…

Но духи не умолкали:

– Она лжет…

– Она знает, кто ты…

Старуха потянула меня вперед, ее голос стал резким.

– Пять месяцев назад все решили, что тебя убил Безымянный, – прошипела она. – Но тела не нашли. Потом стали говорить, что тебя ему в жертву отдали… чтобы он затих.

Я вздрогнула. Жертва?

– Твои родственники искали тебя, – продолжала она, ускоряя шаг. – Объявления по всему городу… а теперь вот в Энигма Экспресс. Сто тысяч пентаклей… – ее губы растянулись в беззубой ухмылке.

Духи зашептали громче: – Беги! Она ведет тебя к гибели!

Я вырвалась, отстраняясь от смотрительницы.

– Я никуда не пойду с тобой!

Старуха взвизгнула, ее рука впилась в мое запястье, как капкан.

– Ах ты!… – она резко поднесла ко рту мешочек и дунула мне в лицо.

Горькая пыль заполнила глаза. Мир погрузился в слепую, жгучую тьму.

– Духи! – закричала я, падая на колени. – Помогите мне!

– Какие ещё духи, дитятко? Совсем с ума сошла?

Старуха тащила меня, ее скрипучий смех сливался с шепотом мертвецов.

– Мы с тобой…

– Отомстим за тебя…

И вдруг – пронзительный крик.

Рука старухи разжалась.

Я упала в грязь, нащупывая вокруг себя. Лужа. Холодная вода.

Я промыла глаза, и мир вернулся расплывчатыми пятнами.

Впереди – толпа. Они стояли над чем-то, перешептываясь.

– Сама под колеса кинулась! – бормотал кучер, бледный, как мел. – Я ее и не видел!…

Я подползла ближе. В канаве лежало тело старухи. Ее голова – в метре от туловища, глаза еще широко открыты, рот – в немом крике.

Колеса кареты были багровыми.

Духи шептали у меня за спиной.

«Мы освободили тебя, госпожа. Но теперь ты должна вспомнить…»

Я отползла назад, в тень. Неужели… это сделали они из-за меня?

И тогда я услышала новый голос – не шепот, а четкий, ледяной, будто звук лопаты, вонзающейся в мерзлую землю.

«Санрина… Любовь моя. Я тебя скоро найду».

Я убежала, не оглядываясь.

Но куда?

Город знал меня. Духи знали меня. А я не знала даже себя.

…

Тьма медленно отступала, словно шелковая вуаль, поднимаемая утренним ветром. Сознание возвращалось ко мне нехотя, обволакивая разум тягучими, как патока, воспоминаниями.

Первым пришло осознание тяжести – пуховое одеяло, словно свинцовая плита, придавливало тело к матрасу неестественной мягкости. Подушки, казалось, впитывали в себя не только форму головы, но и саму волю к движению.

Комната. Она пряталась за малиновыми шторами, скрывая от меня не только свет, но и само время. Сквозь полумрак, густой, как дым опиума, проступали очертания уюта, выверенного до мелочей: стены, расписанные черными фиалками и бордовыми розами, темно-коричневая мебель, отполированная до зеркального блеска. Балдахин над кроватью перекликался с узорами, словно весь этот интерьер был соткан из одного и того же мрачного шепота.

Но воздух… Он был пропитан сладким, удушающим парфюмом – женским, но чужим. Никто из моих смутных воспоминаний не мог пахнуть так. Чьё это место?

Обрывки мыслей вспыхивали, как искры в пепле: тепло мужских рук, бархатная глубина голоса, шепчущего что-то. Сердце бешено застучало, но имя… имя ускользало, растворяясь в липком тумане.

Я попыталась пошевелить ногами. Тело не слушалось. Мышцы онемели, будто кто-то выпил из них всю жизнь, оставив лишь восковую куклу, беспомощно взирающую на балдахин. Даже дыхание давалось с трудом – каждый вдох казался подвигом.

За окном стучал дождь. Его ритм, монотонный и гипнотический, выдавал мансарду – капли били по крыше с особым, приглушенным эхом. Сколько времени я здесь? День? Неделя? Полгода?

Шаги. Они донеслись из коридора – тяжелые, размеренные, сопровождаемые бормотанием двух мужских голосов. Я замерла, цепляясь за каждое слово.